1
Наконец-то купец Долгополов добрался до Казани. Здесь проведал, что бунтовщики стоят в Берде, под Оренбургом. А другие толковали, что самозванец у Троицкой крепости.
Долгополов немедля пошел на толчок, купил там разные интересные вещички: шляпу с золотым позументом, красные козловые сапоги форсистые, еще кой-что, нанял надежного провожатого Гаврилу (кузнец и крашенину красил) и, помолившись усердно Казанской богородице, выехал на Оренбургскую дорогу.
Гаврила поругивал Пугачева, говорил, что он самозваный вор, послушай-ка, мол, что про него, злодея, казанский архиепископ Вениамин в бумагах пишет... Тогда Долгополов разоткровенничался, сказал:
— По правде-то, я не сына еду искать, как тебе сказывал, а этого злодея. Я покойного государя знавал, он мне за овес должен остался сот семь, поболе... Ежели оный злодей доподлинный государь, спрошу долг, а ежели нет, назовусь купцом, так, полагаю, вешать меня будет не за что...
К вечеру встретили запряженную четверней карету. В карете старый барин с седыми усищами трубку курит, рядом с ним старуха в чепце, на запятках лакей. А сзади обоз — на пятнадцати подводах барское добро везут. На переднем возу девка с двумя кошками.
— Откудова, куда? Кто такие? — не утерпел Долгополов.
— Барин Зотов, секунд-майор в отставке, в Казань перебирается, — ответил с воза рыжий мужик.
— А пошто в Казань?
— Животы спасаем. Лихо у нас, — и мужик махнул рукой в сторону Оренбурга.
Долгополов переглянулся с кузнецом Гаврилой, вздохнул, прочел про себя «умную» молитву. По дороге — гонцы взад-вперед на взмыленных лошаденках, надетая через плечо кожаная с медными бляхами сумка бьет по бедру.
— Дорогу, дорогу! — кричат они.
Попадались в кибитках — во весь мах — офицеры, трусцой пылили на двуколках сельские попики в поярковых, порыжевших от времени шляпах грибом. Вышагивали, подоткнув подолы, странницы по святым местам. Плелись слепцы, калеки, нищеброды.
В татарской деревне Долгополов нанял возницей татарина. Поехали дальше. Стали встречаться кучками человек по полсотне и больше пешие русские мужики, башкирцы, татары. Вид их необычен: загорелые, обросшие волосами, в лохмотьях, с топорами, пиками, дубинами.
— Откудова бог несет, братцы?
— Из-под Берды, — отвечали Долгополову. — Царя-батюшку злодеи осилили там, с малым войском в горы батюшка ушел, а мы по домам вот разбредаемся... Отвоевались!
— С чем же воевали-то? У вас и оружия-то нет.
— Ха, с чем!.. С кулаками!.. По тому по самому наших там густо полегло. Кои в плен забраны, кои побиты... Прямо тысячи... А мы утекли.
— Что ж, виниться будете? — спросил кузнец Гаврила.
— Пошто виниться... Мы за правду стояли, за землю, за вольности... Нам так и так пропадать.
— Супротив кого же, православные, воюете вы? — улыбаясь, спросил Долгополов.
Его телегу окружили. Высокий широкогрудый старик сказал гулким басом:
— Мирских супротивников много, мил человек... Господ будем щупать да начальников. Вся Русь вскорости возьмется полымем, уж поверь. Либо наш верх содеется, либо миру окончание наступит.
Долгополов тронулся вперед. Из толпы закричали:
— Эй, проезжающие! А что, солдатишек не чутко там?
— Нет, — ответил кузнец, — шагайте смело.
Вскоре попалась путникам ватага арестованных крестьян, человек в сорок. Все они связаны общей длинной веревкой, идут в две вожжи, непокрытые головы наполовину выбриты, руки скручены назад, в глазах хмурь и злоба.
— Куда, солдатики, гоните? — спросил Долгополов.
— В Казань, в Секретную комиссию, — неохотно пробурчали конвойные.
— В чем проштрафились?
— За царя-батюшку постоять хотели, родимый, вот и казнимся, — с надрывом прокричал тоненьким голосом широкобородый дядя.
На третьи сутки, поздним вечером, путники увидели, как горит в версте от дороги барский дом со службами. Со всех сторон на подводах и вскачь мчались к пожарищу мужики соседних деревень, весело перебрасывались докрасна раскаленными словами:
— Зачинается и у нас хвиль-метель!.. Ха-ха!
— Четвертое поместье на сей неделе пластает.
— Ой, и лихо ж будет барам!
Долгополов с Гаврилой решили остановиться в большом селе Мазине, недельку отдохнуть, переждать тревожное время. Поселились у старого попа — отца Нила. Поп жил, как мужик, грязно, с клопами, с тараканами, ходил в лаптях, в холщовых портках и рубахе, а сверху — ветхая ряса из домотканой крашенины. Церковную землю обрабатывал сам-друг с поповичем, возил навоз, пахал, сеял, косил траву. Гаврила помогал отцу Нилу, Долгополов слонялся без дела, высматривал, вынюхивал, чем пахнет сегодняшняя жизнь. Повадился он к старому пасечнику Прову, на речке возле леса пчел держал, сорок колодок барских да пять своих. Даст купец деду копейку или две, а тот ему меду в угощенье.
— Пчела ныне мёдиста, — говорит согбенный дедка Пров, — гляди, господь батюшка цветов-то што насеял да уродил.
Разведут костер, Долгополов щепоть чайку принесет, попотчует деда невиданной травкой. Дед доволен: с медом, да при речке, да за разговорами целый котелок опорожнят с гостем.
К деду частенько хаживали крестьяне. Как-то под вечер собралось десятка полтора молодых и старых мужиков, среди них беглый солдат, бывший в лагере Пугачева, и еще барский конюх-парень, — он накануне по приказу управляющего был выдран. Появилось винцо. Дед речист. Подвыпив, стал небылицы говорить.
— Доподлинно это Петр Федорович, своего прародительского добивается престола. Уж так, ребятушки, уж так, — шамкал Пров; лицо и лысый череп крылись потом. — Путешествовал он по всему своему государству в тайности, разведывал обиды да отягощения мужикам от бар. И желал он еще три года не объявляться, что жив, а токмо не смог стерпеть: уж больно в шибкой пагубе простой люд живет. Он теперича, наш надежа-государь, многими городами завладел, на Москву для покорения сто полков отправил, а под Кунгур собственный его полковник Белобородов двадцать полков ведет. Два завода государь в степу построил, белый да черный порох вырабатывать чтобы... Белый порох, сказывают, шибко палит, а огоньку не дает ни на эстолько...
— Враки... это... как его... Уж я в точности ведаю, враки, дедка, — перебил беглый солдат-пугачевец; левая рука его подрублена под пазухой саблей, на перевязи; он лежал у костра, курил трубку, поплевывал в огонь. — Белого пороху вовсе нет, дедка, а черный, это... как его... есть. Много. И пушки есть. Пушек без счета. У Ново-Троицкой крепости они в шесть ярусов понатырканы. А зовется тая крепость Петербургом, а Чабаркуль — Москвой.
Пасечник Пров озлился на беглого солдата, зафырчал:
— Есть белый порох, есть! Мне верные люди сказывали, тоже самовидцы... И еще сказывали: приехали-де в Оренбург его высочество наследник Павел Петрович с супругой Натальей Алексеевной, и сам граф Захарий Чернышев с ними. Ну, знамо, и главный командующий, генерал-аншеф Бибиков Александр Ильич, прикатил. Да как съехался Бибиков с государем, да как увидел точную его персону, зело устрашился. Вовсе это не Пугачев Емелька, как в питерских манихвестах врут, а сам государь Петр Федорыч перед ним. Что делать, как быть? Тут Бибиков глотнул из пуговицы лютого зелья, крикнул: «Прости меня, дурака, ваше величество!» и умер. Вот как было дело-то... А ты баешь, служба, белого пороху нет... Есть белый порох! Эй, ребята! Давайте-ка винца чуток.
Мужики не знали, кому верить: сухорукому солдату или Прову, однако они ловили каждое слово с упоением, поощрительно перемигивались друг с другом, с охотой поддакивали и Прову и солдату, — они в душе верили им обоим.
— Хоша белого пороху на свете и нет, — упрямо сказал солдат, с раздражением посмотрев на старика, — одначе, это... как его... Одначе ты, дедка...
— Не может тому статься, — оборвал солдата подвыпивший Долгополов, — чтобы сам Павел Петрович с супругой прибыл из Петербурга. В газетине печатали бы, гонцы бы скакали, скороходы, скоморохи... Я из Москвы недавно, в известности был бы об этом самом.
— Ну вот, толкуй, кто откуль, — недовольно перебил купца пасечник Пров. — А я-то знаю доподлинно. Нашему мельнику отписывал про это Гаврило Ситников, служитель Юговского завода, он ныне при армии государя в атаманах ходит. Ему ли уж не знать!
— Да уж это так, — поддержали деда со всех сторон. — Мимо нас беглые то и дело сигают: кто к царю в войско, кто от царя... Много верных толков идет в народ... Ну и приврут когда, уж без того слово не молвится, а все же таки...
— Да и каждому разуметь можно, — опять начал пасечник Пров, — ежели б то был не подлинный государь, давно бы царица против него полки прислала... А где они, полки-то? Пришлют роты две-три, и те без вести пропадут...
— Ну, а кто же царя под Бердой-то разбил? — прищурился на старика Долгополов. — Мне повстречались давеча мужики в дороге из его армии, сказывали.
— Врут мужики твои, либо ты врешь! — закричали на Долгополова. — А мы всё с часу на час ждем, чтобы быть за государем. Хоша Катерине Алексеевне присягу и принимали, токмо не от чистого сердца, а поневоле. Раз она бабского званья, так пущай бабы и служат ей.
Разговоры велись до глубокого вечера. Вот и заря угасла, пчелы спать легли, перекрикивались утки в камышах, потянуло из лесочка смолистым запахом. Выпито компанией изрядно. Конюх Гараська, что вчера выпорот на конюшне был, слетал к целовальнику за водкой. Долгополов на это дело три гривенника дал. Гулянка продолжалась. Костер жарко потрескивал. Гараська плакал, бил себя в грудь, скрежетал зубами:
— Вот токмо пусть, токмо пусть государь придет али гонец евонный, кишки управителю выпущу... Не трог мужиков!
— А помещика-то, барина-то своего, будешь вешать? — глядя на его буйство, хохотал народ.
— Пошто?! — крикнул Гараська и перестал плакать. — Барин у нас добрецкий, худа от него нет никому... Да и наезжает к нам редко...
— Это все едино, — шумели мужики. — Худ ли, хорош ли, а вешать неминуемо. От царя-батюшки указ: дави!..
Пьяный солдат совался у костра носом, приплясывал, падал на землю, шумел:
— При государыне Анне Ивановне служил! А вот теперя батюшке Петру Федорычу, этого... как его... довелось служить... мирскому печальнику. Он до простого люда жалостлив!
— Эка штука, — Анна Ивановна твоя, — перебил его дед Пахом. — Я при самом Петре Перьвом службу нес, да и то молчу, — кряхтел старик, стараясь приподняться с четверенек. — Он, царь-отец, может, своеручно дубинкой меня на смотру вдоль спины огрел... Да и то молчу... Он крут был, покойничек... А белый порох есть. Без полымя палит... Есть белый порох, есть!..
Пьяный Долгополов шел домой один.
— Ур-ра, царю Петру Федорычу!.. Ур-ра!! — не помня себя, вопил он.
Тут на него наехал всадник, нагайка с визгом опоясала его вдоль спины, он сверзился под изгородь в крапиву и потерял сознание. Как сквозь сон чувствовал: волокут его за ноги по земле и накладывают в зашиворот.
2
Ранним утром Долгополов сидел в поповской избушке против офицера и трясся, как в лихорадке. Все вчерашнее вылетело из головы, в мыслях мелькало: «Фальшивый вексель, фальшивый вексель, купец Серебряков погоню из Москвы послал... Пропал я...» У печки седовласый поп в лаптях трубку курит, на пол поплевывает, взглянет исподлобья на купца — улыбнется, взглянет на офицера — нахмурит брови. Попович курицу щиплет, матушка блины печет. А в церковной ограде восемь под седлами коней пасутся, солдаты врастяжку на траве лежат.
Начался допрос с острасткой, то есть с поднесением офицерского кулака к бороденке Долгополова и с угрозой выбить зубы, на что Долгополов смиренным голосом ответствовал, мол, зубы у него давно выбиты, а что касаемо векселя...
— Какого векселя?.. Отвечай на вопросы, мерзкий дурак! Мне возиться некогда с тобой.
Долгополов тотчас смекнул, что дело тут не в векселе, значит, все слава богу, из остального всего можно как ни-то выкрутиться... Паспорт есть, денежки в штанах. Он сразу взбодрился.
Стал показывать, что он ржевский купец Остафий Трифоныч Долгополов, стал густо врать, что у него во Ржеве две мельницы, фабрика канатная, на три раствора лавка с красными товарами, он при дворе бывал, овес для царских конюшен доставляет, саму матушку-государыню, ее императорское величество, Екатерину Алексеевну не единожды видывал. А ищет Долгополов распутного сына своего Ваську: он, наглец, с красным товаром в орду поехал, да, надо полагать, и товар и деньги пропил... Ах, как наказан он сыном от господа!
Узнав о богатстве Долгополова и просмотрев подорожную его, офицер тотчас изменил свое отношение к нему:
— Вот что, господин купец... Поелику пред законом ее величества все равны, то я вас, в силу долга и присяги, обязан привлечь за ваши крамольные вчерашние кличи... Кому вы кричали «ура»?
— Не помню-с. Зело пьян был, васкородие. В забвении-с... Хоть убейте, ей-ей, ничего не помню-с. Окромя сего, не угодно ли в картишки со мной, васкородие, на золотце?
Офицер был умягчен питательным обедом, крепкой выпивкой и золотой игрой. В игре офицеру дьявольски везло. Долгополов от подозрения был освобожден, офицер перепорол на соседнем селе восемь человек да двух поджигателей повесил, в селе же Мазине, где квартировал купец, наказал розгами двенадцать крестьян и увез с собой закованного в кандалы солдата-пугачевца.
По отъезде офицера с карательным отрядом отец Нил перекрестился, взял Долгополова за плечи, сказал:
— Ну, чадо Остафие, возблагодарим господа, еже избавил еси тя...
Оба встали на колени и кланялись в землю с усердием.
На другой день Долгополов заторопился ехать дальше. Кузнец Гаврила в ночь от него сбежал, сказывают — поймал в поле барского коня и махом утек в Уфу, будто бы в стан самого Емельки Пугачева.
Долгополов двинулся с верным татарином Махметом. Стали попадаться частые пугачевские разъезды. Татарин присоветовал сказывать встречным, что едут-де они к государю. Долгополов так и делал. Поэтому обиды от пугачевцев путникам не было. Из разговора татар да башкирцев Долгополов примечал, что были те к Пугачеву весьма усердны.
— Царь-бачка на реке Миас пошла, оттуль побежит крепости брать, воевод крошить. Красноуфимск заберет да Осу. Оттуль на Казань...
— Ну, а что, — любопытствовал Долгополов, — дворян-то много извел царь-батюшка?
— У-у-у... Борони бог! — защуриваясь, причмокивая, взмахивали татары руками. — Бульно много... Что дворян, что офицеров...
— Ну, а купцов не вешает?
— Нет, — сказал татарин.
— Ну, слава богу. Я купец.
— Купцам он... секим башка! — Татарин, ударив ребром ладони себе по шее, вытаращил глаза на купца.
Долгополов съежился, испуганно передохнул.
В селе Яныч Долгополова окружили мещеряки и татаре: «Куда едешь? Пошто едешь?»
— А еду я к великому государю Петру Федорычу искать приказчика... С товаром поехал, без вести пропал. Пущай государь по своей великой милости сыск учинит подлецу!
Бывший тут «походный мещерятский полковник», мулла Канзафар Усаев, увидя в телеге Долгополова туго набитую кису, строго спросил его:
— Куда едешь? Какой дела? Какой прикащик? Чего врешь?..
Он вытащил кинжал, раскосыми глазами стал рассматривать клинок, стал щупать на ноготь лезвие.
Долгополов оробел, подумал: «Влопался, никак. Кажись, бунтовский начальник?» И, запинаясь, ответил:
— Я везу государю подарок из Питера.
— А ну, кажи! — еще строже приказал видный, дородный Канзафар и посверкал кинжалом.
Долгополов нехотя развязал кису.
— Карош подарок, шибко карош, — проговорил Канзафар.
Он был очень подозрителен и решил сопровождать купца до царской ставки. Приняли путь к городу Осе. Разъезды попадались еще чаще, но путников никто теперь не останавливал.
На другой день Канзафар стал настойчиво приставать к купцу, от кого он везет подарки государю. Долгополов сначала мялся, потом не колеблясь объявил, что едет он с дарами от великого князя цесаревица Павла Петровича. Жирное скуластое лицо Канзафара растеклось в сладостную улыбку. Прикряхтывая, он зачастил: «Якши, якши, якши!» и послал сына своего предупредить государя о радостном известии.
3
Через три дня Долгополов прибыл в войско. Пугачев стоял в сорока верстах от Осы. Сын Канзафара Усаева, присланный своим отцом, успел прискакать сюда еще вчерашний день. Весть о гонце от наследника престола стала известна многим.
Долгополов был позван к Пугачеву. С немалым трепетом он подходил к царской палатке: вот сейчас увидит государя императора, бритого, напудренного, в буклях, в треуголке, в высоких тугих ботфортах. Но, войдя к царю, он остолбенел, едва не крикнул: перед ним сидел на ковре, поджав по-татарски ноги, чернобородый дядя в шелковом халате, лицо крепкое, румяное, с загаром, темные глаза, выпуклые, быстрые, почти весь лоб закрыт в кружок подрубленными, наперед зачесанными волосами. Все же Долгополов низко поклонился.
— Здорово, дедушка, — ответил Пугачев. В палатке никого больше не было. — Что за человек, откуда прибыл, к кому и зачем? — спросил Пугачев негромко, усталым голосом.
— Я ржевский купец Остафий Долгополов, прибыл к вашему величеству с подарками от великого князя, наследника Павла Петровича.
— Гм, — промычал Пугачев, и под его усами мелькнула едва приметная улыбка. — От наследника, говоришь?
— Так точно, ваше величество... Павел Петрович приказал вам кланяться и вот подарочки шлет, — и Долгополов, развязав черную козловую кису, вышитую мишурой, стал подавать дары: шапку с золотым позументом, сапоги красные, отороченные серебром и мишурою, перчатки замшевые, шитые шелком.
— Благодарствую, — сказал Пугачев, — и тебе и Павлу Петровичу! Ну, каков он, все ли благополучен?
— Он молодец хороший, ваше величество. На немецкой принцессе изволил обвенчаться.
— Как звать принцессу?
— Наталья Алексеевна... У меня и от нее. есть вашему величеству подарок, два, многой цены стоящие, камня, — и, привстав на колени, Долгополов подал государю два самоцветных камушка: восточного хрусталя сердечко и четырехугольный желтоватый.
Взяв на ладонь, Пугачев полюбовался ими, лизнул один, сунул оба в карман за пазуху.
— Гм, — крепко сказал Пугачев и сдвинул брови.
По спине Долгополова забегали мурашки. Запинаясь и отвешивая низкие поклоны, он зашамкал:
— А я служил при вашем величестве и ставил овес для лошадок ваших в Рамбове. Я сразу узнал вас... Вы были еще великим князем тогды, и за пятьсот четвертей мне контора не заплатила.
— Ага! Помню, помню тебя... Знаю и то, что должен тебе.
— А я теперича в несчастьи, ваше величество, дорогой-то ограбили меня.
— Молись богу, старче, вот разбогатею, все уплачу, да, сверх того, и награду примешь.
Надо платить. Пугачев сразу понял, что перед ним плут и проходимец. Он лихо посмеивался в бороду, щурил глаз, покрякивал.
Долгополов в свою очередь понимал, что бородатый казак, прикинувшийся императором, ни капельки ему, Долгополову, не верит, только ловко прикидывается, что верит.
Вслушиваясь, как сдержанно шумит и топчется за палаткой народ, Пугачев что-то про себя решил. Он похлопал в ладоши. Вошел Яким Васильевич Давилин. Пугачев приказал приподнять полы палатки и, увидав стоявших сзади казаков: атамана Овчинникова, Перфильева, Творогова, Канзафара Усаева, Ильчигула, Чумакова и других, велел им войти в палатку.
— Садитесь на чем стоите, господа, — шутливо сказал он.
Все сели на ковер, плечо в плечо.
— Вот, прислушайтесь, господа генералы, и вы, атаманы... Сей день бог великую радость послал мне, — и Пугачев, указав на Долгополова, спросил его: — Ты с чем, дедушка, прислан? Говори!
— А прислал меня, ваше величество, наследник Павел Петрович. «Поезжай немедля, — говорит, — посмотри хорошенько, доподлинно ли то родитель мой, да вертайся, — говорит, — обратно с отповедью».
— Узнал ли ты меня? — ликующим голосом воскликнул Пугачев и вскинул голову.
— Как не узнать! — захлебнувшись восторгом, воскликнул и Долгополов. — Вы в Санкт-Петербурге жаловали меня, ваше величество, вот этим самым зипуном и шапкою... — Купец дернул за лацкан у своего купленного в Казани на барахолке коричневого зипуна, тронул бархатную, с мерлущатым околышем шапку и убежденно сказал собравшимся: — Вы, господа великие начальники, не сумлевайтесь: есть он доподлинный император Петр Федорыч, уж я точно знаю, много раз в Питере видывал их особу.
Пугачев показал старшинам подарки, затем сказал хмуро:
— Сделайте народу объявление о сей радости нашей. И пускай прочь расходятся, каждый ко своему месту!
Все вместе с Долгополовым ушли. Остался один Перфильев. Полы палатки опустились. Корявый Перфильев, крутя ус, проговорил:
— Сдается мне, не высмотрень ли это подосланный... Помнишь, государь, как граф Орлов подослал меня схватить? Надо глаз да глаз за ним!
— Нетути, — молвил Пугачев рассеянно, — этот человек верный! Он в Рамбове у меня бывал.
— Ну, как хошь... Тебе с горы виднее, — грубовато сказал Перфильев.
Свидание и весь разговор государя с Долгополовым облетел за ночь все войско. Большинство уверилось, что старик прибыл послом от цесаревича, стало быть, царь-батюшка есть воистину Петр Федорыч Третий, не для-ча и мозги ломать.
И были среди яицких казаков, старшин и эсаулов такие, кои в другой раз приступили к Пугачеву:
— Веди нас, ваше величество, на Москву! Непокорных князьев да графьев мы переловим, а простой люд за тебя весь горою! И наследник престола там с войском... И все прочие близкие твои!
Пугачев не очень-то надеялся на «близких» своих в Москве и отвечал людям с хитринкою:
— Время, время, детушки, не приспело еще мне! Яблочко созреет, само упадет... Вот втапоры и царь-колокол подымем, и из царь-пушки пальнем по супротивнице моей Катьке... Расходитесь, молодцы, с богом по местам. Сам ведаю, когда нам милостью божией на Москву идти.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |