Глава 27. Умиротворение края. — Усмирение волнений в Башкирии. — Меры правительства к предотвращению голода в разоренных губерниях. — Уничтожение Зимовейской станицы войска Донского. — Публичный благодарственный лист Г.А. Потемкина яицким казакам. — Переименование реки Яика в Урал и Яицкого войска в уральское

С поимкой Пугачева мятеж сразу настолько утих, что большинство считало спокойствие в крае восстановленным окончательно.

«Бунты внутри государства вашего, — доносил граф П.И. Панин императрице¹, — все без изъятия низложены, тишина, безопасность и повиновение прежние восстановлены. Осталась только одна и презрения, а не внимания достойная маленькая война на киргиз-кайсаков и в некоторых разве небольших селениях башкирское неспокойствие».

Для уничтожения последнего, как только было получено известие о поимке Пугачева, генерал-майор П.С. Потемкин отправил воззвание башкирцам и грозил им, что если они до 1 октября не усмирятся, то для истребления их будут присланы арнауты и запорожцы². Опасаясь новых разорений, башкирцы выбрали 12 старшин и прислали их с покорностью. Одного из наиболее важных депутатов П.С. Потемкин отправил в Петербург к Г.А. Потемкину, как командиру всех легких войск, и надеялся, «что и все башкирцы сему примеру последуют».

Надежды эти, однако же, оправдались лишь отчасти. Салават и отец его Юлай не покорялись и продолжали грабить и волновать население. Тогда П.С. Потемкин отправил к ним увещание следующего содержания.

«С крайним прискорбием, — писал он³, — извещаюсь я, что ты до сего времени в злобу и ослепление погружаешься, будучи уловлен прельщением известного всем злодея, изменника и самозванца Пугачева, который ныне со всеми главными его сообщниками пойман и содержится в тяжких оковах и примет скоро мучительную за все злодейства казнь.

Через рассеянные манифесты известно тебе, колико ее императорское величество всемилостивейшая государыня о заблуждении тебе подобных сожалеет и с каким милосердием приемлет возвращение таковых к должности своей и повиновению Богом постановленной ее власти. Ты видел уже тому довольные опыты, но скоро затворен будет путь к ее милосердию, скоро праведный ее гнев обратится в полной силе на изменников, и не будет тогда пощады и прощения. И для того истинным сожалением побуждаюсь я сделать тебе в последний раз сие увещание: покайся, познай вину свою и приди с повиновением. Я, будучи уполномочен всемилостивейшей ее величества поверенностью, уверяю тебя, что получишь тотчас прощение. Но если укоснешь еще за сим увещанием, то никакой уже пощады не ожидай».

Не слушая увещаний, Салават продолжал разбойничать, и для усмирения башкирцев главнокомандующий граф Панин принужден был послать туда генерал-поручика Суворова. В ноябре 1774 года Салават вместе с отцом своим Юлаем были пойманы, и с передачей их в руки правительства волнения в Башкирии почти прекратились и население мало-помалу стало успокаиваться⁴.

Что касается до жителей русских губерний, то уже в конце сентября можно было считать спокойствие восстановленным.

«Всемилостивейшая государыня! — писал П.С. Потемкин⁵. — Ныне совершенно осмеливаюсь принести подданническое и усердное мое поздравление о спокойствии внутреннем. Нигде никаких шаек более не слышно, а хотя бы они и показались где, то уже ни малейшего уважения не стоят. Настало то вожделенное нам время, в которое премудрость вашего величества, блаженство России и счастье подданных великой Екатерины взойдет на горнюю степень».

Разосланные по разным направлениям небольшие отряды без труда захватывали в плен бывших мятежников и доставляли их в города; многие из них являлись добровольно, так как были в самом печальном положении, без одежды, в одних плохих рубахах. Наступившая осень и холодное время заставляли торопиться рассылкой их в места жительства, и вот по разным направлениям потянулись партии бывших пугачевцев на канатах, конвоируемые несколькими казаками или гарнизонными солдатами. Ни сопротивление, ни покушение к побегу они не оказывали и искренно желали поскорее добраться до семейного очага. «Вся чернь, — доносил граф П.И. Панин 29 октября, — ныне действительно в таком подобострастном подданническом законной власти повиновении, какого она и прежде не имела». Это не были преступники по убеждению, а стадо заблудшихся овец, как и смотрела на них императрица Екатерина II.

«Преступления сих людей, — писала она князю Вяземскому⁶, — произошли больше по легковерию и невежеству, ибо безрассудная их стремительность других важных предметов не имела, как только одни мечтательные выгоды, коими они были обольщены. И потому я весьма удалена, чтобы делать кровопролитие. Но думаю решение о них сделать после окончания Пугачева дела, дабы их покрыть милостивым указом».

Совсем иначе смотрела Екатерина на духовенство, прямо или косвенно принимавшее участие в восстании. В нем она уже видела не стадо, а пастырей, долженствовавших идти по пути долга и совести. Императрица передала на рассмотрение и решение Синода, «на основании церковных правил», поступки церковнослужителей, «которые в злодейском Пугачева возмущении сообщниками сделались».

Святейший Синод, с одной стороны принимая во внимание всю тяжесть преступления таких лиц, а с другой — «изыскивая приличные к тому духовные правила, нашел, что в самой первенствующей церкви Христовой все священнослужители, которые от страха гонения от веры отступили, хотя и приниманы были, по учинении в том покаяния, паки в общество правоверных, но от священнослужения навсегда отлучались и оставались яко простолюдины». Поэтому в заседании Синода 26 сентября 1774 г. было постановлено⁷: 1) всех тех церковнослужителей, которые добровольно выезжали навстречу и передались на сторону мятежников, лишить сана и предать гражданскому суду; 2) тех, которые ради страха смерти молились за Пугачева, как за императора Петра III, лишить сана, подвергнуть церковному покаянию⁸ и затем отправить к светскому начальству «для распределения, куда они годными окажутся» и, наконец, 3) тех, которые хотя и старались укрыться от мятежников, но, будучи ими пойманы, против воли провозглашали на ектениях имя покойного императора Петра III, лишить священства, распределить дьячками и пономарями.

Таких лиц, подходящих под преступления всех трех категорий, оказалось очень много, и в одной Казани, по словам Платона Любарского, в два дня расстригли более 10 человек. «Попов здесь как овец стригут, — писал он Н.Н. Бантыш-Каменскому⁹, — почему у нас шерсть недорога; вчера и сегодня более 10 расстригли, да их же высекли батожьем. Велено не старше сорокалетних писать в солдаты, а прочих в монастыри в работу».

Продолжительное волнение произвело полное экономическое расстройство края, грозило многими бедствиями, и прежде всего голодом. Поля самых плодородных губерний оставались необработанными, и уже в августе, в самый разгар сбора хлеба, была неслыханная дороговизна и привоза его в города почти не было. Предвидя недостаток в хлебе, покойный казанский губернатор фон Брандт еще в июле доносил о том Сенату, который возложил заботу о продовольствии населения на попечение провиантской канцелярии. Средства последней были совершенно ничтожны, и главнокомандующий опасался, что могут произойти новые беспорядки от всеобщей нищеты.

«Ничто столько меня не волнует, — писал граф П.И. Панин¹⁰, — как предвозвещение почти неизбежного голода, если к отвращению того всюду и всеми пособиями каждый не будет напрягать по должностям общей государственной связи всего всеподданнического усердия к вашему императорскому величеству и к безвредности от Бога врученного вам государства».

Он просил содействия Сената и присовокуплял, что, сколько бы он один ни принимал мер к отвращению голода, он не в силах этого сделать. Императрица разрешила графу Панину для необходимых расходов по покупке хлеба брать наличные деньги из доходов Казанской, Нижегородской, Воронежской, Белогородской, Слободско-Украинской и Тобольской губерний¹¹. «Прошу вас, — писала Екатерина¹², — особливое иметь око и попечение о нужду терпящих во вверенных вам местах, и если нужду и надобность в том находите, то употребите на унимание стона и плача разоренных и нужду терпящих, в провинциях и уездах, гневом Божиим посещенных, хотя от двух до трехсот тысяч рублей, в чем я вас через сие и уполномочиваю». Всем губернаторам разоренного края приказано соединенными силами стараться отвратить голод, а графу П.И. Панину сообщено, «чтобы по входе большего числа войск в Империю» он обратил внимание на очищение дорог от воровских шаек, которые мешают жителям привозить свои продукты в города и на рынки¹³.

Для облегчения продовольствия населения императрица приказала полкам первой армии остаться на зиму в Польше и белорусских губерниях.

С своей стороны главнокомандующий, как только получил достоверные известия о доставлении Пугачева в Яицкий городок, отправил приказание князю Багратиону, чтобы он с своим отрядом и те восемь рот, которые шли из Смоленска, возвратились в места прежнего их расположения¹⁴.

Все эти меры лишь в слабой степени улучшали положение разоренного населения. Сельские жители сами не имели хлеба, и везти им в города было нечего. «Во всех тех местах, Воронежской, Нижегородской и Казанской губерний, — доносил граф П.И. Панин еще 3 октября¹⁵, — где я проезжал, [был] самовидец, что уже с сентября месяца обыватели иного хлеба не едят, как с лебедой, с желудями, а в некоторых местах и с мохом».

Воронежский губернатор Шетнев в ноябре доносил, что население его губернии не имеет пропитания. «Для доставления нужду терпящим средства к прокормлению, — писала ему Екатерина¹⁶, — и дабы они не рассеялись по другим уездам, дозволяем вам употребить следующий способ: в уездных городах, состоящих посреди нужду претерпевающих мест, имеете вы зачать делать ров около тех городов, за умеренную денежную или хлебную из казны плату всякому полу и возрасту людей, ибо кто не может рыть землю, тот носить оную будет мало или много. Сим способом, буде порядочно установите, люди от побега, неистовства и праздности удержаны будут и доставится им вспоможение в прокормлении. Все же таковые работы должны быть добровольны, отнюдь не нарядом и не с такой оглаской, чтоб из изобильных мест к вам работники стекались».

Вместе с тем признано было необходимым сложить до времени все недоимки, накопившиеся на жителях разоренного края, и обязать их вносить подати лишь с 1 сентября 1774 года¹⁷. Казанский и нижегородский губернаторы были вытребованы в Симбирск для личных объяснений с главнокомандующим. На совещании было положено, для обеспечения продовольствия населения и войск, устроить провиантские магазины; нижегородскому губернатору купить 40 тысяч, а казанскому 50 тысяч четвертей хлеба. Из этих магазинов выдавать действительно терпящим нужду жителям от 2 до 3 четвериков на душу, под расписки помещиков, приказчиков или старост. Для развоза хлеба по уездам употреблять законтрактованные казной подводы с платой по одной копейке за версту. При этом граф Панин обратился с воззванием к более зажиточному населению, просил его оставить все корыстолюбивые виды и не возвышать цены на хлеб и фураж. Главнокомандующий грозил, что виновные в корыстных целях не только будут наказаны, но и казнены; лица же, содействующие его мерам, будут представлены к наградам. Последнее обещание им было в точности исполнено. Узнав от казанского губернатора, что помещик Степан Егорович Кроткий уступил свои значительные запасы хлеба казне по весьма сходной цене, главнокомандующий просил императрицу о награждении Кроткого следующим чином. «По состоянию же его в отставке, — писал при этом граф П.И. Панин¹⁸, — и ни у каких дел, а образцовым в здешнем краю хозяином в хлебопашестве, повышение его не может нанести никому обиды; насупротив же оглашением оного (что я сделать и не преминул) произойти может побуждение и в других хозяевах, может быть, укрывающих избытки своего хлеба на случай возвышения оного цен, к отдаче его в ссудные народу магазины за постановленные цены».

Кроткий был произведен в следующий чин, но послужил примером для немногих.

Независимо от забот правительства по улучшению экономического быта разоренного населения, Пугачевский бунт указал на многие недостатки в администрации, и императрица Екатерина наметила себе вопросы, над разрешением которых и трудилась впоследствии. Описание мер, принятых для преобразования внутреннего быта России после Пугачевского бунта, должно составить особое исследование, и мы, не входя в подробности, скажем, что в числе первых мер было уменьшение пространства губерний, изменение администрации губернских правлений, изменение начал в управлении башкирцами и киргиз-кайсаками, преобразование казачьих войск, переселение волжских казаков на Кавказ, уничтожение Запорожской Сечи и проч.

Пространство уездов и число их в губерниях было несоразмерно с средствами и силами административных органов. «По великой обширности некоторых губерний, — сказано было в указе от 7 ноября 1775 г., — оные недостаточно снабжены как правительствами, так и надобными для управления людьми». Поэтому число губерний было увеличено, и Россия разделена на 50 губерний.

«Сломав рога Пугачева и его сообщников, — писала Екатерина графу П.И. Панину, — мысли множеством вдруг приходят, из которых, во-первых, теперь есть внимания достойны: неверность башкирцев, кои ничем на свете не отягощены были (?), а при всяком случае злодеями объявляются; второе — набеги киргизские». Изменение быта инородцев и их отношение к правительству являлось делом крайне необходимым, и императрица, поручая графу Панину представить свои соображения по этому вопросу, не оставила без внимания и казачьи войска. Прежде всего, по ходатайству Г.А. Потемкина, основанному на просьбе донских казаков, было уничтожено название Зимовейской станицы, как родины Пугачева.

«Всемилостивейшая государыня! — писал Григорий Александрович Потемкин¹⁹. — Находящиеся здесь войска Донского депутаты, поданным ко мне именем всего донского общества письмом, описывая то прискорбное для целого войска обстоятельство, в которое они ввержены одним токмо воспоминанием, что изверг человечества и возмутитель всенародного покоя Емельян Пугачев происхождение свое из недр пределов их имел, и что огорченные сим нимало непредвидимым случаем, неугасаемые никогда ревностью сердца их единственное успокоение свое в милосердом уважении вашего императорского величества службы полагая, просят правосудного услышания, и чтоб во истребление толь гнусной для самих их памяти, по желанию всего войска, всемилостивейше дозволить Зимовейскую станицу, откуда сей помрачающий славу их изверг происхождение свое имеет, перенесть совсем на другое место, а дом его рождения, преврати в пепел, развеять оный в прах.

Я по долгу моего над войском сим начальства, совокупно с оным, повергая себя пред освященным вашего императорского величества правосудным престолом, именем всех сих таковым внезапным приключением покрытых стыдом и смущенных духом воинов, осмелясь прозорливости вашей представя, оправданную во всех случаях против неприятелей отечества и многими подвигами в сражениях утвержденную службу их, приемлю смелость всеподданнейше просить: удостойте, всемилостивейшая государыня, вопиющий к освященной особе вашей глас многих тысяч составляющих донское общество, милосердого услышания и блистающим в свете правосудием оправдайте, великая государыня, что толь гнусное чудовище, в пылающих ко престолу вашему достохвальным усердием сердцах не токмо не совместно, но и чуждо».

Императрица Екатерина изъявила согласие, и указом от 13 октября 1774 года повелено было перенести Зимовейскую станицу на новое место. «А как господа депутаты войска сего, — писал Г.А. Потемкин²⁰, — и полковники Машлыкин, Янов и Мартынов просили меня о дозволении наименовать оную станицу званием моей фамилии, то приняв оное желание их с душевным признанием и, поставляя то за особливую себе честь, отдаю наименование оной на собственную волю сей станицы чинов, которую и переименовать при самом перенесении ее на другое место».

Станица была перенесена на противоположный берег реки и наименована Потемкинской.

Вместе с тем, желая оказать войску свое внимание, Екатерина приказала выслать с Дона в Москву 65 человек «самых лучших и способнейших в оборотах казацких». Выбранные казаки должны были прибыть в Москву к январю 1775 года и составить почетный конвой императрицы. «А как оные имеют быть употреблены, — писал Г.А. Потемкин²¹, — в знак ревности и усердия сего войска при высочайшем ее императорского величества дворе, то и не сомневаюсь я, что войско Донское избранием к тому из именитых и лучших людей соответствующих как знанием службы, так и поведением своим, оправдает то непрестанное мое у престола ходатайство, которое я к благополучию его употребляю».

Как начальник всей легкой конницы и казачьих войск, Григорий Александрович Потемкин заботился об успокоении войска Яицкого и водворении среди казаков мира и тишины. В начале октября 1774 года он отправил на Яик свой «публичный лист», в котором благодарил всех казаков, остававшихся верными правительству, и приказал прочитать его три раза населению, а затем хранить в войсковой канцелярии на видном месте.

«Войска Яицкого атаману Бородину, — писал Потемкин²², — всем того войска чинам вообще и каждому особо, изъявившим, при вероломности прочих собратий их, непоколебимость духа своего и исполнившим на всегдашнюю память потомства их долг верных сограждан и почтенных отечества сынов.

С душевным оскорблением взирая на потрясение верности некоторых ослепившихся лживыми вдохновениями нарушителя всеобщего покоя донского казака Емельяна Пугачева и учинившихся совокупно с ним извергами отечества, с чувствительнейшим признанием обращаюсь я к тем избранным и вечного почтения достойным войска сего чинам, кои в неизчезаемой славе своей, при самом злодейском с братией их потрясении подданнической к высокомонаршей от самого Бога установленной власти повиновении, непоколебимостью и твердостью духа своего оставшихся в пределах должности, исполнили долг верных сограждан и истинных отечеству сынов.

Сим почтенным воинам свидетельствую наипризнательнейшую мою благодарность и публично объявляю, что сей так [столь] отличный их опыт ревности и усердия к освященному ее императорского величества престолу не только не сокрылся от прозорливого ее внимания, но с достойным всемилостивейшего ее примечание уважением принят и удостоен высочайшей апробации, с таким высокомонаршим обнадеживанием, что так достойная служба их праведным воздана будет награждением, о котором я по долгу моего над войском сим начальства с душевным удовольствием предстоя освященному ее престолу ходатайствовать не престану».

Одним из первых его ходатайств было «истребление из памяти» и предание вечному забвению всего последовавшего на Яике. Всеподданнейшим докладом от 10 января 1775 года Г.А. Потемкин просил императрицу приказать реку Яик, «по которой как оное войско, так и городок название свое доныне имели», назвать Уралом, и войско уральским²³. Императрица согласилась с мнением Потемкина и указом Сенату от 15 января повелела: «Войско именовать Уральским и впредь яицким не называть, равно и Яицкому городку называться отныне Уральск»²⁴.

Таким образом название Яицкого войска уничтожилось вместе с именем Пугачева и почти одновременно с понесенным им наказанием.

Примечания

1. От 3 октября 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 157.

2. Всеподданнейшее донесение П.С. Потемкина от 22 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 489.

3. Увещание Потемкина Салавату от 29 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 489.

4. Салават и Юлай в 1775 г. были подвергнуты жестокому наказанию, и преимущественно в тех местах, где производили злодеяния. Юлаю было дано кнутом 45 ударов на Симском, 45 ударов на Катавском, 45 ударов на Усть-Катавском заводах и 40 ударов в деревне Ордовке. Салавату 25 ударов на Симском заводе, 25 ударов в деревне Юлаевой, 25 ударов в деревне Лак, 25 ударов в Красноуфимск, 25 ударов в Кунгуре, 25 ударов в городе Осе и 25 ударов в деревне Нуркиной. Затем обоим вырезали ноздри, поставили знаки «вор и убийца» и отправили в каторжную работу в Рогервик (Там же, д. № 427).

5. Во всеподданнейшем донесении от 1 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 489.

6. В рескрипте от 28 декабря 1774 г. // Там же, д. № 467.

7. Архив Синода, д. № 13.

8. Церковное покаяние должно было продолжаться в течение трех дней: первые два дня вкушая только хлеб и воду, приходить им в назначенную церковь на всякое священнослужение и становиться перед дверьми церковными, а на третий день, перед начатием литургии, пасть перед церковью, и тогда только им дано будет разрешение войти в нее, без возвращения права на священнодействие.

9. В письме от 30 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 527.

10. Во всеподданнейшем донесении от 25 августа 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 118.

11. Высочайший указ от 2 сентября 1774 г. // Архив Кабинета его величества.

12. В рескрипте графу П.И. Панину от 3 октября 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 154.

13. Собственноручное письмо императрицы графу П.И. Панину от 2 сентября // Гос. архив, VI, д. № 490. См. также: Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 121. В напечатанном письме есть пропуски и опечатки.

14. Письмо графа П.И. Панина Г.А. Потемкину от 2 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490.

15. Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 159.

16. В указе от 2 декабря 1774 г. // Архив Сената, копии высочайших повелений, кн. 208.

17. Циркуляр графа П.И. Панина оренбургскому, казанскому и нижегородскому губернаторам от 14 декабря 1774 г. // Там же, кн. 13.

18. Императрице от 5 декабря 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 195.

19. Во всеподданнейшем письме от 11 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 518.

20. В предложении донцам от 23 октября 1774 г. // Московский архив Главного штаба. Исходящий журнал Потемкина.

21. В предложении на Дон от 12 ноября 1774 г. // Там же.

22. В публичном листе от 7 октября 1774 г. // Московский архив Главного штаба. Исходящий журнал Потемкина.

23. Всеподданнейший доклад Г.А. Потемкина от 10 января 1775 г. // Гос. архив, VI, д. № 519.

24. Архив Сената высочайшие повеления, кн. 137, л. 13.