Глава вторая

— Цып, цып, цып! — звал бродяга, стоя у забора управительской усадьбы. — Ишь, сколько их тут! Не перечесть, — бормотал он, бросая крошки в целое пернатое море, заливавшее весь двор усадьбы. — Да что, не кормят их, что ли? — удивлялся он, глядя, с какой жадностью накидывались птицы на крошки.

Эй, ты, малый! — окликнул он рабочего. Тот стоял на крыльце людской избы и что-то смачно жевал. — Подь-ка сюда!

Большеротый парень в розовой рубахе потянулся, поскреб сквозь рубаху грудь и стал пробираться через птичье море, расталкивая ногами крякавших уток и хлопотливо клохчущих кур.

— Чего у вас до сей поры птица не кормлена? — спросил бродяга парня. — Птичница где?

— А у нас птичницы и нет вовсе, — осклабился парень. — Работник был приставлен, убирал за ей, за птицей. А корм завсегда сама хозяйка, Марфа Петровна, задавала.

— Врешь? — не поверил бродяга. — Барыня ж она. А барыни разве чего понимают?

— Наша вот как понимала. До всего сама доходила. Ты нонче не гляди. Казаки-то всё как есть тут разорили. Чуть всю усадьбу не сожгли. Марфа-то Петровна наша в дому и погорела, в дыму задохлась. Пробовали мы отхаживать, да где там. Померла. Да и то сказать, чего бы ей одной-то у пустого места толочься. Раньше-то поглядел бы ты, чего у нас было. Хозяин тут приезжал, Твердышев, Яков Борисович. Диву давался. «Вам бы, — говорит, — Марфа Петровна, во дворце мадамой быть. Такого порядка и там не видно». Парники больно одобрял. «В этакое, — говорит, — время, — на пасху он приезжал, а пасха в тот год ранняя была, на снегу, — а вы, — говорит, — меня и огурчиком, и салатом, и земляникой потчевали. Я, — говорит, — в Петербурге всем про то расскажу». А теперь, гляди, тех парников и звания не осталось. Сад тоже — яблони у нас были посажены, сливы, вишни. Всё обломали — погреться, вишь, захотелось, костер развели. Голые стволы стоят.

— Это что и говорить, — усмехнулся бродяга, — либо полон двор, либо корень вон.

— И то до кореня все извели, Дадут ли, нет ли в том году яблони цвет, бог его знает.

— А ты что, в саду, что ли, работал?

— То-то что в саду. Садовник я. Лучше бы уж в казаки взяли. Чего ж я при пустом месте делать стану?

— Не горюй. Было бы семечко, проживет и Сенечка.

Парень разинул широкий рот.

— А ты отколь знаешь, что меня Семеном звать?

— По роже видать. А за птицей кто у вас ходил?

— Потап. Да, говорю, его в казаки забрали. Теперь все одно резать будет птицу разноглазый. Бабы ж у его нет, где ж ему с этаким хозяйством.

— Эх, — с досадой сказал бродяга, — как это можно, чтобы птицу зря резать. Достается же этакое богатство, кто и обойтиться с ним не знает как. Да мне бы курочку да петушка да утиных яичек хоть пяток. Как курочка нанесла бы яичек, я бы ей и утиных подложил. Глядишь, через полгода у меня и цыплята, и уточки. А там, может, и гусиных яичек парочку раздобыл бы... Эх! бывает же людям счастье. Вот уж правда говорится — не в коня корм.

— И то — тебе бы! — захохотал парень во весь свой большой рот. — Чай, живо бы в кабак спустил.

— У, дурень полоротый, — рассердился бродяга. — Пьет человек с горя. А кабы мне бы землицы да избенку да птицу... — Бродяга даже глаза прижмурил, и его обветренное, жесткое, как лубок, лицо, с хитрыми морщинками вокруг глаз, расплылось в блаженную улыбку.

Парень еще больше захохотал, ударил себя по ляжкам, крикнул:

— Помещик одноногий! — и убежал куда-то в глубь двора.

Бродяга сердито плюнул, потом оглядел все еще крякавших на разные голоса птиц и стал озабоченно рыться у себя в кошеле.

Он вытащил оттуда зачерствевший как камень ломоть хлеба и начал с усилием расщипывать его.

Когда Аким подходил к усадьбе, он издалека заметил, что кто-то стоит у забора и бросает крошки птице.

— Тяга, тяга, тяга! — пел знакомый голос.

— Господи, да ведь это ж Иван, — удивился Аким.

Он так не ожидал увидеть его, что и не узнал сразу, не заметил деревяшки.

— Иван! — крикнул он подходя. — Ты чего ж здесь? Ведь тебя Хлопуша на Белорецкий посылал.

Бродяга обернулся к нему.

— На посылки всяк хват. Ну, а у меня, чай, нога-то одна. Поберечь надо.

— Да ведь как же? — пробормотал Аким. — Ну, как там...

— Не зуди. Поспею. Гляди, гляди, гусыня крыльями-то, крыльями... Не пускают утку к корму. Птица, а своих жалеет. Тяга, тяга, тяга! Сюда, сюда!..

Он заковылял вдоль забора, бросая крошки хлеба.

— Не дала, ведьма, зерна. Жаль ей, чортовой затычке, хозяйского добра. Последние корки нащипал, — сказал он с досадой.

— Ты про кого это? — спросил Аким.

— Да как же. На поварню заходил, стряпуха там, — сам, говорит, садись, похлебай щей, а овса не дам... Да когда она овес любит.

— Кто?

— Да гусыня. Кто! Овсом их первое дело. Жирные будут. Птицу понимать надо.

— Ты где ж это за птицей-то ходить научился?

— А у кума в Раненбауме. Баба евоная вот гусей развела — прудок там около. Во дворец поставляла... Житье! Ужо, как Петр Федорович на царство сядет, беспременно мне хуторок велит дать.

— Эй, прохожий человек! — крикнул издали веселый голос. — Чего ж не идешь! Сказал — поднесу!

— Иду, иду! — заторопился бродяга. — Не бойсь, — подмигнул он Акиму. — Я живо — ино лётом, ино скоком... а ино и под стол ползком...

Он засмеялся.

Аким махнул рукой. Необстоятельный человек.

Беспалова нигде не было видно. Управительский дом был кругом заперт, ставни и те закрыты. И работников никого не видать. Тоже, верно, на гулянку отпустил Беспалов.

Аким ушел домой и весь день просидел в избе — ни за работу не взяться, ни сговориться. Вино лишь у всех на уме. Что-то дальше будет?

Под вечер прибежал Захар и с порога еще закричал Акиму:

— Дяденька, а меня замляки-то с собой берут, а? В казаки не взяли, так я с ими на деревню... Гнедко там у бабки остался. Землю, сказывают, дают. На меня тоже отрежут. Я и пахать и боронить могу.

— Да кто ж их пустит? Работать велел царь! — крикнул Аким.

— Да они сами... Неужто разноглазого спрашиваться?.. а?

— Нет, то никак невозможно! Я с ними поговорю пойду.

Аким взялся за шапку, но тут как раз вошел управительский работник. Один глаз у него был подбит и язык заплетался. Он объяснил Акиму, что Беспалов зовет его к себе. Тотчас чтоб.

Вернулся, стало быть, к вечеру домой Беспалов.

Когда Аким пришел в управительскую усадьбу, ставни в доме были открыты, но дверь на крыльце заперта. Работник отпер дверь и впустил Акима.

Беспалов сидел в управительском кабинете за столом, спиной к окнам, так что лицо не очень хорошо было видно. Но все-таки Аким сразу понял, что Беспалов не пьян.

— Ступай поближе, Аким, — сказал он ласково, когда Аким остановился у дверей. — Разговор у нас с тобой будет.

Аким подошел. Беспалов облокотился на левую руку и прикрыл ладонью всю сизую половину. Правый глаз ясно смотрел на Акима.

— Давно ты у нас на заводе, Аким, и ни в чем худом не замечен. Не пьешь ты, работаешь усердно, грамоте знаешь. Давно тебя отличить надо бы. Говорил я управителю, да Семен Ананьич доверия к тебе не имел, как ты без роду, без племени, думал — может, каторжный?

Беспалов вопросительно посмотрел на Акима. Аким молчал.

— Ну, а ноне государь-батюшка Петр Федорович всем волю дал. Стало быть, и ты вольный стал.

Аким кивнул.

— Знаю я, — продолжал Беспалов, — как ты к государю-батюшке привержен. Мужичкам нашим — спасибо тебе — указ батюшки-царя толковал.

Аким подозрительно посмотрел на Беспалова, но правый глаз его глядел все так же ясно.

— Вот я и надумал, — говорил тот ровным голосом, сделать тебя нонче приказчиком на место Ковригина.

Аким весь встрепенулся.

— Где ж мне? — пробормотал он. — Я...

— Ругатель был покойник, — говорил, точно не слыша, Беспалов, — кнутобойца. А государь-батюшка работных людей жалует. Вот и я им зато праздник дал, чтоб батюшке нашему благодарствовали.

— Перепились они больно. Как работать станут? — сказал Аким. — А время горячее — надо пушки скорей лить.

— А ты им растолкуй, — ты на то мастер, — что батюшке-царю оружие надобно. Они тебя послушают, как ты теперь приказчик.

Аким переступал с ноги на ногу.

— Управлюсь ли? — проговорил он. — Будут ли слушать-то меня?

— Как не управиться — ты же грамотей, — сказал Беспалов и поднялся с кресла.

В ту же минуту левый глаз хитро и воровато глянул на Акима.

Но Беспалов уже отвернулся.

— Вот я тебе сейчас списки покажу — кто в какой мастерской работает, чтоб ты знал, с кого требовать. И про работу потолкуем.

«И то, — подумал Аким. — Может, я и пособлю работу поживей наладить».

Вернулся домой Аким озабоченный.

— Неужто пороть тебя будут, дяденька Аким? — со страхом спросил Захар, поглядев на Акима.

Аким махнул рукой.

— Приказчиком делает разноглазый.

Захар привскочил. Лицо у него расплылось.

— Да ну! Здорово! Ты что ж, пороть станешь, дяденька Аким?

Аким с досадой отмахнулся.

— Дурень ты, Захар. Садись вечерять. Поздно.

— Я там повечерял, на деревне. Я побегу на час, покуда ты...

— Только, гляди, заводским-то не болтай зря. Может, отдумает еще Беспалов.

— Да я к заводским-то и не пойду! — крикнул Захар, выскакивая за дверь.

Про деревенских Аким не подумал сказать, а Захар-то к ним и торопился поделиться важной новостью про Акима. Вернулся он, когда Аким уже лег.