Емельян пробыл в Яицком городке неделю, продолжая заниматься агитацией и пропагандой, а потом двинул в обратный путь в Мечетную. По дороге его спутник, Семен Филиппов, задумался о том, в какую историю он невольно ввязался. Он решил «спрыгнуть» — отстал от Пугачева и сообщил куда надо.
Реагировали компетентные органы неспешно. Пугачев успел вернуться — и снова отправиться по каким-то делам. Так что арестовали его в селе Малыкове (ныне город Вольск Саратовской области).
Емельяна отправили под конвоем в Симбирск. По дороге он попытался договориться с конвоирами.
«Понеже он, Пугачев, в сие время сказывался купцом, и когда под сим званием взят был под караул, то малыковской управитель, ведая о нем прежде по паспорту добрянскаго директора, что он, Пугачев, был назван выходцем из Польши, стал его сечь и, узнав прямое звание, послал его в Синбирск. Едучи дорогою, просил он проводников своих, которых было двое, чтоб его освободили. Но они, на то соглашаясь, требовали с него по 100 рублев на каждаго. Пугачев отрекся дать сию сумму, сказав, что у него только 74 рубли».
(Из материалов следственного дела.)
В Симбирске Пугачева приняли даже за беглого каторжника. У него на спине имелись рубцы, которые начальство сочло следами от кнута. Однако Емельян уверял, что это шрамы от плети. Дело в том, что к наказанию плетьми прибегали довольно часто — за очень разные проступки. А вот кнутом пороли лишь уголовников и государственных преступников. Для разъяснения обратились даже с специалистам по телесным наказаниям — но те подтвердили, что следы все-таки от плети.
В конце концов Пугачева доставили в Казань, которая тогда была центром Нижнего и Среднего Поволжья. 4 января 1773 года Емельян предстал перед казанским губернатором генерал-поручиком1 фон Брандтом. Генерал приказал содержать Пугачева под крепким караулом. Однако всерьез арестованного он не воспринял. Он счел его обыкновенным болтуном. Тем более что Емельян, не будь дурак, «ушел в отказ». Дескать, ничего он такого не говорил.
Тем не менее Фон Брандт послал сообщение о поимке Емельяна по начальству. Донося в Сенат 21 марта о допросе Пугачева, губернатор назвал его «вралем».
Правительство отреагировало куда серьезнее. Ответ фон Брандту прислали такой:
«Шестого мая было высочайше поведено: наказать Пугачева за его враки и утайку своего звания плетьми, сослать в город Пелым и там, употребляя его на работу, в какую годен будет, давать кормовых по три копейки на день, но смотреть за ним накрепко, чтобы не сделал оттуда побегу».
Однако было уже поздно...
Пока же шла переписка, в Казани творились интересные дела.
«Будучи еще в Мечетной слободе, слыхал он от игумена Филарета, что в Казане есть купец Василей Григорьев сын Щолохов, крайний его друг и раскольник. По подозрению на сего Щолохова, дающего пристанище По той надежде злодей Пугачев, когда содержался в Казане, просил одного мальчика, приносящаго в тюрьму пироги на продажу, сведав, что сей мальчик был из дому Щолохова, велел прислать ему своего в тюрьму хозяина для одной поговорки, почему Щолохов в тюрьму и приходил. Тогда злодей объявил ему, что он — друг Филарету, чая тем его привлечь на милость. Но Щолохов спрашивал: за что он содержится? "За крест и бороду", — отвечал злодей. Сие сказано в таком смысле, чтоб подвигнуть Щолохова к жалости, ибо злодей знал, что он — раскольник. Но и в самом деле обещал он Пугачеву делать вспоможение и присылал неоднократно милостины, давал ему в разные времена по нескольку денег Пугачев утверждается, что замыслов своих злодейских Щолохову не открывал, а думает, что сие произошло от Филарета обещал за него просить губернатора и секретаря. А чрез несколько времяни он к нему в тюрьму приходил еще и сказал, что просил губернатора, которой велел помедлить, а секретарю обещано им 20 рублей. Тогда открыл он, злодей, Щолохову, что оставил деньги свои у Филарета и что из оных заплатит ему обещанные 20 рублей секретарю. Притом он Щолохова, чтоб постарался склонить купно к прозьбе о свободе его, Пугачева, и московского купца Ивана Иванова сына Хлебникова, познакомившагося с ним, Пугачевым, чрез тюремщика Замшева, которой послан на поселение. По прозьбе Щолохова приходил к нему в тюрьму и Хлебников, которой обещал об нем стараться и писать к Филарету. Злодей, объявя также Хлебникову, что у Филарета оставлено его денег 470 рублей. Письмо от злодея писал колодник Бичюгов, а содержание письма такое, чтоб Филарет старался о освобождении и прислал бы к нему деньги.
Когда он, злодей, призван был пред секретаря, то — по распросе его — просил он о свободе, утверждая подарить обещанныя Щолоховым 20 рублев. Секретарь отвечал ему сими словами: "Будет, мой друг, время". Потом вторично был злодей призыван к секретарю. Тогда с него сняты были ручные кандалы. Дал ли Щолохов секретарю обещанные 20 рублей — о том он, злодей, неизвестен. Несколько спустя после сего сняли с злодея тяжелые ножные кандалы и заклепали в легкия. После сего отослан Пугачев из губернаторской экспедиции в обыкновенный острог.»
(Из материалов следственного дела.)
То есть с помощью старообрядцев Пугачев оказался в тюрьме, где сидели люди за разные мелкие дела. Понятно, что режим был там куда как полегче.
А тут в Казань прибыл игумен Филарет. Он решил, что пытаться освободить Пугачева, сунув взятку — дело ненадежное. Он и его подельщики стали готовить побег.
В то время денег на содержание сидевших в остроге выделали очень мало. Поэтому заключенные в сопровождении конвойных ходили по улицам и просили милостыню. Это называлось «работой». Опасений, что заключенные сбегут, у острожного начальства не было. Арестанты были в колодках — в них особо не побегаешь.
«Чтобы лучше ознакомиться с топографией города, Пугачев чаще других ходил на Арское поле2, куда водили арестантов на работу; в тюрьме же он старался казаться набожным, скромным и послушным; арестанты любили Пугачева; особенно был близок к нему бывший купец пригорода Алата Парфен Дружинин, ожидавший наказания кнутом и ссылки. Пугачев и Дружинин уговорились бежать; содействовать их побегу согласился еще один солдат, в котором Пугачев заметил "малороссийскую склонность к неудовольствию в его жизни". Дружинин велел своему сыну приготовить лошадь и кибитку и поджидать их в назначенное время».
(М. Пинегин)
И вот, 28 мая 1773 года состоялся побег, который был организован очень грамотно.
«Утром 28-го мая Дружинин с Пугачевым отпросились у караульного офицера к попу Благовещенского собора Ивану Ефимову за милостыней. Провожатыми им даны были два солдата, из которых один — Григорий Мищенко — сам участвовал в замысле. Поп радушно принял колодников и их конвойных; на деньги Дружинина купили вина и пива, подпоили "несогласного к побегу" солдата и пошли обратно в острог. Отойдя несколько шагов, они увидели кибитку с лошадью, которою правил сын Дружинина; чтобы не догадался пьяный солдат, Дружинин стал рядить как бы незнакомого ему ямщика довезти их до тюрьмы; срядились и сели все в телегу: пьяного закрыли рогожей и поехали по большой сибирской дороге; около села Царицына солдата выбросили из кибитки и угнали в лес около пригорода Алата (в 44 вер. от Казани), а потом перебрались и за Каму. Побег Пугачева не возбудил на первых порах опасений в Казани. Губернская канцелярия узнала о побеге лишь 3-го июня; донесение о бегстве Пугачева написано было 21-го числа, да семь дней еще пролежало не отправленным; кроме того, распоряжение о поимке бежавших арестантов разослали по таким местам, где Пугачев не мог скрываться. Все это раскрылось впоследствии, да и то не вполне, за смертью Брандта, а секретарь оправдался тем, что он действовал по приказанию начальства».
(М Пинегин)
Обратим внимание на такие вот интересные обстоятельства. Донесение о бегстве неделю лежит неотправленным. Ищут арестантов по заведомо «пустым» местам. Конечно, все это можно списать на обычное российское разгильдяйство. Но когда все проколы властей ведут к одному результату — что заключенного не могут поймать... Гораздо правдоподобнее версия, что всем было хорошо заплачено. Что лишний раз подтверждает — у старообрядцев были на Пугачева большие виды. Ну не стали бы они затевать такую возню просто ради «брата по вере». Тем более что организация побега — это уже «воровство» (государственное преступление). За это однозначно светила Сибирь.
Как бы то ни было, но фон Брандт вынужден было сообщить в Санкт-Петербург, что с арестантом ничего «не учинено, ибо предуказанный Емельян Пугачев за три дня до получения вашего сиятельства письма, с часовым, бывшим при нем солдатом, бежал». Это письмо шло до Петербурга... сорок семь суток! Интересно, на чем его везли? За это время из Казани до столицы можно дойти пешком.
Сдернув с тюрьмы, Пугачев растворился в старообрядческом подполье. По сведениям казанского краеведа Николая Яковлевича Агафонова, Емельян некоторое время скрывался в приказанских слободах Кирпичной и Суконной у купцов-раскольников Крохина и Шолохова.
«У Шолохова он посещал мельницу на Казанке, где была тайная раскольничья молельня, а у Ивана Крохина, имевшего большой дом с садом у Первой горы, на которую ведет нынешняя улица Ульяновых, какое-то время даже пожил.
В доме Крохина была тайная молельня раскольников, а в горе за домом купца — оборудованная для жилья пещера, в которой и укрывался Пугачев».
(Любовь Аггева)
Крохин был не только купцом, он являлся большим человеком в системе раскольничьих «дорог».
Пока Емельян отсиживался в подполье, его покровители не теряли времени даром. Они раздобыли ему «письменный вид», тогдашний паспорт. То ли изготовили фальшивый, то ли, что скорее, тоже купили. Благо тогдашний «вид» — это был лист гербовой бумаги с печатью, на котором было указано имя и приметы. До изобретения фотографии было еще очень далеко. Если были знакомства в губернаторской канцелярии — раздобыть такую «ксиву» несложно.
Пугачева погрузили в кибитку и окольными тропами повезли на Яик. Емельян снова обратился к своему знакомому Степану Оболяеву, который Еремина Курица.
Только теперь Пугачев действовал уже совсем по-иному. Он очень напористо продвигал идею о своем царском происхождении.
«Пробыв несколько дней, Пугачев был однажды вместе с Оболяевым в бане. Здесь Оболяев обратил внимание на оставшиеся у Пугачева на груди после болезни знаки. Пугачев сначала промолчал, но по выходе из бани заявил Оболяеву, что это царские знаки. Еремина Курица сначала отнесся к этим словам с недоверием, но когда Пугачев стал кричать на него, то сомнения у него рассеялись».
(Н. Василенко)
Но что самое главное — теперь речь шла уже не об уходе на Кубань, а именно о восстании.
То есть, «генеральная линия» поменялась. Причины могут быть разные. Возможно, Пугачев, имея в остроге много времени подумать, решил, что так будет проще. А может быть... В конце 1772 — начале 1773 года произошло серьезное событие — раздел Речи Посполитой. Точнее, решение было принято раньше, но оно хранилось в глубоком секрете. А тут раздел начали реализовывать. Ветка перестала быть заграницей. Возможно, это многих старообрядцев подталкивало на то, чтобы «показать зубы».
Примечания
1. Генерал-лейтенант.
2. Место, расположенное на восток от крепости, своего рода торговый центр. Тогда было окраиной, сегодня это центр города.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |