Не принимая не только непосредственного, но и никакого участия в действиях отрядов, преследовавших самозванца, граф П.И. Панин гордился, однако же, тем, что Пугачев пойман во время его командования. Не зная еще, как, где и кем пойман самозванец, главнокомандующий в порыве радости уже благодарил начальников отрядов и приписал Суворову такие заслуги, которых тот и не выказывал.
«Истощается напоследок, — писал ему граф Панин1, — долготерпение Божие на злохищного кровопивца, вечного в роды родов ужаса, омерзения достойного. Уже напоследок [он] в оковах на переселение свое через лютую кару в уготованное ему на дне адском место, яко врагу Творца и всей Его твари.
Принимая оное очевидным знаком Всевышнего о благосостоянии России промысла, осязаемым свидетельством святого Его о своей помазаннице и управляемых ей народов попечения, с пролитием слез поздравляю с тем ваше превосходительство, яко единого из главнейших поспешника к истреблению сего проклятого, гибельного сына, неутомимыми и предприимчивыми подвигами о которых не замолкнет имени вашего слава в вечности и приимут они праведные [награды] у престола великой нашей монархини, а я собственно во всю мою жизнь не престану никогда провозглашать их важность, превосходящую почти всякое возмездие...
По толиких трудах должно уже помышлять нам и об успокоении преславно трудившихся храбрых наших войск, почему и предлагаю вашему превосходительству о расположении оных по становищам на такую позицию, чтобы сподручно нам было их употреблять против не совсем еще укрощенных башкирцев и киргиз-кайсаков. А притом и то вам рекомендую, чтоб деташемент графа Михельсона, претерпевающий нужду в амуниции, которая поспешает уже в ваш край на судах вниз по Волге, как наискорее чтобы возмог оную получить.
Упомянуть теперь должно об увенчанном толикими поражениями злодея полковнике Михельсоне. С горестью я слышал, что он, через столь долгое время, не разбирая никаких воздушных перемен, гонявшись за ним беспрерывно, повредил свое зрение — [здоровье?] человека прочимого всемилостивейшей нашей государыней для славы и пользы ее империи есть неоцененно, то и советую я ему прибегнуть к целителям. А как находится при мне искусный доктор, то чтоб отправился он ко мне в Симбирск, где ожидают его мои дружеские объятия, облобызать его там, с чувством сердечным. То же самое чувствование предоставляю той сладкой минуте, в которую увижусь я и с вашим превосходительством, и для того имеете вы, по приведении всего под ордером вашим состоящего воинства в спокойное установление, отправиться ко мне в Симбирск же».
На другой же день граф П.И. Панин писал Самуилу, епископу Крутицкому2:
«С неизреченной нетерпеливостью тороплюсь обрадовать ваше преосвященство с происшествием знаменитым, важным, спасительным для всей вверенной вам паствы православных чад Христовой церкви. Злодей Пугачев благопоспешением Всевышнего, призревшего напоследок на теплые ваши и неумолчные молитвы перед престолом Искупителя нашего, уже в оковах в Яицком городке, под надзиранием генерал-поручика Суворова, и не замедлится ко мне быть представлен.
Примите, преосвященнейший владыко, ревностнейшее мое с тем поздравление. Разделите со мной всеобщую отечества нашего радость и ниспав пред самым тем же божественным престолом, источником всякие благости и щедрот, пролейте пред ним благодарственные слезы. Я мысленно с вами повергался пред оным же, препоручаю себя и все подвластное мне воинство ходатайству вашему пред Творцом всей твари».
Отправив эти письма, граф Панин торопился выехать из Пензы в Симбирск. 25 сентября, будучи в дороге, он разослал известное «Извещание»3, в котором объявлял о поимке самозванца и требовал, чтобы население содействовало войскам в усмирении восстания и поимке его сообщников. «Кто поползнется, — писал главнокомандующий, — разглашением о сем искорененном уже самозванце и бунтовщике инако верить, нежели здесь самая истина о нем объявляется, или кто даст укрывательство сообщникам оного самозванца, или же ведая, что некоторые, может быть, малые остатки из рассыпавшихся пристают и о том не объявит, тот каждый будет принят в равном противу государства злодеянии, как сам бунтовщик, и будет оружием ее императорского величества без всякой пощады до самого его истребления или до поимки к заслуженной казни, по строгости всех государственных законов, гоним и преследован».
Между тем Суворов поручил генерал-майору Мансурову устроить переправу через Волгу у Сызрани «множественным числом судов исправных» и под собственным своим наблюдением повез Пугачева степью и вечером 1 октября доставил его в Симбирск вместе с женой его Софьей и несовершеннолетним сыном Трофимом4. По словам биографа Суворова и его приближенного Антинга, Пугачев был посажен в особую клетку5, поставленную на четырехколесную телегу, и под конвоем двух рот пехоты, 200 казаков и двух орудий вывезен из Яицкого городка. Суворов следовал с самозванцем неотлучно, и по ночам путь освещали факелами. Пугачев не хотел сидеть покойно в клетке, и потому пришлось его поместить в обыкновенную телегу скованным, и в таком виде он был привезен в Симбирск.
На другой день в полдень приехал туда же и граф П.И. Панин. Огромная толпа народа встретила главнокомандующего, и он приказал вывести напоказ скованного по рукам и ногам самозванца. «Пугачев, — писал в тот же день граф Панин князю М.Н. Волконскому6, — на площади скованный, перед всем народом велегласно признавался и каялся в своем злодеянии и отведал тут, от моей распалившейся крови на его произведенные злодеяния, несколько моих пощечин, от которых из своего гордого вида тотчас низвергся в порабощение»7. Став на колени, самозванец громко объявил собравшимся, что он беглый с Дона казак Емельян Пугачев, виноват перед Богом и государыней. Введенный затем в квартиру главнокомандующего, он вторично подтвердил свое происхождение и затем был передан под наблюдение и охрану капитану Галахову, «с подтверждением, — доносил граф Панин8, — что в упущении и повреждении его имеет он животом своим перед престолом вашего императорского величества ответствовать».
Скованный по рукам и ногам, Пугачев был прикован еще к стене, при посредстве железного обруча, положенного вокруг поясницы. Ключ от цепного замка хранился у капитана Галахова. Без позволения никто не допускался к самозванцу, и для постоянного за ним наблюдения находились безвыходно в его комнате: один обер-офицер, один унтер-офицер и часовой без ружья и с необнаженной шпагой, чтобы Пугачев как-нибудь не выхватил ружья и не умертвил себя. На содержание самозванца отпускалось по 15 коп. в день и приказано кормить его пищей «подлым человеком употребляемой» и снабдить такой же одеждой.
В Симбирске встретились граф П.И. Панин, П.С. Потемкин, А.В. Суворов и полковник Михельсон. Все они, прямо или косвенно, приписывали себе поимку Пугачева, но история должна сказать, что если приписывать кому-нибудь честь этого, то, конечно, Михельсону, а не кому другому. Тем не менее главнокомандующий, обратясь к Суворову, выразил ему благодарность «священным именем вашего императорского величества и всей империи, якобы Суворов поймал злодея Пугачева». Суворов при многочисленной публике чуть-чуть не с земными поклонами благодарил графа и не устыдился шесть раз поцеловать руки и полы главнокомандующего9.
Холодность обращения графа Панина с П. Потемкиным оскорбила последнего, и он с улыбкой и презрением смотрел на поступки Суворова. «Я не осмелюсь, — писал П. Потемкин императрице, — всеконечно никогда произнесть того, что много участвовал в поимке злодея, но как истине не заграждает уста премудрое правление ваше, то осмелюсь сказать, что имел более участия, нежели г. Суворов».
Жалуясь, что граф Панин не доставляет ему никаких допросов и вообще не желает иметь с ним сношений, Павел Потемкин просил уволить его от звания председателя секретных комиссий. Императрица лучше всех видела, кто истинный победитель самозванца и усмиритель восстания, и потому оставила это прошение без внимания, тем более что назначила его в состав следственной комиссии, учрежденной в Москве под председательством князя М.Н. Волконского. Она написала только Г.А. Потемкину: «Павел прав, Суворов тут участия не имел... и приехал по окончании драк и поимки злодея»10. Несмотря, однако же, на холодность отношений, главнокомандующий в день своего приезда поручил П.С. Потемкину приступить к допросам, а избранному художнику — к снятью портрета с самозванца11.
«Теперь, — писал главнокомандующий Г.А. Потемкину12, — пишут с него портрет, коим с другим отсель курьером предупрежу вашему высокопревосходительству оригинал. Не может ли иметь любопытства и наша великая государыня увидеть сего адского изверга скорей, хотя на портрете, нежели обстоятельства потребного препровождения оригинала дозволить могут им поспешить»13.
Отправление самозванца в Москву, как того желала императрица, замедлялось приготовлениями на станциях по сту подвод и принятием мер к охранению пути. «К провозу его требуется теперь обезопасить московскую дорогу, — писал граф П.И. Панин князю М.Н. Волконскому14, — по которому я и положил отсель до Мурома все ночлежные для него селения, не далее 60 верст одно от другого, занять каждое одной ротой из моих войск», а от Мурома до Москвы главнокомандующий просил сделать то же князя Волконского.
Пока делались все эти распоряжения, в Симбирск стекались со всех сторон лица, желавшие посмотреть на Пугачева, и граф Панин любил похвастаться перед ними тем, что самозванец в его руках. Приехал, например, в город лейб-гвардии поручик Державин, и главнокомандующий с гордым самодовольствием спросил его: видел ли он Пугачева?
— Видел, — отвечал поэт, — на коне под Петровском15.
— Прикажи привесть Емельку, — сказал граф, обращаясь к полковнику Михельсону.
Через несколько минут был представлен самозванец в тяжких оковах, в засаленном, поношенном, скверном широком тулупе. Войдя в комнату, Пугачев стал на колени.
— Здоров ли, Емелька? — спросил Панин.
— Ночей не сплю, все плачу, батюшка, ваше графское сиятельство.
— Надейся на милосердие государыни16.
Так показывали узника и другим приезжим. Иногда граф П.И. Панин разыгрывал комедию перед собиравшимися к нему посетителями, и П.С. Рунич сохранил нам один из таких эпизодов. На другой день после полученных пощечин Пугачев приведен был в приемную графа, в которой собралось более двухсот человек военных, гражданских и разного звания людей.
— Как мог ты, изверг, — спрашивал Панин, — вздумать быть царем России?
— Виноват, — отвечал самозванец, кланяясь до земли, перед Богом, государыней и министрами.
«Последнее слово злодея, — замечает Рунич17, — так разгорячило сего правдивого россиянина, что, подняв правую руку, едва не ударил злодея; но, в одно мгновение отступя от него и подняв обе руки вверх, в трепетании своего сердца, с пролитием горьких слез воскликнул: «Господи! я осквернил было мои руки». В ужасном рыдании и встревожении духа своего, не опуская рук, паки воскликнул: «Боже милосердый! во гневе твоем праведно наказал Ты нас сим злодеем», и в ужасном рыдании ручьями лились старческие слезы. Все присутствовавшие как окаменелые безмолвствовали».
В Симбирске Пугачев оставался весьма долго, и во все это время город привлекал на себя внимание всей России.
Показывание Пугачева народу признавалось в то время необходимым для убеждения населения, что он пойман. Генерал-майор П.С. Потемкин просил императрицу, чтобы при доставлении самозванца из Симбирска в Москву он провезен был через Казань. «Весьма нужно сего злодея, — доносил он18, — показать народу в Казани, где столь много людей его знают, и обличить перед народом его злодейство, ибо весь оный край, где пущее производил о себе Емелька обворожение, сомневается о его поимке».
Путь из Симбирска в Москву через Казань был кружен, требовал много войск, и императрица, желая скорее «заглушить» все, что связывалось с именем Пугачева, не изъявила на то своего согласия и приказала отправить из Казани в Москву всех его сообщников. Отправление это производилось периодически по два и по три человека за раз, причем П.С. Потемкин употребил все, чтобы произвести это с некоторым парадом и церемонией.
6 ноября все преступники были выведены на площадь, в том числе и Устинья, вторая жена самозванца. Многочисленному собранию народа показывали портрет Пугачева, снятый в Симбирске, и затем от имени секретной комиссии было прочитано следующее объявление:
«Указ ее императорского величества самодержицы всероссийской из учрежденной в Казани по всевысочайшему ее императорского величества именному указу секретной комиссии.
Объявляется всенародно.
Известно уже каждому, что бывший злодей и бунтовщик, донской беглый казак Емельян Пугачев, продолжая злодейства, грабежи и убийства, чрез целый год, наконец, при речках Узенях пойман и под жестокой стражей, в тяжелых оковах провезен по всевысочайшему ее императорского величества указу из Симбирска в Москву. Нет нужды здесь объявлять народу подробно о всех злодействах сего изверга рода человеческого. Ведомо всем, что сей бунтовщик, забыв страх Божий и данную пред Творцом вселенной клятву в верности ее императорскому величеству, не только нарушил оную и сделался предателем, но и дерзнул принять на себя высокое звание в Бозе почившего императора Петра III, а под сим званием, пособием подобных себе злодеев, обольщал легкомысленные сердца и, набирая толпы, восставал противу престола всероссийского, вверенного от Промысла Божия помазаннице Его, великой нашей самодержице, шел на разорение отечества и верных рабов ее величества и обращал злобу и варварство на погибель самих тех, кои от простоты и невежества к нему прилеплялись. Следы варвара сего повсюду покрыты кровию, бесчеловечной рукой его пролитой. Поля жителей опустошены, и злодеяния его, без сомнения, впечатлены в сердцах каждого сына отечества. Но Всевышний Творец, увенчав все высокие намерения и премудрые дела великой нашей государыни, поборствовал во всех ее величества предприятиях и, окончив к бессмертной славе России внешнюю войну, укротил и внутреннюю извержением сего врага Богу, церкви и отечеству. Настала повсюду вожделенная тишина, и неусыпным попечением самодержицы нашей возобновится благоденствие российского народа. Бог, внимая стенаниям и слезам сирот, вопиющих об отмщении самозванцу Пугачеву, не попустил далее простирать варварство его.
Взирайте, верные рабы великой нашей государыни и сыны отечества, коль много Бог милует Россию и венчает все дела помазанницы своей, нашей великой государыни. Но те, которых сердца ядом злодейства повреждались и которые делом или мыслию поползновенны были к присоединению с самозванцем и бунтовщиком, казнитесь угрызением сердец своих и посрамляйтеся. Здесь видите вы изображения варварского лица самозванца и злодея Емельяна Пугачева. Сие изображения самого того злодея, которому злые сердца преклонялись и обольщали простодушных; того, который дерзал называться именем покойного государя Петра III и с которым некоторые, соединяясь, вооружились противу законной государыни своей, истинной матери отечества.
Секретная комиссия по силе и власти, вверенной от ее императорского величества, определила: сию мерзкую харю во изобличение злых, под виселицей сжечь на площади и объявить, что сам злодей примет казнь мучительную в царствующем граде Москве, где уже он содержится.
Здесь видите вы самих тех, кои были первыми наперсниками злодея и самозванца Пугачева, пали с повинной к престолу ее величества, законной государыне своей; здесь, к вящему посрамлению предававшихся самозванцу, видите жену самозванца и злодея Устинью, которой чинить присягу не отвращались сердца, и уста произносили имя сей жены гнусного злодея в звании высокого титла императрицы. Взирайте и ужасайтесь соделанного беззакония таковых людей! Вот самая та, которую нарицали злодеи именем государыни своей, дочь яицкого казака, жена того самого злодея, который, похитив имя покойного государя Петра III, обольщал несмысленных людей! Да будет зрелище сие и в торжество верных подданных ее величества великой нашей самодержицы и в укоризну тех, кои поползнулись к предательству. Из числа сих предателей осуждены некоторые к казни, и вины их приложены в особых объявлениях, а ужас кары сей будет в страх другим. Жена же злодея Устинья и первая его [жена], донского войска казачья дочь именем Софья, будут свидетельницами кары злодея в Москве».
По окончании чтения портрет Пугачева был сожжен под виселицей на эшафоте, причем Устинья громогласно объявила, что она вторая жена самозванца и что сожигаемая «харя есть точное изображение изверга и самозванца ее мужа». После того Творогов и Федульев каялись при народе в содеянных ими беззакониях и объявили, что они самые те, которые, почувствовав свое преступление, раскаялись, явились с повинной и привели с собой самозванца, причинившего много бед людям. «Ужасное зрелище сие, — доносил П.С. Потемкин19, — привело народ в изумление, а потом слова: Боже мой, какое наше беззаконие, произносились в устах несколько минут».
Примечания
1. Письмо графа П.И. Панина генералу Суворову от 22 сентября // Рукописная книга из собрания графа Уварова, № 559.
2. От 23 сентября 1774 г. // Рукописная книга из собрания графа Уварова, № 559.
3. Полный текст этого «Извещания» находится в Гос. архиве (VI, д. № 490) и напечатан Мордовцевым (Отечественные записки, 1868, № 10, с. 354) и Д. Анучиным (Русский вестник, 1869, с. 400).
4. Всеподданнейший рапорт П. Потемкина от 1 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 489.
5. «On l'enferma dans une cage, — пишет Антинг, — sur une voiture à quatre roues fait exprès pour lui, enfin qu'il n'échappât point». Рычков говорит, что для Пугачева была «сделана, наподобие клетки, особливая, на двух колесах, телега». Пушкин повторяет слова Рычкова, а Д. Анучин (Русский вестник, 1868, № 11, с. 28) отрицает это и говорит, что клетку создало изустное народное предание. Нам кажется, что наиболее достоверные сведения должны принадлежать очевидцу — Антингу, тем более что об устройстве такой клетки писал П.С. Потемкин капитан-поручику Маврину.
6. В письме от 2 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 527; См. также; Москвитянин, 1841, кн. II, с. 482.
7. Рассказ А.С. Пушкина о встрече графа Панина с Пугачевым нам кажется плодом позднейшей фантазии. Слова, приписанные Пугачеву, несообразны ни с характером, ни со складом ума бывшего самозванца, никогда не отличавшегося остротою и находчивостью. Свидетели-современники, присутствовавшие при этом свидании, не упоминают ни слова о таких ответах. Рычков говорит (Соч. Пушкина, изд. 1881 г., приложение, с. 433): «Может быть, по привычке своей или по злой натуре ответствовал на вопросы его сиятельства очень смело и дерзновенно». Рунич также не упоминает об этом ни слова, и нам кажется, что пощечинами граф Панин хотел показать только народу, что Пугачев не государь, а самозванец. Если бы подобный разговор происходил, то граф Панин не преминул бы упомянуть о нем в своем донесении императрице.
8. Императрице от 3 октября 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 155.
9. Всеподданнейшее письмо П. Потемкина 2 октября 1774 г.; см. также «Записки Рунича» (Русская старина, 1870, т. II, с. 351 и 410).
10. Г. Лебедев («Графы Панины» и проч., с. 99) и Анучин (Участие Суворова в усмирении Пугачевского бунта // Русский вестник, 1868, № 12, с. 28) под именем Павла ошибочно считают великого князя Павла Петровича.
11. К сожалению, нам неизвестна фамилия художника, случившегося в то время в Симбирске.
12. В письме от 2 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490.
13. Ср. заметку о портретах Пугачева // Русская старина, 1870, т. II, с. 417.
14. В письме от 2 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 527.
15. Державин солгал; он никогда не видел Пугачева, потому что близко к Петровску не подъезжал.
16. «Записки Державина», изд. Я.К. Грота, т. VI, с. 514.
17. Русская старина, 1870, т. II. с. 349. К запискам Рунича надо относиться очень осторожно. Автор писал их на память, вероятно, много лет спустя и потому перепутал события и приписал Пугачеву такие показания, которых мы в допросах не встречаем. По словам Рунича, отправленный в Москву самозванец 15 ноября ночевал в селе Ивановском, за 10 верст от Первопрестольной столицы, тогда как в действительности 4 ноября Пугачев уже давал показания Шешковскому на монетном дворе в Москве.
18. От 6 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 512.
19. Императрице от 10 ноября 1774 г, // Гос. архив, VI, д. № 512.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |