Мы, большевика, всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев и другие.
И. Сталин. Беседа с немецким писателем Эм. Людвигом. Партиздат, 1933, стр. 8.
Шестого июля 1762 года в Ропше, под Петербургом, группа приближенных императрицы Екатерины II убила ее мужа, императора Петра III, низложенного ею с престола.
Екатерина прекрасно была осведомлена о готовящемся убийстве — ее друзья и сторонники только выполняли ее желание, убирая с жизненного пути человека, которого она так ненавидела и который так ей мешал.
Симпатии господствовавшей верхушки русского общества шестидесятых годов XVIII века — столичного дворянства и гвардии — были всецело на стороне Екатерины. Незадолго до убийства Петра III французский посланник в Петербурге Брейтель писал в своих донесениях: «Императрицу любят и уважают все в такой же степени, в какой ненавидят императора».
Разумеется, слово «все» здесь надо понимать очень условно. Трудовым массам, всему угнетенному народу было не до симпатий ни к царю, ни к его жене.
Но в верхах петербургского дворянства образовался круг людей, групповые интересы которых в то время совпадали с личными расчетами Екатерины. И событие 6 июля — убийство Петра III — только заканчивало целый период смены русских правителей и правительств, начавшийся после смерти Петра I (28 января 1725 года) — период, которому в историографии дано специальное наименование «эпохи дворцовых переворотов».
Последний «дворцовый переворот» объясняется не только горячим желанием оскорбленной жены и царицы избавиться от ненавистного мужа.
Уже двадцатилетнее царствование предшественницы Петра III — Елизаветы Петровны (1741—1761) было отмечено образованием и укреплением так называемой «русской партии» двора из высших слоев правящего общества. В памяти всех еще слишком живы были тяжелые уроки правления трех временщиков-немцев: регента Бирона, вице-канцлера Остермана и фельдмаршала Миниха.
В августе 1756 года прусский король Фридрих II начал Семилетнюю войну против коалиции Франции, Австрии, Швеции и России. Участвуя в коалиции, Россия преследовала свои интересы — она стремилась подавить военное могущество Пруссии и обеспечить свое господство на Балтийском море. Русские войска действовали в эту кампанию с большим успехом. Они вступили в Восточную Пруссию и после битвы при Гроссегерсдорфе вынудили прусского фельдмаршала очистит страну. Так же успешно действовали на своих фронтах французы и австрийцы.
Двадцать девятого сентября 1760 года русские войска заняли Берлин. Но вступивший на престол Петр III, страстный поклонник прусской казармы и прусского короля, занял позицию, которая шла вразрез со всеми настроениями и стремлениями «русской партии», ненавидевшей немецкое господство и немецкое влияние.
Петр III отказался от всех, с таким трудом добытых, завоеваний в Пруссии и даже вступил с Фридрихом II в тесный союз. Император наполнил русскую столицу вчерашними врагами — пруссаками и голштинцами. Они выкуривали непомерное количество табаку, выпивали море пива и вина. Впрочем, кто не пил во дворце? Но пришельцы бесстыдно попирали национальное достоинство русских. Вдобавок немцы грозили занять наиболее доходные должности в ущерб русским сановникам. Вместе с русским царем они открыто высказывали свою ненависть к России. Император, совсем в стиле прусской военщины, начал приучать гвардию к бесконечным маршировкам и экзерцициям. Даже пожилые подагрические сановники не освобождались от муштровки и армейских артикулов по прусскому образцу. Мало того. Заключив мир с Пруссией, Петр решил воевать с Данией и отнять у нее Шлезвиг для Голштинии. Петр собирался поставить русское оружие на службу чужим — прусским, голштинским интересам. Все это еще более усилило негодование дворянства.
Петр III пал жертвой своего политического недомыслия и личных прихотей.
Однако «подданные» не должны знать истины. На следующий после убийства Петра III день Екатерина опубликовала манифест. Выразив свое «крайнее прискорбие и смущение сердца», она объяснила смерть мужа «припадком гемороидическим»1.
* * *
Емельян Иванович Пугачев, простой донской казак, никак не мог подозревать, что события в далекой и чуждой столице, в царских дворцах, сыграют какую-нибудь роль в его судьбе. Пугачев родился в станице Зимовейской, на левом берегу Дона.
Здесь прошло его безрадостное детство. Отец рано начал брать сына с собой в поле на тяжелую работу. Небогатые, видно, казаки были Пугачевы, если приходилось прибегать к помощи мальчишки, чтобы боронил за отцом своим землю. Так и жил Емельян «в доме отца своего безотлучно до 17 лет где кормился, пахав сам свой казачий участок земли»2.
Уже давно миновало то время, когда донские казаки пренебрегали земледелием и кормились от охоты, от рыболовства да разбойных набегов на крымских татар и российских купцов. Казак прочно сел на землю. Давно прошла и вольность Дона. Кончилась пора, когда Москва посылала к казакам грамоты с просьбой итти на государеву службу, а те своевольничали, упорствовали. Дон присмирел после Разина, после Булавина. По первому зову из Петербурга казаки должны были отправиться в поход.
Иван Пугачев рано начал приучать своего Емельяна ходить за боевым конем, рубить и стрелять. Мальчишка был бойкий, любил кулачные бои, а однажды в схватке со сверстниками потерял верхний передний зуб.
Как многие казаки, Пугачев женился рано, семнадцати лет. В жены ему дали сироту Софью — дочь умершего казака Дмитрия Недюжева из ближней станицы Есауловой. Произошло это, как водилось у казаков, без спроса Емельяна. Возможно, он даже не видел Софью до самой женитьбы. Жену ему выбрали на семейном совете. В воскресенье, в день венчания, жених отправился в Есаулову станицу за десять верст от Зимовейской, к невесте. Здесь Емельяну передали «державу» — плетку, символ мужней власти. Много лет спустя, на допросе, Пугачев подчеркивал, что «венчан с оною своею женою по церковному чиноположению, в Есауловой станице, в церкви Михаила Архангела священником».
Недолго прожил Пугачев с женой: всего одну неделю. Началась война с Пруссией. Молодого казака отправили на войну в команде казацкого полковника Ильи Денисова. Команда входила в состав корпуса графа, генерал-поручика Чернышева.
Через Киев команду Денисова послали в Пруссию. Пугачев испытал все тяготы солдатского житья в армии Елизаветы Петровны: мучительные зимние переходы без дневок, без теплой одежды, без крова, без пищи, «ибо, — как писал главнокомандующий, — в сей земле ни луку, ни чесноку найти нельзя, а солдаты в постные дни тем и питаются»3. Русские солдаты гибли не столько от пуль и штыков, сколько от болезней, косивших людей направо и налево.
Но Пугачев видел и другие картины. При нем «солдаты вместо обороны против неприятеля, отлучась с фронта, громили генеральские и офицерские экипажи»4. При нем же читали манифест царицы к армии, где она с «крайним сожалением и гневом» писала о солдатах, которые «командирам ослушны явились» и толпами дезертировали с фронта, подговаривая к тому же товарищей. «С трепетом и ужасом» подчеркивала императрица, «что наибольший в нашей [армии] урон причинен не от неприятеля, но только от помянутого ослушания»5. Дело доходило до того, что солдаты били собственных офицеров. Наблюдатель той эпохи, просвещенный дворянин-крепостник, нашел правильное объяснение этим фактам. «Солдаты наскучили уже до чрезвычайности есть один хлеб с водой; а сверх того измучились все от бессонницы, и неудовольствие в армии было всеобщее, так что если б не удерживали валы и окопы, то верно бы она разбежалась на половину»6.
В то же время Пугачев видел, что наряду с дезертирством, нежеланием подчиняться командирам-дворянам русские солдаты проявляли немало примеров стойкости и героизма. Это о русских солдатах прусский король говорил: «Их гораздо легче убить, чем победить, и, когда их уже убили, их надо еще повалить». Особенно отличались казаки. Они беспрестанно тревожили прусские колонны, утомляли их, убивали отстающих. Иной русский боец, простреленный насквозь, еще держался на ногах и сражался из последних сил; другой, потеряв руку и ногу, продолжал обороняться уже лежа на земле.
Казаки не просили пощады и не знали; ее. Как смерч, проходила русская армия по прусским деревням и селам. Солдаты, особенно казаки, уничтожали все на своем пути: поджигали, резали, растаскивали, растаптывали. Прусские мужики разбегались по лесам, нападали на казаков, отстреливались из окон, с крыш, из-за кустов, из-за деревьев. Случалось, что прославленная казацкая конница обращалась в бегство под натиском разоренных крестьян.
Рядовой казак Емельян Пугачев совсем не задумывался над значением подобных фактов. Он считал их в порядке вещей: идет война. Но где-то в глубине его сознания факты эти оставили свой след. Жизнь обогатит представления неграмотного казака. Пройдет полтора с лишком десятка лет, и испытания прусских походов, неповиновение, мужество казаков и солдат в войне, нападения на собственных офицеров-дворян получат вполне осмысленное значение.
В военных действиях Пугачев показал себя энергичным и смелым бойцом.
Полковник Денисов взял Пугачева «за отличную проворность» в ординарцы. Крутой попался начальник. Денисов был «всегда отличным и в прусскую войну и при всех на Дону замешательствах»7 доказал свою непоколебимую верность царям. Однажды ночью на казаков напал прусский отряд. В тревоге и суматохе ординарец упустил одну из полковничьих лошадей. Его наказали «нещадно плетью». Неприятельская пуля, штык, картечь пощадили Пугачева, но от дворянской плети он не ушел. И это было в порядке вещей: плеть часто гуляла по солдатским, по казачьим спинам. Время заживило следы от плетей, но где-то в глубине души, в уме на всю жизнь сохранился еле заметный рубец. Пройдут годы, рубцы покроют тело и душу...
* * *
Заключив мир с Пруссией, Петр III приказал корпусу Чернышева выступить на помощь Фридриху II в его борьбе против Австрии. Пугачеву пришлось маршировать в составе пятисотенной казачьей команды еще некоторое время. Вместе с новоявленными союзниками — пруссаками русская армия перешла через Одер. На другой день Петр III устроил армии смотр. Смуглый, сухощавый Пугачев, возможно, увидел дородного, белокурого, голубоглазого императора, такого далекого, такого чужого.
Прошло несколько недель. Через труп своего мужа Екатерина II пробралась к престолу. Она подтвердила условия мира, заключенного Петром, но, верная стремлениям русской партии, отказалась от союза с Пруссией. Армия была возвращена в Россию. Пугачев вернулся домой, в станицу Зимовейскую. Никто в далекой столице не интересовался тем, что где-то живет простой донской казак Емельян Пугачев. Мало ли казаков, мало ли солдат на службе у «Северной Семирамиды»? Но пройдут годы, и одно имя казака Емельяна Пугачева заставит в ужасе дрожать императрицу, ее фаворитов, ее блистательных приближенных.
Пугачев — дома. В станице получен манифест о смерти царя, о новой царице. Известие это не произвело на казака особого впечатления. Умер царь, его место заступила царица — все идет, как полагается. Он не понял мудреного названия болезни, отправившей, по уверению манифеста, Петра III в могилу. На то и цари, чтобы умирать от болезней, непонятных простому народу.
Полтора года провел Пугачев в родной станице. Отец не оставил наследства, «отличная проворность» в прусской войне тоже никак не была вознаграждена, и Пугачев попрежнему бедный казак, не пользующийся особым почетом у богатых одностаничников. Когда родился сын Трофим, его «восприемником» был «живущий в их станице в работниках малороссиянец Алексей», — человек без роду и племени. Не успел Емельян обжиться дома, как подоспел новый поход. На этот раз пришлось воевать со своими.
Еще в XVII веке в Польше на берегу реки Сожи, недалеко от нынешнего Гомеля, возник раскольничий посад Ветка. Строили Ветку беглые люди из России. Сюда бежали из Москвы и Поволжья, с Дона и Яика, из северо-восточных и северо-западных областей империи. Бежали от помещичьей кабалы, от непосильных поборов, от невыносимой барщины, от чиновничьего лихоимства и непомерных податей. Вместе с крестьянами бежали и казаки, спасаясь от тяжелой руки правительства, от бесконечных военных походов. Сотни тысяч людей надеялись найти за рубежом лучшую жизнь. Тысячи оседали в Ветке и в слободах вокруг.
Имелась в Ветке и слобода донских казаков. Ветковские казаки-раскольники не порывали связей с Доном. Дон тоже находился в постоянной живой связи с Веткой. Чиновные и простые казаки, с женами и детьми, целыми обозами ежегодно отправлялись на богомолье в Ветку. Раскольничьи попы совершали очень выгодные сделки. Они снабжали староверов-казаков иконами, крестиками, ложками, четками, просфорами и т. д., взамен получали богатые приношения деньгами, рыбой, всем, чем богат был славный Дон и его угодья.
Ветка распространила свое влияние и на яицких казаков, на беглых казаков, живших по берегам рек Большого и Малого Иргиза, Чагры и Узеней. На Иргизе обосновался даже своего рода филиал Ветки. Здесь в лесах издавна осели беглые казаки, народ буйный и непокорный. Без военных отрядов в слободы на Иргизе въезжать было опасно. Толпами потянулись сюда беглые крестьяне, солдаты; за ними пошел и богатый старообрядец-купец. Ветковцы разъезжали по всей России то под видом купецких людей, с ружьями и рогатинами, то под видом нищих, с котомками на спинах; иногда они принимали обличье странников-богомольцев. Для ветковцев не существовало государственных границ. Их связывали свои дороги, свои становища, своя почта, свои извозчики.
Люди искали на Ветке воли, но ее не находили. Польские паны Халецкий, Красинский и другие манили беглецов обещанием всяческих льгот и покровительства «в надежде учинить их вечными себе данниками». Но проходили льготные сроки, и жаждущий воли казак, крестьянин попадал в ту же кабалу.
Немало нашлось экспуататоров и из ветковской раскольничьей среды. В несколько десятков лет ветковские слободы разрослись в крупный центр, державший в своих руках торговлю между левобережной Украиной и Белоруссией. В этих слободах укрывались беглые купцы-раскольники, спасаясь от податей и рекрутских наборов. Они вели крупные торговые операции, владели промышленными предприятиями, эксплуатировали меньшую ветковскую братию. Недаром эти богатые раскольники были против крайностей в убеждениях раскольничьей массы. Они вовсе не считали, что на земле властвует антихрист, которому поклоняются царь и архиерей. Царь, конечно, еретик, но все же он глава власти, и ему, по слову апостола Павла, надо повиноваться. Купцам очень неплохо жилось и на этой грешной земле, они были против ухода от мира, из этой «юдоли скорби и печали», где можно так хорошо заработать.
Но в основной массе ветковцев рос протест, и в раскольничьих скитах и монастырях уже не раз прекращали молитву за царя.
Ветка была бельмом на глазу царских властей. Нельзя допустить, чтобы существовало место, куда толпами стекается обездоленный, недовольный люд. Это угрожало самому существованию царского государства. Строгими мерами хотели прекратить побеги. Пойманных на границе ждал кнут, проводников — смертная казнь. По всей западной границе расставили форпосты для ловли перебежчиков. Но беглые силой пробивались через караулы, находили неизвестные тропы «за рубеж».
Пробовали действовать и иными средствами. Еще правительство Анны Иоанновны в 1733 и в 1734 годах опубликовало «высочайшие» манифесты, объявлявшие зарубежным русским людям, чтобы они без страха возвращались из Польши в Россию, где, в случае добровольного возврата, их простят. Но само правительство не очень верило в силу уговоров. В том же 1734 году, воспользовавшись внутренними неурядицами в Польше, Россия послала туда свои войска. Командирам предписывалось заодно разведывать о беглецах, где, в каких местах и у кого они обретаются. Предполагалось окружить войсками места поселения русских беглецов и вывести их из Польши вместе с семьями и всем имуществом.
В начале 1735 года организован был особый военный отряд из пяти полков, чтобы «очистить Ветку». Начальство над отрядом поручили полковнику Сытину, имевшему большой опыт в подобных делах. Еще в 1728 году он искоренял в пензенской провинции «воровские компании и пристани набродных людей». Сытин перешел польскую границу и приступил к «выгонке» ветковских беглецов. Чтобы замаскировать истинные цели экспедиции, солдатам объявили другой маршрут. Хитрость удалась: в Ветке и не подозревали о близкой опасности.
Ветку окружили; слобожане, захваченные врасплох, не могли оказать никакого сопротивления. Обыскали жилища, кельи. Дома сожгли и разграбили. Тех, кто не успел бежать, взяли в плен, послали на старые места жительства, отдали прежним помещикам, угнали в Сибирь, рассадили по монастырским тюрьмам.
Ветку разрушили, уничтожили. Но уже лет через пять после первой «выгонки» Ветка снова отстроилась и опять стала центром притяжения для всех, кто не хотел мириться с крепостническими порядками. Ветка заселилась народом, который, по характеристике современника, был «суеверен, груб, предприимчив и обманчив, но поворотлив, к делам способен, трудолюбив и обходителен»8.
В 1764 году правительство Екатерины II предприняло вторую «выгонку» из Ветки. В «выгонке» участвовал и Пугачев. Командиром полков, производивших эту операцию, был генерал Маслов. Он расправился с непокорной, слободой еще более жестоко, чем его предшественник. Расправа длилась два месяца и кончилась тем, что всю Ветку отправили на поселение в Сибирь.
Народное сказание сохранило память о «выгонке».
Пустыня была всем прибежище,
Ныне уже и там нет убежища.
Рассыпают нас, разлучают нас...
Дождалися мы жестокой зимы,
Выслали всех без всякой вины...
Теперь все замолкло и нет ничего.
Погибло, истлело, травой заросло.
Перестаньте петь веселые птицы!
Скоро улетайте за моря от нас,
Скажите за морем, что уже нас тут нет;
К нам не прилетайте к будущему лету,
Пущай распевает здесь одна сова,
Летучие мыши и воробьев стада!9
Еще на Дону Пугачев слышал о Ветке. В качестве невольного участника карательной экспедиции ему пришлось познакомиться с этим местом пристанища беглых. Скоро и сам он побежит туда...
Разгром Ветки кончился. Пугачева, как и всю казачью команду, отправили на родину, на Дон. Пугачев пробыл дома три-четыре года. Он обременен семьей; у него пятеро детей. Надо заняться хозяйством. Оно нуждается в постоянном присмотре, в хозяйском глазе. Но служилый казак — человек подневольный. Пугачева постоянно отрывают от дома, посылают «в разные партии» ловить беглых подданных державы российской. И Емельяна поразило это обилие людей, мечтавших уйти от неволи. Он видел отчаянное сопротивление беглецов, узнал проторенные дорожки, что вели за рубеж.
Подобные экспедиции в Польшу повторялись неоднократно. Пугачев отлучался из дому часто, на месяц — на два. В промежутках между отлучками он занимался хозяйством, вкладывая в это дело много энергии, ума, оборотистости.
В 1768* году Пугачев, вместе с одним товарищем, затеял торговые дела и поехал в село Котловку, приписанное к Авзяно-Петровскому заводу крупнейшего уральского богача Евдокима Демидова. Заехали к приписному крестьянину Карпу Степанову, по прозвищу Карась. Компаньоны купили у местных крестьян деготь, холсты, погрузили на купленное тут же судно и отправились вниз по Каме и Волге к Царицыну. По-видимому, деньги давал компаньон, Пугачев же помогал закупать товары, следил за их погрузкой и отправкой, возился с работными людьми. Денег было недостаточно, чтобы на месте расплатиться за покупки. Крестьянин Вавилов, продавший им деготь, отправился вместе с покупателями в Царицын, чтобы там, после продажи товаров, получить с них долг.
В Котловке Пугачев мог познакомиться с бытом приписных к заводам и работных людей, узнать их тяжкую и горькую жизнь. Видел он также богатых крестьян, ведших крупные торговые операции. Эти знакомства еще пригодятся Емельяну.
В 1768 году началась война с Турцией. Российский помещик стремился завоевать у Турции тучные земли Причерноморья. В союзе с купечеством российские крепостники добивались исключительных прав на Черном море, чтобы их корабли свободно везли в чужеземные страны лен, пеньку, хлеб и все, что добывалось кабальным трудом крепостного люда. И снова — в третий раз — погнали Пугачева на войну. Опять бесконечные переходы под знойным, немилосердным солнцем. Опять ржаные сухари и похлебка. Русские генералы утверждали даже: «Русский солдат настолько привык к ним [сухарям], что сладкий пшеничный хлеб ослабляет его»10. Опять ночевки в седле или на сырой земле. Опять солдаты «везде стянуты и задавлены так, что естественных нужд солдат отправлять не может: ни стоять, ни сидеть, ни ходить покойно ему нельзя. Тесак как огонь горит, но полоса заржавела вместе с ножнами. Ружье как зеркало чисто, но не может целко выстрелить от уродливой ложи»11. Это была царская крепостническая армия конца XVIII века, где храбрый выносливый русский солдат «в слезах горьких съедает сухарь свой, проклиная службу и командиров, озираясь только по сторонам, где бы скорее к побегу найти дорогу и случай?»12 Вдобавок все командиры беззастенчиво разворовывали армейский провиант, полковые деньги, обмундирование. Они обращали солдат в своих крепостных, принуждали их работать на себя, подчиняли палочному строю императорской армии.
Безымянный грамотей из солдат сочинил трагикомическую стихотворную челобитную «к богу от крымских солдат». Челобитная датирована «холодного месяца, морозного числа, неурожая в Крыму денег, года».
...Ныне же Адам с Евою живет в раю,
А нас оставил в проклятом крымском краю,
Показав как дрова рубить косами
И сбирать в поле навоз нашими руками;
День и ночь на плечах кизяк носим,
И в том тебе, господи, и на праотца просим.Адам обращался всегда наг в трудах.
Лишились и мы через то сапог и рубах,
Обносились в Крыму, а купить денег нет,
И так мучимся уже много лет;
Трудно жить в Крыму, а снесть не можно,
Объявляем, господи, всю нужду нашу неотложно13.
А «измайловского полку гренадер» Иван Макаров в горьких частушках описывал армейское житье-бытье:
Я отечеству защита —
А спина моя избита,
Я отечеству ограда —
В тычках, палках — вся награда.О, солдат! ты горемыка,
Хуже лапотного лыка.
Твоей жизни хуже нет,
Про то знает и весь свет.
Тебя дуют, тебя бьют,
Так, как полосу куют.
И собаку чтут дороже!
Палкой бьют тебя по роже,
Разбивают глаза, губы,
Не забудут тут и зубы14.
Пугачев служил хорунжим в команде полковника Ефима Кутейникова, у атамана Тимофея Грекова. Сначала его отправили со всей командой на зимовку в Бахмут. Весной казачью команду отправили к Бендерам. У этой турецкой крепости Пугачев участвовал в многочисленных сражениях. Взять ее не удалось, — осаждающие были слишком малочисленны. Прошло лето. Команда Кутейникова поредела, истощилась. Пришлось казакам зимовать в селах Веревкине и Протопоповке, на реке Донце.
Весной отряд Кутейникова, влившийся в армию графа Панина, снова направился в очень тяжелый переход к Бендерам. Нестерпимый зной и проливные дожди сменяли друг друга, ночью мучили сильные холода. Край был истощен проходящими войсками; деревни выжжены и разорены до основания, травы и хлеба истреблены на корню. Жители перебиты, уцелевшие скрывались в горах. Вокруг бушевала чума.
Здесь произошел малозначительный, но интересный эпизод. Однажды Пугачев напился пьяным. Собутыльник спросил его, откуда он взял такую хорошую саблю: саблей государь жалует отличившихся казаков, а за Пугачевым не числилось никаких особых заслуг. Пугачеву казалось недостойным рассказывать прозаическую историю о сабле, снятой с павшего в бою казака или подобранной случайно. Ему всегда хотелось быть отличным; к тому же винные пары располагают к хвастовству. И, не моргнув глазом, он объяснил, что саблю подарил ему не кто иной, как Петр I, чьим крестником он, казак Емельян Пугачев, и приходится.
Рассказ Пугачева стал известен среди казаков, дошел до Кутейникова. Благодаря явной несуразности этой истории, ей не придали никакого значения, а только посмеялись.
Эпизод этот вспомнили Пугачеву позднее, когда он — вождь народного восстания — был разгромлен в Симбирске и давал показания следователям. Пугачев горячо уверял мучителей, что «сие сказано... не от каких намерений, кроме, чтоб чрез то произвести себя отличным от других». На этом факте не стоило бы останавливаться, если бы он не занял своего места в цепи развернувшихся дальше событий.
* * *
В начале июля 1770 года началась осада Бендер. Турки сопротивлялись отчаянно. В ночь с 15 на 16 сентября русские войска пошли на приступ. Бой длился всю ночь. Гарнизон сложил оружие лишь тогда, когда сопротивляться дальше стало невозможно, когда пожар истребил крепость. В метафорическом и напыщенном стиле той эпохи Панин доносил императрице: «Медведь издох, и сколь он бендерскую берлогу ни крепку, а ногтей почти больше егерей имел, и сколь ни беспримерно отчаян и свиреп был, но... храбрость с бодрствием нашли способ по лестницам через стены его берлоги и совершенно сокрушить всю его челюсть»15. Победа далась дорого: во время осады и приступа погибло более одной пятой всей армии. Пугачев уцелел.
Из Бендер казаков отправили в Елизаветград. Команда Кутейникова расположилась на зимние квартиры. Пугачев квартировал в селе Голая Каменка. Здесь и дали себя знать результаты походов и сражений. Емельян Иванович заболел, «и гнили у него грудь и ноги»16.
Больному пришлось тяжело. В армии Екатерины II очень мало заботились о больных воинах. Современник свидетельствовал, что армейские госпитали «ужасают всякого человека, кто только каплю чести и человеколюбия имеет»17. Начальство было прямо заинтересовано в увеличении солдатской смертности: умершие числились больными, и их жалованье, провиантские и другие деньги командиры спокойно клали в свой карман. Наконец, Пугачева, вместе с сотней казаков, отпустили на родину. Казаков отослали для «исправления лошадьми», Пугачева — «за показанною болезнью».
Примечания
*. По другим данным — в 1773 г.
1. Бильбасов, В.А. — История Екатерины II, СПБ, 1891. т. II, стр. 114—118.
2. Красный Архив, т. 69—70, стр. 163.
3. Там же, стр. 164.
4. Масловский — Русская армия в Семилетнюю войну, вып. 1. М., 1886, стр. 203.
5. Там же, стр. 69—70.
6. Записки А.Т. Болотова, т. II, стр. 106.
7. Пугачевщина, (Центроархив), т. II, стр. 235.
8. Абрамов, И. — Старообрядцы на Ветке («Живая старина», 1907 г. вып. III, стр. 117).
9. Там же, стр. 120—121.
10. Граф Ланжерон — Русская армия в год смерти Екатерины II («Русская старина», 1895 г. апрель, стр. 148).
11. О русской армии во второй половине Екатерининского царствования («Русский архив», 1879, № 3, стр. 359—360).
12. Там же, стр. 360.
13. Солдатские стихи XVIII века («Литературное наследство» № 9—10, стр. 125—127).
14. Там же, стр. 143—144.
15. Соловьев, С. — История России, изд. «Общественная польза», т. 28, стр. 649.
16. Красный Архив, т. 69—70 (Допрос Пугачева), стр. 165.
17. О русской армии во второй половине Екатерининского царствования («Русский архив», 1879, № 3, стр. 358).
| К оглавлению | Следующая страница |