23 декабря 1771 года, простившись с женой Софьей и пообещав ей, что заберет семью, как только устроится на месте, Пугачев переправился на другой берег Дона. В середине января 1772 года он прибыл в станицу Ищерскую, откуда его отправили к атаману Терского семейного войска Павлу Татаринцеву в станицу Дубовскую, которому заявил, что на Терек прибыл еще в прошлом 1771 году с Дона вместе со «сказочными казаками»1 и хочет быть записан в Терское Семейное войско2. Каких-либо подозрений он не вызвал, в войсковой ведомости на его счет была сделана запись: «Емельян Пугачев письменного вида не имеет. Донского войска. Желает в семейном войске быть казаком». В документах также указано, что Емельян собирался жить на Тереке с женой Прасковьей Фоминичной. Возможно, Пугачев успел найти себе на Тереке новую подругу, но скорее всего по каким-то причинам он так назвал свою жену Софью.
Для жительства ему определили станицу Каргалинскую, потом Дубовскую, откуда, наконец, с разрешения властей вернулся в Ищорскую. Однако его служба на Тереке выдалась совсем недолгой. Волжские и донские казаки, принудительно переселенные правительством для укрепления недавно созданной Терской линии, были недовольны тем, что получали меньшее жалованье, чем коренные терцы. Прибыв в Ищорскую, Емельян принялся обсуждать их проблемы, причем говорил, по всей видимости, настолько убедительно, что казаки трех станиц — Галюкаевской, Ищорской и Наурской — избрали его своим войсковым атаманом и «просили его, Пугачева, чтобы он взял на себя ходатайство за них о испрошении им в Государственной Военной коллегии к произвождению денежнаго жалованья и провианта против Терскаго Семейнаго войска казаков».
Получив на дорогу от казаков «двадцать рублев денег», Пугачев отправился хлопотать об их нуждах в Петербург, но до столицы он так и не добрался — 8 февраля 1772 года, при выезде из Моздока был схвачен местными казаками и «отдан под караул». В ходе разбирательства Пугачев сознался, что бежал с Дона, но в ночь на 14 февраля, отпросившись «для натуральной нужды на двор», в очередной раз бежал, да не один, а вместе с охранявшим его солдатом Венедиктом Лаптевым.
Пугачев вернулся на родину, в станицу Зимовейскую. Софья, встретив мужа, отвела детей к жене его старшего брата Дементия, который в это время был на войне, «для тово, чтоб они о приходе ево домой не разболтались». Емельян стал ей рассказывать, что был на Тереке и что тамошние казаки хотят принять его к себе и даже сделать атаманом. Однако жена ему не поверила. Позже, во время допроса, она признавалась, что сама выдала мужа казакам, хотя Пугачев на дознании говорил, что Софья сообщила о его приходе «братниной жене», а та, в свою очередь, поставила в известность казаков, «кои тот час пришли и, взяв, отвели ево к атаману».
На следующее утро Пугачев был отправлен в станицу Чирскую «в розыскную команду», которая занималась поиском и высылкой «беглых всякого звания людей». Там, если верить показаниям Пугачева, возглавлявший разыскную команду Михаил Макаров, оставшись с ним наедине, предложил за взятку в сто рублей записать его в службу. У Пугачева было только 50 рублей, за недостающей суммой он обратился к старшине Чирской станицы Карпу Денисову. Но когда Федотов узнал, откуда у Пугачева эти деньги, то испугался, что о взятке станет известно, и отказался записать Пугачева в одну из командировочных команд. Пугачев вернул деньги Денисову, но тот настоял, чтобы Емельян оставил себе 10 рублей, предполагая, что они ему могут понадобиться в Черкасске. В этот же день Пугачев под охраной четырех казаков был отправлен в войсковую столицу Черкасск. Имеются сведения, что по дороге его завезли в Зимовейскую. Последний раз в жизни он увидел родную станицу. Было это приблизительно в марте 1772 года.
По дороге в Черкасск Пугачеву удалось сбежать, помог ему казак Лукьян Иванович Худяков, сослуживец по Семилетней войне. Пугачев был отдан Худякову на поруки, с обещанием доставить арестованного к месту назначения. Версии дальнейших событий в изложении Пугачева и Худякова расходятся. Как показывал на допросах в Москве Пугачев, Худяков дал ему коня и отправил с ним сына, приказав ему в дороге отпустить арестованного, зная, что малолетнему сыну наказания за это не будет. По версии Худякова — никакого сговора не было и Пугачев просто обманул его сына и сбежал.
Пугачев направился на реку Ковсуг («Койсуха», как он ее называл), «где поселены выгнанные ис Польши беглые раскольники». Поначалу он выдавал себя за казака, отставшего от своей партии по дороге к турецкой границе. Но в ходе общения со старообрядцем Кавериным, вызвавшимся проводить его «вдогонку за партией», Пугачев решил выдать себя за старовера. Каверин, поверивший Пугачеву, что тот «бежал из усердия к богу» и из желания присоединиться к одноверцам, посоветовал ему поехать на хутор к старообрядцу Осипу Коровке. Жил он в Кабаньей слободе (ныне село Краснореченское Луганской области Украины).
Прожив некоторое время у Коровки, Пугачев снова собрался в дорогу. Сначала он решил заехать в какую-то слободу под Кременчугом, где он, возвращаясь с фронта на Дон, оставил военную добычу — как он рассказывал Коровке, «много пожитки, серебра и платья». Затем Емельян намеревался отправиться в недавно завоеванные у турок Бендеры, где, по слухам, было разрешено селиться «всякому без разбору». Однако добраться до цели ему помешали карантинные чумные посты. Тем не менее, вернувшись в июне в Кабанью слободу, Пугачев сообщил Коровке, что слух про Бендеры оказался правдивым. Старик отправил с Емельяном в Бендеры своего сына Антона «выправить указ», разрешавший жить в тех местах. Пугачев, получив от Коровки 50 рублей, вместе с его сыном отправился в путь. По прибытии в Кременчуг путники узнали, что слухи насчет Бендер оказались ложными. Что же касается пугачевских богатств, оставленных в местечке за Кременчугом у тамошнего жителя Усачова, то «оной... дал ему за всю ево пажить только дватцать рублев да два толковых кушака».
После неудачи с Бендерами было решено ехать в Польшу. По совету некоторых «раскольников», встреченных по пути, он намеревался пробраться в Польшу, пожить там некоторое время, а потом вернуться в Россию, представившись на границе старообрядцем, родившимся в Польше. Пугачева уверяли, что таким «польским выходцам» на границе «дают билеты в те места, куда кто пожелает, на поселение», а там уже можно будет «жить целой век спокойно». В этот раз слухи оказались правдивыми. В связи со смягчением отношения властей к раскольникам вышедшим из Польши староверам разрешалось селиться по желанию при крепости Святой Елизаветы (город Елизаветграда в Оренбургской губернии, в Сибири (при Усть-Каменогорской крепости, в Барабинской степи) и некоторых других местах. Таким образом, у Пугачева появился бы шанс начать новую жизнь.
В июне 1772 года Емельян и Антон перешли польскую границу, добрались до «раскольничьей» слободы Ветка (ныне город Гомельской области Белоруссии). У Антона здесь были свои дела, а потому он задержался в слободе. Пугачев же, прожив там недолго, отправился обратно в Россию и через некоторое время вышел на Добрянский форпост (ныне поселок Добрянка Черниговской области Украины на границе с Белоруссией). Там уже собралось много беглых русских, которые хотели перейти на легальное положение. Эти люди уже были опрошены комендантом и выдерживались в противочумном карантине. Во время опроса коменданта Пугачев, назвавшийся своим настоящим именем, заявил, что он родился в Польше и возвращается в Россию. Поверивший рассказу комендант отправил его в карантинный дом на шесть недель. Там Емельян познакомился с беглым солдатом уроженцем Курска Алексеем Логачевым, которого впоследствии называл одним из главных виновников своего самозванства. Вскоре они вдвоем устроились на подработку к купцу-староверу Кожевникову, подрядившись построить ему сарай. Карантин продлился шесть недель. По окончании карантина, 12 августа 1772 года, Емельян и Алексей пришли к коменданту «и объявили желание свое иттить поселитца на Иргис в дворцовую Малыковскую волость» на Волге. Приятели получили паспорта3, позволявшие им без препятствий добраться до нового места жительства. Кожевников снабдил Пугачева и Логачева хлебом в дорогу, а также передал через них привет игумену Филарету, главе старообрядческой общины на Иргизе.
Получив паспорта, Пугачев вместе с Логачевым отправились в путь. Дорога заняла более двух месяцев. По дороге к новому месту жительства Пугачев решил посетить своих старых знакомых. Они заехали в деревню Черниговку к староверу Алексею Каверину. В каверинском доме Емельян рассказывал, что он побывал в Царьграде и Египте, что на границе ждет его множество товаров, Алексей поддакивал товарищу. Затем они приехали на хутор к Осипу Коровке, где на вопрос о сыне Пугачев заверил Осипа Ивановича, что оставил Антона в Ветке: «наняв ему лавку, посадил торговать серебром». Зашел у них разговор и о староверческих поселениях на Иргизе, куда направлялся Емельян. Пугачев предложил: если «на Иргизе жить худо будет, то можно оттуда уехать на Кубань, куда ушли некрасовцы». Подобные же разговоры, по его собственному признанию, он вел и в доме Каверина; по сообщению Логачева, он заговаривал об этом и по дороге на Иргиз.
Емельян с Логачевым побывали в Глазуковской станице у донских казаков Степана Вершинина и Андрея Кузнецова, с которыми познакомились случайно в поисках ночлега. В гостях у Вершинина, а затем и у Кузнецова Пугачев опять выдавал себя за богатого купца, уверял собеседников, что жил «в Цареграде двенатцать лет и тамо построил русской монастырь», а кроме того, выкупал русских полоняников «и на Русь отпускал». На одном из допросов Андрей Кузнецов показал, что свою нынешнюю бедность Пугачев объяснял тем, что его ограбили разбойники. С Дона приятели отправились на Камышенку, а оттуда в Саратов. Там их арестовали, но, выяснив, что они «польские выходцы», отпустили. Покинув Саратов, они уже без всяких приключений примерно в начале ноября 1772 года добрались до Малыковской слободы (теперь город Вольск).
Из Малыковки они отправились в Мечетную слободу (ныне город Пугачев Саратовской области) искать раскольничьего старца Филарета. Приехав на место в ноябре 1772 года, они поселились в старообрядческом ските Введения Богородицы, настоятелем которого был Филарет. Филарет был весьма влиятельной фигурой в старообрядческой общине на Иргизе. Как показывал позднее на следствии солдат Логачев, Филарет надолго заперся с Пугачевым для беседы, к которой его, Логачева, не допустили. Сам Пугачев в ходе следствия неоднократно менял показания о содержании разговора с Филаретом, но несомненно, что игумен весьма сочувственно высказывался о прошедшем восстании яицких казаков, бывших поголовно староверами. Когда Пугачев в ходе разговора высказался о возможности подговорить казаков на Яике об уходе на Кубань к некрасовцам, Филарет якобы пообещал содействие в этом мероприятии: «...поезжай на Яик и скажи им, что ты их проводить туда можешь. Они де с тобой с радостью пойдут, да и мы все пойдем... Яицким казакам великое разорение».
Чтобы получить свободу действий, Пугачев хитростью отделался от своего спутника Логачева, который был вынужден пойти в солдаты вместо одного крестьянина в Симбирский гарнизон. В Мечетной Пугачев был всего неделю, но за это время он успел близко сойтись с приютившим его Косовым и даже стал крестным его ребенку. Узнав, что тесть Косова Семен Филиппович Сытников (на допросах Пугачев называл его Семеном Филиповым) собирается по делам в Яицкий городок (современный Уральск, территория Казахстана), Пугачев попросился поехать вместе с ним «для покупки себе и Филарету рыбы», на что взял деньги у того же Филарета. Кроме того, он уверял Сытникова, что едет в городок «якобы для взыскания в Яике по векселю с брата своего... денег ста рублей».
Примечания
1. Сказочными казаками называли взятых на учет («сказывавшихся») ограниченных в правах детей и внуков донских казаков, участвовавших в восстании Кондратия Булавина (1707—1709). До конца 1760-х годов сказочных казаков не назначали ни на какие «казачьи службы».
2. Терское Семейное (ранее — Аграханское) войско — донские казаки, после Гянджинского договора с Ираном (1735) переселенные с семьями на левый берег Терека.
3. К счастью для историков, паспорт Пугачева сохранился: «По указу ея величества, государыни императрицы Екатерины Алексеевны, самодержицы Всероссийской и прочая и прочая и прочая.
Объявитель сего, вышедшей ис Польши и явившейся собою при Добрянском фарпосте веры разкольнической Емельян Иванов сын Пугачев, по желанию ево для житья определен в Казанскую губернию, в Синбирскую правинцию, к реке Иргизу, которому по тракту чинить свободной пропуск, обид, налог и притеснения не чинить, и давать квартиры по указам. А по прибытии ему явитца с сим пашпортом в Казанской губернии в Синбирской правинциальной канцелярии, також следуючи и в протчих правинциальных и городовых канцеляриях являтца; празно ж оному нигде не жить и никому не держать, кроме законной ево нужды.
Оной же Пугачев при Добрянском фарпосте указанной карантин выдержал, в котором находился здоров и от опасной болезни, по свидетельству лекарскому, явился несумнителен.
А приметами оной: волосы на голове темнорусые, ус и борода черныя с сединою, от золотухи на левом виску шрам, от золотухи ж ниже правой и левой сиски две ямки, росту дву аршин четырех вершков с половиною, от роду сорок лет. При оном, кроме обыкновенного одеяния и обуви, никаких вещей не имеетца.
Во верность чего дан сей от главнаго Добрянского фарпостнаго правления за подписанием руки и с приложением печати моей в благополучном месте 1772 году августа 12 дня.
Майор Мельников.
Пограничный лекарь Андрей Томашевской.
При исправлении письменных дел
каптенармус Никифор Баранов».