На заводской площади Чика остановил коня, махнул ближнему казаку и велел ему ударить в колокол.
Но и без колокола на площадь со всех сторон бежали рабочие.
Чика спешился, грузно взошел на крыльцо конторы и нетерпеливо переступал с ноги на ногу, оглядывая быстро наполнявшуюся людьми площадь.
Наконец подбежал и запыхавшийся Аким с Захаром, не отстававшим от него.
Чика махнул казаку, чтоб перестал звонить.
На площади сразу стихло.
— Работные люди! — крикнул на всю площадь Чика. — Вы присягу царю Петру Федоровичу принимали?
— Принимали! Приняли! Присягали! — раздались дружные крики.
— А какой вам от царя приказ был? — спросил опять Чика.
— Работать велел... Пушки лить, — послышались отдельные голоса.
— Ну, а много ль вы с той поры пушек отлили? — еще громче прогремел голос Чики.
На площади все замерло. В тихом морозном воздухе слышно было только то тут, то там нетерпеливое ржанье лошадей, просивших корма.
Рабочие робко переглядывались. Что тут скажешь? Сколько времени прошло — больше двух месяцев, а пушки у них ни одной готовой не было. Да ведь что ж — разве их вина? Они работали, что им начальство приказывало.
— Ну? Чего ж молчите? — нетерпеливо крикнул Чика.
Из толпы выступил Цыган, такой же крупный и черный, как сам Чика.
— Тебе, может, на меня наговорили, — загудел он, покосившись на Акима. — А только нет моей вины. Кого хошь спроси. Первый я по здешнему месту свирельщик. К Демидову сманивали. Болванки те вовсе сверлить нельзя. Руда, вишь, плохая. Сам управитель говорит...
— Управитель! — крикнул Чика. — Вы бы его больше слушали, стервеца! Измену он чинит великому государю. Куды он запрятался? Тащите его сюда!
Сторож и несколько рабочих побежали к управительской усадьбе.
— Ты это зря на меня, Ферапонт, — проговорил Аким, обернувшись к Цыгану. — Знаю я, что нет твоей вины. Беспалов то все пристроил. Немцев подкупил.
Чика хмуро оглядел площадь и махнул Акиму.
— Ну-ка, подь сюда, Аким ты, что ли, — сказал он неласково, — расскажи-ка им всем, что у вас тут затеяно. Вот только управителя приведут.
Из калитки управительской усадьбы выскочил Федька.
Проталкиваясь к крыльцу, он издали кричал:
— Нету его! Весь дом обежали. Захоронился куда, либо сбежал, пес разноглазый.
Чика весь налился кровью.
— Сыскать его, стервеца! — гаркнул он. — Знает кошка, чье мясо съела! Живо идите!
— Ищут там в усадьбе, — отозвался Федька.
— Живо! — гремел Чика. — По своим мастерским ищите, мастера! Не притаился ли там где! Смотрите, дьяволы, покрывать станете — голову снесу. С немцами он, пес, хороводился. К ним беги, Аким! Да живей!
— В конторе, может? — крикнул Захар и, вбежав на крыльцо, отворил тяжелую дверь и вскочил в контору. Там в углу, весь дрожа, притаился писчик.
— Беспалова не видал? — крикнул Захар и, не слушая ответа, пробежал комнату и распахнул дверь чулана, где когда-то сидел Аким. Из нетопленого чулана на него пахнуло холодом и сыростью. Но сколько Захар ни заглядывал во все углы, раздвигая бочки и ящики, одни мыши ширкали у него из-под ног.
Захар выскочил на крыльцо. По ступенькам взбегал Аким, разводя руками. Один за другим бежали мастера.
Беспалов как в воду канул. Чика топал ногами и неистово ругался.
— Покрываете, черти паршивые! Всех бы вас на одну осину! Скулы сворочу! Завод ваш весь по щепкам разнесу! Чтоб был мне стервец тот окаянный!
Рабочие переминались с ноги на ногу, уставившись в землю.
Яков Антипов тихонько дернул Чику за полу. Чика повернул к нему перекошенное от ярости лицо с трясущейся нижней челюстью.
— Иван Григорьич, — зашептал он. — Чорта ли в нем, в управителе. Ну, сгинул, и ладно. Сбежал, видно, с бродягой. Лишь бы работу не портил. Работать бы сряду начинать. Напугаешь сильно работных людей — не разбежались бы, как мужики.
Чика понемногу отходил. Челюсть больше не дрожала. Он снял рукавицу, запустил пальцы в бороду и дернул. С этими работными людьми он не умел говорить, не то, что с казаками.
— Слушайте, работные люди! — крикнул он, наконец. — Проштрафился ваш завод. Великому государю непослушание сделал. Может, на одном стервеце управителе вина, так я вас всех казнить не хочу! А только вы вновь присягу примите, что будете государю Петру Федоровичу верой-правдой служить. Не щадя живота.
Площадь зашевелилась, как живая, точно из одной большой груди вырвался вздох облегчения. Даже светлей будто стало, так заулыбались все лица.
— Живо тащите сюда попа!
Захарка с Федькой и еще несколько парней бегом бросились к дому священника. Другие быстро расступились, очищая место перед крыльцом. Сторож побежал в контору и вынес оттуда столик. Писчик за ним нес икону и даже чистое полотенце — накрыть стол.
Рабочие, побежавшие за священником, весело толкаясь, взбежали на крыльцо поповского дома и шумно распахнули дверь.
Навстречу им из зальцы выскочила маленькая синеглазая попадья с двумя девчонками, державшимися за ее подол. Из кухни выглядывала тощая, как доска, стряпуха в темном платке.
— Матушка, батя где?
— Батьку бы нам! С крестом!
— К присяге приводить! Скоро надо! — кричали, перебивая друг друга, рабочие.
Красные щеки попадьи побелели, и она забормотала трясущимися губами:
— Нету батюшки. Пошлю я тотчас. Ненила, беги в церкву. Скажи, чтоб домой шел батюшка.
— В церкви батька? Так мы и сами! — крикнул Федька, поворачиваясь к двери.
— Нет, нет, постойте, не надо. Может, в сарае батя... на погреб, может... — бормотала испуганная попадья.
— Ладно! — крикнул один из рабочих. — Вы тут у дома поищите, а мы в церкву пока.
Рабочие высыпали гурьбой на улицу и побежали через переулок к церкви.
Замка на церковной двери не было, но когда Захар дернул ее, она не подалась. Стало быть, изнутри заперта.
Прибежавшие заколотили по двери в несколько кулаков.
— Батя! — крикнули они. — Батя! Чего заперся? Отворяй! Присягать будем.
Послышались шаркающие шаги, и прерывающийся голос спросил:
— Чего вам, братцы? Молитву я творю.
— Намолишься! Отворяй, что ли! Сказано — к присяге приводить. Отворяй!
Засов медленно отодвинулся, тяжелая дверь чуть-чуть приотворилась, и бледный, всклоченный отец Варсонофий, в одном подряснике, с большим замком в руке, стал боком протискиваться в отверстие.
— Да ты что, батя! — захохотал кто-то. — Али замок целовать велишь? Книгу же надо и крест, да и ризу вздень — не в исподнем же служить.
— Ладно, ладно, — бормотал священник, вылезая на паперть и торопливо затворяя дверь. — Дьячка пошлем.
— Чего там дьячка! — крикнул Федька. — Скорей надо, енерал ждать не станет. Сами возьмем. Не запирай — ну-ка!
Священник, не слушая, старался просунуть замок в пробой.
— Да чего он взаправду? — крикнул Федька. — Осердится енерал, сказано. Пусти!
Он вырвал из рук попа замок и, отстранив его, распахнул дверь.
Рабочие гурьбой ввалились в небольшую холодную церковь.
С улицы в ней казалось темно, хотя замерзшие окна пропускали достаточно света.
Священник вбежал за ними и, перегнав их, бегом потрусил к алтарю.
— Ишь! — засмеялся Федька. — Откуда и прыть взялась, как про енерала сказал.
Рабочие, перегоняя друг друга, спешили за священником. Добежав до левого клироса, отец Варсонофий остановился и сказал:
— Погодите тут, ребята. Я тотчас ризу возьму, евангелье...
Он отворил северные двери, шмыгнул в них и тщательно закрыл за собой. Царские врата были плотно заперты.
Из алтаря доносился шорох и как будто приглушенный шопот.
— Ребята! — заговорил вдруг Захар. Он весь насторожился и точно вытянулся вверх. — Чего он долго так? Уж не прячет ли кого?
Разом, не сговорившись, только погрозив друг другу, все они бесшумно взошли на амвон. Передний быстро распахнул северную дверь в алтарь.
Священник, весь согнувшись, стоял перед престолом, придерживая рукой покров и чуть не засунув под него голову.
Услышав шум голосов, священник выронил покров и быстро поднялся, бормоча что-то про ризу.
Рабочие бросились к нему. Один грубо схватил его за плечи, другие кинулись к престолу и подняли покров. Там, скорчившись, спрятав голову между колен, сидел Беспалов.
— Тащи его! Тащи! — кричали сзади.
Федька и Захар вцепились в него и поволокли к двери. Престол покачнулся, и чаша для святых даров со звоном покатилась на пол.
Про попа как-то никто не вспомнил. Он забился в темный угол алтаря и присел на пол, словно хотел казаться поменьше.
С руганью, с радостными криками рабочие мчались к конторе, щедро награждая тумаками упиравшегося Беспалова.
— Нашли! Вот он, стервец! В церкви схоронился! — кричали они, выбегая на очищенное перед крыльцом место и проталкивая вперед еле живого от ужаса управителя.
— А, так вот он, собачий сын! — закричал Чика, опять наливаясь яростью. Он секунду глядел на Беспалова, не находя слов от бешенства. — Рожа-то кривая, — крикнул он, — бог шельму метит! Ну, говори, пес, как ты посмел великому государю измену чинить? Указ его не сполнять?
— Я... великому государю... — забормотал Беспалов. — Жизни не жалел... верой-правдой.
— Врешь, стервец! — перебил его Чика. — А пушки зачем портил? Не ври! — крикнул он, видя, что тот мотает головой и хочет что-то сказать. — Всё прознали. Портили вы медь.
— То не я! — отчаянно вскрикнул Беспалов. — Богом клянусь. То немцы-нехристи. Они на великого государя умышляли.
Не сообразил со страху, что сам себя выдает. Признал, значит, что медь нарочно портили. Кто и не думал на него раньше, сразу увидел, — виноват.
А тут еще из толпы, расталкивая рабочих, выскочил медно-красный Мюллер и, взмахивая руками, закричал, брызгая слюной:
— Ah, du, Schurke! Du glaubst, ich kann nicht sagen?1 Слюшай, я понимай, — обратился он к Чике. — Он фсё фрёт. Он mir, — хлопнул он себя по груди, — пьять, — он растопырил пять пальцев, — пьятьсотоф рубль давать geschworen.2 Ich,3 — он опять хлопнул себя по груди, — ich металь портиль, пушка фся лопай, — он громко чмокнул губами. — Ich nach Heimat4 хотел. Здесь фсех убифал. Ich ошень fürchtete.5 — И плечистый медно-красный немец с рыжими баками для наглядности весь съежился и затрясся.
Вокруг раздались смешки.
— Нечего тебе трусить, немчура, — проговорил, сердито усмехнувшись, Чика. — Работал бы на государя Петра Федоровича, никто б тебя пальцем не тронул. И наградили бы почище того криворожего. — Он презрительно ткнул в сторону притихшего Беспалова.
Немец усиленно закивал головой.
— Ich фсё знай, — сказал он хвастливо, — фсе пушки делать. Такой мейстер, — он хлопнул себя по груди, — in Deutschland6 немнога, in Russland7 фофсе нет.
— Такого бы нам раздобыть — первое дело, — зашептал Антипов на ухо Чике. — Ты ему посули сотен шесть.
— Ладно. Сам договаривайся, — отмахнулся от него Чика и обернулся к Беспалову: — Слыхал, пёс смердячий? Немец и тот на тебя плюет. Он хоть, нехристь, струсил вишь. А ты природному государю измену чинил, зло на него умышлял. За то мы тебя, стервеца, именем великого государя, Петра Федоровича, присуждаем — чтоб никому вперед не повадно было — повесить.
Беспалов, рванувшись из державших его рук, рухнул на землю и на коленях пополз к крыльцу.
— Помилуй! — вопил он. — Богом клянусь, верой-правдой служить буду... Пушки лить... Помилуй!
Он полз на ступени, протягивая руки к ногам Чики, поднимая к нему облитое слезами, перекошенное лицо.
Чика с отвращением пнул его ногой, а сзади его подхватили и оттащили прочь.
— Веревку! — крикнул Чика. — Вон, на столбе, где колокол, тут и вздернем. Небось, выдержит.
Колокол висел на конце перекладины, прибитой к верхушке столба, что стоял у крыльца конторы.
Увидев моток веревок в руках Цыгана, Беспалов совсем обезумел.
Здоровый глаз его налился кровью, он рвался из рук и вопил, что хозяин за него большой выкуп даст, а коли его убьют, от завода камня на камне не оставят. Сулил показать зарытый клад. Призывал всех святых.
Но Чика его не слушал, рабочие кругом злобно хохотали, осыпая его руганью. Всем было обидно. Ведь этакий мерзавец вокруг пальца их обвел.
Когда его подтащили к столбу и уже накидывали на шею петлю, он еще успел крикнуть:
— Попомните меня! Ни одной пушки своему вору Емельке не сделаете.
Через минуту грузное тело управителя тяжело обвисло на высокой перекладине, а перед самой головой, точно нарочно, чтобы скрыть от людей страшное синее лицо, качался большой заводский колокол.
Примечания
1. Ах ты, шельма! Ты думаешь, я не могу сказать?
2. Клялся.
3. Я.
4. На родину.
5. Боялся.
6. В Германии.
7. В России.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |