Г. Ленобля. Ст. Злобин и его роман «Салават Юлаев». Послесловие

Далеко не всегда первая книга писателя — это книга, которой он входит в литературу. Нередко литературный дебют будущего писателя говорит лишь о тяге к литературной работе, но не о реальных достижениях его как художника слова. Настоящая первая книга писателя, действительно заслуживающая такого наименования, — это та, в шторой ему удается проявить свою творческую индивидуальность, ответить «а какие-то определенные, общезначимые запросы времени и найти доступ к широкому читателю. Ст. Злобин, один из популярнейших советских исторических романистов, дебютировал в 1924 году сказкой для детей «Переполох». Произведение это свидетельствовало о несомненных способностях автора, однако вместе с тем оно было лишено серьезного литературного значения. Подлинная первая книга Ст. Злобина, «Салават Юлаев», появилась в 1929 году. Ею начата большая и плодотворная работа писателя в области советского исторического романа, продолжающаяся уже свыше тридцати лет.

Хотя «Салават Юлаев» — роман исторический, изображающий события, происходившие без малого двести лет тому назад, его ни в коем случае нельзя рассматривать как произведение, оторванное от жизни, родившееся в тиши кабинета. Роман этот тесно связан с личным, биографическим опытом автора, с его переживаниями и раздумьями. В то же время для того, чтобы лучше понять истинную ценность и место этой книги в литературе, надо брать «Салавата» не изолированно, а в «контексте» литературной и идеологической жизни двадцатых годов.

I

Степан Павлович Злобин родился в Москве 24 ноября 1903 года в семье, причастной к революционному движению. Это сказалось на судьбе его родителей: после разгрома революции 1905 года и отец его, и мать были сосланы в Сибирь, причем мать была осуждена на вечное поселение. Мальчик рос у дедушки и бабушки в Рязани, где и учился в реальном училище. Однако дальше пятого класса он там не пошел: «помешал» 1917 год. Подросток, который зачитывался не только «Оводом» и «Спартаком», но и «запрещенной литературой» — книгами о Софье Перовской, Степане Халтурине, Александре Ульянове, героях-потемкинцах, — осенью 1917 года, еще до Октябрьского восстания, вступил в революционно-молодежный отряд, а после Октября — в Красную гвардию. Юный красногвардеец участвовал в обысках, реквизиции оружия, секретной службе ревкома по борьбе со спекуляцией и т. д. «Все это, — вспоминает писатель, — было по-мальчишески и воспринималось в романтическом аспекте». Затем последовала работа в Губземотделе, в продотряде, в Комиссариате социального призрения... Вообще, прежде чем стать писателем, Ст. Злобин переменил немало профессий: он был пожарным и электромонтером, учителем и лектором, статистиком и экономистом, был он и журналистом, и редактором.

Рано обозначившиеся литературные интересы привели Ст. Злобина в 1921 году в Высший Литературно-художественный институт имени Брюсова, воспитавший стольких советских писателей. Его он и окончил в 1924 году, и тогда же, о чем уже говорилось выше, выпустил в свет первую книжку.

Но это была только «предыстория» Ст. Злобина как писателя. По-настоящему его писательская биография началась лишь, когда его — в том же 1924 году — волей судеб занесло в Башкирию, в Уфу. Жил он там около шести лег, исколесил весь край с различными экспедициями, выполнил ряд ответственных поручений башкирского правительства, в частности связанных с разработкой народнохозяйственного плана, со специальным заданием по борьбе с засилием кулачества. А наряду с этим он упорно рылся в местном архиве, жадно вглядываясь в пожелтевшие листы старинных документов, которые до него ничьего внимания не привлекли. В дневниках и блокнотах Ст. Злобина — и, разумеется, в зоркой памяти молодого писателя — скопилось много бытового, исторического и фольклорного материала. Весь этот материал в той или иной мере был использован затем в романе «Салават Юлаев».

Но, понятно, не только то, что писатель так близко и непосредственно узнал жизнь Башкирии, определило успех его первого крупного произведения. Ст. Злобин в этот период благодаря близкому, практическому соприкосновению с народной жизнью возмужал идейно, преодолел многие увлечения и заблуждения своей юности. Он много испытал, много передумал, многое понял — и это отразилось самым благотворным образом на его творческой работе.

Объемистый исторический роман, находящийся сейчас в распоряжении читателей, заметно отличается от той относительно небольшой книжки, которая была обнародована в конце двадцатых годов. Ст. Злобин — художник, крайне к себе требовательный. Вновь и вновь обращается он к уже опубликованным произведениям, подчас от издания к изданию совершенствует их язык и композицию, перестраивает сюжетные линии, вводит новые действующие лица. Так работал Злобин даже над лучшей своей книгой — «Степан Разин». Хотя роман этот и был удостоен в 1952 году Государственной премии первой степени, в следующее же его издание автор внес ряд существенных исправлений. Вот как сам романист мотивирует их необходимость: автор должен был внести в массовое издание книги «изменения, которые подсказывало ему его авторское сердце, письма читателей, опоры и обсуждения с друзьями, высказывания некоторых критиков, мнение которых автор уважает»¹. Что касается «Салавата Юлаева» — произведения юношеского и кое-где поначалу юношески наивного, — то к нему на протяжении тридцати с лишним лет писатель возвращался не раз.

Подробнее об этом речь будет впереди. А пока заметам, что уже в первом издании романа образ Салавата дан с незаурядной художественной силой, которая покоряет читателя.

II

Салават Юлаев, прославленный сподвижник Емельяна Пугачева, предводитель башкирских повстанцев, сражавшихся в семидесятых годах XVIII века под знаменами русского крестьянского «царя», — чрезвычайно колоритная историческая фигура. И самый тот факт, что именно его Ст. Злобин избрал главным героем своего романа, нельзя не признать весьма знаменательным.

Конечно, молодого писателя «подкупило» то обстоятельство, что в лице Салавата — полководца и певца-импровизатора, песни которого до сих пор поются в Башкирии, — он «напал» на богатый, красочный материал; конечно, Салават — юноша, в двадцать лет ставший вождем своего народа, — так и «просится» в герои исторического романа. Но, как известно, материал сам по себе в литературе мало что решает. Основное заключается в направленности писательских интересов, от которой зависит в сущности и выбор материала, а она, эта направленность писательских интересов, диктуется художественными взглядами, эстетическими идеями писателя, его идеологическими и политическими позициями. Как раз эту сторону дела и нужно в первую очередь выделить, говоря о книге Злобина.

«Салават Юлаев» примыкает к тем произведениям на историко-революционные темы, которые в изобилии появлялись в двадцатых годах и в поэзии, и в драматургии, и в прозе. Назовем в этой связи поэму В. Каменского «Степан Разин», стихотворную драму С. Есенина «Пугачов», пьесы А. Луначарского «Оливер Кромвель» и «Фома Кампанелла», А. Глебова «Загмук», К. Тренева «Пугачевщина», романы О. Форш «Одеты камнем», Ю. Тынянова «Кюхля», А. Чапыгина «Разин Степан», «Повесть о Болотникове» Г. Шторма. Со всеми этими очень разными и разнохарактерными произведениями «Салавата Юлаева» роднит стремление отразить в художественных образах родословную революции. Но подошел к этой важнейшей и значительнейшей теме Злобин по-своему.

При обращении к «Салавату Юлаеву» бросается в глаза, что эта книга посвящена жизни народа, о котором до того в литературе почти совершенно не писалось. Злобин едва ли не первый познакомил русского и всесоюзного читателя в художественной форме с жизнью, бытом, нравами, историей башкир. В историческом романе такая попытка рассказать о народе, ранее отодвинутом на задворки исторического развития, была сделана впервые — и в этом состояла бесспорная заслуга молодого писателя.

Но вообще — что необходимо подчеркнуть особо — пристальное, творческое внимание к братским народам СССР уже в двадцатых годах в русской советской литературе широко распространилось. Об этом со своей всегдашней чуткостью к новым литературным явлениям писал в 1930 году А.М. Горький.

«Молодая наша литература, — указывал он, — при сравнительной слабости ее изобразительных средств, отличается широтою охвата действительности. Десяток лет — детское время. И все же за эти десять лет, тотчас после гражданской войны, молодежь наша дала множество книг, которые освещают жизнь даже самых темных и отдаленных от центров культуры «медвежьих углов».

Мы имеем отличные книги, мастерски рисующие жизнь и быт даже тех племен, которые жили безвестно, немо и только что разбужены властной рукой революции от «на веков»...»

Горький указывал далее в своей статье, что значение этих книг заключается не только в их художественной ценности:

«Старый читатель, я с радостью отмечаю в молодых литераторах уменье проникать глубоко в быт и психику тех людей, которых «государственный гений» Романовых вычеркивал из жизни. Марксистская наша молодежь действительно умеет встать рядом с узбеком и киргизом, с чеченцем и самоедом, встать с каждым, как равный с таким же равным. Это — факт, культурное значение которого нельзя преувеличить: суть факта в том, что литература объединяет все племена Союза Советов не только силой своей революционной идеологии, но и своим активным товарищеским стремлением понять человека «изнутри», изучить и осветить его древний быт, вековые навыки его. Иными словами, молодая литература наша энергично служит делу объединения всего трудового народа в единую культурно-революционную силу. Это — задача совершенно новая, важность ее не требует доказательств, и само собою разумеется, что старая литература перед собой такую задачу не ставила, не могла поставить»².

Так же как произведения на историко-революционные темы, книги о вчерашних «инородцах», людях, живших до революции «безвестно» и «немо», образуют в первом пооктябрьском десятилетии большой литературный поток. В нею входят (если продлить список этих книг до наших дней) «Полярное солнце» В. Лебедева, «Тайпа» Л. Пасынкова, «Последний из Удэге» А. Фадеева, «Кочевники» Н. Тихонова, «Саранчуки» Л. Леонова, «Баташ и Батай» Ю. Либединского, «Человек не хочет умирать» И. Меньшикова, «Чукотка» и «Алитет уходит в горы» Т. Семушкина и многие другие. Если же взять «Салавата Юлаева», то в нем как бы пересекаются две тематические линии, обозначившиеся в нашей литературе. Задача, с такой четкостью сформулированная Горьким, — помочь объединению всего трудового народа, людей всех национальностей «в единую культурно-революционную силу», — реализуется в «Салавате» в Художественно-историческом повествовании. Это и определяет его место в литературном процессе. «Салават Юлаев» — первый советский исторический роман, в котором развернуто, широко разрабатывается тема дружбы и сотрудничества народов СССР в прошлом.

Историческая значительность этой темы неоспорима. Ни в одной из великих крестьянских войн, сотрясавших Русь в течение XVII и XVIII веков, социальные низы русского народа не боролись со своими эксплуататорами и поработителями в одиночку: их союзниками в этой борьбе неизменно выступали угнетавшиеся царизмом нерусские народности. Так было и при Болотникове, и при Разине, и при Пугачеве. В восстании Пугачева, в частности, активно участвовали народы Приуралья и Поволжья, причем в первую голову должны быть выделены башкиры, примкнувшие к пугачевскому движению в самом его начале и серьезно содействовавшие его развитию. Как раз эта типическая особенность крестьянских движений в крепостнической Россия и нашла художественное воплощение в «Салавате Юлаеве».

Однако не только об исторической значительности избранной автором темы нужно говорить, оценивая первый исторический роман Ст. Злобина. Следует остановиться одновременно на несомненной актуальности идейно-художественной проблематики этого романа, который, как и вся наша художественно-историческая литература, изображая прошлое, служит настоящему, отвечая на насущные запросы и потребности своего времени.

Великая Октябрьская социалистическая революция открыла новую эру во взаимоотношениях между многочисленными национальностями, входящими в состав бывшей Российской империи. Во времена царизма в стране господствовали национальный гнет и национальная вражда. Царизм проводил открыто угнетательскую политику, культивируя на окраинах патриархально-феодальные отношения для того, чтобы держать массы в рабстве и невежестве. Он намеренно заселял лучшие уголки окраин колонизаторскими элементами для того, чтобы оттеснить местные национальные массы и усилить национальную рознь. Он душил инициативу лучших людей из местного населения, пресекал всякую активность «инородцев». Этой гнусной насильнической политике царизма положили конец большевики. Как неоднократно указывала партия, Октябрьская революция, свергнув власть помещиков и капиталистов, одним ударом разорвала цепи национального угнетения, подорвала старую национальную вражду, расчистила почву для сотрудничества народов и завоевала русскому пролетариату доверие его инонациональных братьев не только в России, но и в Европе и Азии.

Как сказано в Программе партии, принятой XXII съездом, разрешение национального вопроса — величайшее завоевание социализма: «Объединение и сплочение равноправных народов на добровольных началах в едином многонациональном государстве — Союзе Советских Социалистических Республик, их тесное сотрудничество в государственном, хозяйственном и культурном строительстве, братская дружба, расцвет их экономики и культуры — важнейший итог ленинской национальной политики». Вместе с тем партия требует «последовательно проводить и впредь принципы интернационализма в области национальных отношений; укреплять дружбу народов, как одно из важнейших завоеваний социализма; вести непримиримую борьбу против проявлений и пережитков всякого национализма и шовинизма, против тенденций к национальной ограниченности и исключительности, к идеализации прошлого и затушевыванию социальных противоречий в истории народов, против обычаев и нравов, мешающих коммунистическому строительству».

Ясно отсюда, какое значение имеет правдивое художественное воссоздание традиций совместной борьбы против царизма нерусских народностей и социальных низов русского народа. Царизм порождал, не мог не порождать в дореволюционное время, в темных, забитых национальных массах чувства глубочайшего недоверия ко всему русскому. Этим после революции пытались воспользоваться буржуазные националисты в своих контрреволюционных целях, стремясь законное возмущение масс царизмом, его угнетательской политикой, его колонизаторскими методами обратить против великого русского народа и русского рабочего класса. Крайне важно поэтому образно, впечатляюще показать, какова в действительности была роль России и русского народа в историческом процессе, как различные народы, ныне образующие могучее многонациональное советское государство, с давних времен боролись вместе против общих врагов. Это способствует преодолению буржуазно-националистических воззрений и предрассудков.

И мы видим, что все чаще в нашей литературе появляются произведения, отвечающие этой большой, благородной задаче. Идеей дружбы и братства народов пронизаны и «Песнь о Давиде Гурамишвили» грузинского поэта С. Чиковани, и романы казахского писателя М. Ауэзова «Абай» и «Путь Абая», и роман украинского писателя Н. Рыбака «Переяславская рада». Тема дружбы народов — одна из основных в монументальном произведении Злобина, романе «Степан Разин». Но когда встает вопрос о зарождении этой темы в советской художественно-исторической литературе, мы должны вспомнить о «Салавате Юлаеве».

Присмотримся же к тому, как рисует писатель своего героя и его эпоху.

Боевого руководителя башкирского восстания 1773—1774 годов Салавата Юлаева, в соответствии с исторической действительностью, характеризуют в романе две основные черты. Во-первых, Салават выступает в нем, как непримиримый борец против колониального гнета царизма. Во-вторых, он не мыслит себе этой борьбы против гнета царизма вне союза с русским крестьянством, добивающимся социального освобождения. В этом — четко выявленное писателем принципиальное отличие восстания 1773—1774 годов от всех предыдущих башкирских восстаний.

И в XVII, и в XVIII столетии Башкирия была очагом непрекращающихся восстаний против жесточайшего колониального режима, установленного царским правительством. Террористические методы управления; дикие насилия и произвол местных административных властей; фискальный гнет и беззакония при сборе податей; беззастенчивый грабеж и скупка за бесценок башкирских земель; заселение их русскими служилыми людьми, казаками, стрельцами; постройка многочисленных крепостей, форпостов, горных заводов; угроза закрепощения коренных жителей страны — все это не могло не вызвать протеста башкирских народных масс.

Проводя политику беспощадного колониального ограбления Башкирии, царское правительство старалось вместе с тем привлечь на свою сторону башкирскую родовую знать, подтверждая ее феодальные привилегии и предоставляя ей ряд важных льгот. Пользуясь этими привилегиями и льготами и боясь потерять свои богатства, тарханы и баи в большинстве своем сохраняли «верность» царскому правительству. Мало того — во время башкирских восстаний «верные» баи эти нередко играли прямо изменническую роль по отношению к своему народу, активно содействуя царским карателям. Понятно, восставшие трудовые массы не миловали предателей. Но в то же время рядовые башкиры не могли еще освободиться от общего влияния феодальной верхушки тогдашнего башкирского общества. Этим и пользовались башкирские феодалы, стремившиеся направить возмущение масс против «неверных» в выгодное для себя русло.

Отсюда двойственный характер башкирских восстаний, предшествовавших восстанию, возглавленному Салаватом Юлаевым. В основе своей они бесспорно прогрессивны, поскольку борьба велась против колонизаторской политики царизма, против расхищения башкирских земель и т. п. Хотя восстания эти и были потоплены в крови, формально крепостного права в Башкирии царское правительство так и не решилось установить. Однако вместе с прогрессивными башкирские восстания до Салавата соединяли и реакционные черты. Башкирские феодалы, участвуя в руководстве восстаниями, ставили своей целью отделение Башкирского края от России и образование особого мусульманского государства под протекторатам Турции или Крыма. Они призывали восставших «от всякого общения с русскими отстать». И идя на поводу у собственных эксплуататоров, не отделяя классовых врагов от естественных союзников в борьбе с царизмом, башкирские повстанцы разоряли и уничтожали все без разбора русские поселения на своих землях, как помещичьи усадьбы, так и крестьянские дворы. Только в семидесятых годах XVIII века, когда началась крестьянская война под водительством Е.И. Пугачева, освободительное движение башкирского народа сумело преодолеть эти реакционные черты.

Вряд ли после сказанного нужно пояснять, каким целесообразным и оправданным было решение Злобина — избрать именно Салавата Юлаева главным действующим лицом романа.

Одно время Ст. Злобин колебался, о ком, собственно, ему писать — о Салавате Юлаеве или же о Кара-Сакале, руководителе восстания 1740 года. Изучая историю башкирских восстаний, молодой писатель разыскал в архивах множество материалов о кара-сакаловском восстании, которое ранее в исторической литературе почти совсем не было освещено³. Соблазняла возможность сказать новое слово об исторической личности, оставшейся непонятой историками-специалистами. Потом, однако, перевесило другое, гораздо более существенное и значимое соображение. О нем Злобин рассказал в 1935 году, в статье «Как я делал книгу «Салават Юлаев»: «Но в то время как Кара-Сакал был националистом, поднявшим сепаратно башкирское восстание под знаменем ислама, Салават был участником и одним из вождей пугачевского движения и вел более упорную и интересную борьбу с правительством»⁴.

Так как С.П. Злобину, по его словам, было «жаль» материалов о Кара-Сакале, он включил их в пролог романа о Салавате. Но дело, разумеется, не сводится лишь к «скупости» писателя и к его желанию непременно использовать обнаруженные материалы. Введение пролога позволило расширить рамки романа и ярче выявить его основную идею. Получилось противопоставление двух башкирских восстаний — 1740 и 1773—1774 годов и вместе с тем раскрытие известной преемственной связи, которая между ними существовала.

О Кара-Сакале в прологе рассказывает отец Салавата — Юлай, старшина Шайтан-Кудейского юрта Сибирской дороги, у Злобина участник кара-сакаловского восстания и названый брат самого Кара-Сакала⁵.

Рассказ Юлая — один из самых сильных и выразительных эпизодов романа. В нем отлично передана беспредельная, фанатичная ненависть «простых башкир» к грабившим их царским властям, ненависть, распространявшаяся на всех «урусов» и захватывавшая также и «толстобрюхих баев», богачей, которые писали доносы на недругов царским чиновникам: вот, мол, такой-то батыр против русской царицы бунтовать хочет. С первых же страниц книги мы ощущаем раскаленную враждой атмосферу, в которой зарождались башкирские восстания.

Живо вырастает перед нами из рассказа Юлая красочный, запоминающийся образ Кара-Сакала, которого старики провозглашают ханом Башкирии. Это человек, много в своей жизни претерпевший, побывавший в руках палачей, оставшийся «без носа, с отсеченным ухом и срезанным мизинцем», но полный сил, энергии и желания бороться против «гяуров». Мы знакомимся с его крайне своеобразной биографией, в основном почерпнутой из первоисточников, найденных в архивах, а отчасти додуманной автором книги. Особый интерес представляет трактовка в романе внутренних разногласий между Кара-Сакалом и его окружением.

Написан пролог романа с подлинно поэтической страстностью. Нельзя сказать, однако, чтобы молодой писатель до конца справился с изображением сложной фигуры Кара-Сакала, а следовательно, и восстания, которое он возглавил.

Кара-Сакал наделен в романе очень большим личным обаянием, — пожалуй, даже слишком большим, так что в результате присущие ему авантюристические черточки, когда читаешь книгу, как-то сглаживаются, пропадают. Недосказано, в чем суть противоречий между Кара-Сакалом и Аландзиянгулом, заставившим его назваться ханским сыном, хотя самый факт этих противоречий чутко уловлен автором. Тут чересчур большой простор представляется догадкам читателя. Далее, кроме пролога, Кара-Сакал в издании 1929 года предстает перед нами еще в одном эпизоде, позднее исключенном из романа. Его встречает Салават Юлаев — уже во время пугачевского восстания — в лесу, где бывший башкирский хан скрывается под видом отшельника Мухтара. И в этой сцене отношение Салавата к Кара-Сакалу ничуть не отличается от восторженного отношения к нему Юлая. Все это создает в первой редакции романа определенную эмоциональную настроенность. В обрисовке Кара-Сакала писатель не избег некоторых элементов идеализации этого крупного башкирского деятеля.

И все же главное, для чего введен в роман Кара-Сакал, достигнуто: в живых, конкретных художественных образах выражено коренное различие между восстаниями 1740 и 1773—1774 годов.

Злобин пишет (цитирую по изданию 1929 года):

«В первый раз было это, что гяуры вместе с башкирами встали за волю, и сотни атамана Ивана Басова радостными кликами встречали башкир-воинов, и Салават-Юлаев-оглы стремя к стремени ехал с царским (т. е. пугачевским. — Г.Л.) атаманом, так же, как он, подымавшим полчища голого сброда».

Эти слова убеждают нас в значительной мере благодаря тому, что начинается книга прологом, повествующим о Кара-Сакале.

Подобно историческому Салавату Юлаеву, герой романа Злобина — верный друг и соратник «наших кунаков, русских». Он превосходно понимает, как важна для башкир помощь и поддержка русского народа. С тех пор, как Салават становится во главе восстания, во всем, что он делает, он исходит из необходимости сохранить согласие и единство с русскими. Оттого он так взволнован и так разъярен, когда среди части башкир, приставших к пугачевскому движению, вдруг проявляются антирусские тенденции. Салават Юлаев представляет, следовательно, в романе новое начало в истории башкирских восстаний, — и этим он в первую очередь и дорог писателю.

Ф. Энгельс писал К. Марксу 23 мая 1851 года: «...Россия действительно играет прогрессивную роль по отношению к Востоку. Несмотря на всю свою мерзость и славянскую грязь (под «мерзостью» и «грязью» Энгельс подразумевает насилия царизма, действовавшего в интересах русских помещиков, горнопромышленников и купцов. — Г.Л.), господство России играет цивилизующую роль для Черного и Каспийского морей и Центральной Азии, для башкир и татар...»⁶. Цивилизующая роль эта сказалась не только в экономических преобразованиях, следствии присоединения Башкирии к России, не только в экономическом прогрессе, за который башкирский народ платил невероятно дорогой ценой. Она выразилась и в том могучем воздействии, которое оказала на башкирские массы крестьянская война русского народа в XVIII веке. Это показывается в «Салавате Юлаеве», и это придает роману Ст. Злобина особую политическую остроту, разоблачая на историческом материале измышления националистов о взаимоотношениях между народами нашей великой Родины.

III

Художественно достоверно воспроизвести образ Салавата Юлаева — задача заманчивая, но отнюдь не простая. Тут не в том только дело, что вообще непросто писателю, не впадая в грех экзотики, проникнуть в душу человека иного народа, иной культуры и иной эпохи. Серьезные трудности выдвигаются самой биографией Салавата, — столько в ней неожиданного и необычного. В самом деле, требуется показать (и объяснить читателям!), как двадцатилетний юноша смог стать вождем восстания своего народа, как сын бая, владетельного старшины смог войти в ряды антифеодального, антикрепостнического движения, как, наконец, сын участника восстания Кара-Сакала смог преодолеть традиционное недоверие и ненависть башкир к «урусам». Надо дать художественно убедительный ответ на все эти вопросы. А это означает, что нужно показать Салавата в движении, нужно показать, что к дружбе с русскими он пришел с естественной необходимостью, в силу сложившихся жизненных обстоятельств, а не потому лишь, что так понадобилось автору. Каждый поворот в психике и в судьбе героя должен быть строго мотивирован, художественно раскрыт. Только тогда мы поверим в Салавата Юлаева, воссозданного писателем, как в живого, реально существующего человека, и он не превратится в наших глазах в беллетризированное воплощение некой справедливой, но отвлеченной общей идеи.

Прежде чем создать в своем романе такой образ, — и для того, чтобы его создать, — С.П. Злобину пришлось провести большую предварительную работу, занявшую не меньше пяти лет (с 1924 по 1928 год). Некоторые подробности о ней мы находим в статье 1935 года, о которой упоминалось выше.

Первоначально о Салавате Ст. Злобин узнал из исторической и краеведческой литературы, и эта героическая личность сразу заинтересовала его. Однако одни лишь литературные источники не удовлетворили молодого писателя, и тогда именно он и обратился к местному историческому архиву, где нашел среди прочих бумаг несколько томов документов, относящихся к 1725—1800 годам. Из них были сделаны многочисленные выписки. Хочется указать здесь одну живописную деталь, о которой вспоминает в своей статье Злобин: «Я настолько ушел в изучение интересных материалов, что стал сбиваться в частных письмах, личных записках, как и в деловой работе, на канцелярскую скоропись XVIII века: то у меня проскальзывало «титло», то буква «у» вырисовывалась восьмеркой, то неожиданно выскакивало давно позабытое «ять»...»⁷.

Но и такое ознакомление с эпохой не было для Ст. Злобина достаточным. Тут ему «повезло»: в составе экономической экспедиции он отправился в горно-лесной район БАССР, где переезжал из селения в селение, с кочевки на кочевку, собирая предания и песни, пословицы и поговорки, зарисовывая характерные ландшафты, приглядываясь к бытовому укладу башкир, в котором в первые пореволюционные годы еще сильны были феодально-родовые пережитки.

Поездки по Башкирии сыграли, пожалуй, решающую роль для автора «Салавата»: они помогли ему наглядно представить себе ту обстановку, в которой вырос и сложился его герой. Вот еще одна выдержка из статьи Ст. Злобина, показывающая, с какой интенсивностью молодой писатель воспринимал все окружающее: «Когда едешь один длинным путем, то хочется петь, и я до того в этот период вжился в психологию местного населения, что однажды поймал себя на том, что совершенно искренне пел лошади, что скоро мы остановимся на ночлег, и она будет есть много холодной, сочной травы. Как это складывалось «поэтически», я, конечно, не запомнил, но это было не искусственно для тогдашних моих настроений».

Таким образом, данные, заимствованные из литературных и архивных источников, соединились с живыми впечатлениями от Башкирии, ее людей, ее своеобразной природы, и этот сплав и послужил основой для создания книги о Салавате Юлаеве.

Каковы же художественные средства, примененные Злобиным в романе для изображения его центрального героя?

Две стороны, тесно связанные между собою, следует отметить, говоря о работе писателя над этим образом. Он наделяет Салавата такими чертами характера, которые соответствуют народным представлениям о герое, «батыре». Он ставит Салавата в такие условия (в те моменты, о которых умалчивает история), что становится понятным, закономерным и оправданным его дальнейший жизненный путь, вехи которого засвидетельствованы историческими документами.

Творчеству Злобина, на всем его протяжении, свойственно широкое и многостороннее использование фольклора как исторического источника и как одного из основных критериев, которые определяют оценку людей и событий прошлого. Начало такому использованию фольклора у Злобина положено в «Салавате Юлаеве».

В первых главах романа Салават выведен четырнадцатилетним подростком. То, что именно с этого возрастного рубежа развертывается повествование, отнюдь не случайность и не произвол автора. Ст. Злобин придерживается в данном случае башкирского фольклора, популярной башкирской песни, в которой поется:

Сколько лет Салавату?
Зеленая шапка на его голове...
Если спрашиваешь о годах Салавата—
Четырнадцати лет он стал богатырем.

Юному Салавату присущи в книге очень многие из тех качеств «жягета», которые так ценят его соплеменники и которые они так охотно прославляют в песнях, легендах и сказках. Удаль и бесстрашие, находчивость и остроумие, ловкость и физическая сила, горячий, бурный темперамент — отличительные черты его с первых же глав романа. Мы видим сперва Салавата во время опасной охоты на орлов. Он разоряет орлиное гнездо и подвергается нападению разъяренных хищных птиц. Затем ему приходится вступить в поединок с медведем, и он убивает матерого зверя простым казачьим кинжалом. Далее он натягивает старинный дедовский лук, с которым не может справиться никто из молодежи старшего возраста, и его оперенная стрела на лету пронзает ястреба. Все эти эпизоды построены в сущности на бытовом материале, который в известной мере непосредственно наблюдал С.П. Злобин в двадцатых годах. Но материал этот, оставаясь в пределах правдоподобия, писатель сознательно гиперболизирует, что согласуется с духом башкирского фольклора, с тем, что башкиры рассказывают о своих батырах и в особенности о Салавате. Такого рода гиперболизация, идущая от фольклора, но освобожденная от излишеств, столь частых в фольклорном творчестве, — излюбленный художественный прием Ст. Злобина не только в романе о Салавате Юлаеве.

Охотничий азарт подростка, владеющий Салаватом в начальных главах романа, — показатель огромной, рвущейся наружу, но не нашедшей еще применения активности его натуры. Вскоре, однако, эта активность приобретает новое устремление. От сцен, только что названных нами, Ст. Злобин совершенно естественно и последовательно переходит к сценам другого порядка, где молодой Салават рвется в бой с «гяурами», угнетателями своего народа, и где он при первом удобном случае принимает деятельнейшее участие в таком бою. Здесь снова в обрисовке и поступков, и переживаний героя писатель исходит из фольклорных мотивов, в том числе из мотивов, запечатленных в песнях башкирских повстанцев времен Кара-Сакала и С. Юлаева.

Необходимо заметить, что Злобину потребовалось при этом настороженно-критическое отношение к находившимся в его распоряжении фольклорным источникам. Горький, всю жизнь призывавший художников слова учиться на фольклоре, вместе с тем предупреждал: «Надобно особенно зоркое внимание обратить на многочисленные попытки пользоваться матерьялом фольклора в целях контрреволюционных и узконационалистических, что ведет к вытравливанию и порче общечеловеческих — интернациональных тем фольклора»⁸. Такое «зоркое внимание» проявил в своей работе автор «Салавата Юлаева».

Среди песен, записанных в прошлом веке и бытовавших в качестве песен, сочиненных Салаватом, имеется немало таких, где сильны элементы исламистской нетерпимости ко всем «неверным». С.П. Злобин с полным основанием отказывается от того, чтобы эти песни или, вернее, отдельные строфы и строки из них отнести к Салавату Юлаеву, вступившему на историческую арену, ставшему ближайшим сподвижником Пугачева. Поэтому, когда он, к примеру, в первом издании романа ставит эпиграфом к шестнадцатой главе четверостишие:

Я пустил стрелу высоко,
Ласточку убил.
Упала бедная пташка
К моим ногам,

помечая, что четверостишие это — из песни Салавата, то продолжение песни и конец ее он преднамеренно опускает. Действительно, песня эта заканчивается так:

Для чего тебя я, птичка
Бедная, убил?
Для чего ты мне пригодна,
На какую стать?
Лучше было б,
Как стрелою Мог бы я убить
Неверного,
Бога не знающего...
Убить неверного, убить⁹.

Крайне трудно представить себе эти дышащие злобой строки в устах одного из вожаков пугачевского движения, в рядах которого башкиры дрались бок о бок с русскими против общих врагов.

Очевидно, тут возможны два предположения. Либо эта песня лишь приписана Салавату, либо она сложена им, но задолго до восстания 1773—1774 годов. Во всяком случае, ее мотивы в большей или меньшей степени пригодны лишь для передачи умонастроения подростка Салавата, Салавата первых глав книги, живущего еще отголосками прежних башкирских восстаний, но никак не пугачевского бригадира.

Употребляются в «Салавате» и фольклорные краски иного характера, причем не обязательно взятые только непосредственно из башкирского фольклора. Через весь роман, как преданнейший друг Салавата, проходит сын муллы, толстяк Кинзя. Имя это — историческое. Сын муллы и сам бывший мулла Кинзя Арасланов — видный участник пугачевского восстания, стоявший близко к штабу движения — «военной коллегии» Пугачева. Герой Ст. Злобина, однако, кроме имени, ничего общего со своим историческим прототипом не имеет. Добродушный, мягкий и слегка комичный увалень Кинзя нужен Злобину в романе прежде всего как фигура, контрастирующая отважному, порывистому и решительному Салавату. Такой контраст между двумя друзьями тоже, без сомнения, идет от фольклора. Конечно, бросается в глаза, что образ Кинзи сложился под сильным влиянием образа Ламме Гудзака из знаменитой книги Шарля де-Костера «Легенда об Уленшпигеле». Но мы вовсе не противоречим себе, потому что «Легенда об Уленшпигеле» принадлежит как раз к числу тех классических литературных произведений, которые целиком основаны на фольклоре.

Щедрое употребление фольклорных красок — героических, сатирических, лирических и иных — накладывает на роман особый отпечаток. Фольклорные моменты в характеристике Салавата Юлаева помогают читателю четче почувствовать и осознать, что Салават во всех своих проявлениях истинный народный герой, плоть от плоти и кровь от крови своего народа. Этим рассказу о нем придается большая сила и глубина. Но, разумеется, писатель в романе не ограничивается одним фольклором.

Как мы уже говорили, самое трудное состояло для Злобина в том, чтобы дать своего героя в движении. Надо ответить на вопрос — и ответить образно, средствами искусства, — как это двадцатилетний Салават накопил такой большой жизненный опыт, что он смог стать вождем башкирских повстанцев и пойти с ними по пути, неизведанному прежде, единения и братства с русскими народными низами. Ни в документах, ни в устных преданиях ответа на этот вопрос нет.

Прибегая к художественному вымыслу, Злобин вырывает Салавата из родного дома, заставляет его бежать оттуда и сталкивает с жестокой действительностью помещичье-чиновничьей, крепостнической России.

Этот «ход», думается нам, найден автором весьма удачно. Припомним биографии виднейших руководителей крестьянских войн — Болотникова, Разина, Пугачева. Они вели за собой крестьянские массы, но ни для кого из них не характерен «идиотизм деревенской жизни», отупляющей человека, приковывающей его к одному месту. Жизнь их была чрезвычайно богатой и разносторонней. Все они не только много странствовали по Руси, но и побивали за ее рубежами. И во время этих странствований на их долю выпадало множество самых различных испытаний. «Где, да где уж я не был, — говорил Пугачев яицким казакам, — и какой нужды не потерпел! Был холоден и голоден, в тюрьмах сколько сидел — уж только одному богу вестимо...»¹⁰. Так собирался тот огромный жизненный опыт, без которого руководители крестьянских войн не сумели бы встать во главе движения народа.

Нечто подобное происходит в романе Злобина с Салаватом Юлаевым. Спасая свою жизнь, он вынужден поспешно покинуть отца, молоденькую жену и скрыться подальше от преследователей.

Как сообщает автор, сперва у него была мысль сделать Салавата «беглецом-преступником на романтической почве». Но такая мотивировка была бы случайной, отвлекающей в сторону. Поэтому Злобин дает другую мотивировку, вытекающую из существа взаимоотношений в изображаемую эпоху. Показывается стычка башкир с рабочими Твердышова, одного из наиболее крупных (и наиболее наглых) тогдашних горнопромышленников, который в свое время откупил у Юлая часть его земли за бесценок, а потом стал беззастенчиво захватывать нужные ему земельные угодья даром. В этой стычке пылкий Салават убивает твердышовского мастерового, после чего он и должен спасаться бегством (я излагаю здесь, как везде в этой главе, ход событий по первому изданию романа: в дальнейшем писатель его несколько изменил и усложнил). Весь эпизод этот построен на документальном материале — вымышлено лишь участие в столкновении Салавата, — но это вымысел, который не только не противоречит исторической действительности, а, напротив, находится с ней в полном согласии. И затем — как много правды, исторической и художественной, в том, что путь, приведший Салавата к дружбе и союзу с русскими, начался для него с враждебного противопоставления себя «урусам».

В скитаниях Салавата писатель делает его спутником будущего пугачевского генерала — беглого каторжника Хлопуши. Это опять-таки вымысел. Однако ничего искусственного, никакой натяжки в этой встрече усмотреть нельзя. Что удивительного, в самом деле, что пересекаются дороги людей, которые одинаково вынуждены прятаться от розыска? И почему бы, спрашивается, будущим участникам пугачевского восстания не встретиться и не сблизиться в романе еще до того, как восстание началось? Такая ситуация вполне возможна и вероятна.

Сведя юного Салавата с Хлопушей, писатель продолжает развивать в конкретных образах основную идею романа. Салават при первой встрече дичится Хлопуши: он до крайности возмущен, когда последний принимается бесцеремонно выпытывать, с кем это его столкнула судьба. Но опытный, бывалый Хлопуша превосходно понимает, что творится на сердце у молодого горячего башкирина, и без особого труда преодолевает неприязнь юноши к себе. Этот бродяга с вырванными ноздрями, при всей видимой грубоватости, оказывается в высшей степени привлекательным, сердечным человеком, и вскоре Салават видит в нем старшего товарища, приучается верить ему, скак брату родной».

Двухлетние скитания совместно с Хлопушей становятся для Салавата незаменимой жизненной школой. За эти годы, пишет Ст. Злобин, «немало наслышался молодой странник о жизни разных народов «под рукой» русской царицы, и не только наслышался, — немало и видел такого, что сама рука тянулась за пояс к кинжалу, чтобы дружно вместе с острой сталью вступиться за слабого, обиженного и забитого нуждой, будь то татарин, кайсак, калмык или даже гяур...».

Так шаг за шагом расшатывается у Салавата всосанное с молоком матери убеждение, будто все гяуры, все урусы — враги башкирского народа.

Важная сцена в романе — встреча Хлопуши и Салавата с неведомым чернобородым человеком — Пугачевым. Происходит она накануне восстания, за несколько недель до выступления Пугачева в роли «императора Петра III». Между Хлопушей и чернобородым завязывается многозначительный разговор об извергах-дворянах, о том, что «в скудость все пришли» — и заводчица, и крепостные, — что народ непременно вскорости взбунтуется и что есть у него для бунта знамя — государь Петр Федорович, сам испытавший на себе все воеводские и боярские неправды: он, говорит чернобородый, «под чужим лицом... по Руси ходит и уж проявлялся достойным, а как всю землю обойдет да уверится, что за ним народ, так и ударит по ворогам...» Разговор этот о «справедливом», «народном» царе крепко запоминается Салавату.

С осени 1773 года, с момента возвращения Салавата к родным кочевкам, роман основывается по преимуществу на событиях, отраженных так или иначе в исторических источниках. Писатель рисует стремительный взлет Салавата Юлаева, который быстро вырастает в крупного исторического деятеля, руководителя народно-освободительного движения в Башкирии.

Как и в действительности, получив приказ о посылке девяноста пяти человек для борьбы против Пугачева, Юлай ставит начальником этого отряда своею сына Салавата. Как и в действительности, прельщенный расторопностью молодого башкирина, асессор Богданов поручает ему отвести к генералу Кару тысячный отряд башкир и мещеряков. Как и в действительности, Салават приводит отряд не к генералу Кару, а к Пугачеву. Как и в действительности, Салават с необычайной энергией привлекает на сторону Пугачева башкирские массы и вместе с русскими воюет против войск Екатерины. Как и в действительности, «свирепый Салават» (выражение Пушкина) не щадит тех башкир, которые, изменяя интересам собственного народа, пытаются вредить делу пугачевцев.

Вымышленная история мальчика-беглеца сливается с подлинной историей Салавата Юлаева, и возникает целостный образ героя, романтический и в то же время реалистический, увлекающий читателя и внушающий ему доверие. Салават у Злобина отнюдь не идеализированный герой — он человек, которому, по известному изречению, ничто человеческое не чуждо. В романе Салават встает перед нами таким, каким его должны были сформировать среда и время, — со всеми его достоинствами и неизбежными недостатками. Он дается писателем многогранно, разносторонне. Как всякий молодой человек, он, естественно, думает не только о подвигах, но и о ласках «земных гурий». Все это делает его образ живым, убедительным. Но главное заключается, безусловно, в том, что, благодаря предпосылкам, созданным в романе, мы нисколько не сомневаемся, что Салават, как он показан Ст. Злобиным, действительно способен выступить на историческом поприще в качестве вождя народного восстания.

Не все, однако, в книге — в том виде, в каком она была выпущена в 1929 году — в равной мере удачно. Наряду с образом Салавата Юлаева положительно должны быть оценены в ней и некоторые другие образы — в частности Кинзи, Хлопуши и пугачевского фельдмаршала Белобородова. Многие эпизоды книги надолго врезаются в память: хорошо дано, например, взятие Салаватом Симского завода. Но при всем этом в первом издании романа мы обнаруживаем ряд существенных недочетов и пробелов. Одни из них объясняются недостатком профессионального мастерства у молодого писателя, другие — недостаточно глубоким проникновением в сущность изображаемых исторических процессов.

Главный недостаток первого издания романа — внешнее, поверхностное изображение Пугачева и пугачевского лагеря. Молодой писатель правильно говорит об антикрепостническом характере восстания; однако его сложности, противоречивости, борьбы в самом лагере восставших различных социальных сил он еще не видит. Оттого в сущности немотивированным, отодвинутым за пределы книги осталось у него и поражение Пугачева. Так же как многие другие писатели в двадцатых годах, Злобин на первый план среди участников восстания выдвигает в издании 1929 года казаков. Видное место уделено и «заводским мужикам», «работным людям». Но крепостных крестьян, изнывавших под помещичьим игом, писатель ввести в роман не сумел, хотя именно они составляли основную силу восстания.

Неясность для Злобина фигуры Пугачева сказалась в первом издании на одной из важнейших глав романа. Салават в Бердской слободе, куда он привел к «царю» тысячный отряд, впервые беседует с Пугачевым, как с «Петром III». Момент чрезвычайно ответственный, определяющий весь последующий путь главного героя. Что же показывается в этой сцене? Салават, что для него вполне естественно, просит Пугачева приказать «урусам на другой земле гулять!» Фактически это означает разрушение заводов, построенных на башкирской земле. Пугачев «необдуманно» (по собственному выражению автора) соглашается «заводы нарушить». Но это, во-первых, противоречит исторической правде — для пугачевцев нормальная работа уральских заводов, снабжавших их оружием, имела величайшее значение, — а, во-вторых, мельчит образ Пугачева, как предводителя восстания.

Другой недостаток первого издания романа относится к показу классовых противоречий внутри башкирского общества. В Башкирии, согласно исследованиям советских историков, мы встречаемся в XVIII веке со сложными общественными отношениями, которые никак не могут быть уложены в рамки родового строя. Хотя внешне тогда родовая оболочка сохранялась, на деле это были весьма развитые феодальные отношения. Но в романе классовое расслоение среди башкир обрисовано бегло, в немногих эпизодах. Башкирская беднота представлена лишь несколькими эпизодическими персонажами, которые не играют заметной роли в развитии действия. Понятно, почему Салават в романе примкнул к пугачевскому восстанию, но почему за ним последовали башкирские массы — менее понятно и менее обоснованно.

Как уже указывалось, автором сделан намек, что антирусские настроения среди части отсталых башкир исподтишка направлялись «верными» царизму феодальными верхами. Это очень интересное место. Однако в издании 1929 года намек этот сделан столь мимолетно, что внимание читателей он на себе не останавливает.

Таким образом, первый роман молодого писателя недоработан и с исторической, и с художественной точки зрения. Но тем не менее уже в первой своей редакции произведение это прочно вошло в литературу. В нем — в основных чертах, разумеется, — с самого начала поэтически и исторически верно «решен» центральный образ романа, образ Салавата Юлаева. Это-то, думается, и дало книге долгую литературную жизнь.

IV

Роман «Салават Юлаев» одобрительно встретили и критики, и читатель — особенно детский и юношеский. Тепло отозвался о кем в 1934 году на Первом Всесоюзном съезде советских писателей С.Я. Маршак, подчеркнув, что «надо оценить по достоинству смелость и задачи Злобина, который попытался посмотреть на восстание Пугачева глазами башкира Салавата и для этого собрал новый, еще никем не использованный материал»¹¹. С 1929 по 1939 год «Салават Юлаев» вышел на русском языке шестью изданиями. В эти же годы роман появился на ряде языков народов СССР (башкирском, украинском, белорусском, узбекском, туркменском, мордовском и др.). Весной 1941 года на экраны страны был выпущен кинофильм «Салават Юлаев», поставленный режиссером Я. Протазановым по сценарию С.П. и Г.Н. Злобиных.

Первоначальный текст романа, однако, не удовлетворил писателя, и в конце тридцатых годов он взялся за коренную его переработку. В 1941 году вышло новое, седьмое по счету, издание «Салавата Юлаева». Это была книга, написанная на несравненно более высоком уровне, чем охарактеризованный выше первый ее вариант. В результате переработки объем романа увеличился примерно в полтора раза. При этом автор не только ввел в роман ряд новых эпизодов, сюжетных линий и действующих лиц, но и пересмотрел в некоторых существенных пунктах историческую концепцию первого издания. Во втором варианте «Салавата» появляются многие новаторские исторические и художественные идеи, получившие затем дальнейшее развитие в крупнейшем произведении Ст. Злобина «Степан Разин».

В изменениях, произведенных в новом издании «Салавата Юлаева», выразился несомненный рост Злобина как историка и художника. Но не только о его личном росте необходимо здесь сказать. То новое качество, которого писатель достиг в своей работе в предвоенные годы, следует поставить в связь с ростом всей нашей исторической науки, в связь с ростом советской художественной литературы, твердо вставшей на путь социалистического реализма.

В тридцатых годах более глубокой и точной стала трактовка народных движений, развертывавшихся под водительством Болотникова, Разина, Пугачева. В выступлениях этих исторических лиц наука стала отчетливо различать отражение стихийного возмущения угнетенных классов, стихийного восстания крестьянства против феодального гнета. Именно крестьянство стало рассматриваться как главная, решающая сила этих движений. Нелишне, быть может, добавить, что иные историки, догматически восприняв некоторые формулировки Сталина, начали вообще отрицать и замалчивать сколько-нибудь значительное участие казаков в движениях Болотникова, Разина и Пугачева. Это было явление, характерное для периода культа личности, когда цитата ставилась выше фактов и подменяла собой их изучение.

По-новому в тридцатых годах поставлен был вопрос относительно образования многонационального российского государства. Некоторые историки до того времени решали этот вопрос не по-марксистски, отвлекаясь от реальных исторических условий. С их точки зрения, присоединение к русскому государству украинцев, грузин и других народов, переход их под власть России, представляет собой «абсолютное зло». На деле, однако, в сложившейся исторической обстановке для народов этих такое решение их судьбы было бесспорно меньшим злом. И наука наша немало сделала для того, чтобы раскрыть историческую прогрессивность присоединения этих народов к России.

В литературе тридцатые годы были ознаменованы новым подъемом советского исторического романа.

В 1929—1930 годах была опубликована первая, а в 1934 году вторая книга «Петра Первого» А.Н. Толстого. (Над третьей, завершающей роман, книгой писатель работал, как известно, уже в годы Великой Отечественной войны.) В этом замечательном произведении во всю мощь выявилась нова юрская сущность советской художественно-исторической литературы. После него об историческом прошлом писать по-прежнему стало уже невозможным.

Опыт Толстого — исторического романиста в той или иной мере помог всем авторам лучших советских исторических романов, написанных или начатых в тридцатых годах. К числу их принадлежит «Емельян Пугачев» В. Шишкова, «Великий Моурави» А. Антоновской, «Чингиз-хан» В. Яна, «Севастопольская страда» С. Сергеева-Ценского и некоторые другие. Те особенности «Петра Первого», о которых писал позднее С.П. Злобин, — «необычайно широкий диапазон характеров, выпуклые и четкие социальные характеристики персонажей, резкая и закономерная перестройка психики героев в их историческом развитии, умение определить историческое место и соотношение исторических фактов и творческое значение народных масс в исторических свершениях, отображение прогрессивных и консервативных классовых тенденций в картине общества»¹², — те художественные принципы, которые А.Н. Толстой применил в своем романе, оказали чрезвычайно большое влияние на весь наш «исторический жанр».

Такова — вкратце — обстановка, в которой создавалась вторая редакция «Салавата Юлаева».

Что же привнес писатель во второй вариант своего «Салавата»? Это прежде всего совершенно отсутствовавшее в издании 1929 года изображение противоречий в лагере пугачевцев, противоречий между казаками — с одной стороны, крестьянами, а также угнетенными нерусскими народностями — с другой стороны. Я указывал уже на неудачу, постигшую Злобина в первом варианте романа в сцене, рисующей встречу Пугачева с Салаватом в Бердской слободе. Надо сказать, что вообще эта сцена написана вяловато и что, не зная, очевидно, чем бы заполнить главу, автор заставляет без видимой художественной необходимости Салавата и Пугачева распевать по очереди башкирские и русские песни. Иначе обстоит дело в издании 1941 года.

В нем рельефно даны образы казачьих главарей, о которых еще Пушкин писал в «Истории Пугачева»: «Не терпя постороннего влияния на царя, ими созданного, они не допускали самозванца иметь иных любимцев и поверенных», оговаривая при этом, что «Пугачев скучал их опекою»¹³. Накануне прибытия отряда Салавата в Берду они собираются на тайный совет, где договариваются о том, как бы побудить Пугачева снять осаду Оренбурга и вернуться на Яик. В речах Давилина, Лысова, Коновалова и других яицких заправил Злобин с большой художественной силой раскрывает социальную, классовую обусловленность их помыслов и действий. «Вставали за дело казачье, а стоим... за собачье!», «Царь-батюшка», вишь, орлом в облаках летит: мало ему почета от казаков, — он всю Рассею хочет подмять под себя...», «Крылышки надо орлу подстричь! Губим казачество за чужую нужду. Мужиков он, вишь, облажает, чувашам пособить сулит, солдатам беглым он тоже отец родной...», «А чьи хутора пожгут! Чье хозяйство на дым сойдет?! Я так сужу, атаманы... надо идти к домам». И вот «господа атаманы» гурьбой отправляются к «царю», относительно которого им великолепно известно, что он — самозванец.

Захватывающее своим драматизмом столкновение Пугачева с казачьими главарями составляет одно из лучших мест новой редакции романа. Пугачев вовсе не намерен слепо подчиняться указке казаков, вообразивших, что они взяли его в неволю царским именем. «Сами призвали меня, так слушать!» — стуча по столу кулаком, требует он от них. В разгоревшемся споре Пугачев грозит, что сам откроет народу, кто он такой: «Отрекусь от царского званья... Вот тут оно мне, на горбу, как гора лежит... Падаль немецкая, царишка удавленный... Имя в могиле стухло, черви его сглодали, а я носи для вашей корысти кусок мертвеца в живом сердце!?» Он угрожает, что последует примеру Степана Разина (хотя хорошо понимает невозможность этого): «В царя Степан не игрался. Ломил медведем — в том сила была... Народ меня не Петром — Емельяном примет». А когда один из самых озлобленных и нагло разговаривающих с ним яицких заводил Лысов выхватывает пистолет, Пугачев застреливает его на месте.

Именно в эту минуту, когда Пугачеву удается одному справиться со сворой разъяренных врагов, в избу на помощь к нему врывается Салават, случайно подслушавший в сенях тайну самозванца и проникшийся к этому отважному человеку горячей симпатией и уважением. Салавата весь день не звали во «дворец» (делалось это нарочно, чтобы «царь» не узнал, что усилилось его войско), и юноша решил пойти туда сам, став таким образом свидетелем разыгравшейся сцены.

Как ясно хотя бы по этому эпизоду, показ социальной неоднородности пугачевского движения, показ внутренней борьбы в лагере восставших обогатил роман в историческом отношении. Обогатился он вместе с тем и художественно. Вторая редакция «Салавата» в гораздо большей степени, чем первая, насыщена действием. Выросла фигура Пугачева, данная в остром конфликте с яицкими вожаками. Укрепились сюжетные связи между героями. Согласно известному определению Горького, сюжет — это «связи, противоречия, симпатии, антипатии и вообще взаимоотношения людей — истории роста и организации того или иного характера, типа»¹⁴. Сравнение обеих редакций «Салавата» показывает, что взаимоотношения людей в романе стали в результате творческой работы писателя четче, острее, определеннее, многограннее. Особенно важно, разумеется, укрепление сюжетных связей между Пугачевым и Салаватом, помогающее полней раскрыть характеры и того и другого, способствующее более тесной увязке «башкирской» и «русской» линий романа.

Происходит оно не только в сцене встречи главных героев в Берде. В первом варианте книги, как указывалось, Салават пассивен во время ночной беседы его и Хлопуши с Чикой-Зарубиным и Пугачевым. Салават остается безразличным к тому, что русские собираются что-то от него утаить. Не то совсем мы видим во втором варианте. На этот раз юноша крайне оскорблен, что от него, башкирина, скрывают «русскую правду». «Я нешто чужой человек?! — восклицает он, негодуя. — Наша что цар не слыхал?! Наша цар Петра знал, ладный цар — такой нам ладно — башкирский люди...» И Салават начинает мечтать вслух о будущих милостях чудом спасшегося от убийц народного царя. Охваченный поэтическим порывом, словно в бреду говорит он о том, с какими словами царь обратится к башкирам: живите, как звери степные, как рыбы в воде, как птицы в небе — по всей вашей вольной воле... С восхищением слушает образную, вдохновенную речь Салавата Пугачев. «Его величество государь, — заявляет он молодому башкиру, — так мыслит, как ты сказал». Он предлагает юноше, чтобы тот передал своим соплеменникам о скором приходе государя. «Как нам говорил, — добавляет он, — так и башкирам сказывай — лучше не скажешь». А после того как Пугачев объявляет себя «Петром III», он приказывает вставить в манифест к башкирам слова Салавата, — и манифест восторженно встречается башкирским населением, улавливающим в нем отзвук собственных дум и чаяний.

Крепче связывая Салавата и Пугачева единым сюжетом, эпизод этот примечателен еще двумя своими особенностями. Во-первых, благодаря ему в образе Салавата органичнее объединяются дарование поэта с мыслью и страстью борца за дело народа. Во-вторых, в образе Пугачева выявляется и подчеркивается его готовность и умение прислушиваться к голосу масс, его умение понимать их нужды, учитывать их желания. Это такая черта вождей народных движений, которую Злобин справедливо считает одной из главнейших и решающих и которую он в следующих своих романах выделяет и подчеркивает чрезвычайно настойчиво.

В издании 1929 года Пугачев легко соглашается на просьбу Салавата уничтожить заводы. В издании 1941 года он отвечает на эту просьбу решительным отказом: «Нельзя... Завод — государское дело. Железо надо, чугун, медь... Который заводчик народ обижает — над ним управа нужна — и дадим управу. Коли надо — заводы отымем у них, во дворцовые переведем, а жечь заводы — ни-ни! Упаси тебя бог...» Как в этом, так и в других эпизодах Пугачев проявляет себя человеком умным, талантливым и волевым, располагающим всеми данными, необходимыми для предводителя крестьянской войны.

Все эти изменения во второй редакции «Салавата Юлаева» очень значительны. Здесь намечается принципиально новое историческое понимание природы крестьянских войн, несравненно более глубокое, чем прежнее, основанное на конкретном изучении материала в соответствии с указаниями классиков марксизма-ленинизма. В то же время писатель ищет и в ряде мест находит весьма убедительные художественные средства для выражения этого нового понимания крестьянских движений. Несомненно, следовательно, что в издании 1941 года писателем сделан большой шаг вперед. Но его можно — и следует — упрекнуть в том, что пугачевское движение, составной частью которого явилось башкирское восстание под руководством С. Юлаева, показано и в этой новой редакции недостаточно широко. Остается также в силе упрек, что не введены в роман по-настоящему крепостные крестьяне, основная масса эксплуатируемых в тогдашней России.

Очень интересна во второй редакции романа фигура Бухаира. В издании 1929 года это был персонаж третьего плана, нарисованный бледно, не обладающий самостоятельной физиономией. В издании 1941 года образ Бухаира — один из основных образов романа. Он выведен в нем «претендентом на башкирский престол», как иронически говорит в конце книги один из русских офицеров.

Бухаир в переработанном варианте «Салавата» — представитель наиболее реакционных кругов башкирского феодального общества. Он — выходец из феодальной знати, «верной» царскому правительству. Когда бывшего бунтовщика Юлая избирают старшиной, русские колонизаторы приставляют к нему писарем сына «верного» бая грамотея Бухаира. И никто, ни русские, ни башкиры, не подозревают, что Бухаир и его отец живут двойной жизнью, что дом их с давних пор — пристанище для турецких шпионов.

Болезненно самолюбивый Бухаир, который до поры до времени тщательно скрывает свои мысли и намерения, угодливо служит царским властям и терпеливо выжидает часа, когда можно будет выступить против владычества русских, — Бухаир этот олицетворяет в романе Злобина черную, неодолимую ненависть башкирских феодалов к России и русскому народу. Но это лишь одна сторона медали: оборотная ее сторона — презрение и ненависть ярого националиста Бухаира к своему родному народу.

Вот Бухаир получает от «царского полковника» Салавата манифест Пугачева к башкирам. Салават ждет, что, как и его самого, Бухаира зажгут слова о звериной воле, о земле, о степях и лесах. Однако ничего подобного не происходит, Бухаир разрывает в клочья воззвание Пугачева: «Башкирам нельзя читать эту бумагу... Она ослепит их и бросит под власть неверных». Со злобой говорит он о безграмотном, «подлом» народе, у которого нет ни коня, ни овцы: «Их увлекут, их научат грабить богатых, не делая разницы между башкирами и русскими, избивать старшин, писарей, муллу... Хитрый твой царь разделит башкир. Мы будем уже не единым народом, мы станем врагами друг другу...» «Народ — бараны, — резко возражает Бухаир на слова Салавата. — Мы, знающие коран, должны быть пастухами и гнать темных баранов...»

Эта схватка с Бухаиром открывает Салавату глаза на многое. Он ясно осознает, что в его народе есть не только различие мыслей, но и различие интересов и желаний. Война между богатыми и бедными, что идет у русских, неминуемо должна вспыхнуть и среди башкир. С этого времени пути «хана» Бухаира и борца за народ Салавата непримиримо расходятся. Все усилия Салавата направлены к тому, чтобы победило дело Пугачева, дело всех угнетенных народов Российской империи. Бухаир, борясь против пугачевцев, безжалостно вырезая «гяуров», фактически помогает русскому царизму.

На первый взгляд неожидан, но в действительности глубоко закономерен конец кровавой «карьеры» Бухаира в романе. В одной из последних глав русский офицер опознает «хана» в явившемся с повинной молодом бунтовщике. Но, к величайшему удивлению перепуганного Бухаира, его не схватывают, не сажают в тюрьму, не казнят. Мало того — офицер предлагает ему стать старшиной, хотя безусловно знает, что Бухаир убивал русских, разрушал и сжигал их селения. Офицер ставит при этом лишь одно условие: Бухаир должен помочь царским властям поймать Салавата. И вчерашний гордый «хан», испытывая мучительное чувство стыда, соглашается на позорную сделку. Он ощущает в этот момент всю высоту Салавата и собственное падение, но тем сильнее разгорается в нем озлобление против мнимого «отступника». «Поймать и отдать его русским, которым он продался!» — все время твердит про себя Бухаир, не будучи в состоянии сам поверить своим словам. Пленение Салавата екатерининскими войсками происходит в романе именно вследствие предательства вновь переметнувшегося на сторону царизма Бухаира.

Как видим, благодаря противопоставлению Салавата и Бухаира в переработанном тексте романа значительно шире, чем прежде, вырисовываются взаимоотношения внутри башкирского общества. Однако Бухаир, пожалуй, чересчур выпирает во втором варианте книги, где ему отведено чуть ли не столько же места, сколько и самому Салавату. Еще существеннее другая претензия, которую мы вправе предъявить писателю. Юлай во второй редакции романа, примкнув к восставшим, занимает, в сущности, такую же позицию, что и его сын. Но это, конечно, мало правдоподобно. Надо полагать, у старшины и бая, после долгих колебаний согласившегося стать пугачевским полковником, были свои особые мотивы, чтобы присоединиться к восстанию.

Таким образом, хотя Ст. Злобин и сумел очень многое сделать в издании 1941 года для творческою пересмотра своего романа, все же ему и после этого осталось над чем поработать.

В 1953 году вышло еще одно издание «Салавата Юлаева», вновь кардинально переработанное. Оно представляет собой третью редакцию романа. Что же мы находим в нем нового?

Башкирские историки пристально изучают движение Салавата Юлаева. Особенно больших результатов в этом отношении они добились в послевоенные годы. Используя найденные ими документы, Ст. Злобин смог в издании 1953 года гораздо полнее и точнее, чем до того, обрисовать полководческую деятельность Салавата. Познавательная ценность романа из-за этого, несомненно, повысилась. Правда, на мой взгляд, подробные описания боев, включенные в роман Злобиным, повели к тому, что некоторые главы книги стали кое-где довольно громоздкими.

В большей мере, чем в предыдущих вариантах, писателю удалось в третьей редакции показать чисто крестьянскую струю в пугачевском движении. В частности, очень выразительная сцена разыгрывается в этой редакции у ворот Бердской крепости. В нее не пускают не только башкир и мещеряков из отряда Салавата, но и русских мужиков, собравшихся «по государеву кличу». Они себя называют, по обычаям того времени, «казаками», но настоящие казаки с издевкой отвечают им: «Эх, лапотные души! Да какие же вы казаки? Господска челядь вы... Елки-палки — сме-ех!..» В издании 1941 года Салават в Берде один врывается к «царю» во время столкновения его с яицкими главарями. Сейчас рядом с башкирским батырем Андрей Овчинников, «изменивший» казачьим атаманам, приведший с собой связанным войскового судью Творогова, который пытался увезти из крепости пушки.

Наибольшее значение в третьей редакции «Салавата Юлаева» имеет измененная характеристика Юлая. Сейчас он — в качестве пугачевского полковника — уже не просто повторяет своего сына, а ведет в романе вполне самостоятельную линию. И линия эта такая, какая приличествует именно баю. Суть ее в том, что Юлай стремится отобрать у Твердышова захваченные им земли, основу своей феодальной собственности, разрушить построенные на них заводы и поселения и изгнать русских. В третьем варианте романа Салават о заводах с Пугачевым уже не говорит, но свое отношение к ним он проявляет в действии, в остром столкновении с отцом. Взяв с помощью работных людей Усть-Катавский завод, Юлай первым делом торопится разыскать и сжечь «бесстыжую грамоту», купчую крепость, которую выманил у него твердышовский приказчик, а затем, к возмущению «заводских мужиков», приказывает «завод ломать, плотину ломать, заводские деревни ломать!» Когда же рабочие негодующе заявляют: «Не можешь ты никуда нас Согнать!», Юлаю вдруг приходит в голову «блестящая» мысль — поставить над ними начальником того самого твердышовского приказчика, которого они сами поймали и притащили к «царскому» полковнику на суд и расправу. Любопытная деталь (впрочем, это не деталь, а важный момент в развитии сюжета): в отличие от того, что было в предшествующей редакции, Юлай в издании 1953 года выступает в ряде случаев совместно с Бухаиром и действует по его наущению. Бывший писарь хорошо знает слабости своего старшины и умело ими пользуется. Салават с горечью говорит отцу, что тот его позорит, что Бухаир ядовитая змея, — однако Юлай, который вынужден считаться с Салаватом, не в состоянии понять его правды и все время стремится поступать по-своему. То, как изменен образ Юлая, который и в рядах пугачевцев остается феодалом, вотчинником, накладывает определенную печать на все строение книги.

Нет необходимости перечислять здесь все, что писатель счел нужным переменить в третьем варианте своего романа. Упомяну лишь, что изменены обстоятельства первой встречи Хлопуши и Салавата с Пугачевым и несколько «снижен», по сравнению со вторым вариантом, Бухаир, которому первоначально автор придал излишне демонические черты.

И в настоящем издании, которое имеет сейчас в своем распоряжении читатель, Ст. Злобин продолжил свою работу над текстом романа. Некоторые сцены сокращены, другие переписаны заново, внесены многие уточнения — фактические и стилистические. Эта художественная отделка романа, тщательная шлифовка его заслуживает самой положительной оценки.

Как явствует из всего сказанного, в различных редакциях одного и того же произведения Ст. Злобиным пройден большой и серьезный творческий путь. Это, в сущности, путь, который проделали все лучшие представители нашей художественно-исторической литературы — каждый, разумеется, на свой лад. Все более глубоко постигается в нашей литературе историческая правда и все более объемно она показывается В первом издании «Салавата Юлаева» внимание автора было сосредоточено в основном на центральном герое. С годами он заметно раздвинул рамки романа, поставив перед собой задачу дать образ героя слитно с эпохой, изображенной эпически широко и разносторонне.

V

Работая над материалом XVIII века, Ст. Злобин, естественно, обращался нередко и к XVII веку, к бурному царствованию Алексея Михайловича, которого апологеты самодержавия подобострастно прозвали «Тишайшим». Интерес писателя-историка к этой эпохе понятен: борьба народных масс, развертывавшаяся в допетровской Руси, во многом сходна с борьбой, сотрясавшей екатерининскую империю, — и в том и в другом веке друг другу противостояли два основных антагониста, крепостное крестьянство и класс дворян-помещиков, организованных в феодально-крепостническое государство. Постепенно у Злобина стали складываться замыслы двух новых исторических романов, время действия которых относится к XVII веку. Над первым из этих романов — «Островом Буяном» — он начал работать в 1937 году, над вторым — «Степаном Разиным» — в 1938 году. Кропотливо изучались исторические источники, делались первые наброски, росла груда черновиков, о Степане Разине была даже выпущена в Детгизе тоненькая книжечка, но все эти подготовительные работы были прерваны трагическими событиями величайшего значения — Великой Отечественной войной 1941—1945 годов.

Что надвигается военная гроза, чувствовали все советские люди. Очень отчетливо ощущали это и советские писатели и в меру своих сил готовились к грядущим схваткам. С.П. Злобин в 1941 году окончил писательские курсы при Военно-политической академии им. В.И. Ленина в Москве. Когда началась война, он ушел в ополчение. Оттуда был откомандирован в редакцию армейской газеты.

Но воевать ему пришлось недолго. В октябре 1941 года, контуженный миной, с поврежденным правым глазом, с искалеченной ногой Злобин был подобран санитарным обозом, который пытался вывезти раненых из окружения. А через несколько дней немцы обстреляли обоз из артиллерийских орудий, почти полностью его уничтожив. Часть раненых, оставшихся в живых, в том числе и Злобин, попала к гитлеровцам в плен. Произошло это неподалеку от Вязьмы.

В плену Злобин находился сперва в Минске, в лазарете. Отсюда он в 1942 году собирался вместе с одним товарищем бежать к партизанам. Однако немцы узнали об этом и отправили его в глубь Германии, на Эльбу, в лагерь № 304, расположенный между Дрезденом и Лейпцигом.

Здесь начинается новая страница в биографии С.П. Злобина.

Формально, по вывеске, под № 304 числилось учреждение как будто бы даже «гуманное» — туберкулезный лагерь-лазарет для русских военнопленных, где имелся медицинский персонал, велись истории болезни и т. п. На деле, однако, многотысячный этот лагерь был местом планомерного массового уничтожения советских людей. Здесь свирепствовал жестокий полицейско-гестаповский режим.

Вставал вопрос — что делать, безропотно ждать смерти или бороться? С.П. Злобин был среди тех, кто решил бороться за сохранение жизней советских пленных, за политическую и моральную их сплоченность. Сначала по инициативе писателя возникла небольшая ячейка из четырех врачей-комсомольцев и нескольких фельдшеров и санитаров. Затем оформилась охватившая весь лагерь подпольная патриотическая организация, действовавшая под единым руководством. Секретарем ее избрали Злобина.

Невероятно тяжела была борьба подпольщиков в условиях фашистского плена, но она шла непрерывно: готовились побеги пленных из лагеря, устраивались диверсии рабочими командами «выздоравливающих», распространялась правдивая информация о положении на фронтах войны, оказывалось решительное противодействие вербовке советских людей во власовские и им подобные формирования. Многие из фашистских агентов в лагере были физически уничтожены подпольщиками. С.П. Злобин в плену написал множество агитационных листовок и брошюр; вместе с тем он и в обстановке лагеря продолжал думать о своей литературной работе.

После войны Ст. Злобин ряд лет работал над романом «Пропавшие без вести», в основу которого легла история подпольной организации лагеря № 304. Роман этот был закончен им в 1961 году и вскоре должен выйти из печати. Это будет первое крупное произведение Злобина на современную тему.

Однако основным литературным делом Ст. Злобина в первые послевоенные годы была работа над историческими романами, начатыми еще перед войной. В 1947 году свет увидел «Остров Буян», в 1951 году — «Степан Разин». Этими двумя произведениями, в особенности романом-эпопеей о Степане Разине, Ст. Злобин выдвинулся в первые ряды советских исторических романистов.

Мне хотелось бы подчеркнуть в этой связи одно очень существенное обстоятельство. В обращении Ст. Злобина как раз в первые послевоенные годы к эпохе столь далекой от нас, как эпоха Алексея Михайловича, ни в коем случае не следует усматривать какого-то бегства от актуальных проблем современности. Дело в том, что именно в эти годы в литературе нашей сложилось довольно трудное и противоречивое положение. Беспримерная победа нашего народа в Великой Отечественной войне обострила интерес советских людей к исторической тематике, к славным традициям, унаследованным нами от наших предков. Но под воздействием культа личности в художественно-исторической литературе в этот период появились — и в большом количестве — произведения, изображавшие историческое прошлое в совершенно превратном свете, апологетически превозносившие деятелей, принадлежавших к правящей верхушке общества, фактически принижавшие роль народных масс в историческом процессе. И это несмотря на то, что в партийных документах осуждалась идеализация царей, князей, ханов, осуждалось извращение исторической правды, а сам Сталин указывал, что историю нельзя ни улучшать, ни ухудшать! В таких условиях крайне важно было средствами искусства показать подлинную роль народных низов как главного двигателя исторического прогресса, показать значение революционно-патриотических традиций в прошлом, носителями которых были, конечно, отнюдь не цари или близкие к ним лица. «Остров Буян» и «Степан Разин» — произведения, отличающиеся зрелым художественным мастерством, — это в то же самое время произведения с полемическим подтекстом, логикой художественных образов опровергающие антиисторические, чуждые марксистско-ленинской идеологии тенденции, имевшие широкое хождение в период культа личности.

И «Остров Буян», и «Степан Разин» — книги, в которых историческая действительность охвачена автором с исключительной полнотой, в которых сюжетные столкновения и конфликты построены на основных противоречиях эпохи. И в отличие от того, что делали одновременно с ним многие исторические романисты, нигде Ст. Злобин не старается противоречия эти приглушить. Напротив, его прежде всего интересует та историческая борьба, которая определяет собой характер эпохи.

В «Острове Буяне» центральное место занимает знаменитое псковское восстание 1650 года, самое длительное и крупное из всех городских восстаний, какие знала Московская Русь во времена Алексея Михайловича. Менее чем через двадцать лет после этого началось движение Разина.

Очень точно и выразительно, как мне представляется, озаглавлен второй исторический роман Ст. Злобина. В нем изображается чрезвычайно трудное время. Героям его из числа «меньших» людей приходится то и дело терпеть от сильных и богатых всевозможные обиды и унижения. Но писатель рисует не только забитость народных низов. Неиссякаемы духовные силы народа, не угасает в нем мечта о чудном острове Буяне, где живут вольные люди, «никаким дворянам-князьям не подвластные».

Исторический и сюжетный стержень романа в том и состоит, что рисуемая в нем напряженность социальных отношений, столь характерная для всего XVII века, неминуемо должна привести и приводит к вспышкам, к возмущениям и восстаниям как городской бедноты, посадского люда, так и крестьянства.

В развертываемой им картине псковского восстания писатель превосходно выявляет глубокие социальные его корни. Но то, что автором всесторонне, с научной добросовестностью исследуется обстановка, сложившаяся в порубежном городе допетровской Руси, вскрываются сложные взаимоотношения между людьми, стоящими на различных ступенях социальной лестницы, нисколько книгу его не засушивает, не отражается отрицательно на художественной ее стороне. И это потому, что все у него, если можно так выразиться, очеловечено, все дано для человека и через человека. Политика и экономика у него драматизированы, они не преподносятся читателю голо, оторванно от людских судеб и характеров, а вплетены в судьбы людей как необходимая, жизненно обусловленная мотивировка их чувствований, начинаний и действий.

Чрезвычайно живо, естественно передано в романе, как пожар мятежа постепенно охватывает Псков. Сперва кажется, что люди заняты лишь своими частными делами, личными обидами; по первым главам книги трудно представить себе, чтобы герои ее объединились для общего действия, общей борьбы. Но потом внезапно оказывается, что силой обстоятельств герои романа вовлекаются в общую борьбу, участие в которой становится для них неизбежностью. Частные люди, выражаясь современным языком, превращаются (не стремясь вовсе к этому) в общественных деятелей.

Писатель показывает, что с первого же дня в восстании принимают участие и дворяне, но участвуют они в нем только для того, чтобы сдержать размах движения и затем подавить его.

Трудно приходится восставшему городу — и современному читателю совершенно ясны причины этого: отсутствие организации, непонимание истинного смысла того, что происходит, стихийный характер восстания. Все это рельефно выявлено писателем. Но вместе с тем им превосходно показано, в какую грозную силу превращается разбушевавшаяся народная стихия. Мы видим, как постепенно хозяевами положения в городе становятся «середние» и «молодшие» люди, ремесленники, посадская беднота. Мы видим далее, какой отзвук псковское восстание получает по всей стране: восстают Новгород, Остров и другие города; учащаются крестьянские бунты; в Москве — в смятении борющиеся за власть боярские «партии».

Есть произведения, в которых люди из народа образуют лишь безличный «фон» и в которых авторское внимание обращено главным образом на героев из высших классов общества. В «Острове Буяне» люди из народа — герои в полном смысле слова, и какие интересные образы, какие мощные характеры вырисовываются перед нами! Особенно интересны в романе главари, «заводилы» восстания — Томила Слепой и Гаврила Демидов, реально существовавшие исторические личности.

Отставной старшина площадных подьячих Томила Слепой — примечательнейшая историческая фигура. Проф. М.Н. Тихомиров, автор монографии «Псковское восстание 1650 года», справедливо говорит, что если псковская челобитная действительно написана Томилой, то он человек с крупным литературным талантом.

Злобин рисует Томилу Слепого своеобразным публицистом-утопистом, страстным, неподкупным искателем правды.

Томила пишет, по Злобину, тайком от всех «Летопись правды искренней». Органически вкрапленные в художественную ткань романа отрывки из этой «Летописи» — большое достижение автора; так убедительно смог он слить воедино и особенности политического мышления эпохи, и народные чаяния, и гнев, своеобразно преломляющиеся в писаниях безвестного правдолюбца. С мечтами о «праведном Белом царстве», где «у того царя Правдолюба наместо боярской — земская дума», сочетаются исполненные ярости нападки на бояр-лихоимцев и богатых торговых гостей.

Томила, естественно, выдвигается в число вожаков восстания. Дворянам и большим посадским приходится невольно присоединиться к «середины» и «молодшим» людям по мере развертывания восстания, и вот Томила, перед которым встают практические политические вопросы, начинает охранять «единство», наступившее в восставшем городе, в этом видя залог успеха. Ради призрачного единства с зажиточными и привилегированными слоями горожан он идет на серьезные уступки им, ущемляя, вопреки собственным взглядам, интересы холопов, монастырских трудников и прочих «малых» людей.

Иной позиции держится хлебник Гаврила Демидов, образ которого — едва ли не самая большая удача автора. Ему чужды примирительные тенденции Томилы, он действует решительно и беспощадно. Когда предательство дворян становится явным, десятерым из них публично отрубают головы. «Ты Белый город писал? — говорит он Томиле Слепому. — Ан в Белый-то город дороги красны от крови!» И в конце концов в его правоте убеждаются и Томила, и другие.

У Гаврилы несомненные способности народного вождя, задатки государственного деятеля; ему прежде всего обязан Псков тем, что ровно полгода он находился в руках восставших.

«Остров Буян» посвящен событиям трехсотлетней давности. Однако произведение это и интересно, и поучительно для нашего читателя. Оно образно показывает, как вырабатывался русский национальный характер, как подготавливались революционные традиции великого русского народа, сколько таилось в народных массах потенциальных сил, настойчиво искавших себе выхода.

С еще большим размахом о жизни и борьбе народных масс повествуется в романе «Степан Разин». «Площадкой», на которой развертывается действие романа, стала фактически вся страна: и Дон с его казачьими вольностями, и Москва с ее «боярскими неправдами», и побережье Белого моря, куда идет на богомолье юный Стенька, и вотчина Одоевских, где трудится на земле будущий разинский сподвижник Харитонов, и Астрахань, и Царицын, и Арзамас, и Симбирск. Переносится действие и за рубежи Московского государства, в Польшу, с которой разгорелась война из-за украинских земель, в Персию, на которую налетели казацкие ватаги. Переплетение внутренних и международных противоречий в романе рисуется сложнейшее, но при всем том основные линии борьбы проложены писателем с необычайной четкостью.

В некоторых исторических романах дело изображается таким образом, будто внутри страны цари и князья отстаивали привилегии эксплуататоров, тогда как на международной арене они выступали якобы в качестве истинных патриотов, защитников непреходящих интересов «державы». Но утверждать так значит «улучшать» историю. Как великолепно показано и в «Острове Буяне», и в особенности в «Степане Разине», и на международном поприще правительство Алексея Михайловича вовсе не являлось защитником подлинных интересов страны. С точки зрения Ст. Злобина, верной исторической правде, деятели из лагеря эксплуататорских классов, даже когда они объективно служат делу прогресса, исходят непременно из своих корыстных классовых интересов и ими только и руководствуются.

Взять хотя бы ту же войну с польскими панами из-за Украины. Писатель заставляет Разина подслушать разговор князя Долгорукого — военачальника русских войск — с думным дьяком Алмазом о Богдане Хмельницком. И вот что, к ужасу своему, слышит Степан: «Знать не хочу я Богдана! С Богданом по всей земле бушует холопское беснование... Коли совсем стереть польское шляхетство с лица земли, то каков образец дадим мужикам?! Али наша держава чиста от мятежных людишек?!» И Долгорукий делает отсюда циничный вывод: «Я мыслю... нам надо во что бы то ни стало хоть уступить панам, а с Польшей мириться, покуда порядок в ней до конца не порушен».

Этот случайно подслушанный разговор — один из многих жизненных уроков, полученных Разиным. Вскоре он получает новый, страшный урок от Долгорукого: тот казнит его старшего брата Ивана.

Я подчеркивал, говоря о Салавате Юлаеве, что самое трудное для писателя было дать своего героя в движении. Эта труднейшая художественная задача вставала перед Злобиным и в книге о Степане Разине и была разрешена им с покоряющей убедительностью. Разин, входящий в книгу горячим, порывистым пареньком, который жадно ко всему присматривается и страстно мечтает о казацкой славе, в полном смысле слова живет на ее страницах. Рассказ о нем ведется с неторопливой и потому особенно доказательной последовательностью, и мы отчетливо видим, как постепенно он отходит от своего крестного — войскового атамана Корнилы Яковлева, прислужника боярской Москвы, и как все больше крепнет в нем воля к борьбе и с казачьей старшиной, и с боярами. Первоначально, однако, Степан только «гулевой атаман», не очень страшный для царских властей. Затем он начинает мечтать о вольной казацкой державе «от Буга до Яика», думает, как бы сложить воедино казачьи земли, собрать их пол одного атамана Но поистине «великим атаманом» Разин становится, лишь когда он осознает, что нужно «всю Русь воевать у бояр!»

Как советский исторический романист и художник социалистического реализма, Злобин показывает, что стремительный рост Разина объяснение свое находит прежде всего в бурном росте движения, им возглавленного. С места сдвигаются все новые и новые пласты народа, в борьбу вовлекаются мужики, крестьянство — главная сила в Московском государстве, движение приобретает невиданный прежде размах и перед ним выдвигаются такие лозунги и цели, о которых Разин и думать не мог, затевая первые свои походы. Не всем его соратникам ясно, как надо поступать в изменившейся обстановке, на действиях верного его друга Наумова пагубно сказывается казачий сепаратизм, побуждающий этого разинского есаула в тяжелую минуту бросить на произвол судьбы крестьянские отряды. Но сам Разин оказывается на высоте своего исторического призвания — и не потому, что у него есть заранее ответы на все вопросы, которые ставят перед ним восставшие, а потому, наоборот, что многое, очень многое он делает по подсказке своих приверженцев. Волевой, властный руководитель, он чутко прислушивается к голосу своих сторонников, учитывает их пожелания и опыт, все время учится у народа.

Как и все крестьянские движения прошлого, восстание, поднятое Разиным, было разгромлено крепостническим государством. Неизбежность такого исхода борьбы художественно проанализирована в романе. Подлинным трагизмом отмечены последние страницы книги, изображающие Степана Разина перед казнью. Герой в руках у врагов, муки его неописуемы. Он истерзан палачами, однако дух его сломить они не в состоянии. Он понимает, что «все не додумал чего-то», о чем ему знать было бы необходимо. И это его тревожит и мучает. Но и перед лицом смерти он убежден, что его правда — это правда народа: «Кабы правда была вся во мне, то с одной головою моей и в могилку бы пала, а правда моя в народе живет... Народ не собрать на плаху, народ не казнить! В той правде, что в сердце народа вошла, в ней уж сила! Казни не казни, а правда взметет народ и опять поведет на бояр. Казни не казни, а правда всегда победна!»

В творчестве Ст. Злобина, быть может, отчетливее, чем у многих других, провозглашается и утверждается народное начало в советской художественно-исторической литературе. Во всех трех его исторических романах герои гибнут, дело, которому они служат, терпит поражение. И писатель показывает, что иначе и быть не могло, законы истории действуют неотвратимо. Но он показывает и другое — великий смысл многовековой борьбы народа за свое освобождение, необходимость и плодотворность его борьбы для продвижения страны вперед по пути прогресса. А вместе с тем благодаря образовавшейся исторической перспективе современному читателю наглядно ясным становится и то, что лежит за пределами этих романов, ясным становится то, какое громадное значение имеет выход на авансцену истории революционного пролетариата Лишь с рабочим классом во главе возможна победа народа над его поработителями.

Народ — творец истории. Претворение в художественные образы этого основополагающего марксистско-ленинского положения — девиз и задача всей нашей советской исторической романистики. Среди художников слова, которые благородную эту задачу осуществляют с наибольшей полнотой и целеустремленностью, следует назвать и автора «Салавата Юлаева», «Острова Буяна» и «Степана Разина» — Степана Павловича Злобина.

Примечания

1. «Иностранная литература», 1958, № 4.

2. М. Горький. Собрание сочинений в тридцати томах. Гослитиздат, М., 1949—1954, 1956, т. 25, стр. 252.

3. В 1936 году ряд документов о Кара-Сакале был опубликован в издании Академии наук СССР «Материалы по истории Башкирской АССР. Часть 1. Башкирские восстания в XVII и первой половине XVIII вв.»

4. «Детская литература», 1935, № 4.

5. Здесь автор допускает сознательный анахронизм. По возрасту Юлай не мог участвовать в восстании 1740 года — он был тогда еще ребенком. Но Злобин следовал в данном случае документально необоснованному утверждению А.С. Пушкина в «Истории Пугачева», где Юлай назван старым мятежником, скрывшимся во время казней 1741 года.

6. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, изд. 1-е, т. XXI, стр. 211.

7. «Детская литература», 1935, № 4.

8. «Правда», 18 декабря 1936.

9. Р.Г. Игнатьев. Башкир Салават Юлаев, пугачевский бригадир, певец и импровизатор. Казань, 1894.

10. Цит. по кн. М.В. Жижка. Емельян Пугачев, Учпедгиз, М., 1950, стр. 12.

11. Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет. М., 1934, стр. 36.

12. Сб. «О детской литературе». М., Детгиз, 1950, стр. 322—323.

13. А.С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. Издательство Академии наук СССР, М., 1958, т. VIII, стр. 186.

14. М. Горький. Собрание сочинений в тридцати томах, М., 1949—1954, 1956, т. 27, стр. 215.