Так прошел весь октябрь месяц. Горожане стали привыкать к своему осадному положению, недостатку дров, сена, соли и, наконец, дороговизне хлеба и говядины.
Вдруг прошел слух и подтвердился, что злодеи готовятся на последний, отчаянный приступ к городу. Снова захватило дух у рыцарства, дворянства и купечества. Один народ был спокоен.
Городищев и князь Иван жили теперь вместе и дружно скучали; слух этот разогнал их скуку. Первый после своего двухчасового плена заболел и от простуды, и от страха, но, оправившись, привязался еще более к Ивану. Они были неразлучны. И князь Иван только удивлялся, как до сих пор не догадывался предложить другу свою квартиру. Товарищи бывали у них по-прежнему часто.
Однажды ввечеру кто-то постучал в ворота и затем появился в горнице.
— Максимка!! — вскрикнули оба. — Откуда? Где ты, собака, пропадал!
— От государя. У его величества в денщиках и поварах находился и на жалованье был! — гордо объяснил Максимка. — Да полковник Лысов, захворав, приказал зелье сварить из трав. Я сварил его, а их снудило. Мне за то дера была, якобы хотел отравленьем их извести. Очень даже желал повесить, ну я и ушел.
— Молчи, дурень! Тебе за этого царя спину вспишут еще пестрее.
— Ну, сталоть, будем сказывать: злодей и пес Емелька! — охотно согласился Максимка.
При этом Максимка уверил князя, что он не бежал, а был обманом увезен из Сурманаевой купцом Обваловым. А бежать в город он сначала опасался, чтоб не разгневать вора. В результате его похождений у него был большой мешок денег — тридцать рублей медной монетой, и он умолял князя обменяться на серебро.
— Хоть на плешивенькие — поменяюсь, ваше сиятельство.
Максимка, вострый и находчивый, просто на время вернулся к князю ради спасения своего капитала, которому — он знал — трудно было бы уцелеть в Берде среди воров. Отчасти его привела и сила тяготения холопа к барину, и Максимка теперь, засыпая, раскаивался:
— Эх ма! Из царевых поваров да в денщики к подпоручику!
И он заснул, сладко мечтая об ожидаемом взятии Оренбурга и о том, как он среди сумятицы унаследует всем имуществом князя Хвалынского.
Наутро часов в шесть Максимка, готовя самовар, все болтал о Берде с проснувшимися добрыми господами, которые никогда с ним не дрались.
— А вечорась, — прибавил он, — со мной прибыло сюда человек с сотню из Берды.
— Перебежчики?
— Какое? Нет! Они остались пред городом, у одной мишени, да тут еще у церкви Егорья. Им было указано там работать за ночь, чтобы способней пушки уставить...
— Чего ж ты, дурень, вечорась молчал! — воскликнул Иван, вскочив с места.
— Позапамятовал!
Молодые люди бросились на вал, а мальчугана послали обежать своих и оповестить о том же. Максимку немало тешил тот переполох, который он всюду производил своим извещением. В истинные гонцы попал.
Через полчаса все офицеры были на валу.
Стало рассветать... Хвалынский и подпоручик Сысоев выстрелили по разу из ружей в указанное часовым место около избы, где что-то копошилось до свету, но все было мертво, тихо.
В восемь часов рявкнуло большое орудие у Маячной горы, и первое же ядро ударило в Соляное правление. Словно по данному сигналу, замелькали огоньки по степи и загудела в ответ пушечная пальба по всей крепостной стене. Весь город поднялся на ноги. Весь гарнизон бросился на стену... Рассвело... У мишени в версте от города виднелась громадная батарея, и палило очередно до 25 орудий, пушек и мортир. Ядра и бомбы валились на город. Через полчаса загудела другая батарея из-за избы, примыкавшей к Егорьевской церкви. Крепостные орудия отвечали. Все способное население распределили по бастионам в подмогу гарнизону. Сам губернатор приехал и, взволнованный, обошел бастионы.
— Вот, ваше превосходительство, — сказал Тавров, злобно указывая на мишень. — Я вас предварял. По-моему и вышло! Как есть — батарея!!
Обходя бастион Хвалынского, губернатор грозно сказал Ивану, показывая на мишень:
— Вот видите ль, господин офицер. Какое зло делаль на город ваш ослушаний. Есть как — батарея!!
Хвалынский: хотел оправдаться и напомнить, что его остановили и послали за баранами, но генерал прошел, не дожидаясь ответа подчиненного.
Пальба не прекращалась. Большая часть выстрелов была направлена мятежниками на Бердские ворота и бастион князя Ивана. Сначала сердце щемило у него, когда ядра громили камень или рвали замерзлую землю и подымали столб снега и глинистой пыли или когда со стоном валилась прислуга; но через часа три он привык или устал — чувствовать и обдумывать каждый смертельный удар, который падал около него.
В десять часов со всех сторон стали показываться кучи мятежников и, несмотря на пальбу по ним, разделились в виду города на две партии: одни укрылись за мишенью, а другие, укрытые за ближайшими холмами, лощиной пробрались в предместье, засели в уцелевших погребах, за печами, за ворохами головней и балок и, наконец, в уцелевшей избе. Из всех засад открылся сильный ружейный огонь по городскому валу.
Человек полсотни смельчаков пододвинулись еще ближе с четырьмя пушками и начали частую и близкую пальбу по бастиону Ивана.
— Князь. Полыснем-ка по ним картечью. Из той большой пушки. Да ввалим побольше пороху. Чего она зря стоит! — сказал Сысоев.
Они зарядили тяжелую пушку двойным зарядом и навели на смельчаков.
— Глядите! Ничего от них не останется! — смеялся Сысоев.
— Не суйся! Ишь ведь отважничают! — говорил канонир Плотников, весело готовя фитиль.
— Ладно, а я другую наведу на них же! — сказал Иван и, отойдя на другой конец бастиона, он стал переводить пушку с избы на смельчаков.
— Самцов! Наведи-ко повернее вот в энтих, — сказал он, показывая на кучку, видневшуюся у церкви.
В ту минуту, когда Самцов навел и приказывал палить, раздался оглушительный удар с грохотом и свистом. У Ивана дух захватило. Столб дыма и сору взвился над бастионом и зашвырял его с головы до ног. Около него очутилось на земле что-то мокрое, облитое кровью. Это был Плотников без головы и с изорванным мясом на груди.
Дым рассеялся... Сысоев без ноги и еще два канонира валялись около куска пушки и стонали, опрокинутые на земле. Убитого и раненых унесли, а князь Иван все еще долго не мог прийти в себя. Он только слыхал когда-то, что пушки и ружья разрывает, но это не приходило ему на ум. Теперь сердце его замирало при каждом своем выстреле. Когда он доложил об этом проходившему Таврову, тот рассмеялся.
— Эка невидаль, одна-то... У меня уж четыре разорвало да у Наумова две. Двенадцать человек своих сами убили. Не бойсь... Пали, князь, пали. За хорошими в Питер посылать не время. А умирать, братец, все едино, что от своей, что от злодеевой. Убьет — Я по тебе панихиду отслужу и в поминанье мое впишу... А ну-ко вот, плюнь мне в оных бездельников, что с Маячной горы спускаются. Ишь, мерзавцы, все по регламенту! Эти у них в запасе были! Свежие.
Через час князь Иван стал проситься обедать. Тавров вытаращил глаза.
— Балагуришь ты, князь... Не срамися! В сочельник до звезды не ешь, а тут обтерпеться неможно. Стыдися, друже мой.
Иван смутился и, по уходе начальника на другой бастион, подумал:
— И то правда. Какая ж теперь еда.
Весь день шла канонада, и весь день обыватели бродили по улицам, собирались кучами, служили молебны в церквах и домах. Большинство боялось злодея, меньшинство надеялось, что город сдастся батюшке Петру Федоровичу.
Перед сумерками пальба при мишени вдруг стихла, и густая масса бросилась к валу со всех сторон. Настала решительная минута... Дикий визг татар огласил вал; ружейная пальба усилилась, и в воздухе засвистали вместе с пулями башкирские стрелы. Пушки у церкви загудели сильнее, и бомбы начали чаще падать среди города.
— Это дареные! — злобно говорил Тавров. — Нам назад посылают.
Одна половина гарнизона осталась при орудиях, а другая разделилась на две партии. Первая обошла речку Яик и открыла ружейную пальбу почти в тыл наступавших. Сюда вызвалось много охотников и купец Полуехтов. Другая партия бросилась вперед и встретила неприятеля на валу. Хвалынский, увидя в ней Таврова, передал начальство на бастионе Самцову и присоединился.
Час продолжалась свалка... Наконец мятежники бросились бежать, их преследовали и окружили с двух сторон. Тавров и Хвалынский с отрядом погнали беглецов к реке. Обошедшие Яик били их с тыла. Большинство мятежников, бросившееся на реку, провалилось на тонком льду, и много из них перетонуло. В пылу схватки около речки Иван наскочил на сутуловатого казака, очевидно атамана, в синем кафтане, который хрипло кричал, махая шашкой:
— Стой! Не беги! Ребята! На слом!
— На слом! На слом! — кричали некоторые и сами продолжали отступать.
Иван бросился к казаку с тремя солдатами, но тот положил первого, разрубив ему все плечо, затем выпалил из пистолета в другого, но третий, повиснув на нем сзади, вскочил верхом ему на плечи.
— Окаянный! Врешь! — заорал казак, барахтаясь с солдатиком, который, как кошка, вцепился ему в шею руками и ногами, душил его и кричал что-то Ивану.
Грохот пальбы и визг калмыков заглушал его голос, а дым клубами вился и закрывал отступавших.
— Вяжи! Коли так! — крикнул казак и, бросив шашку, протянул руки к Ивану.
Этот подошел вплоть, чтобы скрутить его руки кушаком, сам не зная зачем, но в ту же секунду казак вытащил у него из-за пояса пистолет и взвел курок. Иван отскочил стрелой, закрыл голову поднятым локтем и... невольно зажмурился.
«Вот! Вот!» — стукнуло у него в сердце.
Пистолет его был заряжен огромными пулями. Раздался выстрел... Иван упал на одно колено и мысленно искал, куда он ранен. Но напрасно... Он был невредим. Когда он открыл глаза, то солдат, сидевший на плечах казака, лежал с простреленной головой, а сам казак исчез. В ту же минуту подбежали свои солдаты с криками:
— Лови! Лови! Эх, барин! Плохой ты воин! Упустил ястреба!
— Кого?!
— А он самый и был... Злодей! Емелька!..
Мятежники быстро отступили. Уже стемнело совсем. Отряд из Яика переправился назад и соединился с отрядом Таврова. Мятежники скоро скрылись из виду... но в предместье продолжалась еще пальба.
Губернатор прислал сказать на словах, чтоб до вечера предместье с церковью очистили от неприятеля, но... этого не случилось, так как посланный спутал и не знал, кому указ, коменданту или обер-коменданту. Так и осталось...
На рассвете следующего дня церковь Егорья уже представляла сильную батарею, на паперти и по бокам были выворочены плиты, и из отверстий глядели пушки... На самой колокольне из-под колокола торчало тоже огромное орудие, и весь день не переставая гудела пальба по городу, но за целый день не было ни одного раненого, что немало дивило всех... Губернатор был взбешен непослушанием и снова приказал до вечера взять предместье и церковь приступом.
В сумерки несколько охотников бросились к колокольне и не нашли уж там никого, ни людей, ни орудий. Церковь была обокрадена, и все залито кровью. На каменном полу пред царскими дверями еще дымился и тлел костер, а около него валялись два трупа в калмыцких чуйках. Под престолом нашли спрятавшегося казака, тяжело раненного. В допросе он объявил губернатору, что легко можно сейчас взять Берду, так как у злодеев пороху хотя много, но зарядов не оставалось после приступа ни единого. А что ныне из предместья хотя и палили по городу, но холостыми зарядами.
— Ради острастки! — объяснил казак.
Губернатор немедленно созвал совет и передал известие.
— Он подосланный, ваше превосходительство. Это западня! Впрочем, мы под вашим начальством готовы хоть на край света! — объявили все единогласно и разъехались, усмехаясь.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |