Глава двенадцатая

Когда на другое утро Захар открыл глаза, ни Акима, ни бродяги в избе не было. На столе стояла чашка тюри.

Захар кубарем скатился с печки, схватил ломоть хлеба и опрометью побежал на площадь.

В поселке было пусто. «Навстречу Захару шел заводский парень Павлуха, в новых сапогах, с ружьем за спиной. В поводу он вел лошадь.

— Павлуха! — окликнул его Захар. — Лошадь-то откуда у тебя?

— Беспалов велел выдать. Заводская. Гляди какая. А? И ружье выдал, и сапоги новые.

Павлуха остановился против Захара, расставив ноги и самодовольно оглядывая себя.

— Неужто всем, кто в казаки поверстался? — спросил Захар.

— Всем, — ответил Павлуха. — Вон их там в амбаре переписывают.

Захар взглянул на Павлуху и торопливо заговорил:

— Павлуха, может, там охотников не хватает. А? Может, меня возьмут, как я попрошусь...

Павлуха свысока посмотрел на Захара.

— Тебя? — повторил он, усмехнувшись. — Усы перво отрасти. Казак тоже! Которые стрелять умеют, тех берут. Ты-то и ружья, поди, в руках не держал, а туда же.

Захар обиженно замолчал и повернулся прочь.

Но парню, видимо, не хотелось так скоро отпускать его.

— Гляди-ка, — обратился он к проходившему мимо казаку. — Тоже к вам в казаки проситься хочет. А из самострела разве по воробьям стрелял.

Казак добродушно посмотрел на красное, обиженное лицо Захара.

— Чего ж? — сказал он. — С ружья-то стрелять не хитро выучиться. А есть у нас которые и вовсе без ружей. С пиками да с луками выезжают. С лошадью вот как? — прибавил он. — Лошадей у нас с собой лишних нет. А с управителем вашим сговор такой: самых что есть дюжих отобрать, тем от завода и ружье и лошадь дают. А ты, вишь... — Он с сомнением посмотрел на Захара.

Захар густо покраснел и хлюпнул носом.

— Ты, парень, не обижайся, — сказал казак, хлопнув Захара по плечу. — Кабы в Берде у нас, мы бы тебя взяли — отчего ж? — и стрелять научили, а ноне время нет. Главное — лошадей нет лишних. По всем заводам нас батюшка-царь посылает. За оружьем.

Захар повернулся и пошел к конторе.

«Везет же людям. Мне бы да казацкую лошадь, — думал он. — Может, коли хорошенько попросить, и мне дадут».

Захар перешел мостик и вышел на площадь.

Площадь была сегодня другая, чем вчера. Посредине перед конторой стояли нагруженные возы, а за ними телеги, на которые рабочие укладывали разный товар. Они выносили из открытых сараев ящики, тюки и несли сперва к конторе. Там на ступеньках крыльца сидел Хлопуша, а перед ним на земле, за конторским столом, Аким с гусиным пером в руке.

Хлопуша глядел, что выносят, и говорил Акиму:

— Пиши: ягод изюменных ящик. Сахару десять голов. Написал? Сорочинского пшена мешок.

Из калитки управительской усадьбы вышел Илья и махнул казакам, тащившим за ним что-то тяжелое.

Илья, усмехаясь, тоже шел к конторе.

— Ты чего, Илья? — спросил его Хлопуша.

— А это, твое благородие, музыка. Пускай батюшка наш потешится. Станови на землю! — крикнул он казакам.

Захар посмотрел на большой черный блестящий ящик. Что ж это за музыка? Как только ящик поставили на ножки, Илья поднял спереди узорную крышку и с хохотом ударил обеими руками по желтенькой полосе с черным заборчиком. Ящик взревел странным звонким, многоголосым ревом.

Все кругом заулыбались.

— Слушайте! — крикнул Илья и стал тыкать одним пальцем слева направо. Ящик загудел сначала глухо, точно колокол, потом все звонче, ясней, веселей. Казаку надоело тыкать, и он, не отрываясь, прокатил пальцем до края и, склонив голову набок, прислушивался, как ящик зашелся высоким писком.

— Знатно! — крикнул он.

— Ну, ну, забирай уж, коли так приглянулось, — сказал Хлопуша. — Не разбей только, гляди. Тонкая штучка.

Захар побежал за Ильей. Теперь, без рогатки, Захар был смелее, а Илья ему больше всех понравился. Тот отошел в сторону и распоряжался укладкой на пустую телегу диковинной музыки.

Погрузка приходила к концу. Откуда-то вынырнул Беспалов и тихонько докладывал Хлопуше, низко кланяясь.

— Илья, — окликнул Хлопуша кудрявого казака, — ты с обозом пойдешь прямо в Берду. Башкирцев отбери десятка с два и наших десяток. Для береженья. Вот реестр, получай. Все по нему сдать. Творогов примет. Я дальше поеду, на Канинский и на Белорецкий. За молодыми-то казаками смотри в оба.

— Охотой идут. Чего там! — сказал Илья, тряхнув головой.

— Не озорничали чтоб в пути. Чего надо — забирайте. А забижать народ батюшка наш не велит. Ивана ко мне пошли.

Илья что-то сказал одному казаку, и через минуту из амбара вышел, вытирая рукавом рот, бродяга и быстро заковылял к крыльцу.

— Ты, Иван, на Белорецкий завод теперь проберись. Поразузнай, как там. Тут тебе делать нечего. Нас там дождешься.

Иван молча кивнул. Аким был рад, что Хлопуша отсылал отсюда бродягу. Не верил Аким ему, хоть тот и выручил его.

— Да здешним башкирцам, что с кочевья привел, настрого накажи, — продолжал Хлопуша, — чтоб не озоровали. Мы уйдем, завод работать станет, — чтоб не смели трогать. Знаю я их. К батюшке приклонятся, а там грабить почнут. Вешать буду...

Бродяга слушал и молча кивал головой. Хлопуши он, видимо, побаивался.

— А ты все памятуешь? — обратился Хлопуша к Беспалову. — Годящие пушки царю-батюшке отсылаю. А вы тут тотчас новые лить беритесь. Не всех еще отступников да завистников повоевал батюшка. На Москву пойдет. Войска у него нет числа. Пушек надо много. Ну, с богом!

Он сошел с крыльца и пошел к воротам.

Захар вертелся около Ильи и все примерялся, когда его попросить. Может, и возьмет — веселый он, простой.

— Ладно так будет, — сказал Илья, подоткнув еще один пук соломы под веревки. — Казаки-то молодые готовы, что ли? Ехать надо.

— За воротами они, — пробормотал Захар. — А, может, и мне можно? а? — сказал он вдруг, набравшись храбрости.

— Чего тебе? — спросил Илья, удивленно оглядываясь на Захара.

— В казаки бы мне... а? — умоляюще проговорил Захар, не спуская глаз с Ильи.

— В казаки? — усмехнулся Илья. — Воевать захотел? Да ты, может, и стрелять-то не умеешь?

— У-умею, — пробормотал Захар.

— Умеешь? — повторил Илья. — Ну, что ж. Лет шестнадцать-то тебе будет, что ли?

Захар кивнул, хотя ему только что минуло пятнадцать.

— Ладно, поглядим, — сказал Илья.

У Захара даже дух захватило от радости.

— Вот коли еще пяти десятков не набрали, — продолжал Илья, — велю тебя поверстать.

На пустыре перед теми воротами, куда вчера ломились казаки, беспорядочной кучкой толпились поверстанные в казаки заводские парни, неумело сидевшие на лошадях.

Илья велел им отъезжать по десятку в сторону.

Захар со страхом и надеждой старался пересчитать казаков. Но это ему никак не удавалось. Непривычные всадники дергали лошадей, переезжали с места на место, и Захар поминутно сбивался со счета.

Вот уж три десятка отъехало — не так много и осталось. Вот и четвертый. Осталась небольшая кучка... Три, четыре, пять, шесть... Ну, конечно, десяти не будет... Семь, восемь, а девятый последний.

Сердце у Захара совсем остановилось. Он не сводил глаз с Ильи.

Илья уже повернулся, ища глазами Захара.

— Ну, где тут парень, что у меня просился?

Захар, красный, тяжело дыша, выскочил вперед.

— Сведи-ка его, — начал Илья. — Пусть ему тоже...

Но в эту минуту из ворот завода, подгоняя упрямившуюся лошадь, выехал, тоже весь красный, опоздавший парень.

— Ты чего ж задерживаешь? — недовольно обратился к нему Илья. — Другого было взяли.

Седла не сыскать было, — пробормотал парень испуганно. — Приказчик не давал. Его-де...

— Ну ладно. Иным разом не зевай. Не люблю я разинь. Ну, а тебе, парень, видно, до другого раза подождать придется.

Захар стоял совсем убитый, изо всех сил стараясь глотать подступавшие к горлу слезы.

— Не горюй, навоюешься еще. На твой век хватит.

Илья махнул, чтоб подвели его лошадь, и вскочил в седло. Захар побрел прочь, еле передвигая ноги.

Так он и не посмотрел, как Илья с молодыми казаками весело поскакал по дороге на Оренбург. А за ним потянулся огромный обоз с пушками, со снарядами, с невиданной музыкой, с мебелью, с посудой из управительского дома и с разными продуктами из заводских складов. Позади всех ехало десятка два старых казаков, чтоб не напал кто на обоз и не пограбил чего.

Хлопуша со своим отрядом поскакал налегке дальше, по другим заводам.

Башкирцы еще раньше ускакали в свое кочевье.

Воскресенский завод сразу опустел. Своих ушло всего пятьдесят человек, а казалось — точно и половины не осталось.