«Таллинский» портрет Пугачева

В одном из примечательных зданий средневекового Таллина — Большой купеческой гильдии, расположенном в центре города, находится Государственный исторический музей Эстонии. Экспозиция музея, насчитывающего свыше 200 000 единиц хранения (документы, фотографии, печатные издания, археологические, этнографические, культурно-исторические и художественные предметы, старинное оружие, монеты и т. д.), дает обзор всех периодов истории Эстонии, в том числе конца XVIII в. В то время Эстония (Эстляндия) входила в состав Российской империи. По распоряжению царского правительства туда направлялись большие партии заключенных, в том числе на каторжные работы были отправлены и некоторые видные участники Пугачевского восстания.

Среди экспонатов музея, посвященных этому величайшему в истории России народному движению, ценнейшим, конечно, является портрет Емельяна Ивановича Пугачева, выполненный неизвестным художником в 1774 г. Это одно из редких подлинных прижизненных изображений вождя восставших.

Вообще Пугачевское восстание в изобразительном искусстве отражено довольно полно. Однако трактовка художниками этого грандиозного выступления в разное время была различной, что объясняется их политическими взглядами и эволюцией русской общественно-политической мысли в целом.

Прежде всего обращает внимание изображение самого Е.И. Пугачева, портретов которого немало было сделано уже во время самого восстания и сразу после его подавления. Но одни изображали «личность» вождя восставшего народа, а другие — его «рожу».

Следует сказать о том, как описывали внешность Пугачева его современники.

В паспорте Пугачева, в частности, указывалось: «росту два аршина четыре вершка с половиною... волосы на голове темно-русые и борода черная, с сединой...». В рапорте от 13 февраля 1772 г. моздокскому коменданту А.Ф. Иванову плац-майор И. Повескин так передает наружность Пугачева: «Приметами казак лицом смугловат, волосы стриженые, борода небольшая, окладистая, черная; росту среднего...». Его первая жена Софья Дмитриевна Недюжева в показании, данном 16 марта 1774 г. Секретной комиссии в Казани, говорила о внешности мужа следующее: «росту среднего, долголиц и сухощав, волосы на голове русые, а борода черная с проседью, клином, глаза карие...».

А.С. Пушкин, собиравший на Урале фольклор о Пугачевском восстании, встречался с людьми, лично видевшими Пугачева и симпатизировавшими ему. Он дал предводителю восстания в целом объективную и благожелательную характеристику, показав его, по словам П.И. Чайковского, «удивительно симпатичным злодеем».

Вспомним, как описана внешность Пугачева — случайного проводника Гринева — в «Капитанской дочке»: «Он был лет сорока, росту среднего, худощав и широкоплеч. В черной бороде его показалась проседь: живые большие глаза так и бегали. Лицо его имело выражение довольно приятное, но плутовское. Волосы были обстрижены в кружок: на нем был оборванный армяк и татарские шаровары».

Первый прижизненный и, видимо, единственный портрет Пугачева, написанный с натуры до его пленения, относится к началу восстания. Художник изобразил народного вождя поверх портрета Екатерины II. На изображении Пугачева, выполненном масляными красками, заметны две надписи. Верхняя, частично утраченная, содержит дату написания портрета: «сентября 21 1773 г.». Надпись на обороте, как предполагают специалисты, сделанная позднее, гласит: «Емельян Пугачев родом из казацкой станицы нашей православной веры, принадлежит той веры Ивану сыну Прохорову. Писан лик сей 1773 г. сентября 21 дня». В это время Пугачев находился в Илецком городке (в 150 верстах к югу от Яицкого городка, ныне Уральска). Ничего жестокого, зверского в чертах Пугачева нет. Умные, выразительные глаза его смотрят задумчиво и спокойно.

Сохранились некоторые изображения Пугачева, сделанные после выдачи его казаками-заговорщиками властям, в заключении и во время казни.

В Симбирске, куда 1 октября 1774 г. из Яицкого городка был доставлен Пугачев, П.И. Панин — главнокомандующий всеми войсками, брошенными на подавление восстания, — дает приказание «приступить избранному художнику (его имя осталось нам не известным. — В.С.) к созданию портрета с самозванца». Об этом Панин сообщает Г.А. Потемкину: «Злодей Пугачев уже в моих руках. Теперь с него пишут портрет, коим с другим отсель курьером препровожу Вашему превосходительству оригинал. Не может ли иметь любопытства и наша великая государыня увидеть сего адского изверга скорей, хотя на портрете, нежели обстоятельства потребного препровождения оригинала дозволить могут или поспешить». Но до отсылки в столицу «симбирского» подлинника с него было сделано несколько, по всей вероятности авторских, повторений. В частности, один из таких портретов Панин послал генерал-губернатору Сибири Д.И. Чичерину, который, в свою очередь, сняв копию, подарил ее генерал-поручику И.А. Деколонгу и т. д. Один из таких портретов был публично сожжен под виселицей на эшафоте в Казани в ноябре 1774 г. При этом Устинью Кузнецову (вторую жену Пугачева) заставили всенародно объявить, что сжигаемая «харя есть точное изображение изверга и самозванца ея мужа».

Вернемся, однако, к «таллинскому» портрету Пугачева. Когда и каким образом появился он в Таллине, так далеко находившемся от мест восстания?

В 1864 г. портрет поступил в только что организовавшийся Эстляндский провинциальный музей. Из сообщения «Ревельской газеты» от 7 ноября того же года явствует, что портрет Пугачева в кандалах подарен музею вдовствующей баронессой В. Розен, урожденной фон Матиас из имения Ракамойз, отец которой, как она пишет в письме (это письмо на немецком языке хранится в музее), служил в «чине майора в Казанском кирасирском полку под начальством генерала Михельсона, взял в плен Пугачева и заказал с него портрет». Следует, однако, уточнить, что Михельсон был тогда не генералом, а полковником, Матиас же просто оказался среди тех, кто принимал из рук заговорщиков-предателей их недавнего товарища и народного вожака.

Как уже отмечалось, из Яицкого городка Пугачева привезли в Симбирск, где Панин и приказал сделать с него портрет. Известно, что тогда среди других официальных лиц, прибывших в Симбирск, находился также и Матиас.

С подавлением Пугачевского восстания закончилась и военная карьера майора Отто фон Матиаса. Выходец из служилых эстонских дворян, вернувшись на родину с портретом Пугачева, символом его «доблестного» прошлого, он вышел в отставку. В генеалогии прибалтийского рыцарства, составленной в 20-х годах XX в., фамилия Матиас упоминается в разделе баронов Розенов. Он значится как отец вышеназванной Розен, пожертвовавшей портрет Пугачева Эстляндскому провинциальному музею.

Емельян Пугачев

Волею судьбы участники восстания как бы «встретились» в Эстляндии. Здесь у Матиаса «находился» Пугачев, здесь же в это время в Балтийском порту (Рогервике) — ныне г. Палдиски — на пожизненной каторге томились верные сподвижники Пугачева — Салават Юлаев, его отец Юлай Азналин, имевший высокий чин атамана округа, главный мишарский полковник Канзафар Усаев, атаман повстанцев Емельян Тюленев, думный дьяк Военной коллегии Иван Почиталин. А в Пернове (Пярну) жили помилованные и высланные туда по повелению Екатерины II возглавлявшие заговор против Пугачева и выдавшие его военным властям И. Творогов, Ф. Чумаков, И. Федулев.

Что же представляет собой «таллинский» портрет Пугачева? Небольшого формата (60×47,5 см), написан на грубом домотканом холсте. Краски наложены довольно жидко, местами просвечивает красный подмалевок. Пугачев изображен в белом нагольном тулупе с меховой оторочкой, из-под тулупа видна розовая пестрядинная рубаха с белыми точечными полосками. Волосы подстрижены по-крестьянски, в скобку, борода небольшая, так же, как и волосы, темно-каштановая, лопатою. Правая рука поднята до пояса, на ней широкий браслет, два опущенных звена от кандалов, левая рука вытянута, и над ней по стене, к которой был прикован Пугачев, видны плоские звенья цепи. Лицо Пугачева смуглое, худощавое, энергичное, полное жизни, взгляд черных глаз быстр и выразителен. Изображение окаймляет нанесенная коричневой краской узкая полоса, подобная тем, которые характерны для произведений живописи XVIII в. Специалисты предполагают, что автором портрета мог быть кто-либо из местных иконописцев, которые специализировались на выполнении «лика». Этим и объясняется сравнительно удачное отражение внутреннего мира Пугачева, выдающее вдумчивого мастера, глубоко проникшегося тяжелыми переживаниями портретируемого.

Следует, однако, заметить, что некоторые исследователи (особенно XIX в.) считают, что «таллинский» портрет Пугачева сделан с натуры (это ни у кого не вызывает сомнения) не в Симбирске, а в Москве, не приводя в то же время каких-либо тому веских доказательств. Думается, что все же «таллинский» портрет, будучи одним из первых, сделан именно в Симбирске. Доказательством этого, на наш взгляд, можно считать само изображение Пугачева. Его лицо спокойно, полно достоинства. На нем еще не отражены страдания и муки, видно, что пока не было допросов «с пристрастием». И совершенно другим предстает Пугачев на портрете (написанном также с натуры) во время пребывания его в московских застенках, где его допрашивали и пытали около двух месяцев. Как и в Симбирске, Пугачев прикован цепью к стене, но здесь мы видим его изможденным, слабым, с потухшим взором.

С подобного рода портрета А.С. Пушкиным была заказана гравюра к «Истории Пугачевского бунта», вышедшей первым изданием в 1834 г. Кстати, тираж гравюры, выполненный в Париже, превышал тираж издания и составил 3200 экземпляров. Но он оказался в Петербурге спустя 7 месяцев после выхода в свет «Истории Пугачевского бунта», и поэтому часть книг была продана без портрета.

Упоминание о «таллинском» портрете дважды встречается в «Русской старине»: в 1870 и в 1876 гг. В частности, отмечалось, что портрет Пугачева, принадлежащий «Ревельскому историческому музею, в 1870 г. был прислан по распоряжению бывшего начальника Эстляндской губернии М.П. Галкина-Враскаго в Историко-художественный музей, учрежденный в С.-Петербурге, в Соляном городке, во время всероссийской мануфактурной выставки».

А. Вейнберг указывает, что к 1871 г. относится копия с «таллинского» портрета Пугачева, хранящаяся в Государственном историческом музее. Исследовательница предполагает, что копия «была исполнена в Ревеле, так как подлинник, выданный во временное пользование на выставку в Петербурге, отправлен был обратно 8 августа 1870. Копия повторяет до мельчайших деталей оригинал, но она грешит в отношении качества. Особенно неудачно лицо, лишенное всякой моделировки и поэтому придающее портрету характер лубочной картины»¹. На копии, размером 62,5×49 см (т. е. очень близкой к оригиналу), указана дата — 1871 г.

Во время поездки в 1972 г. в Таллин я посетил музей, где в преддверие 200-летнего юбилея Пугачевского восстания была организована небольшая выставка. «Таллинский» портрет Пугачева, увиденный мною впервые, занимал здесь видное место. И хотя я в общем знал его историю, тем не менее прекрасный рассказ экскурсовода о портрете произвел большое впечатление. И каково было мое удивление, когда несколько лет спустя, снова посетив музей, я не увидел портрета. Куда он мог деться? Может быть, на реставрации или какой-нибудь выставке? Обращаюсь за помощью к дежурной. Она куда-то звонит, что-то говорит по-эстонски, затем протягивает мне трубку. Тихий женский голос вежливо спрашивает, кто я и почему интересуюсь именно портретом Пугачева. Объясняю, что занимаюсь историей восстания и ненадолго приехал поработать в Эстонию.

— Подождите, пожалуйста.

Через несколько минут появилась обладательница тихого голоса, оказавшаяся научным сотрудником музея. От нее я узнал, что портрет Пугачева находится в запасниках и лишь изредка выставляется, так как музей не располагает достаточной площадью, а экспонатов становится все больше и больше. Видимо, заметив мое расстройство, добрая женщина не выдержала:

— Подождите меня здесь. Вскоре она вернулась. В руках у нее был огромный ключ.

— Пойдемте.

Мы вышли из музея. Около входа несколько ступенек вели вниз, к подвалу. С трудом отворилась двустворчатая мореного дуба с железными полосками дверь. В очень чистом и сухом подвале были аккуратно разложены различные экспонаты. Мой добрый гид, взяв с полки портрет, подала его мне.

— Пожалуйста.

Вот он — этот более чем 200-летний холст, «видевший и запечатлевший» народного вождя, которого дважды конвоировал Матиас — сначала «натуру» от Яицкого городка до Симбирска, а затем «изображение» до Эстляндии. В руке у Пугачева звено цепи, но он как бы не замечает оков. Спокойное лицо, слегка задумчивый взгляд устремлен вдаль. О чем он думает? О предстоящей казни? Едва ли, он понимает, что этого не избежать. Его мысли о недавних временах, о своих верных товарищах...

Долго держу портрет, потом осторожно ставлю его на место. Пора уходить. Сердечно благодарю мою спутницу и дарю ей значок с изображением памятника Салавату Юлаеву — верного и до конца преданного сподвижника Емельяна Пугачева, погибшего на каторге в Эстляндии. И все же я ушел с чувством некоторой неудовлетворенности, досады: неужели для подлинного прижизненного портрета Пугачева, размером чуть больше полуметра, который, я уверен, почли бы за честь иметь многие музеи страны, не нашлось места в основной экспозиции исторического музея Эстонии, где многие посетители могли бы увидеть его.

Примечания

1. Вейнберг А. Материалы к иконографии Емельяна Пугачева // Труды государственного исторического музея. Памятники культуры. Вып. 32. М., 1961. С. 8.