Восстание. Оренбург — Татищева крепость

Разгорелось восстание. Пугачев стремительно двигался к Яицкому городку. С форпостов и зимовий в отряд вливались казаки с ружьями, копьями, безоружные.

Уже сейчас, в самом начале восстания, Пугачев проявил себя, как человек, лишенный черт бессмысленной жестокости: сержанта Николаева, захваченного с указами властей о поимке Пугачева, пощадили и, ценя его грамотность, определили под начальство Почиталина. Иначе поступили с казаком Скворкиным, посланным старшиной Мартемьяном Бородиным в пугачевский тыл со шпионскими заданиями. Пугачев презрительно сказал шпиону:

— Ты человек молодой и должно было тебе мне служить, а ты еще поехал против меня шпионичать, а тебе б, коли мне не хотел служить, так сидеть уже было дома, а проведать то пусть бы ехал кто постарея и посмышленея тебя.

Понуро плелся пойманный шпион в отряде. Казаки узнали Скворкина и просили Пугачева казнить его: «Отец его нам делал великие обиды, да и он, даром што молод, но так же, как и отец, нас смертельно обижает»¹. Пугачев приказал повесить шпиона.

В пяти верстах от Яицкого городка пугачевцы остановились. Перед городком повстанцев ждала в полной готовности команда казаков и отряд пехоты с пушками. Желая избежать сражения, Пугачев послал казачьему командиру почиталинский манифест. Он рассчитывал, что слова манифеста, такие заманчивые, склонят казаков на его сторону. Но казачий командир передал манифест капитану Крылову (отцу баснописца), а тот положил его в карман. Враги понимали силу пугачевской агитации. Несколько казаков, в том числе Овчинников и Лысов, перешли к Пугачеву. Передался ему и окруженный повстанцами двухсотенный отряд под командой Витошнова. Среди перешедших на сторону повстанцев был умный, твердый и бывалый человек Максим Шигаев, посланный властями уговорить казаков выступить против «бунтовщиков» и ставший ближайшим помощником Пугачева. В отряде Витошнова было одиннадцать человек из партии казацкой верхушки. Уступая просьбам своих сторонников, Пугачев распорядился повесить пленных на страх врагам.

В эти первые дни Пугачев избегал сражений: слишком мало у него людей. Но он был уверен в скором увеличении своих сил, благодаря притоку недовольных. В самом деле, в Яицком городке казаки открыто выражали сочувствие Пугачеву, поодиночке и группами пробирались в его стан, разросшийся до 500—700 человек. Но с этими силами еще невозможно итти на штурм Яицкого городка. Пугачев послал туда свой указ, чтобы казаки одумались и встретили «государя» как подобает.

Как бы в ответ раздались пушечные выстрелы.

— Что, други мои, вас терять напрасно, — обратился Пугачев к казакам, — видно они мне не рады, так пойдем мимо, туда, где нас примут².

Пошли вверх по Яику.

Пугачев с самого начала стремился превратить свой небольшой отряд в крепкую боевую единицу. На первом же привале он назначил командиров: Овчинников стал атаманом, Лысов — полковником, Витошнов — есаулом. Еще несколько человек получили соответствующие чины. Сержант Николаев написал присягу, Почиталин громко прочитал ее. Все единогласно закричали: «Готовы тебе, надежа государь, служить верою и правдою»³.

Устроили военный совет и решили итти через яицкие форпосты. Пугачевцы правильно рассчитали, что гарнизоны форпостов сдадутся без сопротивления и увеличат их боевую мощь. К тому же форпосты, отлично противостоявшие набегам маленьких киргизских отрядов, вооруженных копьями и стрелами, не представляли серьезной военной угрозы пугачевцам, вооруженным огнестрельным оружием.

Читатель вспомнит, конечно, Белогорскую крепость из «Капитанской дочки» Пушкина, с окружавшим ее бревенчатым забором, со старой чугунной пушкой, в дуло которой ребята набросали тряпки, камешки, щепки и мусор всякого рода, с крытыми соломой избами, тесными и кривыми уличками. Форпосты были еще хуже. Это — сделанные из плетня шалаши, укрепленные земляным валом или бревенчатыми стенками. На форпосте — пушка, наблюдательная вышка и десятка два казаков.

Пугачев без боя взял Гниловский, Генварцовский, Кирсановский и Иртекский форпосты. Гарнизоны переходили на его сторону, сдавали пушки и боевые заряды. Серьезного боя можно было ждать у Илецкого городка, где имелся многолюдный гарнизон и несколько пушек. Волнующий слух о мятеже уже дошел до илецких казаков. Начались разговоры о достойной встрече «императора».

Уверенный в неотразимом действии повстанческой агитации, Пугачев послал в Илецкую станицу свой манифест. Он призывал казаков сдаться и обещал наградить сдавшихся по заслугам. «И чево вы не пожелаете, во всех выгодах и жалованиях отказано вам не будет, и слава ваша не истечет до веку... А жалованья, провианта, пороху и свинцу всегда достаточно от меня давано будет»..⁴. «Изменникам» манифест угрожал жестокими муками.

Двадцать первого сентября 1773 года казаки, с попами, иконами и крестами впереди, под звон колоколов вышли встречать Пугачева с хлебом-солью.

Гремели приветственные пушечные и ружейные выстрелы. Торжественно выступал Пугачев. Он говорил, что мечтает добраться до Петербурга, заключить императрицу в монастырь, отобрать у дворян села и деревни — пусть живут на жалованье, — беспощадно перевешать врагов. Он говорил с такой убежденностью, что даже прослезился, когда вспомнил о предстоящей в столице встрече с наследником Павлом. Два дня прожил Пугачев в Илецкой станице в богатом доме Ивана Творогова. Творогов очень хорошо принял «царя» и получил за это чин полковника.

Первые победы давались легко, но впереди предстояли тяжелые бои. Опытный воин, Пугачев заботился о военном снаряжении. Он распорядился забрать порох, свинец, снаряды, пушки с тут же приделанными к ним лафетами. Командиром артиллерии назначил яицкого казака Федора Чумакова. Увеличилась и живая сила пугачевцев: под знамена восстания стали триста илецких казаков.

Двинулись к Рассыпной крепости. Как обычно, опережая бойцов, в Рассыпную прискакал гонец с манифестом. Манифест приглашал солдат и казаков примкнуть к восстанию «с истинною верноподданническою радостью и детскостью», обещал пожаловать «вечную вольностью, реками, морями, всеми выгодами, жалованьем, провиантом, порохом, свинцом, чинами и честию, а вольность на веки получать».

Комендант крепости принял меры, чтобы манифест Пугачева не дошел до гарнизона. Повстанцы разбили ворота и ворвались в крепость. Комендант с офицерами и несколькими солдатами заперся у себя в доме и выстрелами из окон убил двух пугачевцев. Казаки хотели поджечь дом, но Пугачев запретил: он боялся, что выгорит вся крепость и пострадают люди, которых он мог привлечь на свою сторону. Пугачев приказал «оного коменданта достать так». Как это далеко от «бессмысленного» бунта! Коменданта и двух офицеров захватили и повесили.

И в беспощадности своей бунт был осмысленным. «Грабительства безвинных людей он не любил, а потому многих, в том примечавшихся, вешал без пощады» — свидетельствовал близко знавший Пугачева Иван Почиталин⁵.

Забрав с собою солдат, пушки, порох, снаряды, Пугачев на следующий день двинулся к Нижне-Озерной крепости. 25 сентября взял ее, встретив сопротивление лишь от коменданта крепости и офицеров; казаки перебежали к восставшим, солдаты были парализованы страхом.

Так брал Пугачев крепость за крепостью, форпост за форпостом. Его победу обеспечило не столько военное превосходство, сколько сочувствие казаков и солдат, ясно разбиравшихся, где друзья и где враги.

Легкая победа не вскружила голову Пугачеву. Он понимал, что самое трудное впереди и готовился к этому: увеличил численность своих войск за счет взятых гарнизонов, разбил свой отряд на боевые единицы, заботился об артиллерии и военных припасах.

Оренбургский губернатор Рейнсдорп долго не знал о восстании, а узнав, не придал ему серьезного значения. Казацкие возмущения — такая обычная вещь! Уверенный, что он легко справится с бунтом, Рейнсдорп отклонил предложение Нур-Алихана о помощи и направил против Пугачева незначительный отряд с напутствием командиру разбить «злодейскую толпу» и обещанием не очень высокой премии в 500 рублей за живого и 250 рублей за мертвого Пугачева. Отряд состоял из русских, башкир, калмыков и татар. Командир отряда барон Билов боялся встречи с врагом в степи и решил пойти в Татищеву крепость, где и ждать пугачевцев.

Татищева крепость считалась важнейшим опорным пунктом Яицкой линии, в ней были значительные военные припасы и большой гарнизон. Как только Пугачев приблизился к крепости, калмыки из правительственного отряда перебежали на его сторону. Высланная из Татищевой команда частью сложила оружие, частью была перебита, а сотник Падуров вместе со своими казаками при первых же выстрелах перешел к восставшим. Но взять крепость лобовой атакой не удалось. Тут Пугачев обнаружил свою обычную сообразительность и умение использовать различные обстоятельства. У крепостной стены стояли стога сена. Ветер дул в сторону Татищевой. Пугачев приказал зажечь сено. Огонь охватил ближайшие строения, а за ними — бревенчатую крепостную ограду и жилые дома. Солдаты бросились тушить пожар, пугачевцы ворвались в крепость и захватили ее. Пленные солдаты поклялись служить Пугачеву. Помимо людей, победителю достались деньги, продовольствие, большой склад амуниции и несколько хороших пушек.

Капитан-поручик Маврин очень удачно объяснил причину, по которой Пугачеву «брать... их [крепости] столь легко можно было, как грибы». «А хотя, — говорит Маврин, — в них, в каждом [городке] и были воинские команды, но только одно название, а душа, коя должна быть в том звании, давно на небесах, следственно не близко, а вселить оную надобно». Дело в том, «что все командиры в оных местах имеют свои хутора и живут помещиками, а они [казаки и солдаты] — их данники. Крепости же одно только название имеют, а чем были ограждены, давно сгнило и в развалинах»⁶.

Маврин прав. Однако он не учитывает того важного обстоятельства, что правительственные командиры действовали в первые месяцы восстания бездарно и трусливо, тогда как стоявший во главе бунта простой казак показал себя опытным военачальником, стремительным и энергичным, знающим слабые стороны противника, отлично распознающим друзей в стане врагов, умеющим привлечь первых и беспощадно расправиться с последними.

Из Татищевой крепости можно было итти либо на Казань, а оттуда к центрам империи, либо через Чернореченскую крепость на Оренбург. Власти больше всего боялись первого. Рейнсдорп с ужасом думал, что Пугачев пойдет в Казанскую губернию «помещичьими жительствами, преклоняя на свою сторону крестьян и обольщая их дачею вольности». Поход на Казань и дальше в глубь России означал бы удар в самое сердце дворянской монархии. Движение на Оренбург, в лучшем случае, означало бы только удар по важному, но все же окраинному пункту.

Выбор пал на Оренбург. В этом, как и в дальнейших событиях под Оренбургом, сказалась ограниченность пугачевского движения, характерная для всех крестьянских движений крепостной эпохи. Оренбург — центр дворянского господства на востоке — казался казакам основным источником зла. Из Оренбурга приезжали чиновники-лиходеи, шли указы, покушавшиеся на казацкие вольности. Оренбург давил и душил коренное население. Правда, за Оренбургом стоит еще Петербург, но столица так далеко, что существование ее представлялось довольно смутно. Главное — взять Оренбург, остальное приложится.

Пугачеву казалось, что взятие Оренбурга означает решительную победу. «Я Оренбург скоро возьму и так до Питера дойду беспрепятственно»⁷. «Погодите, детушки, трохи — уговаривал он малодушных, — вот как Оренбург сдастся! Он уже теперь на последней веточке трясется. А как Оренбург возьму, то всех вас распущу»⁸.

Позднее, когда осада Оренбурга затянулась, Пугачев хотел уйти из-под города с верными яицкими казаками на Яик. Но башкиры не пустили. Они еще больше, чем казаки, видели в Оренбурге источник всех зол. Башкиры напомнили Пугачеву его обещание, взяв Оренбург, «сделать, чтоб губернии не быть и чтоб мы были оной неподвластны»⁹ и категорически заявили, что никуда его не пустят, пока он не исполнит своего обещания. Такого же мнения были и киргизы: «Только бы нам Оренбург взять, а протчие места все противу нас стоять не могут и все нам подрушны»¹⁰.

К тому же Пугачеву казалось, что если не удастся захватить Оренбург, можно будет отступить и осуществить первоначальный план побега в Турцию или Иран.

После Татищевой была взята Чернореченская крепость. Здесь Пугачева ждал тот же дружеский прием казаков с хлебом-солью. В Чернореченской Пугачев приказал повесить капитана Нечаева за жестокое обращение с дворовой девушкой. Ее не только избавили от мучителя, но определили в стряпухи к Пугачеву.

От Чернореченской до Оренбурга оставалось двадцать восемь верст. Но Пугачев не торопился. Для захвата такой грозной крепости было еще мало сил. Пугачев энергично увеличивает свою армию. Он повернул влево от Оренбурга и степью пошел к татарской Сертовской слободе. По дороге громили хутора, в том числе хутор оренбургского губернатора Рейнсдорпа. Не пощадили и церковь: образа, писанные на холсте, приспособили в качестве потников под седла, в уста распятого Христа вколотили гвоздь.

В Свитовской слободе Пугачева ждала пышная встреча. На площади был разостлан ковер и поставлено парадное кресло. Двое татар подхватили избавителя под руки и помогли ему сойти с лошади. Толпа восторженно пала на колени перед Пугачевым. Люди целовали ему руки. Овчинников и другие казаки, а также татары посоветовали Пугачеву обратиться к башкирам с манифестом.

Первого октября свитовский татарин ускакал в Башкирию с написанным по-татарски манифестом. Сколько в этом манифесте такта и знания жизни тех, к кому он обращен! Императорский титул весьма многословен и пышен. Весь стиль, торжественный и витиеватый, учитывает вкус слушателей и читателей мусульман. За верную службу «Петру Федоровичу» манифест обещал: «Отныне я вас жалую землями, водами, лесами, рыбными ловлями, жилищами, покосами и морями, хлебом, верою и законам вашим, посевом, теплом, пропитанием, рубашками, жалованием, свинцом, порохом и провиантом, словом всем тем, что вы желаете во всю жизнь вашу. И будьте подобными степным зверям!»¹¹

Последняя фраза особенно привлекательна для степных скотоводов и охотников. Но пугачевцы учитывали, что настроения башкирских верхов еще не определилась, что они, может быть, не склонны к решительному выступлению против императрицы. Поэтому манифест рассыпается в похвалах Екатерине II и призывает служить и ей. Важно так или иначе вовлечь башкирских старшин в борьбу, не отпугнуть их с самого начала чересчур решительным воззванием.

Второго октября Пугачев направился к Сакмарскому городку. Максим Шигаев с отрядом в тридцать казаков поехал вперед. Он собрал народ у станичной избы, познакомил собравшихся с заранее приготовленным указом о верности «императору». Толпа отправилась за околицу встречать Пугачева. Впереди шел поп с крестом, дьячок с образом, старики с хлебом-солью. Разостлали кошму, поставили на ней стол, стул. Показался Пугачев. Все сняли шапки, пали на землю. Станица встретила казака звоном церковных колоколов, молебном.

Дни протекали не только в торжественных встречах, молебнах, речах, казнях ненавистных комендантов, офицеров. Забота об увеличении и укреплении своей армии не оставляла Пугачева. Он слал коренному населению манифест за манифестом. Указы писались по-арабски, ирански, турецки, татарски. Иногда они представляли собой смесь из нескольких наречий. На местах манифест переводили на родной язык, снимали с него копии, распространяли по селениям, кочевьям. Пугачев посылал «как гостинец» поздравления «башкирской области старшинам, деревенским старикам и всем малым и большим». Он звал: «Заблудшие, изнурительные, в печали находящиеся, по мне скучившиеся, услыша мое имя ко мне итти... без всякого сумнения идите. Всех вас пребывающих на свете освобождаю и даю волю детям вашим и внучатам вечно»¹².

Пугачев обращался к башкирам, калмыкам, ко всем магометанам. Он звал к себе старшин, но предварительно предлагал им, чтобы «содержащихся в тюрьмах и у протчих хозяев имеющихся в невольности людей всех без остатку на нынешних месяцах и днях выпущали»¹³.

Пугачевские манифесты действовали неотразимо. Калмыки покидали форпосты. Пятьсот башкир, снаряженных против Пугачева, перешли на его сторону; триста татар, посланных на повстанцев, не захотели принять боя и вернулись обратно. В Оренбурге боялись, чтобы к восстанию не примкнули находившиеся в городе польские конфедераты. Их разоружили и отправили в далекие, безопасные места, где держали под строгим надзором.

В Оренбурге приняли меры: уничтожили мосты через Сакмару, мобилизовали и вооружили все разночинное население, привели в исправность артиллерию, очистили крепостной ров, устроили в разных местах рогатки, распределили пункты обороны между частями гарнизона. Увидя, что собственными силами с восстанием не справиться, Рейнсдорп с большим опозданием сообщил о мятеже симбирскому, казанскому и астраханскому губернаторам. В Оренбург уже пробрались агенты Пугачева. Они сеяли тревогу, уговаривали примкнуть к «императору».

Слухи проникли к сидевшему в Оренбургской тюрьме колоднику Афанасию Тимофеевичу Соколову-Хлопуше. Страшную жизнь прожил Хлопуша. Крепостной крестьянин тверского архиерея, затем московский извозчик, примкнувший к одной из многочисленных в городе воровских шаек, он был пойман и шесть раз прогнан через тысячный строй шпицрутенов. Хлопуша бежал. Его поймали, высекли кнутом, сослали в Оренбург. Он поселился в Бердской слободе, женился, зажил своим домком, батрачил у соседнего помещика, работал на медном заводе Шувалова... Снова арест за участие в ограблении торговцев-татар. Снова побег, и опять арест. Хлопушу высекли, вырвали ноздри, выжгли знаки на лице и отослали в Омскую крепость на каторгу. Хлопуша бежал. Его поймали, били кнутом, заковали в кандалы и бросили в Оренбургскую тюрьму.

Тут счастье неожиданно улыбнулось клейменному, поротому и битому колоднику с вырванными ноздрями. Рейнсдорп решил использовать Хлопушу для разложения восставших казаков. Если даровать каторжнику свободу, думал губернатор, то он выполнит поручение. Хлопуша смел, отважен — он доказал это многочисленными побегами, на него, казалось, можно положиться. Рейнсдорп вызвал Хлопушу, снабдил его увещательными письмами к казакам-пугачевцам, поручил агитировать против Пугачева и, если удастся, захватить его самого и привезти в Оренбург.

Хлопуша не возражал. Он взял пакеты с письмами, проник к Пугачеву, отдал ему эти документы и выразил желание примкнуть к восставшим, рассказав о данном ему поручении. Призрачной свободе в стане врагов неугомонный Хлопуша предпочел борьбу за волю в армию братьев по нужде и лишениям.

Пугачев посмотрел на необычайного пришельца, прищурив глаз, и с горестной усмешкой сказал:

— Только знать у губернатора-та и дела, что людей быть и ноздри рвать¹⁴.

Шигаев, сидевший с Хлопушей в Оренбургской тюрьме, удостоверил, что «это — самый бедный человек и положиться на него можно». Но Овчинников советовал не доверять: «Он плут, уйдет и што здесь увидит, тамо скажет, и притом наших людей станет подговаривать».

Пугачев стремился привлечь на свою сторону всех обездоленных. Он резонно возразил Овчинникову:

— Пусть его бежит и скажет. В этом худова нет, а одним человеком армия пуста не будет¹⁵.

Пугачев дал Хлопуше денег, обещал в дальнейшем снабжать его деньгами и хлебом. Вождь восстания хотел показать всем обиженным, что у него они найдут защиту и помощь.

Хлопушу оставили. Скоро он сделался одним из крупнейших руководителей восстания, выдающимся организатором и командиром. Человек, обреченный крепостническим обществом на нужду, побеги, сидение в тюрьме, на каторгу, перенесший мучительнейшие наказания, потерявший, казалось, облик человеческий, зажил новой, кипучей, отважной жизнью среди тех, кто объявил войну крепостному строю.

Пугачев — в трех верстах от Оренбурга. Под его командованием около двух с половиной тысяч человек. Он растянул отряд в одну шеренгу, чтобы показать свои силы более значительными, чем они были в действительности. Он посылал в город указы, где, обещая жалование и чины и угрожая непокорным, предлагал: «Оставя принужденное послушание к неверным командирам вашим, которые вас развращают и лишают вместе с собою великой милости моей, придите ко мне с послушанием и, положа оружие свое пред знаменами моими, явите свою верноподданническую мне, великому государю, верность»¹⁶.

Воззвания делали свое дело: в отдельных частях гарнизона замечалось «роптание, изъявляющее великую робость и страх». Были случаи ухода солдат, казаков и татар к осаждавшим. С таким ненадежным гарнизоном Рейнсдорп не мог решительно действовать против Пугачева и ждал подкреплений. Вот почему в первые недели осады происходили лишь мелкие, хотя и очень частые, стычки с переменным успехом.

С другой стороны, и Пугачев продолжал принимать меры к увеличению своей армии. Он посылал воззвания по крепостям и форпостам, по башкирским селениям-тюбам и калмыцким стоянкам, везде называя себя «больших и меньших в одном классе почитатель, скудных и богатейших государь и милостивый царь»¹⁷.

Казаки, калмыки и башкиры убегали из правительственных частей, уходили к Пугачеву. Киргизы собирались небольшими группами, нападали на форпосты, грабили, угоняли скот... Сотни марийцев, калмыков пришли под Оренбург и примкнули к осаждающей армии.

Башкир Кинзя Арасланов писал письма на родном языке, что «от земли потерянной царь и великой государь Петр Федорович» с сыном Павлом Петровичем и семью тысячами донских казаков «уже к нам приближается»¹⁸. В другом письме Кинзя выступил уже как пугачевский полковник, уговаривал примкнуть к Пугачеву, оказывающему своим сторонникам всяческие милости. Он привел под Оренбург пятьсот человек. Пугачев дал им по рублю. Сын Кинзи — Сюлавчин разъезжал по ногайской дороге с пугачевскими письмами, призывавшими к восстанию.

Любимец Пугачева и второй в армии после него человек — Максим Шигаев отправился вверх по Яику собирать казаков. Он привел с собою сто человек. Дмитрий Лысов поехал к калмыкам. Армия росла, но артиллерии не хватало. Пугачев отправил Хлопушу на Авзяно-Петровский завод с приказом организовать там литье мортир. Хлопуша блестяще справился с ответственным поручением. Он прибыл на завод с указом, звавшим на службу к «Петру Федоровичу». Указ предлагал предоставить две мортиры с бомбами. Заводские люди выслушали указ и закричали «рады ему государю послужить». Пятьсот человек последовали за Хлопушей вместе со скованными приказчиками, которых потом повесили.

Хлопуша захватил с собой шесть пушек, шесть пудов специально для него вылитых ядер, несколько пудов серебряной посуды, несколько сот баранов и лошадей, семь тысяч рублей денег, из которых две тысячи тут же раздал приписным.

Оставшиеся на заводе крестьяне составили мирской приговор, написанный по всем правилам и отпускавший их по домам. Их отсталая крестьянская мысль пыталась облечь свой уход на землю в «законные» формы. В приговоре говорилось, что на завод они присланы по указу императрицы Елизаветы Петровны, но теперь получен «указ его императорского величества Петра Третьего императора и с тем, что несомовольно, в силу оных указов ехать с заводов повелено. Притом мы все, приписные крестьяне, оному повинились: ехать в свои отечества согласны»¹⁹. Мы ушли с заводов, таков был смысл приговора, не по доброй воле, а повинуясь царскому предписанию.

Отряд пугачевцев явился на Воскресенский завод Твердышева; часть заводских крестьян ушла с отрядом, часть осталась.

Пугачевцы нападали и на другие твердышевские заводы и медные рудники, забирали деньги, продовольствие, одежду, обувь, скот, пушки, порох, ружья и уходили вместе с мастеровыми и работными людьми. Башкиры сожгли Покровский медный завод.

Заводский крестьянин Матвеев появился у конторы Белорецкого завода и огласил народу пугачевский указ о воле, где предлагалось снарядить «два мортира и с бомбами» и доставить их под Оренбург. На Новоникольском заводе Мосолова также получился указ, предлагавший доставить в армию Пугачева пушки и ядра, свинец и порох.

Очаги восстания запылали на большом пространстве. Группы повстанцев по собственной инициативе занимали новые крепости, редуты, форпосты. Пугачевские эмиссары сеяли во всех местах дух восстания.

В конце сентября в Новосергиевскую крепость, в ста верстах от Оренбурга, приехал казак Василий Новоженин. Он махал шапкой, кричал, «чтоб люди радовались и веселились», говорил, что идет от царя Петра Федоровича, разъезды которого уже близко.

Семнадцатого октября ночью в село Ляховку за 250 верст от Оренбурга пришла толпа казаков, калмыков, чувашей. Вломились на помещичий двор, разграбили имущество, угнали скот. Ляховские крестьяне не оказали никакого сопротивления.

Из Ляховки пугачевцы разъехались по окрестным вотчинам, призывали крестьян к бунту против помещиков, говорили, что нынешние церкви будут сломаны и построены новые, раскольничьи, семиглавые, что тот, кто убьет помещика и разгромит его усадьбу, получит сто рублей жалованья, а кто разорит десять дворянских домов, получит тысячу рублей и генеральский чин.

В деревню Михайловку помещика Карамзина (отца историографа) приехала в конце октября группа яицких казаков. Их хорунжий заявил, что его прислал государь Петр Федорович «разорять помещичьи домы и давать крестьянам свободу».

— Смотрите-та, мужики, — строго наказывал хорунжий, — отнюдь на помещика не работайте и никаких податей ему не платите, если мы застанем вас на помещичьей работе, так всех переколем²⁰.

Михайловцы послали крестьянина Травкина к Пугачеву удостовериться в справедливости волнующих казачьих речей. Пугачев спросил Травкина, зачем он приехал. Оробевший мужик ответил что явился «по приказанию вашей команды».

Пугачев применил к Травкину тот же метод воздействия, какой применил к Хлопуше, какой он обычно применял к людям из народа. Он действовал на них не насилием, а манящим призывом к свободе. Пугачев сказал Травкину: «У меня нет никого невольников», снабдил крестьянского делегата указом о свободе от помещичьих податей и работ и отпустил его домой. Потрясенный Травкин собрал михайловских и окрестных крестьян в село Маховку слушать пугачевский манифест.

Не менее характерная история происходила в деревне Пополутовой, Оренбургского уезда. Сюда явились казаки, сняли крестьян с помещичьей работы, объявили пугачевский манифест об освобождении от господ и податей и запретили им под угрозой смертной казни оказывать господам повиновение.

Приказав крестьянам не отпускать помещицу, казаки уехали. Через несколько дней казаки явились снова. Вместе с крестьянами они высекли помещицу и хотели было уже уехать, когда крестьяне начали просить разрешения убить барыню, «сказывая, что она до них немилостива и зла». Помещицу казнили. Три ни в чем неповинные малолетние дочери ее были, «не делая им никаких побои», отданы крестьянам на воспитание, с тем, чтобы «по возрасте выдать их за крестьянина же». Помещичье имущество мужики поделили; сверх того казаки дали по пяти баранов и по теленку на тягло. Это был справедливый суд и справедливое распределение нажитого крепостником имущества. Восстание уже в самом начале приносило крестьянам ощутимую пользу.

Крестьяне все чаще отказывались поставлять рекрут, давать людей екатерининским командирам, идущим на Пугачева, отказывались платить подати. Крестьяне Утяцкой слободы, Ялуторовского уезда, сделали вид, что согласились по приказу симбирского губернатора снарядить больше двухсот человек против Пугачева. Но, получив оружие и влившись в небольшую правительственную воинскую команду, мобилизованные, раньше сговорившись о плане действия, набросились на солдат, разбили их, присоединили к себе татар, мещеряков, башкир, русских крестьян и заявили себя приверженцами Пугачева. Крестьяне Марийской слободы, того же уезда, расставили по дорогам караулы, чтобы не пропускать воинских команд.

Началось повальное бегство близких и дальних оренбургских помещиков в более безопасные места.

Движение росло и ширилось, но Оренбург не сдавался. Выпал снег, и начались морозы.

Пугачев жил в калмыцкой кибитке, его войска валялись в голой степи, укрываясь от пронзительных ветров в кустах.

Восемнадцатого октября Пугачев перешел от Яика к реке Сакмаре и обосновался в пяти верстах от Оренбурга в Бердинской слободе. На время оренбургской осады Берда стала центром восстания. Бойцы разместились по станичным избам, по землянкам. Около слободы вырыли множество ям: в них прятались, когда защитники Оренбурга начинали стрельбу.

Пугачев поселился в одном из лучших домов станицы. На стене висел портрет наследника Павла; у портрета Пугачев разыгрывал сцены отцовской любви, с единственной целью убедить растроганных зрителей в том, что перед ними подлинный царь.

Слезы в три ручья лились по лицу «отца», оторванного недругами от «сына», — Пугачев любил поплакать. Он глядел на портрет, любовался им и скорбел:

— Вот я оставил ево малинькова, а ныне вырос какой большой — уже без двух лет двадцати, авось господь, цар небесный, свет велит мне и видитца с ним.

У дверей пугачевского жилища стоял караул из вернейших яицких казаков, составлявших своего рода личную гвардию. В пестрой массе, осаждавшей Оренбург, яицкие казаки вообще занимали привилегированное положение. За стол с Пугачевым садились ближайшие его сподвижники — Овчинников, Лысов, Шигаев и другие командиры, в значительной части рекрутировавшиеся тоже из яицких казаков. Нередко веселились, пили; казаки пели песню, специально сочиненную в честь Пугачева, писарь Васильев «игрывал на скрипице». Впрочем «самозванец от излишнего питья воздерживался и употреблял редко»²¹.

За столом шли оживленные беседы. Обсуждали дальнейшие планы. Думали о том, как взять Оренбург, куда пойти после Оренбурга. Пугачев говорил, что пойдет на Казань, на Москву, Петербург. «А дальше что?» — допытывались друзья.

Пугачев представлял себе будущее таким образом. Если императрица встретит его «без брани, с честью», то он простит ее и отпустит; если же нет, «то уже я знаю, что тогда зделать», — многозначительно прибавлял Пугачев. Расправившись с царицей, он вернет народ к раскольничьей вере, а самое главное — расправится с «боярами». «Многие из бояр-та, молодые люди середовичи, бывало еще при тетушке Елизавете Петровне, да потом и при мне, годныя бы еще служить, взявши себе чин, пойдет в отставку да и живиот себе в деревне с крестьянами, разоряет их, бедных, совсем, и они себе почти завладели всем царством; так я стал таковых принуждать в службу и хотел отнять у них деревни, чтобы они служили на одном жалованье. А судей-та, которые дела судят неправдою и притесняют народ, наказывая и смерти хотел передавать». Тогда, добавлял Пугачев, бояре свергли царя, народного радетеля.

Затем Пугачев вступал в область воспоминаний уже правдивых.

— Где, да где уж я не был, и какой нужды не потерпел! Был холоден и голоден, в тюрьмах сколько сидел, — уж только одному богу вестимо!

Искренние слезы текли по лицу сурового казака.

— Да что мне уже об етом говорить много? Вам самим ето вестимо, помните, как вы меня обрели, — рубашка на мне гроша не стоила²².

Из Берды Пугачев часто ездил в соседнюю татарскую Сеитовскую слободу, где гостил у приятелей-татар. Одного из них — Мусу Улеева произвел в атаманы, другого — Абдрешита — в сотники.

В досужие, тихие дни в армии Пугачева устраивались скачки, стреляли в цель или смотрели на пляску двух медведей, подаренных заводскими крестьянами. Пугачев демонстрировал искусную стрельбу, пробивал набитую сеном кольчугу, или на всем скаку попадал в шапку.

За слободой у Сакмары стояла застава из двухсот человек. Казачьи разъезды оберегали безопасность других пунктов. По ночам разъезжали дозоры. Они перекликались словом «казаки». Не было ни пароля, ни лозунга, и вражеские лазутчики легко могли проникнуть в Берду. Пугачев знал это и, опасаясь покушений на свою жизнь, часто менял кафтаны, чтобы его не узнал какой-нибудь подосланный убийца. На случай возможного бегства он держал также хороших скакунов.

Осаждающая Оренбург армия имела известную, довольно, впрочем, далекую от твердого порядка, боевую организацию.

Войско делилось на полки. Полковыми командирами были близкие Пугачеву люди: Овчинников, Творогов, Падуров, Хлопуша, Мусса Алиев, Кинзя Арсланов. Полки делились на сотни, с есаулами и хорунжими во главе. Казачий круг утверждал или отвергал кандидатов на те или иные должности. Вооружение было самое пестрое и плохое. Казаки дрались копьями, пистолетами, шпагами, ружей не хватало. Пехота имела штыки, воткнутые на палки. Солдаты пускали в ход дубины, а то и плети. Оружием башкир были луки и стрелы. Выстрелы из орудий сообщали утреннюю и вечернюю зори. Случалось, что сам Пугачев бегал под окнами казаков и вызывал в поход. Каждый полк имел знамя из желтого или красного шелка, с нашитыми на них раскольничьими крестами или изображением Христа, Николая чудотворца. Недавно еще маленький отряд верных Пугачеву людей разросся в большую армию.

Под Оренбургом стояло около 15 тысяч человек. Точной цифры восставшей армии никто не знал. Даже полковые командиры не знали, сколько подчинено им людей. Один человек не мог справиться с такой армией. Для управления завоеванным краем и для разрешения многочисленных, повседневно возникающих военных и административных вопросов Пугачев, копируя царский аппарат, учредил «военную коллегию».

Витошнов, Творогов, Шигаев, Скобычкин стали судьями «военной коллегии», Почиталин — дьяком, Горшков — секретарем. Шигаев играл в коллегии центральную роль: он распоряжался деньгами и продовольствием, он был первым советчиком Пугачева. Большое значение имел и Творогов, подписывавший издаваемые коллегией указы.

Когда назначенные им судьи «военной коллегии» стали отказываться от нового звания, Пугачев приказал им не возражать.

«Военная коллегия» занималась хозяйственными и военными делами, формировала отряды, снабжала их боевыми припасами и продовольствием, доносила Пугачеву о различных происшествиях, разбирала жалобы на действия пугачевцев, судила.

Из коллегии шли инструкции и приказы командирам. Особенно заботилась коллегия о том, чтобы повстанческие «поверенные» не чинили крестьянам никаких обид. Она боролась против насилий башкирских и мещерятских феодалов над русскими крестьянами, следила за сохранностью отобранного у помещика и казны добра, распоряжалась об описи экспроприированного имущества, о выборе новых властей в восставших деревнях, «да и того наблюсти, чтоб те старшины всяк своя чести достоин был, как в расправах, так и в поступках военных... также и в защищении верноподданных рабов»²³. Крестьян, лишенных сильными людьми собственности, коллегия восстанавливала в правах.

Разумеется, «военная коллегия» Пугачева не могла подчинить своему организующему влиянию разбушевавшуюся стихию крестьянского восстания; но показательны попытки внести порядок в пеструю, разрозненную, недисциплинированную повстанческую массу.

Пугачев зорко, хотя и не очень успешно, следил за дисциплиной. Он сурово преследовал дезертирство. Смертная казнь ждала каждого подозреваемого в намерении дезертировать.

Пугачев однажды грозился повесить Чику-Зарубина за отказ «выполнить боевое поручение» и повесил любимого своего «полковника» Дмитрия Лысова, избивавшего казаков, грабившего и топившего крестьян. Вдобавок Лысов проговорился, что знает истину о происхождении «императора». Одного солдата повесили за высказанное им сомнение в возможности взять Оренбург.

Максим Шигаев свидетельствовал, что Пугачев «над всеми без различия вел большую строгость», не допускал возражений и строго следил и контролировал выполнение своих приказов. «Всякой дрожал и остерегался у Пугачева»²⁴.

Берда обладала большой притягательной силой. Сюда стекались новые отряды. Пришел марийский старшина Мендей с отрядом в 500 человек. Башкирский старшина Альвей привел 600 человек, старшина ставропольских калмыков Дербетев привел 300 бойцов. Конфисковали большую партию скота, которую киргизы гнали в Оренбург. Своих сторонников Пугачев не грабил, он предложил за скот деньги, но киргизы отказались и попросили товаров. Пугачев сказал, что с товарами придется подождать. Погонщики согласились и остались в армии восстания.

Пугачев устраивался в Берде надолго. Он надеялся, что голод заставит крепость сдаться, и приступил к правильной осаде Оренбурга. «Не стану тратить людей, — рассуждал Пугачев, — а выморю город мором».

Осаждавшие не прекращали стычек с гарнизоном. По ночам тайно подвозили орудия, которые открывали по утрам огонь. Особенно сильным был штурм 2 ноября. В этот день утром устроенные под городом батареи начали по приказу Пугачева жестокую пальбу. Обстрел Оренбурга продолжался весь день. Палили пушки, казаки стреляли из ружей, башкиры метали стрелы. Сам Пугачев во главе отряда спешившихся казаков пошел на приступ. Только картечь, которую густо извергала крепостная артиллерия, заставила его отступить.

Отвага, прекрасное знание различных сторон военного дела делали Пугачева отличным полководцем. Он работал днем и ночью, отдавал необходимые распоряжения и так умело направлял осадные операции, что Рейнсдорп сравнивал его с знаменитым французским военным инженером и выдающимся теоретиком и мастером осады Вобаном. Жившие тогда в России иностранцы проводили параллели между Пугачевым и великими военачальниками — древнего Рима Цезарем и эпохи английской революции Кромвелем. Говорили, что Пугачев получил образование за границей и развил военный талант на службе прусского короля. Помощники Пугачева не могли проводить подобных аналогий, но и они — непосредственные наблюдатели — единодушны в оценке боевого искусства своего командира.

«По неустрашимости своей, — свидетельствовал Шигаев, — всегда был напереди и подавал собою пример прочим. Также знал он [Пугачев] правильно, как палить из пушек, из других орудий, и указывал всегда сам канонерам». «Лучше всех знал правило, как в порядке артиллерию содержать, сам Пугачев», — рассказывал Почиталин. О том же говорил Падуров: «Пушки и прочие орудия большею частью наводил сам самозванец»²⁵. Характерно, что боевая активность осаждавших заметно спадала в те дни, когда Пугачев отлучался из Берды и лично не руководил военными операциями.

Блокируя и обстреливая Оренбург, Пугачев не оставлял надежды взять город, перетянув на свою сторону казаков из гарнизона, запугивая командиров. Он отправлял указы оренбургскому атаману Василию Могутову, старшине Мартемьяну Бородину, Рейнсдорпу. Указы агитировали, звали в армию повстанцев, грозили, но безрезультатно.

Пугачевцы подходили к городским укреплениям, кричали осажденным, чтобы сдавались, ибо на помощь «императору» идет «наследник» с огромным войском. Защитникам Оренбурга угрожали голодной смертью, укоряли их, что они служат женщине-царице, а не «государю». Пугачев посылал в город верных людей, чтобы поджечь его изнутри, но поджигателей арестовывали прежде, чем они успевали выполнить поручение.

Оренбургские власти тоже не бездействовали. Часто делали вылазки, но все они неизменно отражались осаждающими. Пытались разложить лагерь повстанцев, запугать колеблющихся. Оренбургский губернатор предписал, «стараться через верных делать тем колеблющимся, а особливо в толпе его злодейской находящимся башкирцам, шкоду [вред], позволяя имущество их в добычу, а притом жен и их детей разбирать по себе»²⁶. Рейнсдорп напрасно надеялся внести разложение и в ряды казаков, действуя на них «сперва ласкательством... а потом и страхом увещевать, чтобы они от того злого предприятия всемерно отстали и находились в покое, внушая ежели они того не исполнят, то могут себя с женами и детьми их невозвратному разорению и погибели подвергнуть»²⁷.

Ни разложить, ни разбить пугачевцев не удалось. Немало соленых казацких шуток было отпущено по поводу неумелых действий оренбургского начальства, вздумавшего однажды переловить повстанцев с помощью расставленных в разных местах охотничьих капканов.

Правительство принимало свои меры для подавления «бунта».

На границах Казанской губернии расположились значительные военные силы. Казанские дворяне мобилизовали дворовых, слесаря чинили негодное оружие.

Из Москвы, Новгорода, Калуги, Сибири на Пугачева отправились военные части. Опытный боевой генерал Кар стал во главе противопугачевских сил.

Казанский губернатор отправил владетельного татарина, секунд-майора Тевкелева организовать из «надежных» башкир и татар верные правительству части. Тевкелев выступил против своего народа и бился в рядах усмирителей, пока пугачевцы не взяли его в плен.

Власти отпечатали «увещевательный» манифест для распространения в охваченных восстанием районах. Широкая огласка его запрещалась.

Попам оренбургской епархии предписывалось с церковных амвонов разоблачать Пугачева и призывать народ к спокойствию. Но казенная и церковная пропаганда не производила никакого впечатления. Илецкие казаки хотели отправить прибывшего к ним с правительственным манифестом посланца к Пугачеву, у яицких казаков чтение вызвало «зловредное отрыгновение».

Кар спешил на выручку Оренбурга. Пугачев отправил навстречу Кару лучших своих командиров — Чику-Зарубина и Овчинникова.

Овчинников получил приказ не допустить Кара к Оренбургу. К отряду Овчинникова примкнул возвращавшийся с заводов Хлопуша со своими людьми. Положение Кара было не из легких. Собранные для выступления против Пугачева калмыки взбунтовались и разбежались, среди солдат замечалась «некоторая колеблемость». Кар продвигался среди восставших или готовых восстать селений, в атмосфере общей вражды казацко-крестьянского населения.

Восьмого ноября Овчинников и Зарубин окружили отряд Кара у деревни Юзеевой.

Гренадеры перешли к пугачевцам, солдаты сложили оружие. Пленных отвели в Берду, представили Пугачеву. «Император» прослезился, выразил удовлетворение, что кончились его двенадцатилетние странствования и объявил что жалует всех «землями, морями, лесами, крестом и бородою и всякою вольготностью».

Среди пленных был захвачен офицер Шванович. С офицерами Пугачев был беспощаден — он их вешал. Но пленные гренадеры заступились за Швановича: он относился к ним хорошо. Шванович получил чин есаула и стал служить пугачевцам. Выяснилось, что он владеет немецким и французским языками, знания эти были использованы. Шванович перевел несколько иностранных писем, шедших из вражеского лагеря и адресованных в Оренбург. Пугачевские канцеляристы попросили его показать им французскую азбуку. Пришлось выполнить неожиданную просьбу.

Случилось также, что Пугачев попросил Швановича перевести на немецкий язык один из самых распространенных своих манифестов, где объявлялось, «во всенародное известие», чтобы противники «Петра III» покорились, за что они получат прощение и всякие вольности. Кар отступил к Казани. Его преследовал артиллерийский огонь пугачевцев, стрелявших очень метко, «не так как бы от мужиков ожидать должно было».

Еще позорнее кончилась операция полковника Чернышева, который спешил, подобно Кару, к Оренбургу. В четырех-пяти верстах от города его отряд был встречен огнем повстанческих пушек. Калмыки и казаки немедленно перешли к пугачевцам, солдаты почти не сопротивлялись. Весь отряд был взят в плен. Сам Чернышев нарядился в старый мужицкий кафтан, сел в сани, взял в руки вожжи, надеясь таким образом спастись. Проходивший мимо казак Давилин увидел «человека непохожего на мужика простого, а паче по рукам признал, что они не рабочие»²⁸. Он спросил у солдат, что это за человек. Те сразу назвали командира Чернышева. Пленных офицеров и калмыцкого старшину повесили. Солдат остригли по-казачьи и разместили по казачьим сотням.

Вернулись Овчинников, Зарубин. Вернулся Хлопуша с пушками, бомбами, порохом, деньгами, с заводскими людьми. Пугачев одобрил действия Хлопуши на заводах и назначил его командиром над заводскими крестьянами.

Хлопуша отказывался под тем предлогом, что он неграмотен и управлять людьми не может. Но этот аргумент мог произвести на неграмотного Пугачева только обратное впечатление.

— У нас и дубина [вместо грамоты] служит, — ответил он и подчеркнул, что дело не в грамотности командира, а в преданности делу: — а если что украдешь, то за алтын удавлю.

Пугачев отправил Хлопушу взять Верхнеозерную крепость. Взять ее не удалось: часть гарнизона, состоявшая из башкир и казаков, перешла к повстанцам, но польские конфедераты отразили нападение. На помощь Хлопуше из Берды выступил сам Пугачев. Верхнеозерная не сдавалась. Пугачев ударил по Ильинской крепости, которая пала под ударами повстанцев. Гарнизон крепости попал в плен. Офицеров Пугачев повесил, за исключением одного, милостивого к солдатам; солдатам остригли волосы по-казачьи, и они влились в пугачевское войско. С песнями вернулись пугачевцы в Берду.

Пылала в огне восстания и Башкирия. Еще в начале октября отряды башкир захватили ряд селений около Уфы и подошли к самой Уфе. Но для взятия города было слишком мало сил; к тому же они были плохо вооружены, распылены.

Оперировавшие в Уфимском районе башкиры, татары, марийцы и дворцовые крестьяне заключили в начале декабря договор согласно служить Пугачеву. Они просили прислать им в помощь войско и несколько пушек, так как, «когда явятца в нашу сторону какие-нибудь сопротивники вашему величеству, то нам их сократить не счем»²⁹. Приговор обязывал поставлять с каждого двора по вооруженному воину, «затем, что мы нынешнюю пятницу город Уфу разорять ехать намерение имеем».

Пугачев отправил под Уфу Чику-Зарубина, который стал во главе подступавших к городу повстанцев.

Восстание перекинулось на Волгу. Бузулук и почти вся Самарская линия находились в руках повстанцев. Здесь действовали калмыки и присланный Шигаевым отряд во главе с казаком Ручкиным и атаманом Ильей Араповым. Район Бузулука был важен пугачевцам как одна из продовольственных баз для осаждавшей Оренбург армии.

Пугачев одобрил деятельность Шигаева, «и много тем веселился, что везде имел, хотя с малым числом воюет, великие успехи»³⁰.

Новые победы Пугачева вызвали панику среди помещиков. Дворяне Казанского и Симбирского уездов массами бежали из своих имений, «яко бешеные», пробирались вереницами в центр, проклиная Пугачева, восставших крестьян, неумелого Кара.

Казань опустела: бежали дворяне, купцы, чиновники. Но волновались правящие круги не только на юго-востоке России. Большое смятение охватило и удаленные от восстания северные центры, в первую очередь обе столицы. В Петербурге сенат готовил указ «о неболтании лишнего». Московский обер-полицмейстер разослал шпионов по кабакам, торговым рядам, баням и другим местам подслушивать народную молву, уверять встревоженных москвичей, что успехи Пугачева ничтожны, что в его распоряжении только не заслуживающая никакого внимания маленькая шайка.

Но правительству не удалось удержать в тайне истинное положение вещей. По московским улицам ходили дворовые и фабричные, выражая явное сочувствие Пугачеву.

Кара сместили. Усмирять Пугачева послали генерал-аншефа Бибикова, которого наделили диктаторскими полномочиями над восставшим краем.

Еще раньше в стан Пугачева отправили находившихся в Петербурге по делам Яицкого войска казаков Перфильева и Герасимова уговорить пугачевцев выдать своего вождя.

Перфильев не оправдал надежды властей.

Разуверившись во время петербургской волокиты в возможности добиться чего-либо от правительства, он вызвался выполнить порученное ему черное дело, явился к Пугачеву, рассказал об истинной цели своего приезда и стал деятельнейшим и непреклоннейшим пугачевским соратником.

Притягательная сила Пугачева усиливалась и благодаря тому, что восстание шло от успеха к успеху. Наперекор мерам о сохранении тайны, а, может быть, благодаря им, молва о «царе» облетела огромное пространство, волнуя умы всех угнетенных дворянско-крепостническим строем. Крестьяне отказывались от повиновения помещикам, от платежа податей, голос крестьянского недовольства и протеста звучал все громче и громче.

Киргизы перекочевали через Яик, подались к Волге, нападали на хутора, громили помещиков, волжских казаков, калмыцкие кочевья. Башкиры заняли Заинск и появились в окрестностях Бирска.

Двадцать пятого декабря атаман Арапов без боя занял Самару. К нему присоединились все окружающие Самару селения. Пугачевский есаул Чулошников прибыл из Берды в Самару и по приказу «военной коллегии» вместе с Араповым собирал людей и пугачевское ополчение по норме один человек на пять душ населения. Отряды Чулошникова и Арапова громили помещичьи имения, забирали в них хлеб, скот, одежду.

В этот же день башкиры заняли Сарапуль. По дороге они брали у дворцовых крестьян деньги, провиант, фураж. В самом Сарапуле башкиры устроили форменный погром, башкирские командиры безуспешно пытались сохранить какой-нибудь порядок.

Заняв город Осу, башкиры-сотники издали «наставление», где требовали от старосты иметь «смотрение» над казенным вином и солью, сохранять и записывать в проходо-расходную книгу вырученные от продажи соли и вина деньги, «никому напрасно обид и притеснения не чинить».

Движение перекинулось на пермские горные заводы. Приписные разбегались, разнося повсюду весть о восстании, рабочие отказывались работать. Заводы стали.

Горное начальство назначило премию в тысячу рублей за поимку Пугачева, готовилось к отпору.

Центром обороны должен был стать Юговский медеплавильный завод. Хотели перевести туда рабочих других заводов, но они открыто выражали свои симпатии Пугачеву и отказались итти на Юговский завод.

Приписные крестьяне выбрали «со всего мирского и общего согласия» сотника и старосту, чтобы «случившияся между заводскими жителями всякие ссоры и непорядочества усмирять».

Юговский сотник подчинился оперировавшему в районе Юговских заводов башкирскому полковнику Батыркаю Иткинину.

Иткинин предписал строго следить за дисциплиной, нарушителей наказывать беспощадно, учредить земскую избу — собирать деньги на мирские расходы, исправить кузницу для ковки оружия. Заводские конторы Иткинин разгромил, кабальные документы уничтожил, увез с завода деньги, одежду.

Приписные крестьяне послали Пугачеву «доношение». Они радовались, что «наше красное солнце, под землею скрыся ныне от восток восходит на всю вселенную и своею Милостию хочет обогреть нас, нижаиша и сирых рабов» и заявляли, что «преклонением мы крестьяне, все единодушно свои главы до лица земли»³¹. Крестьяне просили избавить их от «лютых и дивных зверей ядовитых, переломили бы вострые когти их, злодеев бояр и офицеров»³².

Волновался Ижевский завод. Надзиратель Губанов хотел оказать противодействие приближающимся пугачевцам, но рабочие набросились на него с угрозой: «Когда у тебя брюхо цело — так и противься, а нам, де, противиться нечем»³³.

Первого января 1774 года отряд татар, башкир, вотяков вступил в завод.

Они объявили населению о сложении недоимок и подушных податей, разграбили господские дома, заводские деньги отправили сидевшему под Уфой «его высокографскому сиятельству» Чике-Зарубину, набрали в казаки больше ста человек, остальных распустили по домам.

Почти все заводы и наиболее важные центры Прикамского края оказались теперь в руках пугачевцев, представленных здесь башкирами. Они разъезжали по краю, разглашали «императорские манифесты», закрывали, а иногда и разрушали заводы, забирали заводское имущество, конфисковали деньги, отпускали заводских рабочих или уводили их с собой.

Эти национальные отряды восставших действовали разрозненно, были плохо связаны с центром восстания — Чесноковкой (под Уфой), где укрепился Зарубин.

Силы Чики росли стремительно. Ядро его армии составляли заводские крестьяне и башкиры. Чика посылал отряды на завоевание различных пунктов. Табынского казака Ивана Кузнецова он отправил на заводы южного Урала. Кузнецов объявил новую власть на Саткинском, Златоустовском, Катав-Ивановском и других заводах.

Зарубинский штаб Чесноковка стала второй Бердой. Первоначально Чесноковка была тесно с ней связана. Но получив от Пугачева титул «графа Чернышева», Чика стал совершенно самостоятельным командиром повстанческой армии и постепенно его связь с общим руководством восстания утратилась.

Чика назначал командиров, писал охранные листы и указы в подвластные местности о выборе новых старост и атаманов, о соблюдении порядка, о наборах в пугачевскую армию, об устройстве застав, о борьбе с разорительными набегами башкирских, татарских и отдельных казачьих отрядов, об искоренении врагов. В штабе «графа Чернышева» занимались вопросами снабжения обширного края, его административного и бытового устройства.

Чикинские манифесты проникали в Уфу. Какие-то люди по ночам расклеивали их на стенах домов, церквей, на воротах. Артиллерийской базой зарубинской армии был Воскресенский завод. Здесь отливали пушки, простые и «секретные» ядра, сдавали их в Чесноковку, в Берду. Случалось, что пушки и снаряды изготовлялись по готовым моделям, по формам, присылаемым из пугачевского главного штаба. Важными техническими и военными базами служили прикамские заводы — Ижевский, Воткинский и другие.

Зарубин назначал на заводы своих представителей из мастеровых или приписных крестьян данного завода. На их обязанности лежал набор людей, поставка оружия, провианта, денег для армии.

В конце 1773 года выдвигается, как один из наиболее активных пугачевцев, герой башкирского народа — полковник Салават Юлаев.

О подвигах богатыря Салавата башкирский народ сложил немало песен; некоторые из них приписываются самому герою. Салават пел про Урал:

Родные рощи и леса,
Родные воды и поля —
Святая родина моя,
Урал, Урал мой благодатный,
Люблю я вас, любить вас буду.

Пел о том, как за свободу родины:

Оседлал коня и в сечу Конь меня понес.
Я сразился со врагами И врагов разил.

Салават звал:

И иди на бой ты смело
И везде врагов рази³⁴.

Сын состоятельного башкирского старшины Юлая, Салават на собственной спине почувствовал всю тяжесть российской колонизации: заводчик Твердышев отнял у семьи Юлаевых землю. Позднее Салават сжег деревни, устроенные заводчиком на отнятой у него земле.

Первоначально правительственные власти поставили Салавата во главе отряда башкир, который двинулся на пугачевцев.

Не желая воевать с повстанцами, Салават перешел на сторону Пугачева и стал упорным и деятельным бойцом и командиром. Он участвовал в осаде Оренбурга, откуда Пугачев отправил его подымать башкирские селения, вербовать людей в повстанческую армию. Салават Юлаев стал во главе значительного отряда башкирских бойцов. Он подчинялся «главному российского и азиатского войска предводителю» — казаку Ивану Кузнецову.

В начале января 1774 года башкиры, под командованием Кансафара Усаева и Салавата Юлаева, заняли сдавшийся без сопротивления Красноуфимск.

Юлаев назначил в атаманы над Красноуфимском человека, показавшего свою верность повстанцам, «а притом и состояния доброго и трезвого». Атаману поручалось с населением «поступать добропорядочно: побор, притеснений и налог ни под каким видом никому не чинить, ко взяткам не касаться»³⁵. Населению города Юлаев предписывал слушаться нового атамана.

Почти одновременно с занятием Красноуфимска Салават Юлаев и другие предводители восставших башкир подступили к Кунгуру. Город не сдавался, несмотря на многочисленные атаки. В одном из сражений Юлаев был ранен. Зарубин прислал на помощь Кузнецова, который принял командование над осаждающими Кунгур войсками.

Кузнецов повел борьбу с анархическими действиями башкир, которые, случалось, притесняли и население, сочувствовавшее пугачевскому восстанию. Ново-крещенных татар и башкир, вернувшихся к магометанству, он штрафовал, заставлял выполнять предписания православной церкви и молиться за здравие Пугачева и успехи его армии.

Кузнецов уговаривал осажденных сдаться, гарантируя им сохранение жизни и имущества. Но город упорно не сдавался. Штурм не дал нужных результатов. Осаждающим не хватало огнестрельного оружия, а от башкирских пик и стрел толку было мало. Кузнецов расположился под Кунгуром в бездействии.

Двадцать пятого января в Кунгур вступил посланный генералом Бибиковым майор Гагрин. Пугачевцы отступили и, настигнутые Гагриным в селе Ордвинском, были разбиты.

Девятнадцатого февраля Гагрин взял Красноуфимск и двинулся на освобождение осажденного Белобородовым Екатеринбурга.

На медном заводе Осокина, в родном селе Медянки (Кунгурского уезда), на пороховых заводах Петербурга Иван Наумович Белобородов испил до дна горькую чашу крепостной заводской каторги. Он решил избавиться от каторжно тяжелой жизни и притворился хромым. Его отпустили на родину «на свое пропитание».

Белобородов женился на дочери посадского человека Нениле, поселился в селе Богородском, Кунгурского уезда, завел мелкую торговлю.

В Кунгуре, на базаре, Белобородов услышал призывные слова пугачевского манифеста. Он узнал о больших успехах Пугачева, о приближении отряда башкирского полковника Кансафара Исаева, вербующего людей в «императорскую» армию.

Уже немолодой, обзаведшийся домом, семьей, Белобородов решил бросить все и примкнуть к восставшим.

С группой односельчан он выехал навстречу башкирам.

Кансафар произвел Белобородова в сотники небольшого отряда, набранного из богородских и других крестьян. Вместе с Кансафаром Белобородов отправился по заводам; на Сергинском заводе Демидова, на Шуртанском заводе Осокина набрали людей, запаслись деньгами, оружием и двинулись дальше.

Кансафар отрядил под команду Белобородова сто человек, снабдил его пугачевским манифестом и наставлениями вешать и рубить головы врагам, жаловать вольностью и обращать в казаки друзей.

Белобородов направился к Екатеринбургу. По пути ему сдавались крепости и заводы. Он захватил в них пушки и порох, сильно увеличил свой отряд. Все это делалось еще совершенно независимо от Пугачева. Несколько времени спустя Белобородов отправил к Пугачеву делегацию из заводских людей и татар с рапортом, изъясняя «свою к нему усердную службу».

Пугачев назначил Белобородова атаманом.

Целый месяц пробыл Белобородов на Шайтанском заводе, затем поехал на Уткинский завод Демидова. Здесь он разбил многолюдный, хорошо вооруженный правительственный отряд.

Победителем шел Белобородов по заводам Урала. Он оставлял на них по небольшому отряду «для предосторожности от верных [правительству] войск». Он казнил непокорных, принимал в свой отряд всех желающих послужить крестьянскому делу.

Свой разросшийся отряд Белобородов разделил на три части: русский, состоявший преимущественно из рабочих, башкирский и марийский.

Сотники получили от него строжайшее наставление держать людей «во всякой строгости и вам послушании», нарушителей дисциплины наказывать плетьми, «дабы смотря на то, каждый мог страшиться и самовольств, озорничеств, а паче противных поступок против волн его императорского величества чинить не могли»³⁶.

На Билимбаевском заводе Белобородов, во избежание пьянства, приказал разбить бочки и вылить вино на землю. Он не пожалел пугачевского есаула Шибаева, грабившего работных людей и крестьян Златоустовского завода. По жалобе златоустовцев, Белобородов послал к ним отряд с приказом арестовать, сковать и препроводить Шибаева к Пугачеву.

Белобородов, может быть, больше, чем другие пугачевские командиры, понимал значение дисциплины для повстанческой армии. Он упрекал казачьего есаула Матвея Чигвинцева, находившегося в Красноуфимске, в недисциплинированности, пьянстве, распущенности его казаков. Он предлагал поставить во главе осаждающего Кунгур войска «верного, смелого и в нужных случаях неробкого человека... а не из лесцов [льстецов], кои только одним видом и обманством свои заслуги оказывают»³⁷.

Белобородов осадил Екатеринбург. Крестьяне окрестных селений охотно везли к нему фураж, отказавшись снабжать продовольствием осажденный город.

На помощь Екатеринбургу спешил Гагрин. Он шел по опустевшим заводам и деревням, в которых остались только старики и дети, — все остальные ушли к Белобородову.

На Уткинском заводе Гагрин 26 февраля нанес поражение повстанцам. На помощь разбитым примчался Белобородов. Он атаковал Гагрина, «с превеликим криком, при пушечной пальбе», по безуспешно.

Белобородов ушел на Каслинский завод, 12 марта был снова разбит и отступил на Саткинский завод Лугинина.

Пугачевский полковник Иван Грязнов руководил осадой Челябинска. Набрав «казаков» из рабочих Златоустовского и других заводов, влив в свой отряд несколько сот башкир, произведя набор в Кундравинской слободе, он обложил Челябинск со всех сторон.

В городе царила тревога.

Исетский воевода Веревкин уверял командовавшего «Сибирским корпусом» генерала Деколонга, что «ежели... хотя один казак из злодейской толпы сюда в Челябинск ворвется, то может передаться в злодейские руки все население города, состоящее из казаков и крестьян, за ними же передастся вся провинция, а за Исецкой провинцией неизбежно грозит сие зло и всей Сибирской губернии»³⁸.

Пятого января в Челябинске поднялось восстание казаков. Они завладели пушками, стоявшими у воеводского дома, ворвались в дом, избили воеводу Веревкина и поволокли в войсковую избу, где снова избили. С трудом удалось освободить Веревкина, усмирить восстание. Руководителя бунта атамана Уржумцева усмирители запытали до смерти.

Окружавшие город крепости и слободы были заняты повстанцами, которым жители устраивали радостные встречи.

Прошло еще несколько дней, и восстали все заводские крестьяне Исетской провинции. Собранные для обороны Челябинска крестьяне и казаки разбежались.

Грязнов посылал воззвания на имя воеводы Свербеева, на имя челябинских жителей. Он уговаривал, во избежание кровопролития, сдаться «императору», грозил беспощадной расправой с упорствующими. Другое воззвание, адресованное всем челябинцам, представляет собой один из самых выразительных пугачевских манифестов. Грязнов писал: «Господь наш Иисус Христос желает и произвести соизволяет своим святым промыслом Россию от ига работы, какой же, говорю я вам — всему свету известно... Сколько во изнурение приведена Россия, от кого же — вам самим то небезызвестно: дворянство обладает крестьянами, но хотя в законе божьем и написано, чтоб оне крестьян так же содержали, как и детей, но оне не только за работника, но хуже почитали псов своих, с которыми гоняли за зайцами. Компанейщики завели премножество заводов и так крестьян работою утрудили, что и в ссылках того никогда не бывало да и нет. А напротив того с женами и с детьми малолетными не было ли ко господу слез! И через то, услыша, яко израильтян, от ига работы избавляет».

Грязнов уверял, что дворяне изгнали законного царя только за то, что он хотел освободить крестьян. Теперь «император», после многолетних скитаний, явился народу.

«Приидите в чювство, — взывал Грязнов, — и усердно власти его императорскому величеству покоритесь. Нам кровь православных не нужна, да и мы такие ж, как и вы точно, провославные веры. За что нам делать междуусобные брани?.. Вы надеюсь подумаете, что Челябинск славной по России город и каменную имеет стену и строения — отстоится. Не думайте, приятные: предел от бога положен, его же никто прейти не может. А вам наверное говорю, что стоять — не устоять. Пожалуйста, не пролейте свою кровь. Орды неверные государю покорились, а мы против отворникам»³⁹.

В одном из воззваний Грязнов клеймил дворян, которые «привыкли всею Россиею ворочать, как скотом, но и хуже почитают собак, а притом без малых жить не привыкли»⁴⁰.

Но Челябинск держался; городские пушки отбили атаку осаждающих.

Несмотря на частичные неудачи, восстание принимало колоссальный размах. Оно стремительно разгоралось по огромному пространству от Урала до Волги. Пламя восстания охватывало Зауралье.

Казаки, приписные крестьяне, ушедшие с заводов, разносили искры восстания, поднимали на борьбу против помещиков и дворян деревни и села. «Все здешнее население в верности колеблется»⁴¹ — доносил Исетский воевода Веревкин. Тысячи вольнонаемных рабочих казенных винокуренных заводов восставали и арестовывали заводских смотрителей. Путь между Екатеринбургом и Тюменью был перерезан приписными крестьянами. Крестьяне устраивали у больших сел засады, снаряжали вооруженные копьями караулы, захватывали слободу за слободой, расправлялись с офицерами, приводили их к присяге Петру или Павлу Петровичу: «Все русские селения преклонились самопроизвольно воровской злодейской толпе», — сокрушенно сообщал в столицу Веревкин и, вспомнив неплюевские времена, выдвинул проект натравить киргиз на крестьян. Но теперь маневр не удался: киргизы, правда, нападали на русские деревни, но и они скоро вышли из подчинения екатерининскому правительству.

Важнейшие города и крепости — Оренбург, Уфа, Челябинск — были осаждены. Поднялся весь уральский и приуральский закрепощенный, угнетенный люд. Дворянству и его правительству было от чего притти в смятение.

Бибиков приехал в Казань. Не склонный преуменьшать опасности, он верно нарисовал казанскому дворянству угрожающие перспективы пугачевского восстания.

Объятые ужасом крепостники всполошились и постановили сформировать из своих крепостных вооруженный конный корпус. Почину казанских дворян последовали помещики Симбирского, Свияжского и Пензенского уездов. Раскошелились и казанские купцы: они решили сформировать за свой счет конный эскадрон драгун. Екатерина расчувствовалась и приняла звание «казанской помещицы». Тут уж расчувствовалось казанское дворянство. Поэт Державин сочинил напыщенную речь, в которой восклицал, обращаясь к императрице: «Признаем тебя своею помещицею. Принимаем тебя в свое товарищество».

Сенат выработал указ о мерах против распространения восстания. Предписывалось в каждом селении оставить одну только дорогу для в езда и выезда, остальные — перекопать или караулить днем и ночью. На проезжей дороге поставить рогатки или ворота, через которые пропускать только тщательно опрошенных проезжающих. Предлагалось выбрать в селениях смотрителей для надзора за всеми подозрительными людьми. Предписывалось помогать правительственным войскам, сообщая о мятежных сборищах.

Сам Пугачев был неуловим, и правительство решило расправиться с его семьей.

Софья Дмитриевна Пугачева осталась после ухода мужа в Зимовейской с тремя малолетними детьми. Жить стало нечем, и Софья продала свой домик есауловскому казаку Евсееву, а сама поселилась у отца. Вырученных денег хватило не надолго, и Пугачева с детьми побиралась милостыней. По распоряжению правительства пугачевский домик отобрали у Евсеева, перевезли из станицы Есауловой обратно в Зимовейскую, сожгли и пепел развеяли по ветру. Место, где стояло пугачевское жилище, окопали рвом для «оставления на вечные времена без поселения, яко оскверненное злодейским жительством». Софью Пугачеву с детьми арестовали и отправили в Казань. Издевательски решили использовать ее как агитационное средство против мужа — заставили ходить по людным местам и разглашать, что Пугачев вовсе не император, а простой казак.

Бибиков отправил группу верных правительству татар, чтобы они агитировали среди своего народа против восстания.

Но правительство не очень верило в действенность собственной агитации. Гораздо больше надежд возлагало оно на силу оружия.

Под командой Бибикова были собраны многочисленные войска. Некоторые части были очень ненадежны. Солдаты жаловались на тяжелую службу, говорили, что под Оренбургом не беглый донской казак, а подлинный государь. Бибиков «дьявольски трусил за своих солдат, чтобы они не сделали так же, как гарнизонные, не сложили своего оружия перед мятежниками»⁴².

Бибиков рьяно принялся за усмирение.

Двадцать девятого декабря 1773 года майор Муфель взял Самару. При этом особенно отличилась команда волжских казаков.

Поручик поэт Державин должен был расследовать, кто из самарских жителей поддерживал повстанцев. Часть их предписывалось отправить в Казань, а некоторых жестоко наказать плетьми на площади, при народе.

Под пригородом Алексеевским пугачевский атаман Арапов потерпел поражение. Пригород был взят правительственными войсками. Подозрительных в сочувствии Пугачеву людей высекли плетьми в церковной ограде.

Шестнадцатого января 1774 года пал Заинск. Солдат-пугачевцев прогнали сквозь строй, жителей, приветствовавших повстанцев, высекли. Деревня за деревней поневоле приносили повинную. Некоторые селения пытались противостоять свирепому натиску карателей: у деревень выстраивали заставы, дороги заваливались колодами. Такие селения сжигались до основания, захваченных в плен крестьян секли или отправляли и Казань, в секретную комиссию.

Калмыки произвели удачный набег на Ставрополь, совершили несколько успешных стычек с правительственными отрядами, но в конце концов были разбиты.

Четырнадцатого февраля пал Бузулук.

А Пугачев все еще стоял под Оренбургом. Царица была отчасти довольна этим. «В несчастьи сем, — писала она, — можно почесть за счастье, что они, канальи, привязались два месяца целые к Оренбургу, а не далее куда пошли»⁴³.

Действительно, задержка повстанцев под Оренбургом позволила правительству собрать силы и начать удачные операции пока, правда, в районе, еще далеком от центра пугачевской армии.

Затянулась повстанческая операция под Яицким городком, куда Пугачев и «военная коллегия» направили казака Толкачева. Пугачевцы рассчитывали, что кочевавший недалеко от Яика киргизский князь Дусали придет со своими людьми на помощь. Но князь не дал ни одного человека. Высланные из Яицкого городка навстречу Толкачеву казаки сложили перед повстанцами оружие и перешли к ним.

Тридцатого декабря 1773 года Толкачев вошел в городок, но крепость не сдавалась. Пугачев отправил на помощь атамана Овчинникова, а через несколько дней прибыл и сам для руководства боевыми действиями. Он решил устроить подкоп под одну из батарей противника.

Пугачев указал место для подкопа и несколько раз в сутки, днем и ночью, приходил смотреть за земляными работами, которыми руководил мордвин Кубарь. Кубарь свидетельствовал, что «во время работы приказывал он [Пугачев] мне, чтобы не шумели, работы производили бы тихо и отдушины делать почаще, — сажени три, четыре и пять одна от другой»⁴⁴. Так пригодилось Пугачеву знакомство с подрывным делом, приобретенное во время прусского похода.

Когда все было готово, Пугачев спустился в галлерею, сам поставил зажженную свечу на бочку с порохом и удалился. Раздался взрыв. Осаждающие с остервенением пытались взобраться по лестницам на вал, но картечный и ружейный огонь заставлял их отступать. Штурмующих осыпали горячей золой, обливали кипятком, и десятичасовой штурм кончился неудачей.

Пугачев вернулся в Берду, распорядившись о новом подкопе. Перед отъездом он предложил яицким казакам выбрать атамана. Предварительно Пугачев опросил многих о желательной кандидатуре. Остановились на казаке Никите Каргине. Пугачев познакомился с ним, собрал на площади казаков, оказал, что они вольны выбрать себе в атаманы, кого угодно, вольны и сместить атамана, если он не оправдает их доверия. В атаманы выбрали Каргина. Перфильева и Фофанова — в старшины.

Пугачев пробыл в Берде недолго. Он боялся доверить кому-либо минные работы и вернулся в Яицкий городок. Галлерею по распоряжению Пугачева рыли зигзагами — он опасался, что защитники Яицкой крепости выйдут подкопом навстречу повстанцам. Работы производились крестьянами, ходившими на Яик со всех концов России искать работы. В назначенный день — 19 февраля 1774 года последовал взрыв, и все же крепость взять не удалось.

В Яицком городке Пугачев женился на дочери казака Кузнецова Устинье. Он познакомился с ней на «девичнике». Устинья понравилась ему как «девица хорошая и постоянная». Женитьбу обставили по всем, как казалось Пугачеву, царским правилам: со сватами и свахой, с богатыми подарками невесте и ее родным, с торжественным венчанием в церкви при огромном стечении народа, с ружейным салютом и весельем.

Однако Устинья вышла за Пугачева неохотно, — она сомневалась в его царском происхождении. Она прямо говорила мужу: «Ты меня обманул и заел мою молодость, ибо ты — человек старой, а я молодиохонька»⁴⁵. Пугачев обещал, что, вопреки раскольничьему обычаю, он в угоду жене сбреет бороду и будет казаться моложе. Устинья упрекала Пугачева, что он женился на ней, имея жену в Петербурге. Пугачев отвечал: «Какая она мне жена, когда с царства сверзила! Она мне злодейка... жаль только Павлушу, потому что он законный мой сын. А ее как бог допустит в Петербург, то срублю из моих рук голову»⁴⁶.

Пугачев скоро уехал, поместив молодую жену в лучшем доме городка и приставив к ней «придворный штат». Из Берды Пугачев посылал Устинье много подарков, писал письма, но к делам восстания не допускал.

Женитьба «императора» на простой казачке, да еще при жизни «жены-императрицы», заставила многих усомниться в императорском звании Пугачева. Сомнения и колебания находили питательную почву и в том, что война явно затягивалась. Ни один крупный правительственный центр не был взят, а Берда испытывала острый недостаток в продовольствии. С Волги и Заволжья шли дурные вести, и на тамошний хлеб нельзя было больше надеяться.

Пугачевская «военная коллегия» потребовала от находившегося на Воскресенском заводе Якова Антипова присылки провианта и отправила Хлопушу к Илецкой защите, где, по слухам, имелось много хлеба.

В начале февраля Хлопуша выступил из Берды с отрядом из заводских крестьян. Он взял Илецкую защиту, гарнизон которой перешел на его сторону, освободил арестованных и ссыльных, выдал им хлеб и одежду, «так как многие из них не имели рубах», и влил их в свой отряд. Захватив в крепости «несколько хлеба», немного денег и пять пушек, Хлопуша вернулся в Берду и доложил Пугачеву о своих действиях. Пугачев выразил недовольство тем, что Хлопуша оставил в Илецкой защите часть провианта и отряд казаков. Он допытывался — надежен ли капитан, которому Хлопуша доверил команду над крепостью, тщательно ли расспросил он жителей о нем. Хлопуша успокоил своего подозрительного к офицерам начальника. Тогда Пугачев стал беспокоиться о другом. «Не обидел ли ты его, и не отнял ли чего ис пажити? — спросил он. «Ничего не сделано», — ответил Хлопуша⁴⁷.

Несмотря на несомненный упадок настроения, Пугачев был уверен в победе и зло насмехался над «увещевательными» письмами Рейнсдорпа. Ответ на одно из очередных посланий оренбургского губернатора исполнен того народного красноречия, которое так восхищало Пушкина в пугачевских манифестах.

«Оренбургскому губернатору, — гласил ответ, — сатанину внуку, дьявольскому сыну! Прескверное ваше увещание здесь получено, за что вас, яко всескверного общему покою ненавистника, благодарим... Ведай, мошенник, да и по всему тебе, бестии, знать должно, — сколько ты ни пробовал своего всескверного счастья, служишь единому твоему отцу сатане. Разумей, хотя ты по действу сатанинскому во многих местах капканы расставил, однако ваши труды остаются вотще, а на тебя здесь хотя на ворованных не станет петель, а мы у мордвина хотя гривну дадим, да на тебя веревку свить можем». Дальше Рейнсдорпу советовали сдаться «всемилостивейшему монарху», который озирает свои армии, «аки орел поднебесный». Злая издевка над голодающим Оренбургом звучит в заключительной фразе ответа — «а здесь не безызвестно, что вы и мертвечину в честь кушаете!»⁴⁸

Пугачев не понимал, что судьба Оренбурга решалась вовсе не в Берде, что слишком затянувшаяся осада парализовала главные силы восстания, обрекла их на пассивность. Правительство со всех сторон двинуло крупные силы. 14 февраля, как отмечено, пал Бузулук. В Сорочинской крепости, между Бузулуком и Оренбургом, собралось много пугачевцев. Авангарды повстанцев находились в Тоцкой крепости и деревне Пронкиной. Пугачев выступил на помощь своим. Майор Елагин занял Пронкину. Ночью 6 марта, в метель и бурю, после стремительного тридцатисемиверстного перехода, Пугачев обрушился на правительственные войска. Казалось, победа была уже на его стороне. Но Елагин получил подмогу, и пугачевцам пришлось отступить, оставив Пронкину деревню, Сорочинск и Тоцкую крепость.

Оставив в Берде часть своих войск под командой Шигаева, Пугачев отправился в Татищеву крепость. Эта крепость была очень важным стратегическим пунктом: она прикрывала пути в Оренбург, Илецк и Яицкий городок.

Пугачев понимал, что предстоит решительное сражение с правительственными войсками. Он придумал оригинальный способ укрепления: приказал насыпать снег у крепостных стен, облить его водой и превратить таким образом в ледяной вал. Пугачев сам расставил пушки, сам назначил к ним канониров, сам направил дула пушек туда, откуда можно было ждать вражеское войско, шедшее под командой князя Голицына. Он измерил расстояние до различных пунктов перед крепостью, и колышками обозначил предельные поражаемые пункты.

Затем Пугачев собрал бойцов, призвал их к стойкости и мужеству, приказал соблюдать полную тишину, спрятаться и открыть артиллерийский огонь лишь тогда, когда правительственные войска подойдут на пушечный выстрел.

...В крепости все замерло. Вражеский разъезд из трех казаков приблизился к крепостным стенам. Стоявшие за воротами Пугачев, Овчинников и Арапов выслали навстречу разъезду бабу с хлебом и солью. Ей поручили сказать, что в крепости никого нет, что население ждет Голицына. Но казаки заметили за валами вооруженную толпу и ускакали. Пугачев с Овчинниковым бросились в погоню и одного казака захватили в плен.

Настал день 22 марта.

Артиллерийская перестрелка открыла сражение. Канонада продолжалась четыре часа. Голицынским пушкам отвечали тридцать пугачевских орудий.

Пугачев сделал стремительную вылазку из крепости. «Братцы-солдаты, — кричали пугачевцы, — что вы делаете? Вы идете драться и убивать свою братию...»

Повстанцы дрались отчаянно. Несколько часов с переменным успехом длился бой перед крепостью.

Пугачев не заметил обходного движения противника, стремившегося окружить город и крепость и отрезать осажденным путь к отступлению. Численное и военно-техническое превосходство правительственных войск было очевидно. Надо было спасать себя и своих сторонников от плена. Овчинников убеждал Пугачева:

— Уезжай, батюшка, штоб тебя не захватили, а дорога свободна и войсками не занята.

— Хорошо, я поеду, — ответил Пугачев. Но он думал не только о себе. — Но и вы, — продолжал он, — смотрите ж, коли можно будет стоять, так постойте, а коли горячо будут войска приступать, так и вы бегите, чтоб не попасться в руки⁴⁹.

Пугачев взял с собой Почиталина и еще трех близких людей и уехал. Голицынские казаки погнались за ним, но безуспешно. Пугачев примчался в Берду.

Часть защитников Татищевой крепости бежала, другая продолжала защищаться с мужеством отчаяния. «Я не ожидал, — доносил князь Голицын, — таковой дерзости и распоряжения в таковых непросвещенных людях в военном ремесле, как есть сии побежденные бунтовщики»⁵⁰.

Убитые пугачевцы валялись в лесу, в сугробах, по дороге. Около трех с половиной тысяч попали в плен, остальные бежали бездорожной степью. Вся артиллерия Пугачева досталась победителям.

Примечания

1. Красный Архив, т. 69—70, стр. 191—192.

2. Дубровин — цит. соч., т. II, стр. 10.

3. Красный Архив — цит. том, стр. 193.

4. Пугачевщина, т. I, стр. 26.

5. Там же, т. II, стр. 111.

6. Там же, т. II, стр. 28.

7. Там же, стр. 199.

8. Там же, стр. 389.

9. Там же, стр. 416.

10. Там же, стр. 292.

11. Пугачевщина, т. I, стр. 28.

12. Там же, стр. 29—30.

13. Там же, стр. 31.

14. Красный Архив, т. 68, стр. 164.

15. Там же, т. 68, стр. 197.

16. Пугачевщина, т. I, стр. 32.

17. Там же, стр. 33.

18. Там же, стр. 143.

19. Там же, стр. 176.

20. Пугачевщина, т. III, стр. 8.

21. Там же, т. II. стр. 114.

22. Там же, стр. 194—195.

23. Там же, стр. 47.

24. Там же, стр. 195—196.

25. Красный Архив, т. 69—70, стр. 230.

26. Рычков — Летопись осады Оренбурга (Пушкин — Сочинения. изд. Академии наук, т. XI, стр. 341).

27. Там же, стр. 365.

28. Пугачевщина, т. II, стр. 110.

29. Там же, т. I, стр. 144—145.

30. Там же, т. II, стр. 110.

31. Там же, т. I, стр. 197.

32. Там же, стр. 200.

33. Крепостная Россия (сб. статей), 1930, стр. 148.

34. Труды научного о-ва по изучению быта, истории и культуры башкир, г. Стерлитамак. 1922, стр. 68—69.

35. Пугачевщина, т. I, стр. 135.

36. Там же, т. I, стр. 81.

37. Там же, стр. 83—84.

38. Дмитриев-Мамонов, А. — Пугачевский бунт в Зауралье и Сибири, СПБ, 1907, стр. 43.

39. Пугачевщина, т. I, стр. 74—75.

40. Там же, стр. 76.

41. Дмитриев-Мамонов, А. — цит. соч., стр. 73.

42. Дубровин — цит. соч., т. II, стр. 249.

43. Осьмнадцатый век (Исторический сборник) — кн. I, стр. 102.

44. Дубровин — цит. соч., т. II, стр. 271.

45. Пугачевщина, т. II, стр. 198—199.

46. Там же, стр. 99.

47. Красный Архив, т. 68, стр. 167.

48. Дубровин — цит. соч., т. II, стр. 290.

49. Красный Архив, т. 69—70, стр. 207.

50. Дубровин — цит. соч., т. стр. 303.