Новые люди, новые методы

Императрица поручила организацию борьбы с восстанием генерал-аншефу¹ Александру Ильичу Бибикову.

«Александр Ильич Бибиков принадлежит к числу замечательнейших лиц екатерининских времен, столь богатых людьми знаменитыми. В молодых еще летах он успел уже отличиться на поприще войны и гражданственности. Он служил с честию в Семилетнюю войну и обратил на себя внимание Фридриха Великого. Важные препоручения были на него возлагаемы: в 1763 году послан он был в Казань для усмирения взбунтовавшихся заводских крестьян. Твердостию и благоразумною кротостию вскоре восстановил он порядок. В 1766 году, когда составлялась Комиссия нового уложения, он председательствовал в Костроме на выборах; сам был избран депутатом и потом назначен в предводители всего собрания. В 1771 году он назначен был на место генерал-поручика Веймарна главнокомандующим в Польшу, где в скором времени успел не только устроить упущенные дела, но и приобрести любовь и доверенность побежденных.

В эпоху, нами описываемую, находился он в Петербурге. Сдав недавно главное начальство над завоеванной Польшею генерал-поручику Романиусу, он готовился ехать в Турцию служить при графе Румянцове. Бибиков был холодно принят императрицею, дотоле всегда к нему благосклонной. Может быть, она была недовольна нескромными словами, вынужденными у него досадою; ибо усердный на деле и душою преданный государыне, Бибиков был брюзглив и смел в своих суждениях. Но Екатерина умела властвовать над своими предубеждениями. Она подошла к нему на придворном бале с прежней ласковой улыбкою и, милостиво с ним разговаривая, объявила ему новое его назначение».

(А.С. Пушкин)

Интересно, что Бибиков являлся уроженцем мест, где ему предстояло действовать — он родился в Бугульме (150 километров севернее Оренбурга). Он воевал против конфедератов в Польше — так что понимал специфику военных действий, которые ему представляло возглавить.

Кроме того, Александр Ильич, как следует из его многочисленных высказываний, отлично понимал причину бунта — бедственное положение народа. А ведь это и сегодня не все понимают. Тогда же подобная простая мысль до представителей элиты как-то не доходила. Это очень хорошо видно на примере разразившихся несколько позже иных великих потрясений — французской революции. Господа дворяне искренне не понимали, за что их волокут на гильотину.

Возможно поэтому, а возможно потому, что Бибиков был уроженцем Бугульмы и знал историю башкирских восстаний, — но он был решительным противником идеи «залить восстание кровью». Александр Ильич прекрасно понимал, что такие методы будут только усиливать Пугачева. Собственно, было только два пути — или пытаться бунт погасить, или применять метод «выжженной земли». Но второй для собственной страны как-то не очень подходит...

Долгое время правительство скрывало сам факт восстания. Однако шила в мешке не утаишь. Слухи расползались — и дошли уже до дипломатов. Английский поверенный в делах Оакс Рихар сообщал лорду Уильямсу Фрезеру, что «хотя двор смуту на востоке России хранит в большом секрете, но повсюду известно, что один ловкий казак, воспользовавшись казацким неудовольствием в Оренбургском крае, выдал себя за Петра Третьего, и число преверженцев его так велико, что произвело опасное восстание в этих губерниях. И вести оттуда все более и более неблагоприятные».

Правительство приняло меры и для того, чтобы не допустить развития бунта на самом опасном направлении.

«Несмотря на свое презрение к разбойнику, императрица не упускала ни одного средства образумить ослепленную чернь. Разосланы были всюду увещевательные манифесты; обещано десять тысяч рублей за поимку самозванца. Особенно опасались сношений Яика с Доном. Атаман Ефремов был сменен, а на его место избран Семен Сулин. Послано в Черкасск повеление сжечь дом и имущество Пугачева, а семейство его, безо всякого оскорбления, отправить в Казань, для уличения самозванца в случае поимки его. Донское начальство в точности исполнило слова высочайшего указа: дом Пугачева, находившийся в Зимовейской станице, был за год пред сим продан его женою, пришедшею в крайнюю бедность, и уже сломан и перенесен на чужой двор. Его перевезли на прежнее место и в присутствии духовенства и всей станицы сожгли. Палачи развеяли пепел на ветер, двор окопали и огородили, оставя на веки в запустении, как место проклятое. Начальство, от имени всех зимовейских казаков, просило дозволения перенести их станицу на другое место, хотя бы и менее выгодное. Государыня не согласилась на столь убыточное доказательство усердия и только переименовала Зимовейскую станицу в Потемкинскую, покрыв мрачные воспоминания о мятежнике славой имени нового, уже любезного ей и отечеству. Жена Пугачева, сын и две дочери (все трое малолетные) были отосланы в Казань, куда отправлен и родной его брат, служивший казаком во второй армии».

(А.С. Пушкин)

Заметим, кстати, что никаких контактов с Доном у пугачевцев не было. Хотя по логике они должны были быть.

Бибиков приехал в Казань 25 ноября 1773 года и обнаружил там полный развал и шатание. События вокруг Оренбурга породили самую настоящую панику, так что настроение царило: «спасайся, кто может!» В Москву выехали семейства губернатора фон Брандта и ряда других высших чиновников. А раз такое дело — то бросились драпать все, кто мог.

Причем бежали не налегке, а тащили с собой все имущество — то есть из Казани на запад потянулись длиннейшие обозы. Драп — штука заразительная. Вслед за дворянами и чиновниками ринулись купцы, а следом и обыватели.

Бибиков вполне понимал опасность этого — в конце концов в городе останутся только те, кто откроет ворота Пугачеву. Возможно даже не из симпатии к самозванцу, а потому, что у них не будет иного выхода. Но что он мог поделать?

Губернатор обратился 30 ноября 1773 года, после литургии, к народу с воззванием, в котором уверял, что Казани не угрожает никакой опасности от бунтовщиков; что по московской дороге разъезжают лишь воровские шайки ставропольских калмыков, да уфимских башкирцев, которые не имеют никакой связи с самозванцем. Народ не поверил губернатору, потому что он сам прежде других выслал свое семейство из города. Выселение казанских обывателей продолжалось. «Казань погибает, — говорили все в один голос, — и нет ей никакого спасения, ибо злодеи в 30—40 верстах, а некоторые и ближе». По словам очевидцев, в конце ноября в Казани происходило такое смятение, что, казалось, настало светопреставление. «Все свое имение с торопливостью забирают, укладывают в воза, без порядка мечутся во все стороны, яко бешеные, и спасаются, не зная притом, куда бегут и что делают».

Защищаться и в самом деле было некому и нечем. Основную надежду возлагали на поселения отставных солдат. Но это были пожилые люди, да и боевые навыки они успели утратить. К тому же их имелось всего 730 человек.

Что касается оружия, было еще хуже. По всей Казани нашли 143 годных ружья и 100 пар пистолетов.

Сам Бибиков в письме жене оценивал положение так: «Наведавшись о всех обстоятельствах, дела здесь нашел прескверны, так что и описать, буде б хотел, не могу; вдруг себя увидел гораздо в худших обстоятельствах и заботе, нежели как сначала в Польше со мною было. Пишу день и ночь, пера из рук не выпуская; делаю все возможное и прошу господа о помощи. Он един исправить может своею Милостию. Правда, поздненько хватились. Войска мои прибывать начали вчера, баталион гренадер и два эскадрона гусар, что я велел везти на почте, прибыли. Но к утушению заразы сего очень мало, а зло таково, что похоже (помнишь) на петербургский пожар, как в разных местах вдруг горело и как было поспевать всюду трудно. Со всем тем, с надеждою на бога, буду делать, что только в моей возможности будет. Бедный старик губернатор Брант так замучен, что насилу уже таскается. Отдаст богу ответ в пролитой крови и погибели множества людей невинных, кто скоростию перепакостил здешние дела и обнажил от войск. Впрочем, я здоров, только ни пить ни есть не хочется, и сахарные яства на ум нейдут. Зло велико, преужасно. Батюшку, милостивого государя, прошу о родительских молитвах, а праведную Евпраксию нередко поминаю. Ух! дурно».

Однако Бибиков оказался из людей, у которых «глаза бояться, а руки делают». Он начал наводить порядок. Прежде всего надо было вправить мозги чиновникам, которые настолько обленились и заворовались, что были уже ни к чему не способны. Бибиков стал назначать своих людей.

Более всего рассчитывал Александр Ильич на выведенные из Польши войска. Заметим, выводили их интересно — не снимали целые полки, а выдергивали отдельные части. То есть присутствие в Польше Екатерина ослаблять не собиралась. Пока войска шли, Бибиков взялся за формирования ополчения — на случай, если Пугачев двинет на Казань.

«Пока шли из Польши полки, Бибиков принужден был прибегать к полумерам; за недостатком кавалерии, он не мог воспрепятствовать развитию бунта: волнения начались уже близко Казани. Необходимость заставила Бибикова поторопиться с приглашением дворян вооружить своих поселян, но не иначе, как узнав сперва их настроение. 1-го января 1774 г. казанское дворянство решило составить из своих людей и своим иждивением вооруженный конный корпус, для чего постановили собрать с каждых двухсот душ по одному человеку и снабдить их всем необходимым; для вооружения этого ополчения Бибиков приказал выдать из казанского комиссариата старые палаши и пистолеты. Командование корпусом было поручено родственнику Бибикова, генерал-майору Ларионову; корпус должен был входить в состав заведуемых Бибиковым войск».

(Л. Аггева)

Не забывал генерал-аншеф и об идеологической войне. В Казань доставили жену Пугачева с двумя детьми, а потом и его брата, который, кстати, честно служил в армии. Смысл понятен — противопоставить этих людей мифу о «чудесно спасшемся императоре».

Бибиков распорядился: «Привезенную к вам прямую жену Пугачева извольте приказать содержать на пристойной квартире под присмотром, однако без всякого огорчения, и давайте ей пропитание порядочное... А, между тем, не худо пускать ее ходить по городу, чтобы она в народе, а паче черни могла рассказывать, кто такой Пугачев, и что она его жена. Однако ж сие надлежит сделать с манерою, чтоб не могло показаться с нашей стороны ложным уверением; паче ж, думаю, в базарные дни, чтоб она, ходя, будто сама с собой, рассказывала о нем, кому можно или кстати будет».

Ход грамотный — против слухов об императоре пойдут контрслухи.

По поводу дома родного Пугачева Екатерина II в январе 1774 года распорядилась лично: «Что же касается дома Пугачева, то Донское войско имеет, при командированном из крепости св. Димитрия штаб-офицере, собрав священный той станицы чин старейшин и прочих жителей, при всех них сжечь и на том месте чрез палача или профоса пепел рассеять; потом то место огородить надолбами, оставя на вечные времена без поселения, яко оскверненное жительством на нем все казни и лютые истязания делами своими превосшедшего злодея, которого гнусное имя останется мерзостью навеки, а особливо для донского общества, яко оскорбленного ношением тем злодеем казацкого на себе имени».

Но вот подошли и войска. Генерал-аншеф решительно отмел практику Рейнсдорпа — когда подошедшие войска тут же начинали движение к Оренбургу, что позволяло повстанцам бить их поодиночке. Он предпочел сперва накопить силы, а уж потом двинуть всерьез. Разница тут понятна — губернатор Оренбурга сидел внутри осажденной крепости, причем опасался, что продовольственные трудности вызовут бунт. Бибиков находился снаружи. Но с военной точки зрения генерал-аншеф был прав.

Среди прибывших командиров выделялся генерал-майор Петр Михайлович Голицын. Он принимал участие в Семилетней и Русско-турецкой войнах, но кроме того — в боевых действиях в Польше. Что, наверное, было важнее. Примечательно, что Голицын являлся флигель-адъютантом Петра III, но сразу же перешел на сторону путчистов.

Он и стал главным военным командиром, объединив под своим началом все силы, собранные для борьбы с повстанцами.

Голицын выделил несколько отдельных отрядов, «отдельных деташаментов», более всего из которых прославился отряд полковника Ивана Ивановича Михельсона. Сам же в середине января двинулся тем же путем, что и Кар — по Старо-Московской дороге к Оренбургу.

Бибиков же не сумел довести начатое дело до конца, 9 апреля он умер от холеры. Но процесс уже шел.

Примечания

1. Чин II класса, выше только Генерал-фельдмаршал. Примерно соответствует современному генералу армии.