Итакъ, Пугачевъ переправился черезъ Волгу и вторгнулся въ самую сердцевину Россіи, призывая крестьянъ и обѣщая имъ свободу. На этотъ столь понятный имъ голосъ, они встаютъ массой. Дворяне въ ужасѣ покидаютъ свои усадьбы и бѣгутъ въ Москву; другіе, которые не успѣли или не хотѣли удалиться, мучительно погибаютъ или подвергаются самымъ оскорбительнымъ поруганіямъ, влачимые за шайками самозванца. Толпы многочисленнѣйшія прежнихъ стекаются къ Пугачеву. Онъ кидается на Цывильскъ и угрожаетъ Нижнему... При этомъ извѣстіи не одинъ Нижній, но и Москва затрепетала. Многіе стали перебираться изъ нея въ Тверь. Императрица давно уже поняла, какое значеніе могло имѣть имя, принятое самозванцемъ, и доказала это назначеніемъ Бибикова. Но она не ограничилась этимъ. Передвигая войска съ западной границы, она вызвала оттуда генерала-поручика Потемкина (въ послѣдствіи князя Таврическаго), котораго преданность и необыкновенныя способности были ей издавна извѣстны,1 и который въ февралѣ 1774 года назначенъ былъ вице-президентомъ военной коллегіи. Въ мартѣ потребованъ былъ и Суворовъ, котораго, однакоже, Румянцевъ не пустилъ, полагая, что, послѣ ударовъ нанесенныхъ Пугачеву Голицынымъ, спокойствіе не замедлитъ возстановиться. Упрямый фельдмаршалъ горько ошибся; присутствіе Суворова на Волгѣ было дѣйствительно несравненно нужнѣе нежели на Дунаѣ, гдѣ подписывался славный миръ. (10-го іюля) въ то самое время, когда Пугачевъ приближался къ Казани. Все какъ-то вываливалось изъ рукъ, ничто не удавалось въ это злосчастное время! Государыня, недовольная княземъ Щербатовымъ, отправила указъ князю Голицыну занять его мѣсто; но курьеръ, ѣхавшій съ этимъ указомъ, долженъ былъ промедлить въ дорогѣ, по причинѣ небезопасности края.2 Притомъ князь Голицынъ, нанесшій первое пораженіе самозванцу, вслѣдъ затѣмъ не обнаружилъ ни малѣйшей энергіи, и находясь вблизи тѣхъ мѣстъ, въ которыхъ происходило блистательное преслѣдованіе Пугачева Михельсономъ, не оказалъ ему дѣятельной помощи. Назначеніе его главнымъ начальникомъ войскъ, которыя заняты были усмиреніемъ мятежа, и число которыхъ притомъ постоянно прибывало, считалось безъ всякаго сомнѣнія только временнымъ, въ ожиданіи прибытія человѣка съ большею военною репутаціей и съ большимъ авторитетомъ. Между тѣмъ получено было въ Петербургѣ извѣстіе о движеніи Пугачева къ Нижнему и, можетъ-быть, далѣе къ Москвѣ... Въ этомъ не должно было казаться ничего невѣроятнаго: самозванецъ, объявлявшій волю крестьянамъ, вездѣ нашелъ бы себѣ союзниковъ. Тогда императрица созвала особый совѣтъ изъ нѣсколькихъ наиболѣе довѣренныхъ лицъ3 и выразила имъ намѣреніе принять личное начальство надъ войсками для спасенія Москвы и Имперіи. Это было одно изъ тѣхъ геройскихъ движеній, къ которымъ была способна славная императрица, но личное ея командованіе не могло имѣть серіознаго значенія. Поэтому, никогда не увлекавшійся, невозмутимый графъ Никита Панинъ ловко отклонилъ эту мысль и предложилъ назначить преемника Бибикову. «Мой братъ, — сказалъ онъ, — при всей своей дряхлости, не откажется спасать отечество и велитъ себя нести на носилкахъ, если только государыня пожелаетъ ввѣрить ему начальство надъ войсками, за неимѣніемъ въ виду друга о полководца, искуснѣе его».
Графъ Петръ Панинъ могъ быть дряхлъ, какъ говорилъ его братъ, но не былъ старъ. Ему въ это время было всего 53 года.4 Онъ оставилъ военное поприще, на которомъ пріобрѣлъ заслуженную извѣстность, находя, что его недостаточно наградили за взятіе Бендеръ (1770), и поселившись въ Москвѣ, примкнулъ къ лагерю недовольныхъ. Въ высшей степени самолюбивый и раздражительный, въ кругу тамошней знати, въ которомъ занималъ очень видное мѣсто, онъ желчно порицалъ правительство, за что императрица, съ своей стороны, причислила его къ категоріи вралей и оставляла въ покоѣ. Но вранье, которымъ тѣшило себя самолюбіе покорителя Бендеръ, было уже неумѣстно когда правительству и самымъ существеннымъ интересамъ Россіи начинала угрожать серіозная опасность. При видѣ толпы нахлынувшихъ въ Москву помѣщиковъ, въ конецъ раззоренныхъ, и при разказахъ о дворянахъ, замученныхъ или уведенныхъ въ плѣнъ, фрондерство Панина стихло; онъ самъ былъ помѣщикъ, онъ самъ былъ Русскій. Въ Москвѣ шла рѣчь о сформированіи дворянами ополченія изъ своихъ крѣпостныхъ, по примѣру Нижняго-Новгорода. Но дѣло это подвигалось вяло; избранный начальникомъ ополченія графъ П.Б. Шереметевъ не умѣлъ его двинуть.5 Панинъ вооружилъ своихъ крестьянъ и дворню и объявилъ, что самъ поведетъ свою дружину. Это чрезвычайно возвысило и выдвинуло Панина. Едва ли возможно было бы обойдти его при назначеніи Бибикову преемника. Общественное мнѣніе, которое въ трудныя минуты всегда получаетъ большое значеніе, прямо на него указывало. Императрица обратилась къ нему черезъ его брата. Онъ согласился, но потребовалъ огромныхъ полномочій, и Екатерина, хоть можетъ-быть весьма неохотно, дала ихъ.6 Указъ о его назначеніи состоялся 29-го іюля.
Дѣла между тѣмъ шли быстро. Различные отряды занимавшіе землю Яицкаго войска, по удаленіи оттуда Пугачева за Каму, подвинулись къ этой рѣкѣ; при первомъ же извѣстіи о возобновленія мятежа выше Казани и о движеніи самозванца, какъ казалось, къ Москвѣ, всѣ они кинулись вслѣдъ за нимъ. Михельсонъ устремился на Арзамасъ, графъ Меллинъ — на Свіяжскъ, Мансуровъ, все время находившійся въ Яицкомъ-Городкѣ, — на Сызрань, полковникъ Муфель — на Симбирскъ. Предполагая, что Пугачевъ будетъ или отбитъ отъ внутреннихъ губерній, или самъ не рѣшится въ нихъ держаться и бросится внизъ по Волгѣ, эти отряды должны были составить рядъ преградъ, чрезъ которыя, какъ надѣялись, ему не легко будетъ прорваться. Онъ дѣйствительно не намѣревался долго оставаться въ густо населенныхъ губерніяхъ и рѣшился спуститься по Волгѣ въ привольныя степныя мѣста, гдѣ пустынный вѣтеръ заметалъ его слѣдъ. Этотъ послѣдній актъ его драмы былъ самый ужасный. За Камой Пугачевщина не имѣла иныхъ противниковъ кромѣ однихъ только войскъ; ей не было противъ кого обнаружить всей своей свирѣпости. Гарнизоны мелкихъ крѣпостей сдавались самозванцу и, большею частію, получала пощаду; только офицеровъ, въ качествѣ дворянъ, вѣшали, но и то относительно, не въ большомъ числѣ. Въ центральныхъ же губерніяхъ Пугачевщина приняла характеръ настоящей жакеріи; помѣщики встрѣчались на каждомъ шагу, и крестьяне вымещали на нихъ свою ненависть къ крѣпостному праву. Кого они аттестовали хорошо, тому еще была пощада, но другихъ вѣшали безъ дальнѣйшихъ справокъ. Здѣсь тоже чаще чѣмъ за Камой мы находимъ извѣстія и о священникахъ, встрѣчавшихъ самозванца съ крестами и хоругвями.
Отъ Цывильска Пугачевъ обратился на Курмышъ и взялъ его. Но въ окрестности этого города уже сдвигались колонны Меллина и Михельсона. Тогда онъ повернулъ на Алатырь и Саранскъ, раздѣляя свою шайку на мелкія толпы, чтобы замаскировать свое движеніе, избѣгнуть крупныхъ стычекъ и распространять возстаніе на болѣе широкомъ пространствѣ. Гонимый Михельсономъ и Меллинымъ съ тыла, угрожаемый съ лѣваго фланга Муфелемъ, Пугачевъ несся какъ буря и налетѣлъ на Пензу. Жители этого города встрѣтили его съ иконами и хлѣбомъ-солью. Изъ Пензы онъ устремился на Саратовъ, гдѣ сдались ему не только горожане, но и часть войска. Волжскіе казаки примкнули къ нему, также какъ и поселенные здѣсь иностранцы, возмущенные, говоритъ Пушкинъ, какимъ-то плѣннымъ Полякомъ. Въ шайкахъ Пугачева опять появляются Азіятцы, ставропольскіе Калмыки. Мятежъ начиналъ снова принимать свой первоначальный характеръ дикой вольницы, но про этомъ грозилъ принять еще болѣе широкіе размѣры, сохраняя между тѣмъ и характеръ крестьянскаго возстанія. Въ Пензенской губерніи явился новый самозванецъ, бѣглый холопъ, какъ пишетъ Пушкинъ, и овладѣлъ нѣсколькими городами. Рядомъ съ этомъ самозванцемъ второй руки появился разбойникъ Фирска, который наполнялъ окрестности убійствами и грабежами. Всѣ противуобщественные элементы всплывали на верхъ.
При этомъ еще являлось опасеніе: какъ себя заявитъ Донское казачье войско? Правительство отнюдь не могло быть спокойнымъ въ этомъ отношеніи. На Дону образовались, какъ извѣстно, первыя шайки Разина; бунтъ Булавина и побѣгъ Некрасова были еще не забыты, и правительство не могло не знать что между донскими казаками существуютъ тѣ же самыя поводы къ неудовольствіямъ, которые существовали и между другими казаками: припомнимъ жалобы зятя Пугачева. Пугачевъ и самъ, по-видимому, разчитывалъ на Донцовъ. По крайней мѣрѣ, онъ счелъ не лишнимъ послать къ нимъ свои указы,7 и 60 человѣкъ съ Дона явились къ нему, по собственнымъ его словамъ, въ Саратовѣ: не были ль они депутатами отъ цѣлой массы единомышленниковъ?
По счастію, въ описываемое время старинная партія Гультаевъ не имѣла, уже на Дону перевѣса надъ партіей зажиточныхъ казаковъ, какъ это было во время Булавина. Гражданственность сдѣлала на Дону успѣхи; желаніе порядка преобладало уже въ массѣ донскаго народонаселенія надъ инстинктами анархіи. По счастію, также власть находилась теперь въ рукахъ энергическаго и надежнаго атамана Семена Сулина, и значительное число казачьей молодежи, между которою обыкновенно зарождались безпокойства, была въ Польшѣ и въ Дунайской арміи. Еще задолго до приближенія Пугачева къ Саратову, по первому извѣстію о взятіи мятежниками Казани, Сулинъ собралъ изъ оставшихся за командировками казаковъ три полка, которые и были высланы на Хоперъ, Медвѣдицу и Бузулукъ для охраненія верховыхъ станицъ.8 Затѣмъ, такъ какъ лѣтомъ 1774 года возвратилось на Донъ нѣсколько казачьихъ полковъ изъ арміи, то часть ихъ, съ приближеніемъ Пугачева, была немедленно двинута къ сѣверовосточнымъ границамъ земли войска Донскаго, другіе остановлены и расположены въ видѣ резерва и, наконецъ, объявлено поголовное вооруженіе всѣхъ безъ исключенія казаковъ, не изъемля ни льготныхъ, ни стариковъ, ни малолѣтокъ. Такой рядъ энергическихъ мѣръ, сопровождаемый строгими наказами станичнымъ атаманамъ, такое твердое положеніе войсковой старшины, въ средѣ которой мы уже видимъ будущихъ героевъ двѣнадцатаго года, — Платова, Иловайскаго, Кутейникова, — опредѣлили и положеніе всего войска по отношенію къ Пугачевщинѣ: оно осталось на сторонѣ порядка и цивилизаціи. Пугачевъ не рѣшился вступить въ его землю.
Послѣ трехдневнаго пребыванія въ Саратовѣ (съ 6-го по 9-е августа), онъ двинулся берегомъ Волги къ Камышину, оставивъ за собою преслѣдующія войска на два перехода и употребивъ не болѣе мѣсяца на движеніе отъ Казани черезъ Цывильскъ и Курмышъ къ Камышину9: быстрота едва вѣроятная, во которая уже начинала переходить въ бѣгство. Въ самомъ дѣлѣ, по описанію очевидцевъ, шайки Пугачева представляли въ это время какое-то нестройное, пестрое смѣшеніе людей различныхъ племенъ, состояній и даже половъ, имѣвшее вовсе не воинственный видъ. Въ это время, разказывалъ одинъ казакъ, бывшій въ его шайкахъ нѣсколько дней: «у него, злодѣя, было яицкихъ казаковъ до 300 и, сверхъ того, разная сволочь, какъ-то: казанскіе Татары, лакеи, ссылочные и прочая сволочь, коихъ всѣхъ тысячъ до шести, и только, почесть, оружейныхъ тысячи съ двѣ, а то все безъ всякихъ оружій, и многіе ѣдутъ въ телѣгахъ, коихъ, тожь колясокъ-берлиновъ, въ обозѣ его состоитъ многое число, болѣе 300, въ коемъ обозѣ много женъ и обоего пола дѣтей».10
Какъ бы то ни было, однакожь, но въ продолженіе всего пути отъ Казани до Камышина, ни одному изъ многочисленныхъ гонявшихся за Пугачевымъ отрядовъ не удалось не только зацѣпить, но даже издали его увидѣть. Подъ Камышинымъ въ первый разъ встрѣтилось съ нимъ правительственное войско и было разбито (13-го авг.).11 Царицынъ, къ которому онъ затѣмъ подступилъ (21-го августа), далъ ему отпоръ и задержалъ его. 3дѣсъ же онъ потерялъ доставшееся ему какимъ-то образомъ гольштинское знамя. Видя что Михельсонъ, Муфель и Меллинъ приближаются, Пугачевъ двинулся къ Сарептѣ. Тутъ, говоритъ Пушкинъ, онъ прогулялъ цѣлыя сутки съ двумя наложницами, и хотя онъ привелъ изъ-подъ Царицына новыя силы, присоединивъ къ себѣ до 3000 Калмыковъ и большое число донскихъ казаковъ,12 но потерялъ то что въ настоящихъ обстоятельствахъ было для него всего важнѣе — время. Михельсонъ шелъ за нимъ по пятамъ; онъ вступилъ въ Царицынъ 22-го числа, сдѣлавъ переходъ въ 105 верстъ въ двое сутокъ, и, наконецъ, на разсвѣтѣ 25-го августа насѣлъ на него подъ Чернымъ-Яромъ. Муфель и Меллинъ, слѣдовавшіе съ Михельсономъ, по-видимому, отстали, а потому Пугачевъ кинулся на Михельсона, но сломить его не могъ, и, вѣроятно, опасаясь удара другихъ отрядовъ, которые должны были находиться не далеко, не продолжалъ натиска. Толпы его разсыпалась по степи. Михельсонъ захватилъ весь обозъ Пугачева и его пушки. Кавалерія пустилась преслѣдовать бѣгущихъ и гналась за ними 40 верстъ по берегу Волги. Опасаясь наткнуться на другіе отряды, сближавшіеся со всѣхъ сторонъ, Пугачевъ бросился въ лодку и спасся отъ погони, — но не надолго.
Онъ плылъ въ лодкѣ съ женою (вѣроятно первою) и старшимъ сыномъ. Многіе изъ бывшихъ при немъ спасались вплавь: доказательство что преслѣдованіе было настойчивое. Посрединѣ рѣки былъ островъ, на которомъ бѣглецы пріостановились, и затѣмъ переправились на лѣвый берегъ. Здѣсь Пугачевъ замѣтилъ, что съ нимъ нѣтъ одного изъ его приближенныхъ, Перфильева, и нѣсколькихъ другихъ изъ бывшихъ съ нимъ. Онъ послалъ за ними одного казака, а самъ расположился ночевать въ степи. Лишенный пріюта, едва спасшійся отъ плѣна, сопутствуемый лишь горстью людей, этотъ неукротимый мятежникъ уже создавалъ новые планы: замышлялъ кинуться на Узень, набрать тамъ новую шайку, устремиться съ нею на нижній Яикъ, овладѣть Гурьевымъ, «пуститься на судахъ въ море, взять какія ни есть орды, согласить оныя и выйдти паки на Россію».13 Такъ и было рѣшено. Со свѣтомъ двинулись на Узень, но далѣе Узени не поѣхали.
Графъ Панинъ, прибывъ, между тѣмъ, во ввѣренный его попеченію край, сдѣлалъ нѣсколько распоряженій относительно обезпеченія народнаго продовольствія и издалъ воззваніе къ жителямъ.14 Около того же времени прибылъ изъ Турецкой арміи и Суворовъ. Главнокомандующій поручилъ ему принять команду надъ отрядами, преслѣдовавшими Пугачева. Онъ прискакалъ въ отрядъ Михельсона черезъ нѣсколько дней послѣ сраженія подъ Чернымъ-Яромъ. Понимая, что успѣхъ зависитъ единственно отъ быстроты преслѣдованія, онъ посадилъ пѣхоту на лошадей, отбитыхъ у Пугачева, переправился черезъ Волгу у Царицына и пустился за нимъ по слѣдамъ. Муфель и Меллинъ были тоже переведены на луговую сторону и направлены такъ, чтобы прикрывать берега Камы отъ новыхъ вторженій; изъ Астрахани двигался легкій отрядъ въ правый флангъ бѣглецамъ; наконецъ, Голицынъ и Мансуровъ заслоняли Яикъ. Такимъ образомъ со всѣхъ сторонъ сдвигались войска, съ каждымъ переходомъ стѣсняя образуемое между ними пространство. Много ловкости нужно было Пугачеву, чтобы выскочить изъ этой западни.
Но эта была не единственная опасность, которая ему грозила въ настоящую минуту. 14-го сентября Пугачевъ съ остатками своей шайки пришелъ на Узень, въ селеніе тамошнихъ старовѣровъ; здѣсь и кончилось его поприще. «Толпы моей чиновные люди, соглася къ тому другихъ, меня арестовали», говорилъ въ послѣдствіи Пугачевъ. Это происходило, по словамъ Пушкина, слѣдующимъ образомъ. Пугачевъ былъ одинъ. «Оружіе его висѣло въ сторонѣ. Услыша вошедшихъ казаковъ, онъ поднялъ голову и спросилъ, чего имъ надобно. Они стали говорить о своемъ отчаянномъ положеніи и, между тѣмъ, тихо подвигаясь, старались загородить его отъ висѣвшаго оружія. Пугачевъ началъ опять ихъ уговаривать идти къ Гурьеву-Городку. Казаки отвѣчали, что они долго ѣздили за нимъ, и что уже ему пора ѣхать за ними. «Что же?» сказалъ Пугачевъ: «вы хотите измѣнить своему государю!» — «Что дѣлать!» отвѣчали казаки и вдругъ на него кинулись. Пугачевъ успѣлъ отъ нихъ отбиться. Они отступили на нѣсколько шаговъ. «Я давно видѣлъ вашу измѣну», сказалъ Пугачевъ, и подозвавъ своего любимца, илецкаго казака Творогова, протянулъ ему свои руки и сказалъ: « вяжи! « Твороговъ хотѣлъ скрутить ему локти назадъ. Пугачевъ не дался. «Развѣ я разбойникъ?» проговорилъ онъ гнѣвно. Казаки посадили его верхомъ и повезли къ Яицкому-Городку».
Но Пугачевъ еще и теперь не считалъ своего дѣла окончательно проиграннымъ. Селеніе, въ которомъ онъ былъ арестованъ «чиновными людьми», и притомъ «немногими», находилось по одну сторону Узени, а толпа его была на другой Пугачевъ кинулся было туда, но Твороговъ и другіе поймали его и пересадили на худую лошадь.15 Ускакать на ней было нельзя. Но и дать себя везти въ Яицкій-Городокъ Пугачеву не хотѣлось; во время одного привала, когда принялись обѣдать, онъ схватилъ саблю и кинулся на сторожившихъ его казаковъ. Его обезоружили, опять посадили на лошадь и повезли къ Яицкому-Городку, давъ знать тамошнему коменданту, Симонову, о своемъ приближеніи. Навстрѣчу имъ выѣхалъ казачій сотникъ и приказалъ набить на плѣнника колодку. Въ такомъ видѣ привезенъ былъ Пугачевъ въ яицкую секретную коммиссію, къ члену ея, капитану Маврину.16 Черезъ нѣсколько дней въ Яицкій-Городокъ прибылъ Суворовъ, и принявъ плѣнника, — подъ конвоемъ, состоявшимъ изъ пѣхоты и двухъ пушекъ, находясь при немъ и самъ безотлучно, — повезъ его въ деревянной клѣткѣ въ Симбирскъ, къ графу Панину.
Казнь была совершена надъ Пугачевымъ и нѣкоторыми изъ его сообщниковъ въ Москвѣ «на Болотѣ», 10-го января 1775 года. Пугачевъ былъ приговоренъ къ четвертованью, равно какъ и Перфильевъ; Чика — къ отсѣченію головы; Шигаевъ и двое другихъ — къ повѣшенію; 8 человѣкъ были приговорены къ наказанію кнутомъ, съ вырываньемъ ноздрей и ссылкѣ въ каторгу, 11 — къ тому же, съ замѣною каторги поселеніемъ, 8 — къ наказанію кнутомъ, безъ дальнѣйшихъ послѣдствій, 4 — къ наказанію плетьми. Въ числѣ главныхъ виновниковъ признаны были три лица, сравнительно съ другими, занимавшія болѣе высокое общественное положеніе; это были: подпоручикъ Швановичъ, писавшій и подписывавшій за Пугачева указы (его лишили чиновъ и дворянства, съ переломленіемъ надъ нимъ шпаги), инвалидный прапорщикъ Юматовъ (за старостію, наказаніе ограничено лишеніемъ чиновъ) и сотникъ Горскій; депутатъ отъ Астраханскаго казачьяго войска въ Коммиссіи объ Уложеніи (лишенъ званія депутата). Нѣкоторыя изъ этихъ казней могутъ показаться въ наше время жестокими; но можно сказать, безъ опасенія ошибиться, что онѣ казались современникамъ слишкомъ слабыми, и онѣ дѣйствительно таковы, если сравнить ихъ съ тѣми которыя производились еще въ сравнительно кроткое царствованіе Елизаветы Петровны. Пугачевъ былъ по своимъ дѣламъ страшный злодѣй: изъ списка его жертвъ помѣщеннаго Пушкинымъ въ Исторіи бунта и далеко не полнаго, оказывается, что имъ было предано смерти не менѣе 1500 человѣкъ, въ числѣ которыхъ были и дряхлые старики, и дѣти, и женщины. Почти одновременно съ Пугачевскимъ бунтомъ происходилъ бунтъ въ Заднѣпровской Украйнѣ, принадлежавшей тогда Польшѣ. За этотъ бунтъ поплатились жизнію, по свидѣтельству самихъ Поляковъ-современниковъ, 400 человѣкъ, преданныхъ смерти разными мучительными способами; съ предводителя мятежниковъ, казака Гонты, въ продолженіе четырнадцати дней была сдираема кожа, а между тѣмъ Гонта былъ только бунтовщикъ, а не самозванецъ. Во всякомъ случаѣ, можно съ увѣренностію сказать, что судъ, разсматривавшій дѣло Пугачева и его сообщниковъ, не имѣлъ въ виду угодить императрицѣ строгостію, а положилъ приговоръ на основаніи существовавшихъ законовъ и согласно настроенію общественнаго мнѣнія. О личномъ настроеніи Екатерины можно судить по слѣдующимъ фактамъ. Въ началѣ 1774 года она писала Бибикову, чтобы не допускать пытокъ при слѣдствій надъ сообщниками Пугачева: «Пожалуй, прикажите секретной коммиссіи осторожно быть въ разборѣ и наказаніи людей; при расправахъ какая нужда сѣчь? Двѣнадцать лѣтъ тайная экспедиція ни одного человѣка при допросахъ не сѣкла ничѣмъ, а всякое дѣло начисто разобрано было и всегда болѣе выходило нежели мы желали знать». Въ такомъ же точно смыслѣ два раза писала она московскому главнокомандующему, князю Волконскому «Ради Бога, удержитесь отъ пристрастныхъ допросовъ, всегда затмѣвающихъ истину!» — «Пожалуй, помогайте всѣмъ внушать умѣренность какъ въ казни преступниковъ, такъ и въ числѣ ихъ», писала она, уже послѣ поимки Пугачева, тому же князю Волконскому.
* * *
Мы прослѣдили обстоятельства, сопровождавшія появленіе Пугачева, наблюдали среду, изъ которой онъ вышелъ, видѣли, наконецъ, характеръ возбужденнаго имъ движенія. Но мы оставили бы важный пробѣлъ, еслибъ не указали еще на на одно условіе, содѣйствовавшее его успѣхамъ. Это условіе заключается въ нѣкоторыхъ законодательныхъ мѣрахъ, послѣдовавшихъ незадолго до его появленія. Въ краткое царствованіе Петра III изданы были два важные указа; одинъ изъ нихъ извѣстенъ подъ названіемъ указа о вольности дворянской, другой, — о монастырскихъ и церковныхъ имѣніяхъ. Первый изъ этихъ указовъ,17 обнародованный черезъ три недѣли по вступленіи на престолъ императора, снималъ съ дворянства характеръ служилаго сословія; дворянамъ предоставлялось вступать или не вступать въ службу, по собственному ихъ произволу. Другой указъ изданный 21-го марта 1762 года, отнималъ у духовенства завѣдываніе имѣніями, приписанными къ церквамъ и монастырямъ, и подчинялъ ихъ управленію коллегіи экономіи, которая обязана была доходами съ этихъ имѣній удовлетворять нужды какъ церквей и монастырей, такъ и церковнослужителей и монаховъ.18 Много было говорено и писано о послѣднемъ изъ этихъ указовъ въ отношеніи положенія, которое онъ создавалъ для духовенства; одна признавала его совершенно раціональнымъ и разумнымъ, другіе находили, что онъ посягалъ на право собственности и оскорблялъ достоинство духовнаго сословія; но значенія, которое онъ имѣлъ въ отношеніи монастырскихъ и церковныхъ крестьянъ едва ли кто-либо до сего времени касался. Между тѣмъ оно было чрезвычайно велико. Эти крестьяне вмѣсто крѣпостныхъ, какими была на самомъ дѣлѣ, становились государственными, то-есть вольными; часть земель, къ которымъ она была приписаны, именно та, которую они обработывали въ пользу церквей и монастырей, признавалась ихъ собственностью, и съ нея положена была на нихъ плата въ казну, по 1 р. съ души. Такимъ образомъ церковные и монастырскіе крестьяне становилась не только вольными, но и собственниками; крѣпостной вопросъ относительно ихъ разрѣшался на основаніяхъ, отчасти сходныхъ съ тѣми, на которыхъ онъ разрѣшился для всего крѣпостнаго сословія въ наши дна. Но сто лѣтъ тому назадъ онъ коснулся лишь одной, а притомъ, незначительной части крестьянскаго сословія: доказательство, что законъ изданный тогдашнимъ правительствомъ былъ недовольно зрѣло имъ обсужденъ, и что онъ былъ результатомъ не общей высоко — либеральной идеи, а навѣяннаго съ Запада недоброжелательства противъ духовенства. Такъ дѣйствительно онъ и былъ понятъ образованными сословіями Россіи. Но въ массѣ крестьянъ онъ былъ понятъ совершенно иначе. Крестьяне помѣщичьи, заводскіе а вообще всѣ тѣ, которые несли на себѣ крѣпостное ярмо въ различныхъ его видахъ, вообразила что указъ 21-го марта есть начало общаго ихъ освобожденія, и такое мнѣніе казалось тѣмъ болѣе вѣроятнымъ, что передъ тѣмъ дворянство было освобождено отъ обязательной службы: если съ помѣщиковъ снималась обязанность нести службу государству, то не естественно ли было предполагать, что и съ крестьянъ, которые, говоря вообще, были жалуемы за службу, будетъ снята обязанность служитъ помѣщикамъ?
Какъ бы то ни было, но увѣренность, что вслѣдъ за монастырскими будутъ освобождены и всѣ прочіе, сдѣлалась общею между крѣпостными крестьянами. Это было однакожь далеко отъ видовъ тогдашняго правительства. Слѣдуя вліянію господствовавшихъ на Западѣ идей, оно желало окружить привилегіями и преимуществами лишь дворянское сословіе и сообщать ему положеніе, сообразное съ западными понятіями. Такъ, отмѣнивъ сыскныя команды, оно возложило на помѣщиковъ поимку воровъ и разбойниковъ, въ ихъ имѣніяхъ, что предоставляло дворянству полицейскую власть въ обширныхъ размѣрахъ. Въ нѣкоторыхъ вотчинахъ возникли безпорядки; для прекращенія ихъ отправлены были команды, которымъ велѣно было подвергнуть главныхъ виновниковъ наказаніямъ «по волѣ помѣщиковъ»; этимъ послѣднимъ такимъ образомъ присвоивалась и власть судебная; а между тѣмъ по поводу все шире и шире распространявшейся мысли о вольности между крестьянами, обнародовано было нѣсколько указовъ, которые заявляли, что правительство вовсе не намѣрено сдѣлать помѣщичьихъ крестьянъ вольными и приглашало ихъ оставить всякія съ этой стороны ожиданія.
Таково было положеніе дѣлъ, когда на престолъ вступила Екатерина; передъ нею было двѣ дороги: или довершить освобожденіе крестьянъ и тѣмъ раздражить дворянство и духовенство, или отмѣнить указъ 21-го марта и пріобрѣсть расположеніе обоихъ этихъ сословій. Въ затруднительномъ положеніи, въ которомъ императрица находилась при началѣ своего царствованія, она рѣшилась на полумѣру: она учредила коммиссію подъ собственнымъ своимъ предсѣдательствомъ, на которую возложено было дальнѣйшее устройство дѣла объ обезпеченіи церквей, монастырей и духовнаго сословія, коллегія же экономіи отмѣнялась и принятыя ею въ управленіе имѣнія возвращались на время завѣдыванію духовенства19. Это распоряженіе успокоило дворянство и духовенство — это послѣднее до новаго, окончательнаго закона о монастырскихъ и церковныхъ имуществахъ, но волненія между крестьянами не уменьшались. При Петрѣ III эти волненія обнаружились въ нынѣшнихъ губерніяхъ Тверской, Московской и Смоленской, — при Екатеринѣ они проникли на Волгу, въ этотъ неспокойный край, съ которымъ мы уже ознакомились. Въ первый же годъ ея царствованія въ Казанской губерніи появился фальшивый указъ, будто монастырскіе, церковные и заводскіе крестьяне освобождаются отъ обязательныхъ работъ на своихъ владѣльцевъ. Копіи съ этого указа расходились въ множествѣ; крестьяне искренно вѣрили въ его подлинность, а тѣ, которые его распространяли, разъѣзжали по деревнямъ и заводамъ и подвергали побоямъ тѣхъ, которые отбывали обязательныя работы. Казанская губернская канцелярія посылала чиновниковъ вразумлять заблуждающихся и приводить къ повиновенію сопротивляющихся; но въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, напримѣръ на заводахъ графа Шувалова, этихъ чиновниковъ вовсе не допустили, не дозволили имъ сыскивать разгласителей ложнаго указа, «и собравшись изъ каждаго жительства съ дубьемъ и со всякимъ дреколіемъ, держали ихъ запертыми въ избѣ подъ карауломъ, и угрожая разными словами, выслали изъ жительства вонъ», объявляя, что то же будетъ и съ воинскою командой, если ее вздумаютъ прислать20.
Таковъ былъ одинъ случай, происшедшій въ первое время царствованія императрицы Екатерины, но ихъ было множество до времени появленія Пугачева. Энергически подавляемыя надежды на освобожденіе отъ крѣпостной зависимости возникали между крестьянами безпрестанно и давали откликъ на малѣйшій призывъ. Вотъ почему Пугачевъ, какъ и всѣ его предшественники, заявлялъ о своемъ намѣреніи помочь черни; вотъ почему смышленый зимовейскій казакъ сулитъ крестьянамъ въ первомъ же своемъ манифестѣ земли, рѣки и моря; вотъ почему въ другомъ приведенномъ нами манифестѣ онъ приказываетъ «злодѣевъ-дворянъ всячески стараться искоренить.» — Неосторожный указъ Петра III и невозможность, въ которой находилась Екатерина, развязать крестьянскій вопросъ21, доставилъ Пугачеву симпатію въ средѣ многочисленнаго крѣпостнаго сословія. Весьма вѣроятно, что предшествуемъ будучи ловко составленными своими манифестами, онъ умѣлъ бы взволновать крестьянъ и въ томъ случаѣ, когда не было бы вышеприведенныхъ законовъ о монастырскихъ и церковныхъ крестъянахъ, но несомнѣнно что эти указы облегчили его успѣхъ. Если крестьяне такъ охотно вѣрили подлинности указовъ; фабрикуемыхъ дъячками и деревенскими грамотеями, если они отказывались признавать за агентовъ верховной власти, неизмѣнно, по ихъ убежденію, — благодѣтельной, всякаго, говорившаго о сохраненіи крѣпостнаго права, то точно также могли они повѣритъ, что человѣкъ, обѣщающій имъ свободу и земли, есть именно подлинный Царь, тотъ самый Царь Петръ Ѳеодоровичъ; указъ котораго намекнулъ имъ о водѣ и землевладѣніи. Этотъ указъ 21-го марта, въ сущности совершенно необдуманный, опрометчивый и вызванный соображеніями, вовсе чуждыми интересамъ русскаго крестьянина, доставивъ однакожь императору Петру III огромную популярность в крестьянскомъ с ословіи; имъ только и можно объяснить то странное явленіе; что этотъ императоръ, иностранецъ по происхожденію, почти не знавшій русскаго языка и вообще человѣкъ не русской натуры, какъ по своимъ достоинствамъ; такъ и по недостаткамъ, находитъ такое широкое мѣсто въ преданіяхъ и легендахъ раскольниковъ.
Этими замѣчаніями мы проводимъ заключительную черту въ изслѣдованіи о происхожденіи и характерѣ Пугачевщины. Имѣемъ ли мы, однакожь, право сказать, что знаемъ историческій эпизодъ, который разсматривали? Конечно, нѣтъ. Въ немъ еще много для насъ темнаго. Чрезвычайно загадочна, напримѣръ, безнаказанность того, котораго само слѣдствіе называетъ «начальнымъ паутомъ». Эта темнота, въ свою очередь, даетъ поводъ къ разнымъ догадкамъ и соображеніямъ, и она будетъ существовать, до тѣхъ поръ пока всѣ обстоятельства дѣла не будутъ вполнѣ раскрыты и разсмотрѣны. Но благоразуміе и справедливость велятъ однакожь сохранять нѣкоторую умѣренность въ этихъ догадкахъ и предположеніяхъ. Разсмотримъ нѣкоторыя изъ тѣхъ, которыя были печатно высказаны. Г. Лебедевъ, въ очень любопытной брошюрѣ: Графы Никита и Петръ Панины, высказываетъ мысль, что если Пугачевъ и не былъ выдвинутъ именно партіей недовольных царедворцевъ, подобно тому какъ Отрепьевъ былъ выдвинутъ партіей недовольныхъ бояръ, то эта партія недовольныхъ желала имъ воспользоваться, для того чтобъ опутать императрицу; — что назначеніе П. Панина было ре-зультатомъ этой интриги, что выдержка курьера везшаго указъ о назначеніи Голицына вмѣсто князя Щербатова и отказъ Румянцева отпустить Суворова изъ арміи имѣли ту же цѣль. Въ отчаяніи, видя себя совершенно опутанною этою интригой, Екатерина, по мнѣнію г. Лебедева, вызвала, наконецъ, Потемкина изъ Дунайской арміи, благодаря преданности и энергіи котораго дѣло и приведено къ желаемому концу.
Во всемъ этомъ много неточностей и бездна преувеличенія. Партіи окружали Екатерину, это несомнѣнно; но гдѣ же страна, въ которой не было бы партій? Онѣ существуютъ въ каждомъ человѣческомъ обществѣ и не могутъ не существовать. Но въ странахъ, имѣющихъ политическую жизнь, борьба этихъ партій производится открыто, имѣетъ характеръ политическій и обращается во благо государству; въ странахъ же, гдѣ такой жизни въ обществѣ нѣтъ, дѣйствуютъ партіи преимущественно придворныя и ведутъ борьбу тайно, взаимно пятная дѣйствія противниковъ названіемъ интриги, работая обманомъ, игрою личныхъ впечатлѣній, искусственно производимыхъ на умъ и сердце государя. Вокругъ источника власти, почестей, значенія, какъ не кипѣть страстямъ, какъ не быть борьбѣ партій! Поэтому нѣтъ повода выставлять тайную борьбу, происходившую вокругъ престола Екатерины, какъ нѣчто характеризующее эпоху. Никита Панинъ былъ одинъ изъ самыхъ старинныхъ приверженцевъ Екатерины, одинъ изъ самыхъ видныхъ сотрудниковъ первой половины ея царствованія, и притомъ одинъ изъ тѣхъ, къ кому она питала наиболѣе довѣрія; это доказываетъ его положеніе во главѣ управленія иностранными сношеніями, — положеніе едва ли не самое щекотливое; но независимо отъ того можно бы выставить и много другихъ доказательствъ высокаго о немъ мнѣнія императрицы: достаточно упомянуть о томъ, что ему было поручено воспитаніе наслѣдника престола и главное руководство слѣдствія надъ Мировичемъ, что наконецъ, изъ числа немногихъ людей, которымъ Екатерина сообщила первыя свои мысли о Наказѣ, былъ Панинъ. Но это первостепенное положеніе Н. Панина при дворѣ пріобрѣтено было имъ, конечно, не безъ борьбы. Съ Орловыми ему рѣдко случалось быть въ чемъ-нибудь согласнымъ, а Орловы до 1772 года были очень сильны. Въ этомъ году фаворъ ихъ, какъ извѣстно, поколебался, но тѣмъ выгоднѣе сдѣлалось положеніе Панина, хотя странно было бы думать, что каждое его слово было закономъ для Екатерины. Раздѣлъ Польши совершался, напримѣръ, не совсѣмъ согласно съ его видами; первое мѣстъ въ этомъ дѣлѣ принадлежитъ графу Чернышеву, также точно какъ и переворотъ 28-го іюня былъ произведенъ не по его предложеніямъ. Тѣмъ не менѣе, повторяю, съ охлажденіемъ императрицы къ Орловымъ, кредитъ Панина усилился и въ 1773 году достигъ своего апогея. Именно по поводу брака великаго князя Павла съ принцессою Дармштатскою, преданный ему фонъ-Визинъ писалъ къ Обрескову въ Букарештъ: «Поистинѣ сказать, претерпѣлъ онъ (Панинъ) всѣ бури житейскаго моря и достигъ до нѣкотораго пристанища тому только дней съ пять. Злоба, коварство и всѣ пружины зависти и мщенія натянуты и устремлены были на его несчастіе, но тщетно. Богу благодареніе! Жребій его рѣшился воздаяніемъ ему справедливости».22 Враги Панина хотѣли воспользоваться вступленіемъ въ бракъ великаго князя и его совершеннолѣтіемъ, чтобы совершенно устранить воспитателя отъ его бывшаго питомца; но императрица, съ своей стороны, воспользовалась этимъ случаемъ, чтобъ осыпать наградами своего министра: онъ получилъ чинъ фельдмаршала, 9000 душъ, 100000 р. на обзаведеніе, 50000 р. на сервизъ, 30000 р. ежегоднаго пенсіона, 14000 на содержаніе, придворный экипажъ, провизію и «погребъ» на годъ, да кромѣ того разрѣшено купить для него въ Петербургѣ домъ, который онъ самъ выберетъ.23 Перечисливъ эти награды, фонъ-Визинъ, въ любопытномъ письмѣ своемъ къ Обрескову, прямо говоритъ, что «графъ Никита Ивановичъ остался при дѣлахъ съ большимъ кредитомъ нежели когда-нибудь».
Итакъ, вотъ каково было положеніе Никиты Панина при дворѣ въ началѣ Пугачевщины. Но положеніе его брата было совершенно иное. Онъ былъ въ немилости съ 1770 года. Г. Лебедевъ говоритъ, что графъ Никита хотѣлъ назначеніемъ брата противъ Пугачева вырвать власть у императрицы и присвоить ее себѣ и своей партіи. Кажется, проще и вѣрнѣе было бы сказать, что если при этомъ канцлеръ имѣлъ въ виду личные разчеты, то онъ желалъ подкрѣпитъ себя и свою партію противъ тѣхъ 6урь житейскаго моря, о которыхъ упоминалъ фонъ-Визин, и что онъ хотѣлъ воспользоваться настоящимъ случаемъ, чтобы, такъ-сказать, поставитъ своего брата на ноги. Во всякомъ случаѣ, г. Лебедеву не слѣдовало бы обходить обстоятельства, что на Петра Панина указывало общественное мнѣніе. Не мѣшаетъ также припомнитъ, что за нѣсколько лѣтъ передъ тѣмъ онъ былъ депутатомъ отъ московскаго дворянства въ коммисии Уложенія. Поэтому, замѣчаніе г. Лебедева о томъ, что назначеніе Петра Панина было навязано императрицѣ, совершенно несправедливо: оно навязано силою обстоятельствъ, вліяніемъ общественнаго мнѣнія, — это можетъ быть, — но не интригою. Мнѣніе свое нашъ авторъ главнѣйше подкрѣпляетъ письмомъ императрицы къ Потемкину, въ которомъ она жалуется на чрезвычайную власть, которую желали бы дать новому главнокомандующему. Вотъ это письмо:
«Увидишь, изъ приложенныхъ при семъ штукъ, что господинъ графъ Панинъ изъ братца своего изволитъ дѣлать властителя, съ безпредѣльною властью, въ лучшей части Имперіи, то-есть въ Московской, Нижегородской, Казанской и Оренбургской губерніяхъ, а sous-entendus есть и прочія. Что если я подпишу, то не токмо князь Волконскій24 будетъ огорченъ и смѣшенъ, но я сама ни малѣйше не сбережена, что предъ всѣмъ свѣтомъ перваго враля и мнѣ персональнаго оскорбителя, побоясь Пугачева, выше всѣхъ смертныхъ въ Имперіи хвалю и возвышаю. Вотъ вамъ книги въ руки, изволь читать и признавай, что гордыя затѣи сихъ людей всѣхъ прочихъ выше. При семъ прилагаю и Бибикова инструкцію для соn-frontere; и тотъ пунктъ не худъ, гдѣ сказано, что всѣхъ людей, гдѣ бъ они ни были, онъ можеть, какъ, гдѣ и когда хочетъ (казнить смертью)».
Авторитетъ, приводимый г. Лебедевымъ, очень силенъ, и если принять письмо, на которое онъ ссылается, безусловно, то дѣйствительно придется допустить какія-то глубокія причины раздраженія императрицы противъ обоихъ Паниныхъ. Можетъ-быть и въ самомъ дѣлѣ ей пришло на память, какъ графъ Никита, вскорѣ по вступленіи ея на престолъ, убѣждалъ ее составить сенатъ изъ несмѣняемыхъ членовъ и образовать изъ него такое учрежденіе, которое, ограничивая, правда, произволъ ея, охраняло бы въ то же время престолъ отъ потрясеній, которыя у насъ слишкомъ часто повторялись, а государя, — отъ ошибокъ, вызывавшихъ эти потрясенія. Очень можетъ быть, что эта мысль уязвила императрицу и, раздражила ее, но едва ли это даетъ намъ право считать дѣйствія Никиты Панина, какъ въ настоящемъ случаѣ, такъ и послѣ 28 іюня, интригой, а его самого заговорщикомъ. Императрица могла находить права, которыя предполагалось дать Петру Панину, чрезмѣрными и ходатайство о томъ его брата нескромнымъ; но мы не видимъ, чтобъ эти условія были ей поставлены какъ sіnе qua non: просить о расширеніи своихъ правъ не значитъ быть заговорщикомъ, да и кто изъ сановниковъ, тѣхъ временъ не желалъ бы сдѣлаться пашею! Изъ приведеннаго г. Лебедевымъ письма можно сдѣлать одно только заключеніе, что императрица не съ охотой и безъ сочувствія принимала услуги Петра Панина. Посмотримъ теперь въ чемъ видны другіе слѣды этой огромной интриги, опутывавшей будто бы Екатерину, — этого глубокаго заговора противъ ея власти. Г. Лебедевъ указываетъ ихъ; это: 1) остановка курьера, везшаго указъ о назначеніи князя Голицына на мѣсто князя Щербатова и 2) несогласіе Румянцова отпустить Суворова изъ Дунайской арміи. Оба эти обстоятельства, однакожь, если на нихъ взглянуть безъ предубѣжденія, вовсе не имѣютъ того значенія, которое имъ приписывается. Прежде всего замѣтимъ, что курьеръ, везшій указъ о назначеніи Голицына, былъ не остановленъ, а пріостановленъ въ Нижнемъ, ибо въ Исторіи Пугачевскаго бунта хотя и употреблено первое изъ этихъ выраженій, но нѣсколько страницъ далѣе упоминается, что 8-го іюля 1774 года Щербатовъ сдалъ командованіе войсками Голицыну. Пріостановленіе курьера въ такое время, когда окрестъ свирѣпствуетъ мятежъ, есть дѣло весьма простое и обыкновенное. И какую особенную важность можно видѣть въ назначеніи князя Голицына, чтобъ интригѣ такъ нужно было устраненіе, или хоть отдаленіе этого назначенія? Голицынъ имѣлъ удачное дѣло съ мятежниками подъ Татищевой и живо ихъ преслѣдовалъ, но тѣмъ его подвиги и ограничились. Подобно другимъ, кромѣ Михельсона, онъ совершенно опустился послѣ смерти Бибикова и, вообще, вовсе не обнаружилъ тѣхъ свойствъ, которыми могли бы очень до-дорожить какъ правительство (которое и дало ему временное назначеніе), такъ и направленная противъ правительства интрига. Другое дѣло Суворовъ. Если предположить, что Румянцевъ принадлежалъ къ этой интригѣ, то понятно, что онъ не хотѣлъ дозволить дѣвствовать противъ нея такому человѣку какъ Суворовъ. Но прежде нежели дѣлать подобное предположеніе насчетъ Румянцова, слѣдовало бы, кажется, съ большимъ вниманіемъ справиться, точно ли оно неизбѣжнымъ образомъ вытекаетъ изъ обстоятельствъ? Сближеніе нѣкоторыхъ чиселъ открываетъ, напротивъ, совершенно иное. Когда именно данъ былъ Румянцеву указъ о присылкѣ Суворова? По собственному свидѣтельству г. Лебедева, 25 марта 1773 (1774?) года, то-есть именно въ то время, когда дѣйствія колоннъ, направленныхъ Бибиковымъ противъ Пугачева, доставили первые серіозные успѣхи, и когда, какъ выше было замѣчено, иностраннымъ миссіямъ нашимъ дано было знать, что безпорядки на Яикѣ близки къ окончанію. Мало того, императрица сама около того же времени писала Румянцеву (отъ 8 апрѣля): «Хотя мать, когда дѣтей своихъ сѣчетъ, тому радоваться не можетъ, но однакоже, дабы вы въ нынѣшнихъ обстоятельствахъ въ состояніи нашлись опровергнуть всѣ вашимъ предстоящимъ военнымъ и мирнымъ дѣламъ вредные объ Оренбургскомъ бунтѣ слухи, того для я за нужное нахожу вамъ сказать, что вчерашній день я отъ г. генерала Бибикова получила извѣстіе, что 26 числа марта князь Голицынъ разбилъ Пугачева у Татищевой, очистилъ Оренбургъ, и что Бибиковъ «надѣется очистить весь сей край отъ дальняго разбоя и по всѣмъ дорогамъ возстановить тишину и покой... Ко времени и кстати, — заключаетъ государыня, — разрушается производимый нѣсколько мѣсяцевъ сряду нѣкоторый родъ новой гордости въ ненавистникахъ славы Имперіи нашей!» Итакъ, вотъ какимъ образомъ смотрѣла сама императрица на положеніе оренбургскихъ дѣлъ, по полученіи извѣстія о побѣдѣ Голицына. Не могъ ли точно также и Румянцовъ вообразить, что за этимъ успѣхомъ послѣдуетъ совершенное умиротвореніе края (да оно, вѣроятно, и послѣдовало бы, еслибы не умеръ Бибиковъ)? Но, скажутъ, Румянцовъ, отказываясь отпустить Суворова (15 апрѣля), не могъ еще имѣть вышеприведеннаго письма Екатерины. Можетъ-быть; но извѣстія объ успѣхахъ Бибикова онъ имѣлъ другимъ путемъ. Румянцевъ именно и говоритъ въ своемъ рапортѣ, приводиномъ самимъ г. Лебедевымъ, что, «по извѣстіямъ публичныхъ Вѣдомостей «, онъ считаетъ мятежниковъ вовсе изчезшими. Съ другой стороны, на Дунаѣ шла рѣчь о томъ, быть или не быть миру съ Турціей. Переговоры о немъ велись, но могли не придти ни къ какому заключенію, подобно тому какъ это было въ предшествующемъ году, и въ этомъ случаѣ присутствіе Суворова могло быть очень нужно въ арміи, между тѣмъ какъ на Яикѣ ему, казалось, нечего было дѣлать. Весьма понятно также, что откомандированіе Суворова для усмиренія внутреннихъ безпорядковъ, какъ и замѣчаетъ Румянцовъ въ рапортѣ, приводимомъ г. Лебедевымъ, «подало бы непріятелямъ подтвержденіе по дѣламъ оренбургскимъ, кои они воображаютъ себѣ быть для насъ крайне опасными», и сдѣлало бы ихъ менѣе податливыми при переговорахъ о замиреніи. Г. Лебедевъ полагаетъ, что Турки не читали газетъ и немного знали о Пугачевѣ; странное предположеніе! Если они сами и не читали газетъ, то при турецкомъ правительствѣ находились акредитованные и неаккредитованные иностранцы, которые ихъ читали и всѣмъ извѣстно, что какъ французскіе дипломаты, такъ и польскіе эмигранты не пропускали ни одного обстоятельства, чтобы поддержать въ Портѣ надежду на благопріятный для нея оборотъ войны. Вотъ, кажется мнѣ, нѣсколько аргументовъ доказывающихъ, что Румянцовъ не измѣнялъ императрицѣ, — аргументовъ столько же сильныхъ какъ и тѣ, которые приводитъ г. Лебедевъ для доказательства противнаго, — не считая крѣпко утвердившагося мнѣнія, что старый фельдмаршалъ былъ безукоризненно честный гражданинъ, хотя и ближе стоялъ къ Панинымъ нежели къ Потемкину.
Вотъ все что можно замѣтить относительно мнѣній, выраженныхъ г. Лебедевымъ, касательно придворной интриги въ связи съ Пугачевщиной. Но есть и другія мнѣнія, не высказанныя еще въ печати, напримѣръ, что близь Екатерины была какая-то таинственная рука, непосредственно помогавшая самозванцу. Въ доказательство приводятъ появленіе въ лагерѣ Пугачева гольштинскаго знамени. Гольштинское знамя — это или очень сильный, или совершенно ничтожный аргументъ. На массу яицкихъ казаковъ, раскольниковъ, Башкиръ и крестьянъ оно не могло произвести никакого впечатлѣнія, но это самое и можетъ подать поводъ думать, что лицо, приславшее его къ Пугачеву, находилось, по своему положенію, весьма далеко отъ понятія народныхъ массъ. Лицо это, по-видимому, воображало, что имя Петра III сильно въ Россіи не въ качествѣ императора всея Россія, а въ качествѣ принца Германской имперіи25... Такъ можно думать глядя на дѣло съ одной стороны; но можно допустить, что знамя попалось совершенно случайно, какъ могло попасться всякое другое знамя. Не принимая на себя разрѣшать это совершенно темное обстоятельство, ограничусь приведеніемъ единственнаго документа, который о немъ упоминаетъ. Этотъ документъ есть письмо императрицы къ московскому главнокомандующему, князю Волконскому:
«Князь Михаилъ Никитичъ, — писала государыня, — при семъ посылаю къ вамъ гольштинское знамя Дельвигова драгунскаго полка, которое было отбито Михельсономъ у Пугачева подъ Царицынымъ и тотчасъ же сюда отправлено. Я послала осмотрѣть книги и вещи, хранящіяся въ Ораніенбаумскомъ арсеналѣ: не оттуда ли оно было выкрадено? Но тамъ все что было находится въ цѣлости. Тамошній генералъ Ферстеръ призналъ, что сіе знамя, какъ я упомянула выше, было зятя его Дельвигова полка. Ферстеръ и Мерлинъ, которые были у разбора гольштинскихъ дѣлъ, утверждаютъ, что, можетъ-быть, оно было отдано въ коммиссаріатъ по приложенной здѣсь запискѣ знаменъ и штандартъ. Препоручаю вамъ потребовать отъ Глѣбова извѣстіе, гдѣ находятся сіи знамена. Въ случаѣ ихъ нѣтъ въ коммиссаріатѣ, то пусть дастъ знать: гдѣ, какъ и когда они вышли изъ-подъ его вѣдомства. Хорошо было бы, еслибы вы открыли источникъ, какимъ образомъ сіе знамя дошло до Пугачева, ибо вывело бы много плутней наружу. Однако, во всемъ семъ поступите какъ можно осторожнѣе, чтобы не причинить въ городѣ невременную тревогу» (15 сентября). Открылъ ли какія-нибудь «плутни» князь Волковскій, не знаемъ; эти «плутни» могли быть сдѣланы какимъ-нибудь высоко-поставленнымъ лицомъ съ прямо политическою цѣлію, равно какъ и всякимъ коммиссаріатскимъ каптенармусомъ, сочувствующимъ Пугачеву и желавшимъ сдѣлать ему посильное приношеніе.
Было еще другое обстоятельство, которое показалось Екатеринѣ загадочнымъ и требующимъ особаго разъясненія: это предложеніе Перфильева выдать Пугачева. Съ предложеніемъ своимъ Перфильевъ прислалъ въ Петербургъ казака Трофимова (въ другомъ мѣстѣ Екатерина называетъ его Трифоновымъ), который казался искренно расположеннымъ предать самозванца въ руки правосудія, и между тѣмъ, отправившись изъ Петербурга съ твердымъ, по-видимому, намѣреніемъ исполнить свое обѣщаніе, не исполнилъ его и сдѣлался однимъ изъ любимцевъ Пугачева. Что заставило его перемѣнить свое намѣреніе? «Все сіе неясно, мудрено и что-нибудь да кроется», писала Екатерина князю Волконскому, полагая, какъ кажется, что въ Петербургѣ или Москвѣ нашлись люди, которые побудили Трофимова перемѣнить свое рѣшеніе. Но дѣйствительно ли это было такъ, не знаемъ, да и не видимъ причинъ полагать, чтобы въ этомъ обстоятельствѣ скорѣе можно было видѣть участіе лицъ высокопоставленныхъ имъ столичныхъ раскольниковъ. Наконецъ, все это могло быть одною комедіей, разыгранною Перфильевымъ, которая можетъ-быть и усилила мѣру назначеннаго ему наказанія.
Вотъ, кажется, главнѣйшія сомнѣнія, которыя желательно было бы разъяснить для вѣрнаго пониманія описываемыхъ дѣлъ. До сего времени еще никто же вовсе не остановила на себѣ вниманія Пушкина; между тѣмъ участіе раскольниковъ несомнѣнно и весьма значительно. Очень можетъ-быть, что въ послѣдствіи будетъ обнаружена и рука, бросавшая изъ-за кулисъ гольштинское знамя, прикрывшая Кожевникова и т. п. Можетъ-быть, со временемъ откроются и какія-нибудь нити, протягивавшіяся изъ раскольничьихъ скитовъ за границу, хотя это и мало вѣроятно, и хотя, какъ сказано въ началѣ статьи, на это нѣтъ доказательствъ.
Но если нѣтъ доказательствъ чтобы Пугачевъ былъ твореніемъ и орудіемъ заграничныхъ враговъ Россіи, то несомнѣнно, что они готовы были имъ воспользоваться. Французскій резидентъ въ Петербургѣ, Дюранъ, распространялся о яицкихъ происшествіяхъ съ нескрываемымъ злорадствомъ. И это очень понятно: французская политика стремилась, какъ извѣстно, запутать наши дѣла въ Польшѣ и болѣе всего содѣйствовала къ возбужденію Турецкой войны; а такъ какъ дѣла въ Польшѣ устроились, между тѣмъ, къ нашей выгодѣ, Турки же терпѣли пораженіе за пораженіемъ, то Пугачевъ являлся весьма кстати для этой политики и становился, хотя и неумышленно, ея союзникомъ. Несомнѣнно, что французская политика и польская эмиграція готовили ему преемника и продолжателя въ лицѣ мнимой княжны Таракановой. Извѣстно, что интригантка, принявшая на себя это имя, является въ свитѣ князя Радзивилла, проживавшаго въ Венеціи, и является именно въ то самое время, когда Пугачевщина распространилась по Волгѣ, въ 1774 году. Изъ свѣдѣній, обнародованныхъ до сего времени объ этой загадочной личности, мы знали, что она была окружена католическимъ духовенствомъ и пробовала войдти въ сношеніе съ Римскимъ дворомъ и съ Портой; въ архивѣ министерства иностранныхъ дѣлъ есть положительныя подтвержденія этому послѣднему обстоятельству.26 Въ первой половинѣ лѣта 1774 года (23 мая), въ Константинополь пріѣзжалъ секретарь Радзивилла, Козаковскій, съ цѣлію, между прочимъ, предрасположить Порту къ прибытію этого вельможи и къ принятію его съ надлежащимъ почетомъ. Почти въ то же время пріѣхалъ туда и одинъ изъ Пулавскихъ, котораго нашъ агентъ называетъ героемъ, слѣдовательно, по всей вѣроятности, Казимиръ. Но происки всѣхъ этихъ политическихъ интригановъ, втянувшихъ Турцію въ войну, дорого ей обошлись; вліяніе французской политики потеряло въ глазахъ Порты свой авторитетъ, и новыя побѣды Русскихъ рѣшительно расположили ее къ миру. Поэтому, Пулавскому дано было небольшое содержаніе съ правомъ проживать въ Демотикѣ (гдѣ нѣкогда жилъ Карлъ XII), а посѣщеніе Радзивилла было отклонено. На такое рѣшеніе знатный Литвинъ никакъ не надѣялся. Часть его свиты съ экипажами уже прибыла въ Константинополь, самъ же онъ, съ человѣками семидесятью приближенныхъ и въ томъ числѣ съ мнимою Таракановой, пріостановился въ Рагузѣ, гдѣ, по-видимому, и засталъ его неожиданный отказъ Порты. Кто была эта мнимая княжна Тараканова, остается необъясненнымъ въ упомянутыхъ выше документахъ. Извѣстно только, что Радзивиллъ пріѣхалъ въ Венецію черезъ Варшаву и Вѣну; изъ другихъ свѣдѣній извѣстно, что самозванка принадлежала къ католическому исповѣданію: не Полька ли она была? Впрочемъ, кто бы она ни была, попытка Радзивилла представить эту таинственную особу въ Константинополь кончилась ничѣмъ; но весьма вѣроятно, что онъ везъ ее туда не безъ политическихъ цѣлей. Самозванецъ на Волгѣ и самозванка на Дунаѣ представляли большія вѣроятности ослабить дѣйствія внѣшней политики Россіи.
Примечания
1. Онъ прибылъ въ Петербургъ въ январѣ 1774 г. См. брошюру г. Лебедева: Графы Никита, и Петръ Панины. Тамъ же и нѣкоторые извѣстія о прежней его службѣ.
2. Ист. Пуг. бунт.
3. Къ брошюрѣ г. Лебедева приложено письмо графа Чернышева къ государынѣ, въ которомъ онъ предлагаетъ пригласить на этотъ совѣтъ графа Н. Панина, графа Гр. Орлова, графа Мордвинова, князя Вяземскаго, вице-канцлера кн. Голицына и одного члена отъ военнаго департамента.
4. Словарь достоп. людей, Бантышъ-Каменскаго.
5. Записки Державина.
6. Гр. Н. и П. Панины г. Лебедева.
7. Одинъ изъ нихъ помѣщенъ выше, на стр. 6-й.
8. См. Прилож. IV.
9. Казань была освобождена Михельсономъ 13-го iюля, а 18-го августа Пугачевъ былъ подъ Камышинымъ.
10. Прилож. IV. «Показаніе казака Черникова». Довольно сходно съ нимъ и показаніе Мелехова и Малихова, въ томъ же Приложеніи.
11. См. Прилож. IV. «Донесеніе атамана Сулина», отъ 28-го августа.
12. Пугачевъ показывалъ, передъ слѣдственною коммиссіей, что онъ имѣлъ 6 донскихъ полковъ; но о числѣ бывшихъ при немъ Донцовъ желательно бы имѣть болѣе точныя свѣдѣнія. Этому показанію сильно противорѣчитъ донесеніе атамана Сулина, хвалившагося вѣрностію долгу Донскаго войска.
13. Допросы Пугачеву.
14. Нельзя не замѣтить здѣсь, что графъ Панинъ не обнаружилъ въ этомъ случаѣ той быстроты, которой требовали обстоятельства. Указъ о его назначеніи состоялся, какъ сказано, 19 іюля, а между тѣмъ, по свидѣтельству г. Лебедева, онъ прибылъ въ Керенскъ (Пензенской губерніи) не ранѣе 14 августа, когда уже самозванецъ приближался къ Камышину. Г. Лебедевъ говоритъ, что Суворовъ, вызванный, по распоряженію Потемкина, изъ Дунайской арміи, прибылъ въ Москву въ концѣ іюля; а изъ донесенія атамана Перфильева атаману Сулину (Прилож. IV) видимъ, что онъ пріѣхалъ въ Царицынъ только 1 сентября.
15. Допросы Пугачеву.
16. Допросы Пугачеву и Ист. Пугач. бунта.
17. П. С. З. № 11. 444.
18. П. С. З. № 11. 481.
19. П. С. З. № 11, 6, 4 и 3.
20. П. С. З. № 11. 710.
21. Что она желала его развязать, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія. Это доказываютъ Записка о первыхъ годахъ ея царствованія въ «Русскомъ Архивѣ» нынѣшняго года, дѣйствія Вольно-Экономическаго Общества во время президентства кн. Г.Г. Орлова (см. Чтенія) и мн. др. документы.
22. Архивъ министер. иностр. коллегіи, дѣла Турецкія.
23. Эти награды не совершенно точно согласны съ тѣми, списокъ которыхъ приводитъ г. Лебедевъ въ своей брошюрѣ.
24. Начальникъ въ Москвѣ.
25. И въ этомъ отношеніи предполагаемое лицо весьма ошибалось. Если Петръ III имѣлъ какую-нибудь популярность въ Россіи, то всего скорѣе между массами крестьянскаго населенія, благодаря указу о монастырскихъ имѣніяхъ, который дѣйствительно сдѣлалъ его популярнымъ между крестьянами.
26. Дѣла цесарскія 1774 года.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |