Памяти Марии Терентьевны и Игната Сергеевича Писенко автор-сын посвящает эту книгу
Счастие и добродетель и вольность пожрал омут ярый...
Нет, ты не будешь забвенно, столетие безумно и мудро...
А.Н. Радищев
XVIII век, пожалуй, даже с большим основанием, чем XVII, можно назвать «бунташным». Кровь тогда лилась потоками. Одни бились за государей, другие за вольность, а все вместе творили историю, изумляющую нас примерами неудержимого буйства социальных страстей и холодного политического расчета, злобы и великодушия, дремучего невежества и полета мысли, отрицания монархии и готовности отдать за нее жизнь.
Герои моего повествования — Булавин, Пугачев и братья Грузиновы — как бы олицетворяют собою безумие и мудрость «осьмнадцатого столетия» и присущие ему исторические процессы. О каждом из них написаны статьи, очерки, книги. Без крайней необходимости я не буду вдаваться в оценку этих творений. Нет смысла упрекать ушедших или переживших время титанов, еще совсем недавно определявших развитие исторической науки.
Важна не столько критика предшественников, сколько максимально адекватное источникам отражение событий прошлого и объективная характеристика героев, их возглавлявших. Как показал опыт, историки, вооруженные «самой передовой методологией», не смогли решить эту задачу: ловких авантюристов наделили добродетелями, коими те не обладали, массовый разбой возвели в ранг гражданского подвига во имя осуществления вековой мечты человечества, целые сословия обратили в паразитов и захребетников, патриотов обозвали цепными псами самодержавия и опричниками, умных министров — маклерами и цитировали, цитировали, без конца цитировали классиков. А неискушенные читатели принимали все за чистую монету, ибо за десятилетия официальной лжи не потеряли веры в печатное слово. В итоге вся наша история оказалась фальсифицированной.
Однако было бы упрощением сводить задачу историков к стиранию «белых пятен», искусственно созданных в угоду «принципу партийности», или к уточнению сложившихся представлений. Необходим пересмотр самих методологических основ нашей науки.
В начале XVIII века Войско Донское было включено в состав вооруженных сил страны, а с 1721 года оно перешло под управление Военной коллегии. Участие в войнах стало постоянной государственной повинностью казаков. Правда, правительство сохранило за ними личную свободу, освободило от податей и рекрутчины, предоставило им право беспошлинной торговли и безоброчной ловли рыбы и т. д. Постепенно это стало приносить свои результаты: в восстании под предводительством Булавина донцы выступили не против царя, а за «благочестивого царя» против «бояр и немцев», которые, по слухам, извели Петра I и его сына, царевича Алексея. Произошел «надлом» донской цивилизации, проигнорированный историками-марксистами, которые упорно квалифицировали это движение как классовую борьбу в форме крестьянской войны.
Незавершенность процесса сближения донской региональной цивилизации с великорусской определила противоречивость движения под предводительством Булавина: поднявшись против «бояр и немцев», якобы погубивших «благочестивого царя», казаки в то же время решили отстоять свои былые вольности, и прежде всего старый неписаный закон — «с Дона выдачи нет».
Вторая половина XVIII века — время не только военных триумфов и социальных потрясений, захвативших в свою орбиту казаков, но и интенсивного «разложения» донской автономии, которая под влиянием политики Екатерины II все более сближалась с родственной ей по языку и духу русской цивилизацией, достаточно сильно отличаясь от нее уровнем политической зрелости донцов, ревностно отстаивавших остатки своей прежней свободы и прав.
Планомерное вовлечение казаков в социальную и политическую жизнь империи началось с участия их в дворцовом перевороте 28 июня 1762 года, за что шестнадцать из них вместе с войсковым атаманом Степаном Ефремовым были отмечены наградами ее величества.
Бесспорно, восстание под предводительством Пугачева имело объективные причины: рост прав и привилегий дворян, усиленная раздача им земель и крестьян, расширение власти помещиков над крепостными, непосильные повинности и рекрутчина; были основания для недовольства у донских и яицких казаков, опасавшихся наступления на них «регулярства». И надо отдать должное самозванцу: он прекрасно понимал это, а потому и рассылал от имени «самодержавного ампиратора» Петра Федоровича «злодейские свои письма» с «разными нелепыми обещаниями». И тем добился успеха. Народ пошел за ним.
Ну а донцы, как они отнеслись к тем событиям? Казаки готовы были поддержать «помазанника Божия императора Петра Федоровича», но не самозванца. И под Царицыном многие из них потому и переметнулись на сторону мятежников, чем привели в отчаяние своих командиров. Однако стоило им убедиться, что ведет народ никакой не царь, а хорунжий Емелька из Зимовейской станицы, — все убежали в первую же ночь.
В 1775 году Екатерина II учредила на Дону гражданское правительство, осуществлявшее функции управления на основании общих законов империи; тогда же она включила донскую иерархию чинов в российскую, сделав ее начальной ступенью последней, и тем открыла широкий простор для продвижения по службе людям талантливым, прежде не имевшим никакого поощрения; в результате на территории Войска стало формироваться сословие дворян, появились свои генералы и графы, заслуги которых получили высокую оценку народа и верховной власти; по повелению ее величества казачьи дети направляются для обучения в Петербург, Москву, Харьков.
Екатерина 11 потому и называлась Великой, что из всех вариантов в политике выбирала лучший. Вот и в отношениях с Доном она предпочла мирный путь подчинения его своей власти. Пройдет каких-то пятнадцать лет, и казаки в массе своей осознают себя подданными российской короны и с именем ее величества будут решать геополитические задачи империи, подавляя восстание горцев Северного Кавказа, и штурмовать Измаил, и гордиться своей принадлежностью к российской армии. А с годами это чувство еще более окрепнет.
Разложение самобытного донского уклада жизни приобретает необратимый характер. Менталитет казачества существенно меняется, все более впитывая в себя особенности общероссийской психологии, хотя традиции, особенно военные, при этом все-таки сохраняются.
6 ноября 1796 года умерла Екатерина Великая. Трон унаследовал ее сын, Павел I. Вступив на престол, он, казалось, решил разрушить все, что столь настойчиво создавала его мать. Под влиянием необузданного деспотизма нового императора, идей Просвещения, Великой французской революции и российской крепостнической действительности в менталитете казачества наметились серьезные изменения...
Продолжается процесс сближения русской культуры с европейской, а донской — с русской. Известные проявления сепаратизма сохраняются лишь во взглядах отдельных представителей мыслящей части казачества как пережитки прошлого. На первый план выступает борьба не за восстановление вольности Войска, а за ликвидацию монархии и установление республиканского правления в стране в целом. Самым ярким представителем этого направления был полковник свиты Павла I Евграф Осипович Грузинов, казненный в Черкасске в сентябре 1800 года.
В XIX столетии «разложение» донской цивилизации продолжается. Она неотступно идет к своей гибели. «Расказачивание», начатое Петром I, было естественно-историческим процессом, доведенным большевиками до страшного логического конца физическим истреблением носителей психологии и традиций этого сословия. Возврата к прошлому быть не может.
То, что сегодня называют возрождением казачества, правильнее было бы считать учреждением его на смутно представляемой фольклорной и литературной основе. Не случайно же сама идея воплощается зачастую в балаганное представление, исполняемое провинциальными актерами весьма почтенного возраста, украсившими свою грудь алюминиевыми крестами, а плечи — погонами по меньшей мере обер-офицеров. Занимательное шоу было представлено, например, зарубежным гостям к 250-летию со дня рождения донского атамана М.И. Платова: усы — нафабренные, животы — через ремень, речи — пламенные, правда безграмотные, и одобрительные возгласы: «Любо! Любо! Любо!»
...Каждому из моих героев было отпущено не более тридцати — тридцати пяти лет. Трех последних из них оказалось достаточно, чтобы войти в историю. Навсегда.
Моими героями являются не только предводители, но и ведомые, психологию которых можно выразить двумя словами: «Гуляй, душа!»
Тешу себя надеждой, что мне удалось нарисовать если не портреты, то хотя бы отчетливые силуэты, имеющие сходство с оригиналами. Буду вполне удовлетворен, если читатель найдет в моих героях людей интересных, заслуживающих не только научных споров...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |