Вернуться к О.А. Иванов. Екатерина II и Петр III. История трагического конфликта

Глава 1. Новый план

А.Г. Брикнер и В.А. Бильбасов о причинах конфликта

Когда же все-таки и из-за чего произошло резкое охлаждение отношений великого князя и великой княгини? Какие факторы сыграли тут свою роль? Разобраться в этом вопросе крайне сложно. Ни у А.Г. Брикнера, ни у В.А. Бильбасова — двух выдающихся биографов Екатерины II — ответа мы не находим. Так, первый писал, что «еще до свадьбы отношения Екатерины к жениху становились все более и более холодными. Петр не любил общества невесты и тещи...» (курсив наш. — О.И.)1. Но почему отношения становились холодными? Когда все это началось? В общем плане А.Г. Брикнер косвенно отвечает на этот вопрос, говоря, что описание недостатков Петра Федоровича в Записках Екатерины II верно и соответствует фактам2. «При таком различии темпераментов, характеров, способностей и наклонностей Петра и Екатерины, — пишет историк, — нельзя не удивляться тому, что история их брака представляет собою целый ряд недоразумений, столкновений; первоначальная холодность и невнимание превратились в ненависть»3. Но как же все-таки происходило это превращение первоначально весьма теплых отношений сначала в «холодность и невнимание», а затем в ненависть, когда начал особенно интенсивно идти этот процесс? Ответа у А.Г. Брикнера мы не находим. Отчасти это можно объяснить: во время работы над замечательной книгой — «История Екатерины Второй» он не имел многих материалов, которыми обладаем мы, и прежде всего, вариантов Записок императрицы.

Не поясняет определенно основных причин разрыва и В.А. Бильбасов. Все события развиваются, согласно его точке зрения, постепенно, и неясно, когда и почему происходит разрыв. Так, впервые, согласно Бильбасову, Петр Федорович проявляет себя отрицательно по отношению к Екатерине во время внушения, сделанного ей за долги от имени императрицы Лестоком. Напомним, что вспоминала по этому поводу Екатерина II: «Великий князь, который был рядом и приблизительно слышал этот разговор, переспросив у меня то, что не расслышал, дал мне понять игрой лица больше, чем словами, что он разделяет мысли своей тетушки и что он доволен, что меня выбранили. Это был довольно обычный его прием, и в таких случаях он думал угодить императрице, улавливая ее настроение, когда она на кого-нибудь сердилась» (218, 219; курсив наш. — О.И.). Бильбасов комментирует это место следующим образом: «Прежде она замечала в нем (Петре Федоровиче. — О.И.) ребяческое своенравие, детскую ветреность, иногда живость, даже вспыльчивость, которые объяснялись дурным воспитанием; теперь проявилась расчетливая фальшивость, умышленное злорадство» (курсив наш. — О.И.)4. Но ведь Екатерина пишет об «обычном приеме»; такие вещи бывали и раньше. Во втором варианте она вспоминает об аналогичном поведении Петра Федоровича: «Когда меня бранили, великий князь от меня отступался и часто также, чтобы подделаться, начинал бранить вместе с ними» (102).

Другой отрицательный эпизод, который отмечает Бильбасов, — это встреча Екатерины Алексеевны и Петра Федоровича после оспы. «Философом в 15 лет» быть легче на бумаге, — замечает Бильбасов, — чем в жизни, и с этого времени в «Записках» Екатерины II все чаще упоминается о заплаканных глазах, о пролитых слезах...»5 Но и этого, кажется, все-таки мало для серьезного охлаждения. Быть может, напротив, охлаждение было причиной подобной реакции великой княгини на обезображенное лицо Петра Федоровича. Однако тут, по нашему мнению, нащупан какой-то скрытый барьер. Уж одно то, что этот момент нашел свое отражение во всех вариантах Записок, говорит само за себя (44, 64, 224, 483). «Он был довольно красив до оспы...» — пишет Екатерина II, и этим много сказано. Она очень ценила мужскую красоту.

Есть в книге Бильбасова место, где он подробно говорит о многих причинах, приведших к разрыву между Петром Федоровичем и Екатериной, «Чем долее жила Екатерина под одной кровлей с Петром Федоровичем, — пишет историк, — тем более находила она несимпатичные черты в характере и уме своего жениха. Как ни была молода Екатерина, как ни мало она знала жизнь, но причуды великого князя, его пренебрежение к самым элементарным понятиям приличия и порядочности бросались и ей в глаза. Он дулся на Екатерину за исполнение ею обрядов греческой церкви, болтал во время богослужения; целые дни проводил он с лакеями, играя с ними в солдатики, даже в куклы. Любовь к солдатчине могла быть объяснена несчастною страстью, унаследованною от отца; но чем оправдать пристрастие к лакейскому сообществу? Игра в куклы накануне свадьбы свидетельствовала об остановившемся развитии. Мало того что жених в 17 лет был ребенком, но это оказался ребенок капризный, страдавший, как все избалованные и неразвитые дети, надутым самомнением. Он не только наивно воображал, что все люди одного с ним мнения, но был серьезно убежден, что все обязаны держаться его мнения. В 17 лет он проявлял уже все задатки самодура, тем более опасного, что его воля ничем не сдерживалась. Лично для Екатерины хуже всего было, однако, то, что при всем старании она не могла заметить в нем не только любви, даже привязанности к себе» (курсив наш. — О.И.). На наш взгляд, все перечисленные причины не так серьезны. Из ребячливости и некоторых других приведенных оснований еще нельзя вывести столь решительного разрыва. Да и куда делись привязанность и любовь, столь подробно описанные самим Бильбасовым? Ответа на этот вопрос нет. В этой главе речь пойдет о том, как восприняла свое положение после свадьбы Екатерина и какой новый план отношения к мужу она приняла.

Новый план

21 августа 1745 года были запущены часы ожидания наследника русского престола. То, к чему так стремилась императрица Елизавета Петровна, должно было стать реальностью. Столько трудов было вложено, столько интриг и обманов сокрушено; теперь оставалось ждать. Внешне все казалось вполне хорошо. Мать Екатерины, оправдывая молчание дочери в первые дни после свадьбы, сообщала мужу, что молодые «не расстаются друг с другом ни на четверть часа»6. Следует подчеркнуть, что мать Екатерины, по-видимому, весьма плохо понимала, что происходит с ее дочерью и каковы ее действительные отношения с великим князем.

На самом деле картина не была такой радужной. Елизавете Петровне о неудаче в первую брачную ночь было наверняка доложено, да она и сама, скорее всего, поинтересовалась у Крузе. Неудача первого дня супружества была вполне объяснима, если учесть эмоциональную нагрузку, которую Петр Федорович, человек не совсем здоровый, получил. «Небольшой отдых, и все станет на свои места», — думала, вероятно, Елизавета Петровна. Единственное, что, возможно, тревожило императрицу где-то на краю сознания, были воспоминания о словах Лестока, рекомендовавшего женить Петра Федоровича в 25 лет*. Но можно ли было ждать наследника еще 8 лет?

А что же Екатерина? Как она прореагировала на первую брачную ночь? Знала ли она, что должно произойти, проинструктировал ли кто-нибудь ее? Неужели она не догадывалась тогда, что от них срочно ждали наследника? Или и на интимные отношения Екатерина могла ответить, как на «процедурные» — встречать ли супруга в постели или стоя около нее: «Я ничего на этот счет не знаю» (71). Следует принять к сведению, что долгое время она не знала о различиях полов. Екатерина II пишет: «...Хотя мне исполнилось 16 лет, но я совершенно не знала, в чем состояла эта разница» (68). «Если бы я тогда умерла, я бы должна была пойти прямо в рай, так были еще невинны мое сердце и ум», — говорит она в первом варианте Записок (485). Правда, Екатерина уже на примере дяди знала о некоторых проявлениях влюбленности — поцелуях, вздохах, объятиях. Но этого она вряд ли ждала получить от Петра Федоровича. Его предшествующее отношение к Екатерине ясно говорило, что все будет по-старому. Нельзя исключить, конечно, что она все-таки чего-то еще ждала и на что-то надеялась.

В то время (и долго потом) Екатерина не знала о причине подобного поведения Петра Федоровича — импотенции, явившейся последствием, как мы полагаем, перенесенных болезней (об этом подробнее в следующей главе). Быть может, великий князь догадывался о своем недуге, сравнивая свое состояние до болезни и после. Активные разговоры о женщинах свидетельствуют о том, что он это понимал и пытался защититься подобным образом, сознавая, что будет, если об этом станет широко известно, — позор на всю Европу. Ухаживая за другими женщинами, Петр Федорович создавал иллюзию того, что в неудачах брака виновата его жена, ее характер, во что долго верили при Дворе. Поэтому он так охотно присоединялся к ругающим Екатерину (102, 218, 219).

Но Екатерина не знала этого и поначалу принимала защитное поведение Петра Федоровича за чистую монету. Из третьего варианта Записок мы узнаем следующее: «Я очень хорошо видела, что великий князь совсем меня не любит; через две недели после свадьбы он мне сказал, что влюблен в девицу Карр, фрейлину императрицы, вышедшую потом замуж за одного из князей Голицыных, шталмейстера императрицы. Он сказал графу Дивьеру, своему камергеру, что не было и сравнения между этой девицей и мной. Дивьер утверждал обратное, и он на него рассердился; эта сцена происходила почти в моем присутствии, и я видела эту ссору»** (240; курсив наш. — О.И.). В том же варианте воспоминаний Екатерина II рассказывает, что Петр Федорович в самые первые дни ее приезда в Россию поделился с ней своей любовью к Лопухиной, фрейлине императрицы, которую удалили от двора из-за того, что ее мать была сослана в Сибирь; что ему хотелось бы на ней жениться, но он покоряется необходимости жениться на Софии, потому что этого желает Елизавета Петровна (209, 210).

«Правду сказать, — пишет Екатерина II сразу после рассказа об истории с девицей Карр, — я говорила самой себе, что с этим человеком я непременно буду очень несчастной, если я поддамся чувству любви к нему, за которое так плохо платили, и что будет с чего умереть от ревности безо всякой для кого бы то ни было пользы. Итак, я старалась из самолюбия заставить себя не ревновать к человеку, который меня не любит, но чтобы не ревновать его, не было иного средства, как не любить его. Если бы он хотел быть любимым, это было бы для меня не трудно: я от природы была склонна и привычна исполнять свои обязанности, но для этого мне нужно было бы иметь мужа со здравым смыслом, а у моего не было этого» (240, 241; курсив наш. — О.И.).

По-видимому, не любовь, а ревность была у Екатерины искренней. При этом она ревновала не столько по отношению к Петру Федоровичу, а к своему желанному будущему. Екатерина верила, что должны свершиться все пророчества, что она должна стать женой наследника русского престола, внука Петра Великого, а затем и императрицей. Но на этом пути ее встретило явное пренебрежительное отношение супруга, перешедшее затем в резкое враждебное. «Когда я приехала в Россию и затем в первые годы нашей брачной жизни, — пишет Екатерина II в том же третьем варианте Записок, — сердце мое было бы открыто великому князю: стоило лишь ему пожелать хоть немного сносно обращаться со мной; вполне естественно, что, когда я увидела, что из всех возможных предметов его внимания я была тем, которому Его Императорское Высочество оказывал его меньше всего, именно потому, что я была его женой, я не нашла этого положения ни приятным, ни по вкусу, и оно мне надоедало и, может быть, огорчало меня. Это последнее чувство, чувство горя, я подавляла в себе гораздо сильнее, чем все остальные; природная гордость моей души и ее закал делали для меня невыносимой мысль, что я могу быть несчастна. Я говорила себе: «Счастье и несчастье — в сердце и в душе каждого человека. Если ты переживаешь несчастье, становись выше его и сделай так, чтобы твое счастье не зависело ни от какого события» (444; курсив наш. — О.И.). Мысль эта, если верить второму варианту, возникла, как мы уже говорили выше, еще раньше — накануне свадьбы (66, 67).

Если верить второму варианту Записок, Екатерина сразу же после первой брачной ночи намечает новый план отношений с Петром Федоровичем. Она пишет: «Я очень бы любила своего нового супруга, если бы только он захотел или мог быть любезным***; но у меня явилась жестокая для него мысль в самые первые дни моего замужества. Я сказала себе: если ты полюбишь этого человека, ты будешь несчастнейшим созданием на земле; по характеру, каков у тебя, ты пожелаешь взаимности; этот человек на тебя почти не смотрит, он говорит только о куклах или почти что так и обращает больше внимания на всякую другую женщину, чем на тебя; ты слишком горда, чтобы поднять шум из-за этого, следовательно, обуздай себя, пожалуйста, насчет нежностей к этому господину; думайте о самой себе, сударыня. Этот первый отпечаток, оттиснутый на сердце из воска, остался у меня, и эта мысль никогда не выходила из головы, но я остерегалась проронить слово о твердом решении, в котором я пребывала — никогда не любить безгранично того, кто не отплатит мне полной взаимностью; но по закалу, какой имело мое сердце, оно принадлежало бы всецело и без оговорок мужу, который любил бы только меня и с которым я не опасалась бы обид, каким подвергалась с данным супругом; я всегда смотрела на ревность, сомнение и недоверие и на все, что из них следует, как на величайшее несчастье, и была всегда убеждена, что от мужа зависит быть любимым своей женой, если у последней доброе сердце и мягкий нрав; услужливость и хорошее обращение мужа покоряет ее сердце (74, 75; курсив и выделения наши. — О.И.). Весьма примечательно троекратное употребление Екатериной слова муж. Тут, как кажется, скрывается ключ к словам Петра Федоровича в его письме о том, что Екатерина не удостаивает его этим именем. Он не удовлетворял представлениям своей жены о том, каким должен был быть настоящий супруг, и поэтому она его намеренно не применяла. Екатерина еще долго реагировала на «увлечения» Петра Федоровича, но при упоминании их она стала употреблять для описания своих чувств не любовь и ревность, а тщеславие и самолюбие, как это было в случае с принцессой Курляндской (185, 297).

Итак, первый пункт «первого плана» — нравиться Петру Федоровичу — отпал сам собой. Теперь в отношениях с мужем на первое место Екатерина ставит мирное сосуществование и сотрудничество, помогая ему и себе достигнуть императорского престола. Она некоторое время еще надеялась повлиять на Петра Федоровича и тем изменить его отношение к себе. Но все это было обречено на провал, как из-за физиологического недостатка Петра Федоровича, так и его характера. Тогда Екатерина приняла третий план, который предусматривал отделение своей судьбы от судьбы Петра Федоровича.

Долгое время (вероятно, до падения Бестужева) Екатерина II не мыслила своего бытия отдельно от Петра Федоровича, считая, что внук Петра I должен стать императором России. Вместе с тем она хорошо помнила наказ отца: «После Ее Императорского Величества дочь моя более всего должна уважать великого князя, как господина, отца и повелителя, и при всяком случае угодливостью и нежностью снискивать его доверенность и любовь. Государя и его волю предпочитать всем удовольствиям и ставить выше всего на свете; не делать ничего, что ему неугодно или что может причинить ему малейшее неудовольствие, и не настаивать на собственном желании».

«Я знала, что я человек, — пишет в третьем варианте Записок Екатерина II, — и тем самым существо ограниченное и неспособное к совершенству; мои намерения были всегда честны и чисты; если я с самого начала поняла, что любить мужа, который не был достоин любви и вовсе не старался ее заслужить, вещь трудная, если не невозможная, то, по крайней мере, я оказала ему и его интересам самую искреннюю привязанность, какую друг и даже слуга может оказать своему другу или господину; мои советы были всегда самыми лучшими, какие я могла придумать для его блага; если он им не следовал, не я была в том виновата, а его собственный рассудок, который не был ни здрав, ни трезв» (444; курсив наш. — О.И.). Во втором варианте Записок эта мысль Екатерина выглядит так: «Я все более и более старалась сохранить расположение и доверие, которые оказывал мне великий князь, и, когда он не бывал в моей комнате, я шла к нему со своей книгой и читала, в то время как он пилил на скрипке» (106).

Вот характерные примеры, как Екатерина пыталась реализовывать свой новый (второй) план. «Мы с великим князем, — пишет Екатерина II во втором варианте о встрече 1746 года, — жили довольно ладно, он любил, чтобы вечером к ужину было несколько дам или кавалеров; накануне Нового года мы таким образом веселились в покоях великого князя...» (80). Говоря об осени и зиме 1746 года, она замечает: «Эта зима все же была довольно приятна; я скучала меньше прежнего. Мой дядя, принц-епископ Любекский, почти постоянно находился в покоях великого князя, где, кроме того, бывало множество молодежи, которая только и делала, что прыгала и скакала, часто великий князь приходил с ними со всеми в мои внутренние апартаменты, и Бог весть, как мы скакали» (96, 97). В третьем варианте Екатерина II сохраняет это воспоминание: «Одним словом, эта зима была одной из самых веселых и наиболее удачных в моей жизни. Мы буквально целый день смеялись и резвились» (255).

Кажется, второй план начал приносить свои результаты. Осенью 1747 года великокняжеская семья оборудует для себя помещение в Зимнем дворце. «Ставши по необходимости неразлучными, — вспоминает Екатерина II во втором варианте Записок, — мы с великим князем составили маленький проект, как провести зиму, и было решено в нашем комитете проводить большую часть времени в одной из комнат на моей половине, откуда был красивый вид и где до тех пор мы помещали свои образа. Половину образов, покрывавших все четыре стены, должно было сложить в кладовую, чтобы дать место канапе, стоявшему раньше в моей уборной. Две другие стены оставались нетронутыми и покрытыми образами. Тут великий князь хотел пилить на скрипке или глядеть в окно, а я — читать книгу или заниматься рукоделием» (112; курсив наш. — О.И.).

Примирившись со своей долей формальной жены, Екатерина стремилась во многом идти навстречу Петру Федоровичу: она старалась быть с ним, слушать его, играть в его игры, давала советы и т. д. «Я решила, — пишет она, — очень бережно относиться к доверию великого князя, чтобы он мог, по крайней мере, считать меня надежным для него человеком, которому он мог все говорить, безо всяких для себя последствий. Это мне долго удавалось» (228). «Он часто приходил ко мне в комнату, — вспоминает Екатерина II, — он знал или скорее чувствовал, что я была единственной личностью, с которой он мог говорить без того, чтоб из малейшего его слова делалось преступление, я видела его положение, и он был мне жалок, поэтому я старалась дать ему все те утешения, которые от меня зависели» (104, 105; курсив наш. — О.И.).

Однако стремление примириться с великим князем стоило дорого его супруге. «Часто я очень скучала от его посещений, продолжавшихся по нескольку часов, — вспоминает Екатерина, — и утомлялась, ибо он никогда не садился и нужно было ходить с ним взад и вперед по комнате; ходил он скоро и очень большими шагами; было тяжелым трудом следовать за ним и, кроме того, поддерживать разговор о подробностях по военной части, очень мелочных, о которых он говорил с удовольствием и, раз начавши, с трудом переставал, тем не менее я избегала, насколько возможно, дать ему заметить, что часто я изнемогала от скуки и усталости; я знала, что тогда для него единственным развлечением была возможность мне таким образом надоедать, причем сам он этого не подозревал» (104, 105). «Как я ни была полна решимости быть в отношении к нему услужливой и терпеливой, — пишет Екатерина II в третьем варианте Записок, — признаюсь откровенно, что очень часто мне было невыносимо скучно от этих посещений, прогулок и разговоров, ни с чем по нелепости не сравнимых. Когда он уходил, самая скучная книга казалась восхитительным развлечением» (322).

Екатерина сохранила и анекдотические подробности своей уступчивости Петру Федоровичу: «В Петергофе он забавлялся, обучая меня военным упражнениям; благодаря его заботам я до сих пор умею исполнять все ружейные приемы с точностью самого опытного гренадера. Он также ставил меня на караул с мушкетом на плече по целым часам у двери, которая находилась между моей и его комнатой. Когда мне позволялось покинуть свой пост, я читала...» (108). Потом она не без горького юмора рассказывала об этом среди своего окружения. Знаменитый Рюльер, узнавший эту историю, включил ее в свою книгу. «Ночи, которые проводили они всегда вместе, — пишет французский дипломат, — казалось, не удовлетворяли их чувствам; всякий день скрывались они от глаз по нескольку часов и Империя ожидала рождения второго наследника, не воображая себе, что между молодыми супругами сие время было употребляемо единственно на прусскую экзерцицию, или стоя на часах с ружьем. Долго спустя великая княгиня, рассказывая сии подробности, прибавляла: «Мне казалось, что я годилась для чего-нибудь другого». Но, сохраняя в тайне странные удовольствия своего мужа и тем ему угождая, она им управляла, во всяком случае, она тщательно скрывала сии нелепости****, и, надеясь царствовать посредством его, боялась, чтоб его не признаки недостойным престола» (курсив наш. — О.И.)7.

Последнее утверждение неверно. Екатерина хотела сделать Петра Федоровича достойным русского престола. Прежде всего, дело касалось поведения великого князя вообще, и по отношению к жене в частности. «Его ребячество и болтливость и тогда уже ему сильно вредили и лишали его уважения людей самых благонамеренных — пишет Екатерина II. — Я решилась откровенно поговорить с ним об этом, но была плохо принята им, и он объявил мне, что не желает моих наставлений — достаточно уже надоели ему наставления других» (113). Екатерина при этом критически оценивала свои возможности и результаты работы с великим князем, которого к тому же настраивали против жены. «Может быть, — пишет она, — я неумело взялась высказать ему столь великие истины, но ему глубоко внушили, чтоб он не позволял жене управлять собой, и это его заставляло быть настороже против всего разумного, что я могла ему сказать; он тогда лишь следовал моему совету, когда требовала того крайняя необходимость и когда он находился в беде; впрочем, я должна согласиться, что ввиду крайней разницы наших характеров, мнения или советы, какие я могла ему дать, вовсе не соответствовали ни его взглядам, ни характеру и вследствие этого почти никогда не приходились по вкусу. Если б я была на его месте, то, мне кажется, со мной не смели бы обращаться так, как с ним обращались; с одной стороны, я постаралась бы не давать этому повода, а с другой — я отвечала бы более последовательно и решительно, чем он это делал» (113, 114; курсив наш. — О.И.).

Екатерина хотела, чтобы Петр Федорович учился государственным делам. «Я воспользовалась однажды удобным случаем или благоприятным моментом, — вспоминает императрица, — чтобы сказать великому князю, что, так как он находит ведение дел Голштинии таким скучным и считает это для себя бременем, а между тем должен был бы смотреть на это как на образец того, что ему придется со временем делать, когда Российская империя достанется ему в удел, я думаю, что он должен смотреть на этот момент как на тяжесть еще более ужасную; на это он мне снова повторил то, что говорил много раз, а именно что он чувствует, что не рожден для России; что ни он не подходит вовсе для русских, ни русские для него и что он убежден, что погибнет в России. Я сказала ему на это то же, что говорила раньше много раз, то есть что он не должен поддаваться этой фатальной идее, но стараться изо всех сил о том, чтобы заставить каждого в России любить его и просить императрицу дать ему возможность ознакомиться с делами империи. Я даже побудила его испросить позволение присутствовать в конференции, которая заступала у императрицы место совета. Действительно, он говорил об этом Шуваловым, которые склонили императрицу допускать его в эту конференцию всякий раз, когда она там сама будет присутствовать; это значило то же самое, как если бы сказали, что он не будет туда допущен, ибо она приходила туда с ним раза два-три и больше ни она, ни он туда не являлись. Советы, какие я давала великому князю, вообще были благие и полезные, но тот, кто советует, может советовать только по своему разуму и по своей манере смотреть на вещи и за них приниматься» (399, 400). Говоря о своих советах великому князю, в другом месте Записок Екатерина II пишет: «Меня считали умной, и множество лиц, знавших меня поближе, удостаивали меня своим доверием, полагались на меня, спрашивали моих советов и оставались довольны теми, которые я им давала. Великий князь издавна звал меня madame la Ressource5*, и, как бы он ни был сердит и как бы ни дулся, но, если он находился в беде в каком-нибудь смысле, он по принятому им обыкновению бежал ко мне со всех ног, чтобы вырвать у меня мое мнение; как только он его получал, он удирал опять со всех ног» (376).

Необходимость фундаментального образования для Петра Федоровича признавала прежде всего Елизавета Петровна. Весьма примечательно, что относящаяся к маю 1746 года «Инструкция Бестужева» (о ней подробнее ниже) подтвердила то, о чем говорила Екатерина II. В этом документе, написанном от имени Елизаветы Петровны, прежде всего предусматривалось, чтобы «Его Императорское Высочество, яко Наш избранный и объявленный Наследник Империи и Престола, впредь Нашею Империею державствовать имеет, Наша искренняя любовь и матерное попечение единственно к тому распростирается, дабы Его Императорское Высочество серьезным упражнением себя к тому из дня в день искуснее и достойнее учинить и всей нации любовь вяще приобрести мог...». Екатерина II приводит конкретные случаи, как она помогала Петру Федоровичу управлять голштинскими делами. В 1751 году Петр Федорович попросил ее поговорить с венским посланником графом Берни о голштинских делах (317, 318). В 1757 году с согласия великого князя Екатерина уже берет на себя решение голштинских дел (398).

Но, пожалуй, самый интересный и документально обоснованный пример советов Екатерины — история с болезнью Елизаветы Петровны. В начале 1749 года проявилось серьезное недомогание у императрицы. Вспоминая о том времени, Екатерина II писала во втором варианте Записок: «Великий князь в особенности, при своей трусости, не знал, какому святому молиться; я ему внушала мужество, просила его держать себя весело и спокойно и говорила ему, что я постараюсь быть возможно лучше осведомленной через моих людей о состоянии здоровья императрицы, а если б она умерла от этой болезни, то я ему открою двери, чтоб он мог выйти из своих покоев, где его держали, так сказать, взаперти, и если бы другого свободного выхода не оказалось, то окна наших покоев в нижнем этаже были достаточно низко расположены, чтобы можно было в случай нужды выпрыгнуть на улицу. Кроме того, я ему сказала, что полк графа Захара Чернышева, на которого, мне казалось, я могла рассчитывать, находился в городе и что несколько капралов лейб-компании, которых я ему назвала, не покинули бы его. Все это его успокоило и побудило довольствоваться у себя в уголке собаками и скрипкой» (146).

Любопытно, что после повторения припадков заболевания у императрицы Екатерина не ограничилась увещеваниями, а подготовила специальную инструкцию для Петра Федоровича, добавив к ней «Проект указа» и образец присяги («клятвенного обещания»). Этот потрясающий документ забывается критиками Екатерины II и защитниками Петра Федоровича. Вглядимся лучше в его текст, который не оставляет ни на минуту сомнения в том, что Екатерина понимала себя лишь как жену будущего императора, законного наследника престола Петра Великого. Екатерина писала:

«1) Представляется очень важным, чтобы вы знали, Ваше Высочество, по возможности точно состояние здоровья императрицы, не полагаясь на чьи-либо слова, но вслушиваясь и сопоставляя факты, и чтобы, если Господь Бог возьмет ее к себе, вы бы присутствовали при этом событии.

2) Когда [событие] это будет признано совершившимся, вы (отправясь на место происшествия, как только получите это известие) покинете ее комнату, оставя в ней сановное лицо из русских и притом умелое, для того, чтобы сделать требуемые обычаем в этом случае распоряжения.

3) С хладнокровием полководца и без малейшего замешательства и тени смущения вы пошлете за

4) Канцлером и другими членами конференции; между тем

5) Вы позовете капитана гвардии, которого заставите присягнуть на кресте и Евангелии в верности вам (если форма присяги не установлена) по форме, которая употребляется в православной церкви.

6) Вы ему прикажете (в случае, если генерал-адъютант не может явиться, или если вы найдете удобным предлог оставить его у тела императрицы) пойти

7) Объявить дворцовой гвардии о смерти императрицы и о вашем восшествии на престол ваших предков по праву, которым вы владеете от Бога и по природе вашей, приказав им тут же идти в церковь принести присягу на верность, куда между тем вы

8) Прикажете позвать дежурного живущего при дворе священника, который вынесет крест и Евангелие, и по мере того, как солдаты будут приносить вам присягу, вы им при выходе будете давать целовать руку и вышлете им несколько мешков с несколькими тысячами рублей.

9) То же распоряжение, которое получит капитан, должно быть дано вами сержанту лейб-компании, и, кроме того, ему будет приказано прийти в покои со своими людьми без ружей; сержант не отойдет от вас во все время исполнения им своих обязанностей, что не будет излишней предосторожностью по отношению к вашей особе.

10) Вы пошлете оповестить гвардейские полки, чтобы они собрались вокруг дворца; дивизионный генерал получит приказ собрать свои полки, артиллерию, лейб-компанию, и все, что есть войска, расположится вокруг дворца.

11) К этому времени соберется конференция; будет выработана форма объявления об этих событиях, причем вы тут воспользуетесь той, которую вынете из своего кармана и в которой очень убедительно изложены ваши права.

12) Эти господа пойдут в церковь, первые принесут присягу и поцелуют вам руку в знак подданства. Затем

13) Вы поручите кому-нибудь, если возможно, самому уважаемому лицу, например фельдмаршалу Трубецкому, пойти возвестить войскам в установленной форме, которая должна быть краткой и сильной, о событии дня, после чего они все должны будут принести присягу в верности и вы обойдете, если желаете, ряды, для того чтобы показаться.

14) Синод, Сенат и все высокопоставленные лица должны принести вам присягу и целовать руку в этот же день.

15) После того будут посланы курьеры и надлежащие в подобном случае извещения как внутри страны, так и за границу.

16) Утверждение каждого в его должности послужило бы ко всеобщему успокоению в эту минуту и расположило бы каждого в вашу пользу.

17) Форма церковных молитв должна быть такова: «О благочестивейшем самодержавнейшем великом гдре, внуке Петра первого, Императоре Петре Федоровиче, самодержеце всероссийском, и о супруге его, благоверной великой гдрине И[мператрице] Екат. Алекс. и о благоверном государе цесаревиче Павле Петр.» (556—558). Все четко и ясно.

Таков же и «Проект указа», в котором сформулированы важнейшие приоритеты Петра Федоровича как наследника российского престола: «Божиею милостию мы, Петр III, Наследной Император и Самодержец всероссийской, объявляем сим всем нашим верным и любезным подданным. Понеже всемогущий Бог по неиспытанным ево судбам заблаговолил отзывать от сего света и переселить в вечное блаженство... числа сего... м. 17. жизнь благоверной благочестивейшей и самодержавнейшей великой Государини И[мператрицы]. Е. П., вселюбезнейшей Нашей Государини тетки, мы как единственной ее наследник и отрасль племени Гдря деда Нашего, Петра Великого, приняли Наш природной Престол, которого наследство нам в 1742 ноября 9 числа от Ее велич. Блаж. памяти тетки Нашей по самодержавной ее власти, как сыну болшой ее велич. сестры, цесар. Анны Петр., еще особым указом и присягою подтверждено, и тако повелеваем всем нашим верным подданным яко самодержавному наследному Императору и Государю нам надлежащую присягу учинить» (558).

Везде Екатерина подчеркивает главное: Петр Федорович — внук Петра I и законный наследник. Из текста этих документов совершенно ясно, что после рождения Павла Петровича (но до рождения Анны Петровны) Екатерина и не предполагала выставлять какие-то особые претензии на российский престол. Единственное, о чем думаешь, перечитывая эти документы, — как был все-таки убог великий князь, которому подобные тексты должна была составлять жена! Весьма примечательно и вполне достоверно то, что великая княгиня не приняла план канцлера А.П. Бестужева, предусматривающий объявление Екатерины «соучастницей в управлении» Россией вместе с Петром Федоровичем. Казалось, что это было верхом желаний великой княгини, однако она отклонила этот план, полагая его вредным для государства, «которое терзалось бы от всякой домашней ссоры между мною и не любившим меня моим супругом» (434). В этом отношении любопытно следующее замечание Екатерины II, касающееся ее помощи Петру Федоровичу: «Я защищала правое дело с энергией, не теряла мужества, помирилась для пользы дела великого князя с моим смертельнейшим врагом, канцлером Бест[ужевым]» (635; курсив наш. — О.И.).

В июле 1758 года, видя, что Петр Федорович «был почти всегда очень сердит» на нее, Екатерина, чтобы «смягчить его дурное настроение», решила устроить в своем ораниенбаумском саду праздник. Это великой княгине прекрасно удалось. «На этот раз, — вспоминает она, — никакая интрига, ни злоба не выдержали перед моим праздником, и Его Императорское Высочество и все были в восхищении от него...» (416, 417). За всем этим стояло гигантское напряжение сил Екатерины, пытавшейся долгие годы выдерживать многочисленные нападки окружавших ее людей, и прежде всего самого Петра Федоровича.

Примечания

*. Штелин пишет, что врачи советовали отложить бракосочетание «по крайней мере на год» (Штел., 88).

**. Во втором варианте подобная история рассказывается иначе: «Граф Дивьер ни с того ни с сего рассказал мне однажды, что он заметил склонность великого князя к девице Карр, фрейлине императрицы, а немного спустя доверил мне, что таковая же была у моего супруга к девице Татищевой» (89). Необходимо заметить, что данное противоречие показывает, что Екатерина II, по-видимому, далеко не всегда пользовалась при написании третьего варианта текстом второго.

***. Эта мысль почти полностью повторяет слова Екатерины II из так называемой «Чистосердечной исповеди»: «...Естьлиб я в участь получила с молода мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась» (714).

****. Екатерина II сама пишет, что она скрывала или смягчала «сколько могла, все, что было в нем предосудительного» (286).

5*. Госпожа Помощь (фр.).

1. Брикнер А.Б. История Екатерины Второй. М., 1998. С. 46.

2. Там же. С. 56.

3. Там же. С. 71, 72.

4. Бильбасов В.А. Указ. соч. С. 147, 148.

5. Там же. С. 158.

6. Там же. С. 189.

7. Переворот 1762 года. С. 15, 16.