Глава вторая

Последнюю ночь, четвертую, Кызметь нигде не останавливался. Сказал Захару, что тут больше башкирских зимовьев нет, все башкирцы ушли к царю в войско, и какой тут народ — он не знает. Лучше уж ехать прямо до самого царя.

За ночь Захар совсем смерз и замучился. Досадно ему было. Мимо большого села ехали, — слобода Карголинская, сказал Кызметь, — пустили бы, наверно, переспать, но с Кызметем ведь не сговоришь. Твердит одно: «Ехать нада», — и чмокает на свою лошаденку.

Когда рассвело, они свернули с проселка на широкую дорогу. Тут сразу и прохожих стало много, и все ехали в ту же сторону, куда и они. Башкирцы, татары, русские мужики, с возами сена, скотины битой, с мешками муки. Захар хотел было расспросить их, куда это столько товару везут, но Кызметь ехал себе и ехал, не дал ни с кем поговорить. Захар совсем рассердился. Он ведь, Захар, едет в казаки поступать, а не Кызметь. Чего ж Кызметь ему ходу не дает? Только бы доехать, уж там он на своем поставит.

Впереди у дороги выросла изба, а за ней как будто начинался поселок, дымки вились.

Перед избой разъезжали казаки и спрашивали о чем-то проезжих. Некоторых пропускали прямо дальше, а других останавливали. Когда Захар с Кызметем подъехали, у избы сгрудился целый обоз, и один казак спорил с мужиком. Другой подъехал к ним и спросил:

— Кто такие? Откуда? Куда путь держите?

— Нам сар нада, сам сар, — сказал Кызметь.

— Ишь какой прыткий, — засмеялся казак. — К самому батюшке-царю захотел. Мало у него косоглазых!

Захар выглянул из-за плеча Кызметя и далеко не так решительно, как собирался, заявил:

— То я в казаки хочу. Послужить...

Но он не договорил.

Казак захохотал и крикнул товарища:

— Гляди, Кобчик, какой к нам казак явился. На лошадином хвосте приехал и прямо к царю-батюшке норовит.

Захар обиделся.

— С Воскресенского завода мы. Посланный я. Мне Илью Ульянова повидать.

— Чего ж путаешь, когда так, курносый? — сказал казак. — Нет мне время с вами. Слазьте-ка, марш в караульню, там разберут.

Кызметь недовольно оглянулся на Захара, но молча соскочил с лошади и привязал ее к столбу у крыльца.

Захар тоже молча слез. И они, не глядя друг на друга, поднялись на ступеньки и вошли в избу.

Изба была светлая, просторная. По лавкам вдоль окон и у стены напротив сидело с десяток молодых казаков, а посредине толпилось несколько мужиков, баба и два старых татарина в лохмотьях и облезлых тюбетейках.

Когда дверь заскрипела, пропуская Захара и Кызметя; один из казаков махнул им и сказал:

— Да чего это нынче как из мешка горох? Отойдите к сторонке, дайте этих отпустить.

Захар и Кызметь послушно отошли в дальний угол.

Захар во все глаза смотрел на казаков. Из тех, кто к ним приезжал, будто никого не было. И из заводских парней тоже никого. Но и эти Захару очень понравились. Веселые тоже. Что они говорили с мужиками и с бабой, Захар не очень слушал. Нетерпение его разбирало — скорей бы в казаки попроситься. Баба все кланялась, причитала, жаловалась, что ее какой-то генерал обидел, сынов ее забрал.

— Больно сердитый генерал, — хныкала баба. — Все грозился: и самих-де вас вешать стану, коли вора Емельку слушать будете.

Казак рассердился.

— Ну-ну, баба, язык-то не распускай. Куда пришла-то, ведаешь?

— Как не знать, милостивец, — запела баба. — До царя-батюшки. Как прослышали мы... Неуж заступы не будет?

Казак прикрикнул на бабу и велел ей идти в Берду.

Мужики с бабой ушли, и Захар уже сунулся было поближе, но казак стал спрашивать двух старых татар в тюбетейках. Они все тряслись и так шамкали беззубыми ртами, что Захар ничего не понимал. Он только переступал с ноги на ногу от нетерпенья. Когда же его черед придет?

Татары что-то бормотали, не понять было Захару, плакали, всхлипывали и размазывали по лицу грязь дрожащими пальцами.

— Жрать им там нечего, в Оренбурге, как мы к ним обозов не пропускаем, — сказал один казак другому. — Оголодал весь город. Вот они старье-то свое и гонят к нам. Вымести бы их всех назад в Оренбург.

Старики перепугались.

— Пусти бачка Цар. Бачка цар ашать даст. Ашать нет чего, — хныкали они, тряся головами.

— Да дай ты им, Гришка, по ломтю хлеба, — сказал казак с длинными русыми усами. — Чего с них возьмешь? Не все таской, ино и лаской, — прибавил он, усмехнувшись.

Один из казаков встал, прошел в задний угол, где на полке лежал каравай хлеба и нож.

Оба татарина медленно поворачивались за ним, как на винту, не сводя с него слезящихся глаз.

Казак снял каравай, прислонил его к груди, откромсал добрую половину и разрезал ее пополам.

Татары стояли все на том же месте. Один из них протянул вперед трясущиеся руки. Другой от нетерпения переступал с ноги на ногу. Оба дрожали мелкой голодной дрожью. Захар даже отвернулся. Ему и жалко было смотреть на них и противно как-то.

— Берите, что ль! — грубо крикнул казак, быстро сунул им по краюхе и круто отвернулся.

Оба татарина впились беззубыми сморщенными ртами в мягкие краюхи и ничего больше не слышали.

— Оголодали вконец, — сказал, поглядев на них, казак с русыми усами. — А все царицы генерал, что там в Оренбурге командует, озорует. Не хочет к батюшке-царю приклониться, да и на поди. С голоду там все люди дохнут, ишь, стариков вон из города гонят, кормить нечем. Там, сказывают, все рады сдаться Петру Федоровичу. А тот генерал Иренсдор,¹ — ну, скажи, упрямый какой, — не желает. Ну, да ладно, не долго уж. Расколотим мы их. Государь-батюшка сказывал, — Илья мне давеча говорил, — скоро-де сдастся Оренбург. Уж он-де ноне на последней веточке трясется.

— Ну, а вы откуда? — обернулся вдруг тот же казак к Захару и Кызметю.

В комнате теперь никого не оставалось, кроме казаков. Оба татарина сидели в углу на корточках, и оттуда доносилось тихое чавканье и заглушенные стоны.

Захар выступил вперед. Страх у него вдруг прошел.

— В казаки я хочу, за Петра Федоровича воевать, — сказал он, глядя прямо в глаза спросившему его казаку.

— Ишь ты, вояка какой, — усмехнулся казак. — Усов не вырастил, а воевать собрался. Откуда ж ты такой курносый взялся?

— С Воскресенского горного завода государя Петра Федоровича, — пробормотал обиженно Захар.

— Кажи письмо, — подсказал ему сзади Кызметь.

Захар как-то забыл про письмо. Думал только, как бы в казаки попасть. Но тут ему вдруг припомнились наказы Акима. Где же оно, письмо-то?

За всю дорогу он ни разу и не подумал о нем.

«Валенок», — вдруг вспомнилось ему, и, не отвечая, не обращая ни на кого внимания, он как стоял, так сразу брякнулся на пол, стащил рукавицы и стал засовывать руку в правый валенок. Рукав тулупа мешал ему, он весь напружился, но ничего не мог нашарить.

Кругом все с любопытством следили за ним.

— Да ты скинь тулуп, — посоветовал кто-то. — Ишь, не дает.

— Валенок стащи, чего там, — прибавил молодой казак с русыми усами.

Последний совет больше понравился Захару, и он с усилием стал тащить длинный Акимов валенок.

— Да ты на лавку сядь. Способнее, — сказал кто-то.

Захар беспомощно оглянулся.

Все смотрели на его ногу, точно оттуда должен был показаться клад. Валенок не подавался. Кто-то решительно подхватил Захара под руки, поднял его и посадил, на лавку. Тут дело пошло легче; Захар понатужился, дернул посильнее, и длинный валенок взлетел над головой Захара, чуть не опрокинув его. Но под ним не было ничего, кроме грязной онучи.

Казак с русыми усами схватил валенок и стал вытряхивать, приговаривая:

— Ну-ка, Мирошка, тоненьки ножки, где у тебя тут клад-кладенец.

Но из валенка посыпался один мусор.

— Кубыть, ничего, — прибавил парень, взмахнув валенком, прищелкнул языком и так лукаво подмигнул, что все покатились со смеху.

— Уж ты, Степан, засрамил парня. Гляди, заревет, — сказал кто-то.

Но Захар ничего не слышал. Он тупо смотрел на свою большую, нескладную ногу и напряженно думал: «Где же письмо? Неужели потерял?» И вдруг он вспомнил, как Аким держал письмо, завернутое в тряпицу, а он обматывал его вместе с ногой онучей.

Захар поднял ногу и стал торопливо разматывать заскорузлую онучу.

Наконец показался прямой угол чистой тряпки. — Все насторожились.

— Заворочено чего-то.

— Ишь, куда запрятал, курносый!

— Хитрый! — раздались голоса.

— Удается и червяку на веку, — засмеялся Степан и добродушно хлопнул Захара по плечу.

Захар весело оглянулся и стал быстро разворачивать белую тряпку, доставая из нее сложенный вчетверо лист.

— Это кому же будет? — спросил один.

— Великому государю Петру Федоровичу, — с важностью сказал Захар, шевеля замерзшими пальцами босой ноги. — С Воскресенского заводу я, — продолжал он, вспомнив наказ Акима. — В собственные руки. Дело важнеющее... Про Беспалова, — прибавил он.

— Горшкову сказать, — заметил кто-то.

— Данилину Якиму, — прибавил другой. — Он батюшку спросит, — прикажет позвать али как.

— Ульянова Илью повидать бы мне, — вспомнил вдруг Захар. — Он к нам на завод приезжал.

— О, да ты Илью знаешь, — сказал Степан, — ну, так мы с тобой, Мирошка, загодя приятели. То мой крестовый брат, Илья. Иди, Мирошка, провожу.

Все кругом весело улыбались, слушая Степана, точно наперед уверенные, что он сейчас насмешит.

Захар с готовностью вскочил, забыв, что у него одна нога в валенке, а другая босая.

Раздался дружный хохот.

— Да ты обуйся сперва. Ишь, не терпится ему. Об одном валенке на мороз.

— У него тот валенок про запас, — как этот сносит! — крикнул Степан, подбросив кверху длинный валенок. — Не слушай их, Мирошка, скачи на одной ножке.

— Я не Мирошка, я Захар, — сказал Захар, потянувшись за валенком.

Ему вдруг стало весело. Он был теперь уверен, что попадет в казаки. Все эти парни так ему пришлись по душе, что никуда бы не ушел от них. А уж Степан лучше всех. Он ему, наверно, поможет. Захар быстро обмотал онучу, натянул валенок и встал, глядя на Степана радостными глазами.

«Вот и я этаким казаком стану», — думал он, выходя со Степаном из избы.

Про Кызметя он и забыл совсем.

По дороге опять тянулись возы, ехали казаки. По краям из нарытых в снегу землянок выглядывали скуластые головы татар и киргизов. Дальше начались русские избы. Захар взглянул на шагавшего с ним рядом Степана, гладкого, краснощекого, с веселыми глазами, и усмехнулся.

— Ты чего, Захар, зубы скалишь, аль суженую вспомянул? — И Степан опять хлопнул Захара по плечу. — Есть? Признавайся. У меня, гляди, такая краля, отдай все, да и мало. — Он лихо закрутил русый ус. — А твоя? Небось, в три обхвата, рот до ушей, хоть завязочки пришей, а глаза по плошке, не видят ни крошки.

Он засмеялся и ткнул Захара кулаком в бок.

Захар что-то промычал и затряс головой.

— Ну, а когда нет, мы тебе тут поищем. Вот на Оренбург как пойдем приступом, я тебе оттуда боярышню выкраду. Идет? Сразу и свадьбу сыграем. Графа Чернышева в посаженые отцы попросим.

— Графа? — спросил Захар. — А разве графья тоже к Петру Федоровичу приклонились?

— Какое! — засмеялся Степан. — Они бы нашего батюшку рады прикончить. Это мы сами: как который генерал хорошо с царицыными войсками бьется, батюшка наш тотчас его графом сделает. Граф-то Чернышев сам по себе казак, Илье моему сводный брат, от одной матери, а отцы-то разные. Илья — Ульянов будет, а тот Иван, — Зарубин, по прозванью Чика. Ну, а нонче его графом Чернышевым зовут. И другие есть тоже...

В эту минуту в тихом прозрачном воздухе гулко прокатилось — раз... два... три...

— Эге, — сказал Степан. — Кажись, тревога.

Он прислушался.

— Так и есть. Зашевелились. Ишь, везет тебе, Захар, — засмеялся он. — Только лишь посулил тебе выкрасть боярышню, а тут как есть вылазка — на Оренбург, стало быть, идем. Ну, бывай здоров, паси коров. Не я буду, — крикнул он, ускоряя шаги, — как в город не заскачу да тебе красавицу за косы не выволоку! Сейчас Илью увижу, скажу про тебя! — крикнул он обернувшись.

Он еще раз махнул рукой Захару и вбежал в какие-то ворота.

Примечания

1. Генерал Рейнсдорп — губернатор Оренбурга.