Вернуться к Биография Пугачева

Последние победы и поражения. Арест Пугачева

18 июля остатки главной армии Пугачева переправились через Волгу. Теперь в войске «амператора» оставалось мало горнозаводских и прочих «работных людей» и «заводских мужиков», еще меньше башкир и калмыков. Только яицкие, илецкие и прочие казаки составляли по-прежнему ядро армии и занимали в ней командные должности. Идя через крестьянский край на правобережной Волге, войско Пугачева пополнялось за счет крестьян: русских, татар, чувашей, мордвы, кое-как вооруженных и совсем не знавших военного дела.

«Переправа Пугачева, — писал А.С. Пушкин, — произвела общее смятение. Вся западная сторона Волги восстала и передалась самозванцу. Господские крестьяне взбунтовались; иноверцы и новокрещеные стали убивать русских священников. Воеводы бежали из городов, дворяне из поместий; чернь ловила тех и других и отовсюду приводила к Пугачеву». В другом месте Пушкин добавлял: «Пугачев бежал; но бегство его казалось нашествием. Никогда успехи его не были ужаснее, никогда мятеж не свирепствовал с такою силою».

С выходом Пугачева на правобережье Волги начался третий этап восстания. Обнародование Пугачевских манифестов, прокламирующих освобождение крестьянства, вызвали мощный подъем повстанческого движения в правобережных уездах Казанской, Нижегородской и Астраханской губерний и в смежных с ними восточных уездах Московской и Воронежской губерний.

Пугачев смог быстро преодолеть тяжелые последствия поражения под Казанью, пополнить свое войско, снабдить его артиллерией и на некоторое время стать хозяином положения в Среднем Поволжье. В течение второй половины июля 1774 года Пугачев овладел городами Цивильск, Курмыш, Алатырь и Саранск, а в августе, продвигаясь далее на юг, занял Пензу и Петровск. 6 августа Пугачев приступом взял Саратов, несколько дней спустя овладел Камышином (Дмитриевском) и Дубовкой, вышел к Царицыну, 21 августа атаковал его, но был отбит и отступил в безлюдные степи Нижней Волги.

На следствии в Москве Пугачев довольно подробно припоминал этот период восстания. Особое внимание он уделил рассказу о пребывании бунтовщиков в Алатыре, куда они вступили 23 июля 1774 года. Жители встретили повстанцев еще за городом «с хлебом и с солью, а попы — с крестами». Предводителю мятежников запомнилось, что один из священников был «в шапке с каменьями», которая была «как быть золотая». Войдя в город, самозванец проследовал в церковь, где «пели попы молебен, поминая государя Петра Федоровича, Павла Петровича и великую княгиню» (жену Павла Петровича Наталью Алексеевну). Потом был торжественный обед у одного поручика, перешедшего на сторону Пугачева. По своему обыкновению самозванец и здесь чинил суд и расправу, находясь в своем лагере близ Алатыря, он расправлялся с дворянами, которых к нему приводили крестьяне или казаки.

Описывая последний этап пугачевщины, все без исключения исследователи отмечают активное участие в восстании крестьянства. И хотя термин «крестьянская война» главным образом стал использоваться лишь в советское время, уже дореволюционный историк А.Г. Брикнер писал: «Перекинувшись на правый берег Волги, бунт всё более и более принимал характер крестьянской войны». Не последнюю роль в присоединении крестьян и прочей «черни» к восстанию сыграли манифесты («имянные указы») «Петра Федоровича».

Царицын стал первым городом в Поволжье, которым главной пугачевской армии так и не удалось захватить. Получив известие, что к городу приближается преследовавший его военный отряд во главе с полковником Михельсоном, Пугачев решил отступить. На большом московском допросе он утверждал, что шел на Черный Яр, откуда собирался «итти прямо в Яицкой городок и тут остаться зимовать». Об этих планах знали лишь некоторые его сподвижники из яицких казаков. Прочим повстанцам Пугачев говорил, «што бутто б зимовать он идет в Астрахань, для того, што толпа его вся охотнее туда итти хотела, а на Яик бы охотников итти было мало, кроме яицких казаков».

Отходя от Царицына, у западного предместья бунтовщики обнаружили донских казаков, укрывавшихся в буераках у реки Царицы. Пугачев попытался окружить противника, однако большая часть донцов ушла в город. Остальные перешли на сторону самозванца. Впрочем, на первом же ночлеге начался исход донских казаков из повстанческой армии, повергший некоторых бунтовщиков в «великое сумнение». Дело в том, что еще до боя под Царицыном один из донцов, увидев Пугачева, закричал: «Емельян Иваныч! Здорово!» Массовый исход казаков подтверждал догадку, что они узнали в «амператоре» своего земляка. Интересно, что даже сам Емельян Иванович слышал, как казаки перешептывались между собой: «Это наш Пугачев». К тому же 21 или 22 августа повстанческое войско покинула большая часть калмыков Дербетева улуса.

Двадцать второго августа пугачевское войско вошло в Са-репту, селение немецких колонистов. Напуганные жители успели разбежаться, а вот пожитки унесли не все, так что бунтовщикам было чем поживиться. На следующий день бунтовщики расположились близ Солениковой ватаги — рыбопромыслового заведения, принадлежавшего царицынскому купцу Соленикову (ныне в трех километрах южнее села Солодники Астраханской области). Именно здесь 25 августа состоялось последнее сражение пугачевщины.

Пугачев накануне битвы приказал выдать жалованье своей армии, а также произвел ближайших сподвижников в фельдмаршалы, генералы и другие высокие чины. Бой начался на рассвете 25 августа. Повстанческое войско насчитывало до десяти тысяч человек, в то время как в правительственном отряде было 4767 человек. На сей раз победа Михельсона была более легкой и быстрой, нежели предыдущие. Пугачев пытался остановить повстанцев, бегущих с поля боя, но старания его оказались тщетными. Тогда и сам на лошади бросился наутек. За ним следом, также верхом, уходили его первая жена Софья и сын Трофим. Им удалось спастись бегством, а малолетние дочери Пугачева попали в руки преследователей.

После поражения под Солениковой ватагой Пугачев с остатками войска бежал вдоль Волги на юго-восток по направлению к Черному Яру. Не доходя 20 верст до Черного Яра, вечером 25 августа бунтовщики переправились на левый берег Волги. В погоню за Пугачевым бросились правительственные отряды под общим командованием знаменитого Суворова.

Роковая встреча под Царицыном Пугачева с донскими казаками, узнавшими его, а затем уход какой-то части донцов из повстанческого войска заставили некоторых бунтовщиков, веривших в подлинность «Петра Федоровича», усомниться в своем «государе». Впрочем, у других эти сомнения возникли раньше. На следствии судья повстанческой «Военной коллегии» Иван Творогов вспоминал, что «еще до входу в Саратов» у него возникла полная уверенность в самозванстве «амператора». Тот приказал секретарю «Военной коллегии» Алексею Дубровскому написать именной указ донским казакам. Творогов отнес этот указ на подпись к «государю».

— Извольте, ваше величество, сами етот указ подписать! — обратился он к самозванцу. — Вить имянные указы, я слыхал, сами государи подписывают!

Неграмотный Пугачев, разумеется, бумагу не подписал и даже дал своему отказу весьма остроумное объяснение:

— Иван! Нельзя мне теперь подписывать, до тех пор, покуда не приму царства. Ну, вить ежели я окажу свою руку, так вить иногда и другой кто-нибудь, узнав, как я пишу, назовется царем.

Самозванец приказал сходить за Дубровским, чтобы тот подписал «царский» указ. Когда же Творогов и Дубровский вышли от него, между ними произошел следующий разговор.

— Што, Алексей Иваныч, как ты думаешь? — спросил Творогов. — Ин кажется худо, пропали мы совсем; видно, што он грамоте не знает, когда сам не подписывает имянных своих указов. А вить государь Петр Федорович и по-русски, и по-немецки достаточен был в грамоте.

— Так, брат Иван Александрыч, и я то же думаю; худо наше дело.

После разговора с Дубровским Творогов пошел к начальнику пугачевской артиллерии Федору Чумакову и открыл ему, что их предводитель не царь, а самозванец. Тогда-то, по словам Творогова, они с Чумаковым и задумались об аресте Пугачева, однако привлечь к этому делу других бунтовщиков опасались, поскольку, как утверждал Творогов, все без исключения считали самозванца государем. Поэтому приятели решили «таить сие до удобного случая».

Спустя некоторое время после переправы через Волгу Творогов и Чумаков посвятили в свои планы других бунтовщиков из числа яицких казаков — группа заговорщиков выросла до пятнадцати человек. Думается, не будет ошибкой предположить, что примкнуть к заговору казаков вынудило безнадежное положение после битвы под Солениковой ватагой и переправы через Волгу. Если раньше после поражений Пугачев довольно быстро набирал новое войско, то теперь его отряд, скитавшийся по заволжским степям, порой без пищи и воды, становился всё меньше. По всей видимости, накануне ареста с ним оставалось немногим более ста бунтовщиков, главным образом из яицких казаков. В эти дни самозванец порой бывал молчалив и выглядел «весьма унылым», тем более что за последние недели он лишился нескольких ближайших сподвижников. Помимо атамана Андрея Овчинникова, погибшего во время битвы у Солениковой ватаги, в последующие дни отстали от самозванца, а потом и попали в руки к властям такие известные бунтовщики, как Афанасий Перфильев и Алексей Дубровский.

После двухнедельных скитаний бунтовщики остановились близ рек Большого и Малого Узеней. Ездившие охотиться на сайгаков казаки Иван Бакалкин и Яков Лепехин сообщили, что встретили поблизости стариков, живших в отшельничестве в землянках для спасения души. Пугачев захотел побывать у них, надеясь найти то ли съестное, то ли каких-то беглых старцев. Этой-то поездкой и решили воспользоваться заговорщики: отправились вместе с Пугачевым, а на обратном пути на берегу реки Большой Узень (сейчас это территория города Александров Гай Саратовской области) арестовали его.

Пугачев собирался сесть на лошадь, когда Иван Федулев крикнул стоявшему поблизости Бурнову:

— Иван! Што задумали, то затевай!

Бурнов схватил Пугачева «спереди за руки, повыше локтей»; тот, видимо, был настолько поражен этой дерзостью, что поначалу даже не пытался сопротивляться, а лишь «робким и перерывающимся голосом говорил»:

— Што ето? Што вы вздумали? На кого вы руки подымаете?

Казаки кричали, что не хотят больше ему служить и проливать невинную кровь, и так, мол, «прогневали Бога и матушку милостивую государыню».

— Ай, робята! — пытался Пугачев вразумить заговорщиков. — Што вы ето вздумали надо мною злодействовать? Вить вы только меня погубите, а то и сами не воскреснете! Полно, не можно ли, детушки, етова отменить? Напрасно вы меня губите!

Заговорщики не стали ничего «отменять», но обещали самозванцу отвести его в Яицкий городок, приговаривая:

— Вить ежели ты подлинный государь, так тебе нечего бояться.

Затем казаки потребовали от низложенного «амператора» отдать им шашку, ножик и патронницу. Пугачев не сопротивлялся, но сказал Бурнову:

— Мне бесчестно отдать ето тебе, а я отдам полковнику своему Федулеву.

Казаки не стали противиться, после чего посадили Пугачева на лошадь и под присмотром повезли дальше, отправив в повстанческий лагерь Чумакова с сообщением о случившемся.

В дороге Пугачев попытался убедить Творогова отпустить его, а услышав отказ, предпринял попытку побега, однако был вновь пойман казаками, после чего казаки «связали руки назад злодею, браня его тут, сколько кому на память пришло, и посадили его на ту же лошадь, на которой хотел бежать». В этой злополучной поездке принимали участие жена и сын самозванца. Следовательно, они были очевидцами пугачевского ареста. На следствии Иван Творогов вспоминал, что Софья и Трофим, видя, как «мы его вязали и содержим под караулом, хотя ничего не говорили, однако ж очень плакали». Через некоторое время после того, как у низложенного «амператора» были связаны руки, заплакал и он сам. Правда, сначала он грозил казакам местью со стороны наследника Павла Петровича и лишь потом, «переменя свои угрозы, стал плакать и божиться, что не уйдет уже более». И, как ни странно, казаки поверили Пугачеву и развязали его.

Затем отряд заговорщиков соединился с остатками пугачевского войска. Бунтовщики не стали заступаться за своего предводителя, лишь Василий Коновалов и Сидор Кожевников высказали нежелание идти в Яицкий городок, за что и были арестованы. По просьбе Пугачева руководители заговора созвали круг, на котором свергнутый «царь» обратился к казакам:

— Куда вы, яицкое войско, намерены теперь ехать и что хотите со мною делать?

— Мы намерены, — закричали казаки, — весть тебя в Яицкой городок с повинною. Мы сумневаемся в тебе, царь ли ты, нет ли; так поди, сам оправдайся, а мы больше с тобою ехать никуда не хотим.

— Напрасно, други мои, вы ето вздумали, — с грустью сказал Пугачев, — вить вам смерти всем не миновать!

По дороге в Яицкий городок Пугачев решил воспользоваться тем, что его руки не были связаны: во время привала, «увидя оплошность малолетка, по прозванию Харьки», схватил его шашку и пистолет и пошел прямо на главарей заговора, «сидевших в то время в одной куче на траве».

— Вяжите старшин-та, вяжите! — закричал он остальным казакам, сдобрив свой призыв матерщиной.

— Кого ты велишь вязать? — вопросил Федулев.

— Тебя, — отвечал Пугачев, направив пистолет на Федулева.

Самозванец спустил курок, «но кремень осекся», выстрела не последовало. Тогда Федулев выхватил шашку и двинулся на Пугачева, крича остальным:

— Атаманы-молодцы, не выдайте!

Казаки окружили самозванца, обезоружили его и связали руки, после чего «посадили уже вместе с женою и сыном его, рыдающими горько». Но, несмотря на этот инцидент, в скором времени Пугачеву вновь освободили руки и не связывали его вплоть до 14 сентября 1774 года, когда его передали яицким казакам, служившим Екатерине II. На следствии Пугачев дал объяснение такому «милосердию» вчерашних сподвижников: «А как те сообщники мои еще и в то время думали, что я государь, то вязать меня не хотели». На следующую же ночь после передачи Пугачева, сотник Харчев доставил его в Яицкий городок. Таким образом самозваный «царь» вновь стал тем, кем был на самом деле, — донским казаком Емельяном Пугачевым.