Глава третья

Стояло лето. В степях зацветали ковыли, дурманяще пахла разнотравица на лугах. Было время сенокоса. В том году дожди на диво щедро поливали землю, и травы вымахали до пояса. Любо!

Форштадтские казаки, получившие увольнение, выехали на хутора, а то и прямо в степь: сенокос — горячая пора.

Собирался и Тимофей. Он давно не был у себя на хуторе, все на марше, в походе, и, чего раньше не случалось, сенокос начали без него.

Хутор Тимофея — вверх по реке Сакмаре, за Татарской Каргалой, как обычно называли большое торговое село Сеитовский поселок.

Тимофей любил свой хутор, да и было за что: на усадьбе росли высоченные разлапистые клены, дубы и осины, совсем скрывавшие от постороннего взгляда строения, а почти у самых окон бревенчатого хуторского дома бурлила и клокотала холодная Сакмара. За рощей земельный надел, луга — земля, пожалованная отцу Тимофея, как и другим знатным казакам да казачьей старшинке, когда согласились они переселиться из других мест в Оренбургскую крепость, в новый, еще не достроенный каменный город.

Целина. Веками земля лежала нетронутой, да и теперь еще распаханные десятины казались небольшими черными заплатами среди бесконечного ковыльного простора. Безлюдье. Только изредка пройдет со своими табунами башкир-скотовод. И такая всегда в степи тишина, что кажется, будто на всей земле покой и благость.

На хуторе Тимофей всегда жадно хватался за работу, а ее набиралось — только успевай поворачиваться. Сенокос — любимая пора Тимофея. Вот и в тот день, собираясь на хутор, он заранее наслаждался, представляя, как возьмет в руки косу, выйдет со своими косарями на делянку, а ее не сразу глазом охватишь, сделает прокос, потом широко взмахнет косой в три четверти разворота плечей, и коса мягко зашуршит по траве, трава, словно живая, двинется ей навстречу, вздрогнет, затем поникнет, ровным рядком ложась на землю.

Поехать на хутор Тимофею в тот день не удалось. Из губернского управления прискакал дневальный и сказал, что его немедленно требуют к себе генерал-губернатор и войсковой атаман. Тимофей подумал, что его вызывают но делу, случившемуся в Павловке. Оседлав коня, он поскакал в крепость.

В кабинете, когда туда вошел Тимофей, кроме губернатора, величественно восседавшего в дубовом кресле и барабанившего пальцами по крышке стола, находились оренбургский казачий атаман Могутов и три незнакомых киргиз-кайсака. Тимофею показалось, что губернатор обрадовался его появлению. Наскоро ответив на приветствие Тимофея, указал рукой на стул.

— Садитесь, Подуров, вы очень и очень нужны. Предстоит интересное дело. Мы посоветовались с атаманом и решили поручить его вам. — Губернатор пристально взглянул на Тимофея, пытаясь угадать, какое впечатление произвели его слова на полусотника.

— Ты, Тимофей Иванович, проштрафился, когда ездил в Павловку, — воспользовавшись краткой паузой, сказал атаман. — И его превосходительство господин губернатор по доброте своей сердечной дает тебе такую возможность, чтоб ты выслужился, показал себя с лучшей стороны. Так я понимаю, господин губернатор?

Губернатор слегка поморщился, ему не понравилось, что атаман заводит при посторонних слишком откровенный разговор. Не ответив на вопрос атамана, он заговорил.

— У наших соседей беда, — сказал он, кивнув головой в сторону молча сидевших киргиз-кайсаков. — На их кочевье напала шайка барантачей. Негодяи угнали скот, захватили из имущества все, что можно увезти, взяли в плен женщин, детей, подростков, нескольких мужчин; кибитки сожжены, есть убитые, раненые, в том числе женщины и дети. Варварство! Первобытное варварство.

Киргиз-кайсаки напряженно слушали, стараясь понять каждое слово губернатора, а седобородый, старший из них, чуть заметно шевелил губами, должно быть, медленно повторяя слова, которые произносил русский начальник.

— Возьмите полсотни казаков, столько же или больше запасных коней и все, что там полагается, и отправляйтесь в путь, — продолжал генерал-губернатор.

— Ваше превосходительство, вам ведомо, что я только вернулся из похода, — заговорил Тимофей. — Мне нужен хотя короткий отдых. Господин атаман разрешил отлучиться на хутор. Я и не знаю, сколько времени уже там не был.

— Потом, в другой раз, — недовольно заметил губернатор. — Для военного человека служба прежде всего.

— Так точно, ваше превосходительство, я это знаю и при первой необходимости готов на все...

— Такое время ныне и приспело, — сказал губернатор и негромко хлопнул ладонью по крышке стола, показывая этим, что вопрос не подлежит дальнейшему обсуждению. — Впереди времени еще достаточно, возвратитесь из этого похода, отдохнете в наилучшем виде.

— Это я виноват во всем, — добродушно заметил атаман. — Вернее сказать, оба мы так порешили с его превосходительством. — И совсем уже по-свойски добавил: — Ты не артачься, Тимофей Иванович, дело весьма важнейшее, не каждого пошлешь. Будь доволен, посылают, стало быть, доверяют тебе.

Тимофей не успел ничего сказать, потому что старик киргиз-кайсак сорвался со своего места и, бросившись на землю, припал щекой к ногам Тимофея. Он все время следил за разговором двух начальников с казаком, и хотя не очень хорошо знал русский язык, но достаточно четко уяснил, что те двое уговаривают этого широкоплечего, черноусого казака помочь киргиз-кайсакам в беде, а тот почему-то отказывается. Старику казалось, что его судьба и судьба его близких полностью зависит от этого казака. Он не мог больше молчаливо ждать решения своей участи и бросился к ногам Тимофея.

Тимофей оторопело посмотрел на старика, попытался освободиться, но старик, распластавшись на полу, так крепко держал Тимофея за ногу, что тот не мог двинуться с места.

Тимофей наклонился, поднял его с пола. На белой, словно посеребренной, бороде киргиз-кайсака Тимофей увидел мелкие бисеринки слез, а в глазах такую мольбу и боль, что ему стало не по себе.

Старик прижал к груди свои худые морщинистые руки, часто-часто заговорил — сам, видимо, не отдавая себе в том отчета, заговорил на своем языке. Слова спешили одно за другим, и даже человеку, не знающему казахского языка, было понятно, что в них просьба, мольба.

Тимофей не только понимал, но и говорил по-казахски. Речь старика произвела на него сильное впечатление, глаза его недобро блеснули, а широкие брови сошлись на переносице.

— Сколько лет дочке? — по-казахски спросил он.

— Четырнадцать. Когда на степь снег ляжет, пятнадцатый пойдет, — сказал старик и крепко сжал дрогнувшие губы.

— О чем они? Вы понимаете? — недовольно спросил губернатор атамана.

— А как же, — чуть улыбнувшись, ответил тот. — Иначе нельзя, ваше превосходительство.

— О чем бормотал старик?

— У него увезли дочку, девочку четырнадцати лет, — сказал атаман. — Старик говорит, что очень любит ее, что она степная красавица. И вообще он не может жить без нее. Предлагает любой выкуп, только бы возвратили дочку. Говорит, что у него много скота и он может отдать табун лошадей. Его табуны, ваше превосходительство, находились на отгоне, и барантачи их не нашли, потому и не угнали. Надо сказать, повезло человеку.

Тимофей замолчал. Казалось, что он слушает, но он думал о другом. На какое-то мгновение он представил, что степные разбойники увезли не чью-то девочку, а его сынишку Никиту, и почувствовал, как его изнутри словно обожгло огнем.

— Я поведу полусотню, ваше превосходительство, — сказал он.

— Вот и отлично, — обрадовался губернатор. — К тому же старец обещает щедрое вознаграждение. Думаю — вам это не безразлично.

Тимофей хотел было сказать, что не тот случай, когда можно говорить о награде, что он не привык выручать людей из беды за деньги, но вовремя удержался, сообразив, что такие речи могут быть истолкованы губернатором совсем в ином смысле.

Поняв, что их просьба уважена, киргиз-кайсаки радостно загомонили. Старик снова хотел было броситься на колени перед Тимофеем, но тот остановил его коротким гортанным окриком, затем решительно сказал несколько слов по-казахски.

— Когда думаете выступить? — спросил атаман. — Надо бы завтра, никак не позднее.

— Разрешите сегодня вечером или, по крайней мере, ночью, — сказал Тимофей.

Атаман покачал головой:

— Не успеете. Времени в обрез. Изготовиться в поход надо, — не то спрашивая, не то сомневаясь, сказал он.

— А оттягивать не резон, — возразил Тимофей. — За ночь вы знаете, где мы будем, господин атаман? Может, половину пути за собой оставим.

— Когда были барантачи? — спросил Тимофей старика.

— Третий день пошел. Мы с Зиянгулой, вот он сидит, — старик указал на красивого молодого казаха, — приехали на становище вечером, а его уже и нет. Только угли да зола. Из людей никого не осталось, одна больная старуха, она обо всем и рассказала.

— Мерзавцы! — зло проронил губернатор. — А вообще, нужно признать, край здесь дикий, а люди — дикари. Нет, вы подумайте, господин атаман, вся эта баранта, набеги и грабежи, захват людей в плен процветает в своем первозданном виде. Джунгары нападают на киргиз-кайсаков, эти — на башкир, башкиры — на кайсаков, а там калмыки, киргизы, туркмены... Каждый спешит другого обобрать.

— Мой род мирный, мой род никого не обижал... — заговорил старик.

— Да полноте! Все вы так говорите, а в каждом улусе пленников полно.

— Мой род честный!

— Нет времени разбираться, — сказал губернатор. — Вы знаете, в какую сторону направились эти грабители? Сумеете точно повести по их следу?

Старик не понял вопроса, и Зиянгула перевел ему слова губернатора. Глаза старого киргиз-кайсака удивленно уставились на губернатора.

— Степь знает, степь все знает, — убежденно проговорил он. — Она расскажет, она не только человека видит, каждый барсук, каждую ящерку замечает.

— Как же случилось, что вы оставили свою стоянку без охраны? Без мужского надзора? — спросил губернатор.

— Мало ли чего в степи случается, — добавил атаман. — Степь, она вон какая матушка, ей ни конца, ни краю, ищи свищи — ничего не найдешь. Барантачей столько в степи скрывается, что и не приведи господь.

Спросив у старика разрешения, заговорил Зиянгула. По-русски он говорил не очень чисто, но гораздо лучше старика.

Он рассказал, что их род кочевал издавна, далеко-далеко отсюда, в той далекой стороне, где есть большое озеро Баликаш.

— Может, Балхаш? — поправил его атаман.

— Да, да, Баликаш, — согласился Зиянгула.

Они и теперь жили бы в тех краях, там и степи привольные, и луга хорошие, и травы растут сочные, высокие, кормов для скота достаточно, но не стало покоя от степных разбойников, они приходили откуда-то с китайской стороны. Особенно пострадал их род, люди совсем пришли в бедность. Вот тогда им и разрешили откочевать в эти края. Трудно было привыкать на новом месте, но все-таки привыкли и немножко обзавелись скотом, о баранте совсем забывать стали, потому что — кто же осмелится напасть почти у самой границы с Россией, с казаками?! Всем известно, что с тех пор, как Абул Хаир-хан присоединился к России, русский царь не дает в обиду киргиз-кайсаков. Потому они и пришли в Оренбург со своей просьбой к большому начальнику.

— Все это правда, — сказал губернатор. — Но нельзя надеяться только на нас. За Яиком земли тянутся на тысячи километров, и мы не можем всюду посылать своих людей.

— Большая шайка налетела на вас? — спросил атаман.

— Трудно сказать, — ответил Зиянгула. — По степным слухам, человек двести, может быть, и больше.

— Да-а, — протянул атаман. — Хорошего мало. Один против четверых.

— Наша помогать будет, джигитов пошлем, — оживился старик. — Я сам пойду, дорогу показывать буду. Барантачи боятся русского солдата, а казака еще больше боятся.

— Ваше превосходительство, — обратился Тимофей к губернатору, — разрешите идти, время не ждет.

— Да, да, пожалуйста, — поднявшись с кресла, сказал губернатор. — Действуйте, и желаю вам успеха. Надеюсь, что вы его добьетесь.

Тимофей поблагодарил, попросил атамана сообщить в войсковую избу о намечающемся походе и дать приказ обеспечить отряд продовольствием, порохом и всем необходимым. Атаман пообещал лично заняться подготовкой отряда. По просьбе губернатора он подробно объяснил киргиз-кайсакам о только что принятом решении. Все трое поднялись со своих мест, старик поклонился Тимофею, затем губернатору и атаману.