Публичная казнь преступников уходит своими корнями в глубокую древность, но сохраняется и сегодня в некоторых странах мира. Казнь на площади, в присутствии тысяч людей была обычным явлением для Pоссии XVII—XVIII вв. С точки зрения государства, публичность казни была важным средством воспитания подданных в духе послушания. Зрелище казней, мучений преступника служило грозным предупреждением всем настоящим и будущим нарушителям законов. В приговорах преступникам писали: «B страх другим», «Прочим в страх», «Дабы впредь так чинить ему и протчим было неповадно», «Дабы впредь, на то смотря, другим никому чинить было неповадно» и т. д.
После подавления восстания Пугачева в Оренбургской губернии, в десятках сел и деревень, жители которых примкнули к бунтовщикам, участвовали в погромах и убийствах помещиков и священников или не оказали пугачевцам должного сопротивления, были поставлены «глаголи» — виселицы в виде столба с перекладиной (буквой «Г»). На них не было висельников, но сделано это было «в страх, на будущее время». Для воспитания в народе уважения к закону власти устраивали массовые публичные порки.
В разгар восстания Емельяна Пугачева в 1774 году, когда власти опасались, что он может двинуться на Москву, в древней столице был публично казнен один из «воевод» Пугачева — Белобородов. Казнь эта была совершена специально «в страх бездельникам». Главнокомандующий Москвы князь М.Н. Волконский 6 сентября 1774 года рапортовал императрице Екатерине II: «Вчерашнего числа вору Белобородову, из Казани присланному, учинена смертная казнь отсечением головы при многих тысячах смотрителей, не только городовых жителей, но и поселян, ибо я приноровил сию экзекуцию в торговый день, то многое число крестьян, на торг приехавших, в числе смотрителей были. И так повсюду слух скоро разнесется, и я надеюсь, всемилостивейшая государыня, что сей страх хороший в черни эффект сделает. Впрочем, здесь все тихо и спокойно, и болтанья гораздо меньше стало».
О предстоящей казни власти оповещали заранее. По улицам с барабанами ходили глашатаи и зачитывали указ, священники делали это в церквях перед службой. Знатным горожанам через полицию посылали «повестку» или устно извещали их о предстоящем «позорище». Люди с нетерпением ждали казнь, о ней задолго говорили по всей столице. И.И. Дмитриев — свидетель казни Емельяна Пугачева — вспоминал: «В целом городе, на улицах, в домах только и было речей об ожидаемом позорище. Я и брат нетерпеливо желали быть в числе зрителей, но мать моя долго на то не соглашалась. По убеждению одного из наших родственников, она вверила нас ему под строгим наказом, чтоб мы ни на шаг от него не отходили».
Зритель казни Пугачева Андрей Болотов писал: «Мы нашли уже всю площадь на Болоте и всю дорогу на нее, от Каменного моста, установленную бесчисленным множеством народа». Другой очевидец, Дмитриев, дополняет: «Позади фронта все пространство Болота... все кровли домов и лавок, на высотах с обеих сторон ее усеяны были людьми обоего пола и различного состояния. Любопытные зрители даже вспрыгивали на козлы и запятки карет и колясок. Вдруг все восколебалось и с шумом заговорило: "Везут! Везут!.."»
Процессия с преступником, которая направлялась к эшафоту, составляла важную часть ритуала публичной казни. Вначале знаменитого «злодея» торжественно ввозили в город. До наших дней дошло описание въезда в Москву Степана Разина. «Злодей» стоял на большом движущемся помосте с виселицей, к которой он был прикован. Емельяна Пугачева везли иначе, но цель всего шествия была также подчеркнуто публична. Капитан С.И. Маврин, снаряжая конвой с только что пойманным Пугачевым к дороге из Яицкого городка в Москву, писал 16 октября 1774 года, что распорядился «вести его церемониально — для показания черни» и велел сделать специальную повозку с клеткой. Шествие двигалось через Симбирск, Алатырь, Муром, Владимир и вызывало всеобщее любопытство жителей этих мест. Власть стремилась убедить народные массы, что это не император Петр III, а самозванец, простой казак. В Симбирске скованного Пугачева вывели на запруженную народом площадь, и граф П.И. Панин публично допрашивал «злодея». Когда Пугачев ему стал дерзить, Панин избил его. 1 октября 1774 года Панин писал своему брату Никите Ивановичу: «Отведал он от распаленной на его злодеянии моей крови несколько пощочин, а борода, которою он Российское государство жаловал, — довольного дранья. Он принужден был пасть пред всем народом скованной на колени и велегласно на мои вопросы извещать и признаваться во всем своем злодеянии».
Перед въездом в Москву в селе Ивановском 3 ноября была сделана остановка. Еще 5 октября 1774 года М.Н. Волконский испрашивал разрешения у Екатерины II на традиционный торжественный ввоз преступника в столицу: «Когда злодей Пугачев суды привезен будет, то, по мнению моему, кажется надо ево чрез Москву вести публично и явно, так, чтоб весь народ ево видеть мог». Однако императрица воспротивилась излишней демонстративности и парадности «вошествия» преступника и отвечала, что «к Москве прикажите его привезти... безо всякой дальной афектации и не показывая дальнего уважения к сему злодею и изменнику». Как мы видим, Екатерина была против эффектов и, наоборот, считала, что нужно снижать всеобщее внимание к личности «злодея».
Предписания императрицы были исполнены. Князь П.А. Вяземский писал в Петербург своему брату генерал-прокурору А.А. Вяземскому о предстоящем событии: «Завтрашний день привезут к нам в Москву злодея Пугачева. И я думаю, что зрителей будет великое множество, а особливо — барынь, ибо я сегодня слышал, что везде по улицам ищут окошечка, откуда бы посмотреть. Но я думаю, что никто ево не увидит, ибо он везется в кибитке, притом будут ево окружать казаки и драгуны, следственно, и видеть нельзя». Волконский 5 ноября сообщал, что «как везли злодея по городу, то зрителей было великое множество... и во все то время, как я сам был, народу в каретах и дам столь было у Воскресенских ворот много, что проехать с нуждою было можно... Однако зрители в сем обманулись, что его видеть никак невозможно».
Дворянство воспринимало казнь нагнавшего на помещиков страху «Пугача» как праздник. Слово «праздник» в данном случае вполне уместно, его использовал Болотов, описывая казнь Пугачева. В день казни мемуарист, закончив все дела в Москве, отправился к себе домой, в деревню, но «не успел поравняться при выезде из Москвы с последнею заставою, как увидел меня стоявший на ней знакомый офицер г. Обухов и закричал:
— Ба! Ба! Ба! Андрей Тимофеевич, да куда же ты едешь?
— Назад в свое место, — сказал я.
— Да как это, братец, уезжаешь ты от такого праздника, к которому люди пешком ходят?
— От какого такого? — спросил я.
— Как, разве ты не знаешь, что сегодня станут казнить Пугачева, и не более, как часа чрез два. Остановись, сударь, это стоит любопытства посмотреть.
Что ты говоришь? — воскликнул я. — Но, эх какая беда! Хотелось бы мне и самому это видеть, но как я уже собрался и выехал, то ворочаться не хочется».
Знакомый уговорил Болотова, и они вместе отправились к месту казни — на Болото. Успели они как раз вовремя — преступника только что вывезли из Старого Монетного двора, что стоял у Красной площади, в направлении Болота у Москвы-реки. Медленное движение сквозь толпу необыкновенно высоких, выкрашенных в черный цвет саней с помостом, на котором сидел Пугачев со священниками, блеск оружия пеших и конных солдат, окружавших позорную колесницу, грохот барабанов — все это придавало процессии некую торжественность и театральность. Это был тот момент, который описывает со своей точки наблюдения Дмитриев: «Везут! Везут!».
«И мы вскоре за сим, — сообщает бывший где-то в той же толпе Болотов с приятелем, — увидели молодца, везомого на превысокой колеснице в сопровождении многочисленного конвоя из конных войск... Повозка была устроена каким-то особым образом и совсем открытая, дабы весь народ мог сего злодея видеть. Все смотрели на него с пожирающими глазами, и тихий шопот и гул раздавался от того в народе. Но нам некогда было долго смотреть на сие шествие, производимое очень медленно, а мы, посмотрев несколько минут, спешили бежать к самому эшафоту, дабы захватить для себя удобнейшее место для смотрения».
Болотов пишет, что здесь царило оживление: «Как их набралось тут превеликое множество, то судя по тому, что Пугачев наиболее против них восставал, то и можно было происшествие и зрелище тогдашнее почесть и назвать истинным торжеством дворян над сим общим их врагом и злодеем. Нам с господином Обуховым удалось, протиснувшись сквозь толпу господ, пробраться к самому эшафоту и стать от него не более как сажени на три, и с самой той восточной стороны оного, где Пугачев должен был на эшафоте стоять. И так имели мы наивыгоднейшее и самое лучшее место для смотрения».
«Пугачев, — пишет Дмитриев, — с непокрытою головою, кланялся на обе стороны, пока везли его. Я не заметил в лице его ничего свирепого. На взгляд он был сорока лет, роста среднего, лицом смугл и бледен, глаза его сверкали, нос имел кругловатый, волосы, помнится, черные и небольшую бородку клином».
Стоявший неподалеку от юного Дмитриева Болотов смотрел на Пугачева почти теми же глазами: «Он стоял в длинном нагольном овчинном тулупе почти в онемении и сам вне себя и только что крестился и молился. Вид и образ его показался мне совсем не соответствующим таким деяниям, которые производил сей изверг... Бородка небольшая, волосы всклоченные и весь вид ничего незначущий и столь мало похожий на покойного императора Петра Третьего, которого случалось мне так много раз и так близко видать, что я, смотря на него, сам себе несколько раз в мыслях говорил: "Боже мой! До какого ослепления могла дойтить наша глупая и легковерная чернь и как можно было сквернавца сего почесть Петром Третьим!"».
Екатерина II, желавшая быть просвещенной и гуманной правительницей, старалась избежать смертных приговоров. Вместо наказания смертью при ней ссылали в Сибирь и лишали гражданских прав. За 34 года правления императрицы на эшафот она отправила всего троих. Одним из этих казненных был Емельян Пугачев. Он был приговорен к четвертованию, то есть расчленению тела на несколько частей, тогда это считалось не только способом болезненного убийства, но и лишением человека пути к христианскому спасению. Считалось, что душа четвертованного человека не сможет воскреснуть даже после Страшного Суда. Обычный порядок четвертования в России был таков: обреченному на казнь топором отрубали поочередно ноги, руки, а в конце — голову. Так казнили, например, самозванца и бунтовщика 17 века Тимофея Анкудинова и мятежного казака Степана Разина в 1671 году.
Однако во время совершения казни Пугачева палач нарушил установленный порядок. Сначала он отрубил бунтовщику голову, и только потом — конечности. После казни люди долго гадали, почему палач сначала отрубил голову: то ли потому, что был подкуплен бунтовщиками, то ли от растерянности (казнить то прежде не приходилось, да еще таким способом), то ли Екатерина Вторая передала через кого-то для палача приказ сократить мучения Пугачева. Последняя версия кажется правдоподобной потому, что палач «ошибся» дважды — сначала с Пугачевым, а затем и с Перфильевым, также приговоренным к четвертованию. До сих пор истинная причина этой ошибки неизвестна.
Люди, собравшиеся у эшафота, по-разному воспринимали страшный миг смерти приговоренного. Болотов спокойно наблюдал за происходящим: «Пошла стукотня и на прочих плахах, и вмиг после того очутилась голова Пугачева, воткнутая на железную спицу на верху столба, а отрубленные его члены и кровавый труп, лежащие на колесе. А в самую ту ж минуту столкнуты были с лестниц и все висельники, так что мы, оглянувшись, увидели их всех висящими... Превеликий гул от аханья и многого восклицания раздался тогда по всему несчетному множеству народа, смотревшего на сие редкое и необыкновенное зрелище».
Юный Дмитриев, стоявший в толпе с братом, смотрел на экзекуцию с другими чувствами: «Тогда он (Пугачев) всплеснул руками, опрокинулся навзничь, и вмиг окровавленная голова уже висела в воздухе; палач взмахнул ее за волосы... Не утаю, что я при этом случае заметил в себе что-то похожее на притворство и сам осуждал себя: как скоро Пугачев готов был повалиться на плаху, брат мой отворотился, чтобы не видеть взмаха топора, чувствительное его сердце не могло выносить такого позорища. Я притворно показывал то же расположение, но между тем украдкою ловил каждое движение преступника. Что же этому было причиною? Конечно, не жестокость моя, но единственно желание видеть, каковым бывает человек в столь решительную ужасную минуту».
Указ Екатерины II о казни Е.И. Пугачева
Пугачев под конвоем. Гравюра 1770-х годов
Казнь Пугачева на Болотной площади. (Рисунок очевидца казни А.Т. Болотова)
Казнь Емельки Пугачева в Москве. А. Шарлеман. Литография. 1865 год
В. Маторин. Казнь Пугачева. «Прости, народ православный». 2000 год
Д.В. Березин. Емельян Пугачев. На казнь. 2018 год