Влажные теплые ветры вылизывали из оврагов и низин последний почерневший, спаявшийся в плитки снег. Леса дышали полной грудью: трещали почки, и навстречу золотым лучам солнца вылетали из липких завязей зеленые стрелы. Скворцы деловито поскрипывали. Караваны гусей с тихим звоном уплывали на север. Жаворонки повисли над млеющей землей. В яркую зелень трав вплетались первые цветы. Тюльпаны буйствовали на южных склонах холмов и оврагов.
Опустела, осиротела степь казачья. Разбитые отряды пугачевцев разметались по хуторам и уметам; люди томились в тюрьмах и каталажках. Умолкли свидетельницы отчаянных схваток пугачевцев с карателями разрушенные и опаленные крепости и городки.
Многие верные его соратники погибли или пропали без вести. Нет ни Шигаева, ни Падурова, ни Хлопуши. Куда-то запропастился Овчинников. Еще раньше пришли из-под Уфы горькие вести: пленен Зарубин-Чика.
Тяжелые думы, муки душевные одолевали Емельяна Ивановича.
А взбаламученное народное море не унялось. Его волны перекатились из оренбургских степей в горы уральские. Заводской люд с радостью встречал избавителя, милостивца. В отряды Пугачева вливались новые людские резервы. Вознесенский, Авзяно-Петровский, Белорецкий заводы дали Пугачеву пушки да ружья, порох, ядра да пули.
Клич Пугачева поднял всю Башкирию. Салават, сын Юлая, продолжал оказывать сильное сопротивление войскам под командованием Михельсона. Башкирский богатырь во главе двухтысячного отряда наносил удары правительственным войскам, с трудом преодолевающим разлившиеся реки и размягшие дороги.
Навстречу Пугачеву, из-под Екатеринбурга к Магнитной крепости, спешил атаман Иван Наумыч Белобородов, уральской, коренной породы человек, кремень-муж, бывший солдат, старатель.
Вновь копились силы Пугачева, собирался подневольный люд в крепкий кулак.
Отряд Гаяна теперь не насчитывал и полсотни человек. Ижевцев в нем и того меньше — на пальцах перечтешь. Но отряд всюду следовал за Пугачевым, участвовал во всех сражениях и стычках.
...Радостно Чипчиргану. Исполнив поручение Гаяна, он возвращался в свой отряд. Теплынь, зелень, птицы поют. И на душе у Чипчиргана отрадно, сердце колотится в груди — на простор просится. Конь под ним пляшет, играет.
Смотрит Чипчирган вокруг сияющими глазами, распускает в улыбке губы. Глядит на солнце, на зеленые деревья, смеется. Простор кругом, пахучий, сладкий воздух. В жилах Чипчиргана кипит кровь, обдает сердце жаром и шалым желанием.
Справа от дороги стеклянно звенит ручей: плещутся светлые струи, зовут утолить жажду. Чипчирган не хочет пить, но голова его горит, хоть в ледяную воду суй. Парень сдержал коня, раздумывает — поплескаться в струях, либо не стоит?
Тут он заметил девушку с пустыми ведрами и весь, от пят до макушки, захолодел; сердце у него остановилось и куда-то провалилось. Девушка спускалась к роднику. Она совсем молода, легка, чернява. Какая-то необычность, дикость есть в ней. На припухших розовых губах непонятная улыбка; черные волосы отливают синью, а в опущенных черных глазах — затаенность и дремучесть, как в глубоком колодце. Икры бронзовых ног белы, круглы, так и посверкивают, так и посверкивают из-под платья. Девушка бросила теплый взгляд на Чипчиргана и повела плечами, отвернулась.
Обмирая и ужасаясь, Чипчирган смело подъехал к девушке.
— Дай напиться, — попросил он и соскочил на землю с особым вывертом (Чипчиргану всегда казалось, что именно так спрыгивает с коня Гаян). Но лихости у него не получилось, произошел конфуз: став одной ногой на землю, Чипчирган не успел выдернуть из стремени другую и полетел вверх тормашками — задел ведро, выбил его из рук девушки, оно с грохотом покатилось. Чипчирган побледнел, спохватившись, побежал за ведром. Браваду с него точно корова языком слизнула. Растерянно бормотал он что-то, держа в вытянутых руках ведро.
Девушка взяла ведро и вдруг улыбнулась.
— Ух! — вырвался у Чипчиргана облегченный вздох, довольная улыбка разлилась по лицу. — Как тебя звать? — не замедлил он спросить.
Девушка внимательно посмотрела на Чипчиргана, поставила ведра у голых ног и всплеснула руками. В черных глазах ее заплескались звезды. И опять она улыбнулась.
— Бильмейм1, — сказала девушка.
— Ага! — воскликнул Чипчирган, будто возрадовался тому, что девушка не понимает его. — Так я покажу. Пить хочу, пить, понимаешь? — Чипчирган запрокинул голову, раскрыл рот и опрокинул в него воображаемый сосуд.
— Кайтабыз, — проговорила девушка кокетливо и показала на родник.
— Кайтабыз, кайтабыз! — закивал головой Чипчирган и кинулся с ведрами к роднику, наполнил их, поднес татарке, забыв о том, что надо напиться. Густые черные брови девушки шевельнулись над смеющимися темными глазами; она взяла ведра и легко направилась по дороге к видневшемуся неподалеку дому, посверкивая белыми икрами.
Чипчирган вскочил на коня, поехал рядом. Татарка подняла к нему лицо, вдруг нахмурилась, потом отвернулась и пошла быстро-быстро. Парень совсем растерялся, ударил коня, поскакал прочь. Оглянувшись, увидел: девушка стоит и смотрит ему вслед. Чипчирган повернул было коня, но девушка, заметив это, поспешно засеменила, стройная, горделивая.
Чипчирган сделал круг и поскакал в отряд, буйный, веселый.
И с того времени засела в сердце Чипчиргана тревога и тайна. Ездил он к роднику по нескольку раз в день, следил за девушкой издалека. Она замечала его, оборачивалась, улыбалась. А однажды поклонилась в ответ на приветствие Чипчиргана. Они не сказали друг другу еще ни единого слова, понятного обоим, взгляды и жесты их были красноречивее любых слов. Чипчирган каждый раз при встрече мастерил новую свирель и самозабвенно наигрывал песенки. Татарка сидела тихо, слушала внимательно, охватив руками колени и положив на них голову, глядела на парня дерзкими, странными глазами.
Отряд уходил дальше, к Магнитной крепости, и настала пора расстаться Чипчиргану с черноокой татарочкой. Она долго не могла понять, что хочет сказать парень, то вскакивая на коня и отъезжая, то возвращаясь к ней и прощально протягивая ей руку. Наконец поняла — капризно повела плечами, закусила губу; вдруг обвила руками Чипчиргана за шею, жарко поцеловала, жмуря темные, в слезах, глаза, и бросилась бежать.
Чипчирган оторопел, запылал. И стоял он у околицы деревни до тех пор, пока не подскакал к нему Гаян; он заглянул другу в глаза, посмотрел на дом, куда скрылась татарка, все понял, вздохнул.
Пугачевское войско пересекало зеленую низину, рассеченную черными полосами пахоты. Над полем звенел жаворонок. Мужик медленно брел за лошадью, наваливаясь грудью на соху.
— Па-аше-ет! — завистливо прошептал Чипчирган. Отряд двигался по дороге, окруженной вперемежку березами, липами и соснами. Смолистый воздух тек с гор, земляной дух поднимался от пашни.
Гаян остановил коня, посмотрел на мужика с сохой, шумно потянул носом.
— Па-аше-ет!..
Задержался и Балян. Глаза его сразу увлажнились, губы отвисли, он зашвыркал носом. Давно удрал бы Балян из отряда, да не было подходящего случая. Вот и тащится за пугачевцами, словно приблудный пес за подводой.
Долго стояли односельчане, не в силах отвести взгляда от пахаря. Гаян сорвал с придорожного куста ветку черемухи, укрепил на луке седла, понюхал. Понюхал и вдруг рассмеялся.
— Вспомнил, как ты, Чипчирган, прошлой весной коня продел сквозь заплот и черемуховый куст, будто нитку в ушко иголки. Помнишь?
— А-а! — вспомнил и Чипчирган какую-то, видно, потешную историю, глаза его заблестели. Он повернулся к Баляну: — А ты разве забыл, как твоя лошадь обернулась привидением?
Кони цокали копытами по каменистой дороге, небыстрая езда настраивала всадников на мирную беседу.
— Ну, помню. А тебе-то что? — без злобы спросил Балян.
Гаян рассмеялся задорнее прежнего.
— Смотри-ка, он до сих пор не знает! Вот тебе раз! Вся деревня хохотала до Коликов, а он... Ну и ну! Расскажи-ка, Чипчирган, как это было.
— Рассказать можно, — оживился Чипчирган, заметив любопытство на лицах окруживших его пугачевцев. — Дело, значит, так было. В юськинском поле отцу Баляна, Пужею, пустошь распахивали. По краям пустоши — изгородь, за ней черемуховые кусты. Дойдем с сохой до изгороди, поворачиваем назад. Вот он, Балян, неподалеку от меня пахал. Пахал, пахал да, видно, устал. Отлучился куда-то, кажется, в лавку к отцу убежал за сладким (Балян ведь сладкоежка), а лошадь с сохой оставил у самой изгороди. Я быстро выпряг ее, обскакал поле верхом и подъехал к сохе с другой стороны изгороди. Продел оглобли меж жердей, через черемуховый куст и снова запряг лошадь. Получилось, будто лошадь прошла сквозь преграду, да не смогла протащить соху. Балян — вот он! — когда вернулся из лавки, рот разинул. Стоит, шепчет заклятья. Ну и смеху было! Так и не понял, как лошадь за изгородь проникла, убежал за отцом. Пока он бегал, я распряг лошадь и снова поставил ее в борозду. Прибежал Пужей, посмотрел... ка-ак закатит Баляну подзатыльник! «Потешаться над отцом вздумал, негодный!» Сел Балян в борозду и заревел.
Пугачевцы смеялись. Вместе с ними смеялся и Балян. Он тогда недоумевал, как лошадь сама пролезла сквозь изгородь; всегда думал об этом с тайным страхом; сегодняшний рассказ Чипчиргана снял с его души давнюю суеверную примету.
— Несмышленыш был, несмышленыш! — оправдывался Балян.
Чипчирган рассказывал одну потешную историю за другой, веселил товарищей. Смех то и дело раскатывался окрест.
Показалась Магнитная крепость. Отряд остановился.
Пугачев стоял на пригорке в окружении своей поредевшей свиты, смотрел в сторону Магнитной горы. Заметно было, что Емельян Иванович сдал: борода совсем поседела, взор потух, плечи опустились. Неудачи, потеря верных соратников сильно подкосили его. Правда, государь держался бодро, сомнений и нерешительности не выказывал, но чувствовалась его душевная боль, мука сердечная.
У Пугачева было не так уж много людей, и он теперь действовал осторожно; сильные крепости обходил стороной, бои вел расчетливо, наверняка.
Именно так было и в Магнитной. Гарнизон крепости был слаб и сложил оружие при первом натиске осаждающих. Большого шуму не было. Едва занялась заря, только-только, словно ножом, прорезало горизонт на востоке, крепость была взята.
Пугачев повеселел. Победа, пусть и над слабой крепостью, взбодрила его. Поднялся дух и в отрядах. Войско увеличилось. Добыли пушки, ружья, провиант.
В тот же день в крепость пришли отряды Ивана Белобородова и Салавата Юлаева. Встретил их Емельян Иванович с великим почетом, даже прослезился на радостях, пошутил:
— Гора Магнитной, видно, не зря зовется. Ей-ей, тянет, тянет к себе моих верных слуг, боевых товарищей. Добро, добро!
Пугачев забыл о своей раненой руке, ходил со свитой по крепости, миловал, наказывал людей. Глаза его горели прежним огнем.
И уж совсем поверил не только Пугачев, но и все войско, в притягательные силы Магнитной, когда в стане восставших нежданно-негаданно появились считавшиеся погибшими верные казаки-атаманы, зачинатели мятежного дела: старик-богатырь Пустобаев, хромоногий войсковой атаман Овчинников, полковник Перфильев. То-то было радости! Охаживал их государь, привечал, ласкал. Да и бывалые казаки были рады встрече с государем, как малые дети с любимым отцом. Столь радостное событие праздновали целую ночь. В Магнитной пели песни, жгли костры; лились вина и мед.
Чипчирган не утерпел, отпросился у Гаяна, ускакал к своей татарочке.
— Как ее звать-то? — спросил Гаян.
— Не знаю, — развел руками парень.
— А она твоего имени тоже не знает?
— Называю себя: Чипчирган, а она показывает на птиц, кивает головой. Жаль, слов не знаем.
— Ну, а как вы разговариваете при встрече?
— Сидим и смотрим друг на друга, — ответил серьезно Чипчирган. — Держимся за руки. Вот так и разговариваем. Слова непонятные, а так все ясно.
Гаян рассмеялся и отпустил Чипчиргана.
А утром парень вернулся в отряд не один: он гарцевал сбоку таратайки, в которой сидела наряженная татарочка. Рядом с ней — немолодой коренастый и сильный татарин, как узнали позже, старший брат ее.
— Вот ведь как все получается! Вот это да! — горячо рассказывал Чипчирган. — Это брат ее, Фатьмы. Фатьмой ее звать, значит. Брат ее мало-мало балакает по-русски. Гафаром его зовут. Вот ведь что! Гафар воевал с отрядом под Татищевой, там ранили его. Я подоспел, не дал солдатам добить раненого. Ну, он и запомнил меня... А Фатьма его сестра.
Фатьма слушала Чипчиргана и счастливо улыбалась. Ее брат, оправившись от ран, решил снова вступить в войско государя.
Гаян не осуждал Чипчиргана за то, что он забыл Италмас. Ведь и Гаян временами забывал Чачабей, часто тосковал по Луизе; она снилась ему по ночам.
— Ладно, — махнул рукой Гаян.
Фатьма с братом остались в отряде ижевцев.
Вслед за основным отрядом Белобородова в Магнитную пришли и другие отставшие от него группы. Великой была радость ижевцев, когда в крепости появились Камай, Иванов и Носков! Дружной семьей собрались земляки. Разговорам, расспросам не было конца.
— Видел твою Чачабей, — рассказывал Камай, влюбленно заглядывая в глаза Гаяну; видно было, он истосковался по другу. — Передала привет. Сын твой стал какой! Весь в тебя будет — батыр. И-эх!
Гаян погрустнел, спросил:
— Ну, как она живет?
— Как? А вот так! Живет, и все. Страдаю, говорит, умираю. И еще... И-эх, чуть не забыл! Сказала, чт© кошка потерялась. Просила передать: потерялась кошка. И-эх...
Чипчирган и товарищи засмеялись словам Камая. А Гаяну не до смеха; смутные думы, тоска по дому согнули его.
Вслед за Магнитной овладев Троицкой крепостью, Пугачев двинулся было дальше, но наскочил на сильные правительственные полки, потерпел поражение и углубился в уральские дебри. Раскиданная по увалам армия Пугачева снова начала расти, в нее вливались заводские люди.
Гаян радовался тому, что путь-дорога пугачевских отрядов пролегла в сторону Камы, к его родным местам. Приближение к родной стороне вскоре дало о себе знать, и весьма неожиданно.
Как-то одним из башкирских отрядов был захвачен на дороге большой обоз, державший путь к Казани. В этом обозе оказалось много всяческого добра и несколько известных своей лютостью господ и заводских чиновников. Все они спасались бегством от взбунтовавшихся приписных крестьян и заводских людей.
Пугачев сам допрашивал пойманных. Среди них была одна молодая женщина. Емельян Иванович не поверил башкирцам, что эта тоненькая, хрупкая на вид, полногрудая и крутобедрая барышня отчаянно сопротивлялась и даже ранила из пистолета двух человек.
На вопросы государя барышня не отвечала, глядела в грозные очи его с вызовом, смело, но без ненависти и презрения, скорее с интересом. Ее яркая красота, щегольская стать сразу бросались в глаза; в особенности смущал, западал в душу, щекотал сердце взгляд чистых, ясных и прямых голубых глаз.
Пугачев вспомнил Устинью, молодую супругу свою, дочь казачью, с которой так и не довелось пожить всласть; слух был, будто схватили ее недруги; может, и в живых уже нет великой государыни всея Руси Устиньи Петровны.
Пленница смотрела на государя пристально и строго. Лицо ее незаметно дрогнуло, в глубине голубых глаз всплыли смешинки. Что ее развеселило? Ведь не может не знать дворянская, либо купеческая дочь, что за сопротивление государю висеть ей в петле. Ишь, шельма какая! Баба с изюминкой, видать.
Пугачев крякнул, смешался и велел отвести барышню в занятый им дом, пристроить к кухонному делу, а там, мол, видно будет. Посмеиваясь, казаки увели красотку, думая про себя: у батюшки губа не дура.
Гаян прискакал в стан Пугачева и присоединился к свите царя в тот момент, когда тот допрашивал какого-то чиновника, жалкого, истерзанного и обомлевшего от страха. Двое из господ уже висели на суку по единодушному требованию опознавших их работных людей.
В чиновнике было что-то знакомое Гаяну. Он вгляделся в него: муж Луизы! Да, это он, избивавший мастеровых и приписных крестьян нарядной тростью с накладками.
— Повесить его, повесить! — закричали в один голос ижевцы, признавшие истязателя.
— Быть по-вашему, — отозвался государь и взмахнул рукой. Чиновника подхватили и потащили к петле. Он не сопротивлялся, обмяк, как тряпка, бледный, убитый.
— Ваше величество! — попросил вдруг Гаян. — Дозвольте мне с ним поговорить?
Гаян весь затрепетал, боясь, что чиновника сейчас повесят и он не сумеет расспросить у него о Луизе. Что с ней? Где она?
Не успел Гаян сделать и шага — его потянул назад Камай, торопливо зашептал:
— Видал? Луиза! В доме государя она. И-эх! Вот, в окошко выглядывает! Она! Я сразу признал ее. И-эх!
Гаян враз забыл о чиновнике. К Пугачеву подвели толстого помещика, и государь начал допрашивать его. Мужа Луизы без помех, словно куклу, всунули в петлю, выбили из-под ног чурбак: как жил, так и умер он — молча.
Гаян отделился от свиты и, потерянный, медленно пошагал к занятому Пугачевым дому. Камай забеспокоился, отыскал Салавата, потрогал его за полу цветного полосатого халата.
— Гаян, Гаян! И-эх! — сокрушенно покачал головой Камай.
Башкирский полковник посмотрел вслед Ганну, нахмурился; он быстро догнал его, положил руку на плечо, остановил.
— Ха! Батыр Гаян, что ты задумал?
Салават обнажил в улыбке ровные белые зубы. От всей его крепкой и статной фигуры так и веяло жизнерадостностью и силой. Длинный халат перехвачен широким поясом с саблей, на бритой круглой, как шар, голове полыхал зеленый тюрбан. Глаза Салавата смотрели на Гаяна задорно и дружелюбно.
Гаян глядел на окна дома, где находилась Луиза. Проницательный Салават сразу все понял, проговорил мягко:
— Успокой свое сердце, Гаян. Башке верь, сердце — тьфу! Сердце отдай бою, Гаян. Пока враг не полягет, как цвет-ковыль под копытами степного скакуна, сердце держи в узде. Святое дело делать надо. Остальное потом, Гаян.
На крыльцо дома вышла Луиза, оглядела двух здоровых казаков, стоявших с саблями наголо у входа, загадочно усмехнулась. Гаян весь подался было к Луизе, но железная рука Салавата остановила его.
— Бачка Третий государь Петр Федорыч взял ее к себе. Нельзя, Гаян, идти поперек бачки-государя.
Салават почти насильно увел Гаяна к себе в кибитку.
Армия Пугачева шла к Осе. Оса стояла в трех верстах от Камы, на главном казанском тракте. Отсюда была рукой подать до Казани.
Гаян радовался при приближении к родной земле; Салават, наоборот, все более мрачнел, удаляясь с отрядами от своей родины. Башкирцы были сильно привязаны к своим очагам, им не хотелось воевать в чужой стороне; многие тосковали о доме, мечтали о возвращении в семью. Салават понимал, что волю для башкирского народа можно добыть только вместе с другими народами, но настроения большинства своих ведомых не мог переломить. К тому же сам батыр был ранен, тело требовало отдыха и врачевания.
Пугачев не стал удерживать любимого полковника; силы его были немалые — численность армии достигала десяти тысяч. Емельян Иванович надеялся управиться с Осой, да и с Казанью, без башкирцев.
Грустным было расставание Салавата с Гаяном. Мало побыли они вместе, но невзгоды и лишения, общие думы и переживания сблизили их. Стали два богатыря будто родные братья. Доведется ли им встретиться вновь? Кто знает?
Крепко обнялись Салават и Гаян.
— Прощай, юлташ2 — грустно проговорил Салават.
— Прощай, батыр3 Салават! — отвечал Гаян.
Долго глядел Гаян вслед отряду башкирцев. Салават ехал впереди своего войска. Он молодецки сидел в серебряном с бирюзой седле, на поджаром, нервном степном скакуне. На повороте горной дороги Салават привстал на стременах, долго махал рукой. С печальным сожалением расстались пугачевцы с Салаватом и его воинами.
Когда скрылись из виду последние всадники-башкирцы и пыль улеглась на дороге, Гаян ударил плеткой Падыша и ускакал. Несколько дней он избегал разговора с Пугачевым, старался и близко не быть у его палатки; боялся встретиться с Луизой, которую Пугачев держал около себя.
В отряде ижевцев смятение и шум: исчез Балян. Чипчирган и Камай твердили, что он ночью сбежал. Другие говорили, что он просто отлучился на время по своим делам.
Когда об этом узнал Гаян, он сразу догадался: Балян сбежал. Теперь-то уж он знал, что не ошибается.
Да, Балян сбежал. Ночью переправился на коне через Каму и поспешил в Иж. Он знал, что в Иже нет пугачевских отрядов; надеялся встретить Калгана, тамошнее начальство, уведомить их о замыслах Пугачева идти на Казань — и тем оправдать свое пребывание в рядах восставших. Были и другие заботы у Баляна: спасти свою мельницу, припрятанные в доме деньги от разграбления пугачевцами: он и на минуту не мог сейчас усомниться в том, что они появятся в его деревне. Одно только глодало душу Баляна: не сумел заработать на Пугачеве десяти тысяч рублей! Рядом ходил с неслыханным богатством, почти каждый день видел Пугачева собственными глазами, мысленно воображал его связанным и переданным с рук на руки губернатору; даже ощущал пальцами приятную прохладу и тяжесть золота-серебра.
Побег Баляна окончательно испортил настроение Гаяна. Ему рисовалось, как проклятый беглец возвратился в деревню, вошел в дом, где хозяйничает Чачабей. Она, пожалуй, успела родить Баляну наследника.
Гаян скакал вдоль обоза, торопился по делам, как вдруг его остановил отчаянный крик:
— Гаян! Гаян!
Полковник осадил Падыша, повернулся на голос: в подводе под охраной казака сидела Луиза. Она подняла руки над головой, протянула их к Гаяну; девушка силилась улыбнуться, но губы ее дрожали.
Гаян невольно направил Падыша к Луизе, в следующий миг резко дернул за повод — поскакал прочь. Луиза побледнела, сорвала с головы шляпу и завыла по-бабьи, качаясь, приговаривая:
— Гая-а-а-ан!.. Ах, Гая-анн!..
Плач Луизы ожег Гаяна, словно горячая пуля. Парень нехотя подъехал к подводе, спросил строго:
— Ну, что?.. Как ты?.. Ну, что?.. Мне некогда!..
Казак смешался, не зная, как ему быть: отослать ли Гаяна от подводы, отъехать ли самому в сторону. Государь велел стеречь бабу, чтобы не убежала, а запрета на разговор с другими не было, тем более, запрета на разговор с полковником. Он жалеючи посмотрел на Луизу, приотстал от подводы.
Волнуясь, в радостном ознобе Луиза поднялась в подводе на ноги, потянулась к Гаяну, обвила руками его шею, рыдая, протяжно запричитала:
— Родненький ты мой! Свет мой!.. Теперь до гробовой доски!.. Горькая-разгорькая моя судьба!.. Да почему я не послушалась своего сердца сразу?! Я с тобой, свет мой, зернышко мое!..
Луиза находила такие слова, какие в жизни своей сама никогда не произносила, хотя и слышала в народе. Говоря эти незнакомые, рвущие ее душу слова, она заливалась неудержимыми слезами и не видела из-за слез лица Гаяна, только ощущала его своими руками, своей грудью.
— Родненький ты мой!..
Исстрадавшаяся, рано оскорбленная ложью условностей, корыстными расчетами, пустыми надеждами, молодая женщина на миг обрела веру в подлинное чувство; раскованное ее сердце бушевало, словно река в половодье, прорвавшая плотину.
— Свет ты мой!..
Гаяна ошеломил поток страстных слов и слез. Растерянный, он держал Луизу за гибкий и тонкий стан, чтобы она не упала. Сам не понимая своих действий, вдруг заторопился, забормотал:
— Постой... Я сейчас. Я вот сейчас. Платок твой... сохранил... И брошь цела...
Дрожащей рукой Гаян нащупал за пазухой тряпичный кошелек на деревянной пуговице, вынул из него аккуратный узелок, стал развязывать. Луиза сквозь слезы увидела и сразу признала свой белый платок и брошь с рубиновым камнем, оставленные в шалаше у Гаяна в ту памятную ночь. Безумная, трепещущая, она прижала руки к груди, замерла в счастливом ожидании.
Тут к подводе, на которой была Луиза, подъехал казак и, оттесняя Гаяна, хмуро пробубнил:
— Иди, иди покедова. Не велено. Вот и батюшка-государь скачет.
На дороге показались Пугачев и Белобородов. Гаян поспешно спрятал платок с брошью обратно за пазуху, ударил Падыша и исчез за деревьями.
Примечания
1. Бильмейм — не понимаю (татарск.).
2. Юлташ — товарищ, друг (башкирск.).
3. Батыр — богатырь.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |