Емельян ты наш, родной батюшка!
На кого ты нас покинул?
Красное солнышко закатилось...
Как остались мы, сироты горемычны,
Некому за нас заступиться,
Крепку думушку за нас раздумать...
Народная песня о Крестьянской войне 1773—1775 гг.
В Яицком городке значительная часть казаков сочувствовала повстанцам и их вождю. Еще в конце июля 1774 года, по свидетельству яицкого казака Ивана Яковлева, взятого в плен под Ядрином, Пугачев имел из Яицкого городка от казаков «ответ», что «во время прибытия его на Яик все они будут готовы к нему пристать». Для предотвращения возможных выступлений казачества оренбургский губернатор требовал от И. Симанова, «чтоб он на поведение оставшихся в Яике и в протчих местах казаков прилежно смотрел, делая крайняя разведывания, и взял крайнюю предосторожность... за ними, казаками, иметь секретное примечание... разговоров разведать, нет ли в них каких-либо вредных мыслей и согласия с реченым извергом к злодействам». В Яицком городке С. Маврин решил «продемонстрировать» арестованного Пугачева на кругу, чтобы разоблачить его как самозванца и «обманщика», изменить настроения сочувствовавших ему казаков. Готовясь «вести его церемониально для показания черни», Маврин «велел делать приличные к тому с решеткою роспуски» и просил князя П. Голицына, находившегося в Мечетной, прислать в Яицкий городок «потребное число солдат», ибо под арестом уже к 15 сентября тут находилось «человек 200». Однако задуманная Мавриным церемония дала совсем не ту реакцию, на которую рассчитывали власти городка. Многие казаки тогда на кругу показали, что их симпатии на стороне Пугачева, и Маврину пришлось «с нуждою» «унимать» их сочувствие. «Вчерашний день и сегодня, — сообщал Маврин 16 сентября П. Потемкину, — показывал злодея всем здесь жителям, а паче его способникам, в природном его виде и он из своих... уст кричал... что Зимовейской станицы донской казак... Ваше превосходительство, не видя, чувствовать сего не может, что тут казаки делали: были почти вне уме, ибо, как видно, и тут еще в мыслях очарованы были... так что я с нуждою запретил дуракам врать». Пока Пугачев и другие арестованные повстанцы продолжали оставаться в городке, Маврин принял все меры к тому, чтобы они содержались под усиленным караулом и не имели ни с кем из казаков никакого общения1.
16 сентября в Яицкий городок прибыл А.В. Суворов, которому главнокомандующий П. Панин приказал немедленно доставить Пугачева в Симбирск. Конвоирование Пугачева, его жены и сына А. Суворов поручил графу Мелину. Перевозя вождя повстанцев в Симбирск, Мелин строго выполнял все предписания инструкции, согласно которой он должен был Пугачева с женой и сыном «розсадить в разныя кибитки, за которыми... иметь крепкий и... недремлемой присмотр», держать «дежурных двух офицеров с командами к всегдашнему окружению на походе, драгун роту, казаков по сторонам... сто, а на станции пехоты сорок восемь человек, ставя оных вокруг в две шеренги... причем быть и трем малым пушкам», стоянки выбирать «всегда на ровном... месте, а не в перелесках», а в населенных пунктах — «на улице, а не в избах». Боясь новых выступлений угнетенного народа, который горячо сочувствовал Пугачеву, царские власти принимали специальные меры к тому, чтобы исключить всякую возможность освобождения Пугачева по дороге из Яика в Москву. В закрытой кибитке, освещаемой ночью извне фонарями, Пугачев был доставлен 1 октября вечером в Симбирск. На следующий день из Москвы сюда приехал П. Панин со своей свитой. В симбирской тюрьме Пугачева, уже ранее скованного по рукам и ногам, теперь еще приковали за пояс железным обручем к стене. В камере с ним постоянно находилась охрана — «обер- и унтер-офицер, а также часовой без ружья и с необнаженною шпагою». На «приготовление» пути следования Пугачева из Симбирска в Москву власти потратили почти месяц. 3 октября Панин предписал московскому главноначальствующему М. Волконскому «занять до Москвы пристойными командами селения для безопаснейшего провозу столь важнаго государственного злодея». Когда по всей дороге из Симбирска через Казань в Москву были сконцентрированы войска и расположены военные «прикрытия», Панин 26 октября поручил капитану Галахову везти Пугачева «с надежным конвоем» «безостановочно до Москвы». Он также представил в распоряжение Галахова офицера «ради посылок и разведывания к предохранению его экспедиции». Чтобы не было никакой задержки в дороге, для всего конвоя на каждой станции подготовили заранее по сто подвод2.
В Москву Пугачев был доставлен Галаховым в девять часов вечера 4 ноября 1774 года. Здесь Пугачева, как сообщал царице князь М. Волконский, посадили «в уготовленное для его весьма надежное место на Монетном дворе (Охотный ряд. — И.Р.), где сверх того, что он в ручных и ножных кандалах, прикован [еще и] к стене». В камере с Пугачевым постоянно находились Галахов и прибывший из Петербурга «обер-палач» и обер-секретарь Тайной экспедиции С. Шешковский. Вслед за Пугачевым в Москву для ведения «следствия» были доставлены из Оренбурга и Казани другие участники восстания. Арестованных оказалось вскоре так много, что для них уже не хватало тюрем, и они были размещены в Рязанском подвории. «Следствие» над узниками, которое сопровождалось чудовищными истязаниями, началось в ночь с 4 на 5 ноября и закончилось в середине декабря. Арестованные, среди которых много было казаков, держали себя мужественно, отказывались отвечать на вопросы следователей. П. Панин, еще будучи в Симбирске, жаловался, что при допросе Пугачев отвечал ему «очень смело и дерзновенно». О Зарубине-Чике, для которого, желая заставить его говорить, Шешковский подготовил специальный застенок, П. Потемкин писал Екатерине II: «...три дня находясь в покаянной, нарочно... сделанной... увещевал я его всеми образами... но ничего истиннаго найтить не мог». А. Перфильева, «за его упорство и ожесточение... и до самой последней минуты жизни своей в своем окаменении пребывавшего и все спасительныя средства ему предоставленныя отвергшаго», синод предал «вечной анафеме»3.
Пока в Москве шло «следствие» над руководителями восстания, царские власти продолжали кампанию террора в стране, особенно в местах, где пылало восстание. Все начальники воинских отрядов были обязаны П. Паниным при вступлении в восставшие села или деревни требовать от жителей выдачи «зачинщиков», в противном случае каждого «сотаго по жребью казнить, а всех остальных... пересечь плетьми под виселицами наижесточайшим образом». В каждом таком селении было приказано поставить «виселицу, колесо и глагол для вешания за ребро». Сам Панин, по его словам, казнил 326 человек, а вообще число казненных исчислялось тысячами4.
9 января 1775 г. был подписан утвержденный императрицей «судебный приговор» по делу руководителей восстания. Желая как бы показать, что крестьянская война, «славу империи повреждающая», не напрасно ее «отсылала во мнение всей Европы к варварским временам», Екатерина II решила «примерно» наказать предводителей восстания. Так, согласно приговору, Пугачева надлежало «четвертовать, голову взоткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города (Москвы. — И.Р.) и положить на колеса, а после... сжечь»; яицких казаков: А. Перфильева — «четвертовать в Москве», И. Зарубину-Чике — «отсечь голову и возткнув ее на кол для всенародная зрелища, а труп его сжечь с эшафотом купно... в Уфе», М. Шигаева, Т. Падурова и В. Торнова — «повесить в Москве», В. Плотникова, Д. Караваева, Г. Закладнова, И. Почиталина, Илью Ульянова и др. — «высечь кнутом, поставить знаки и, вырвав ноздри, сослать на каторгу», Т. Мясникова, М. Кожевникова, П. Кочурова, П. Толкачева, И. Харчева и др. — «высечь кнутом, и вырвав ноздри послать на поселение» и т. д. Причем в приговоре специально оговаривалось, чтобы к казни Пугачева «привесть и... Чику, назначеннаго на казнь в городе Уфе, и после здешней экзекуции того же часа отправить на казнь в назначенное ему место». Подавляющее большинство осужденных составляли яицкие казаки. Одновременно был разослан циркуляр «о присылке в Москву палачей из разных городов» и приняты все «предосторожности». Публичная казнь осужденных состоялась 10 января 1775 г. на Болотной площади. Пугачев, по словам Р. Гуннинга, перенес бесчеловечную казнь «с большой твердостью». Вслед за ним был казнен А. Перфильев, а затем повешены Шигаев, Падуров и Торнов. И. Зарубин был казнен в Уфе. И. Творогов, Ф. Чумаков и другие заговорщики, выдавшие Пугачева, также не были помилованы: их отправили на вечное поселение в Рижскую губернию, «чтобы они внутрь России ни для чего отпускаемы... не были, да и яицкими казаками себя во всю жизнь свою не назывались, а именовались бы переведенцами». Москва встретила казнь предводителей восстания угрюмо. Когда через несколько дней, 26 января, Екатерина II со своей свитой торжественно въехала в древнюю столицу, то, как отметил Р. Гуннинг, «во время всей церемонии со стороны народа не было возгласов или вообще какого бы то ни было выражения хотя бы малейшаго удовольствия. Посещение императрицы далеко не приятно... народу... Ее величество заметило это и знает»5.
Тяжелые репрессии обрушило самодержавие на трудовые массы казачества, прежде всего на яицких казаков, явившихся застрельщиками и активными участниками крестьянской войны, сыгравших роль ее «боевого авангарда», выдвинувших из своей среды множество талантливых организаторов и руководителей, преданных Делу народа. Как рапортовал 31 августа 1774 г. из Яицкого городка С. Маврин, только из общего числа 4218 «действительно служащих» яицких казаков пропало без вести в ходе восстания или находилось под арестом 1300 человек. Еще ранее, 31 июля, П. Потемкин писал Маврину: «Число яицких казаков (арестованных) у вас весьма довольно, они все почти равную заслуживают смерть, но можно ли столь много казнить вдруг?». Екатерина II в своей Записке отметила о яицких казаках, что это именно они «изыскали... Пугачева, который быв на все ими затеваем[ом] преклонно, присвояя... имя... Петра III, с ними, по их воля и наставлению, из которых... и выходить не смел, учинил все те злые дела...». «Пока оружия у них в руках, — говорила царица о яицких казаках, — они «в явном противу мне и власти моей... бунте». Тут же Екатерина многозначительно спрашивала: «Кто же и после Мазепы в России более провинился?». Своей борьбой против крепостничества и самодержавия яицкие казаки заслужили признательность народа6.
Самодержавие решило также воспользоваться подавлением восстания, чтобы коренным образом реорганизовать казачьи войска в замкнутое, в известной мере привилегированное сословие и тем превратить казаков в послушное орудие своей политики. Оренбургские тюрьмы были переполнены яицкими казаками и другими участниками восстания. Имея в виду жестокое обращение губернатора Рейнсдорпа с ними, даже капитан С. Маврин писал, что «в его столице делаются такие дела, кои всякому благонамереннаго человека разсуждению должны почестся так, что он идол, не отверзающий уст... человечества». Как видно из списка заключенных, умерших в 1775 году в Оренбургской тюрьме, из 34 умерших 32 были яицкими казаками. Зато «послушные» яицкие казаки, в особенности старшины, заслужили благоволение царских властей. Еще указом Екатерины II от 13 июня 1774 г. старшина Мартемьян Бородин за участие в обороне Оренбурга был награжден чином армейского майора, золотой медалью и получил 1000 рублей. 10 января 1775 г. Г.А. Потемкин, как бы по просьбе «всех испытанных в верности и усердии онаго (Яицкого) войска чинов, кои во время самаго волнения... в верноподданической своей должности остались», обратился к Екатерине II с письмом, в котором предлагал, «истребя совсем память онаго (восстания. — И.Р.), милосердно указать, реку Яик... по причине той, что... протекает из Уральских гор, переименовать Уралом, а потому и оное войско наименовать, городу же название иметь Уралск». Далее Потемкин просил назначить войсковым атаманом М. Бородина, «как особливо испытанного в ревности и усердии». Желая вытравить всюду память о Крестьянской войне, царица сразу же согласилась с предложением Г. Потемкина. 15 января 1775 г. она подписала рескрипт, гласивший: «Данным сего числа указом нашему Сенату, мы повелели: для совершенного забвения последовавшего на Яике нещастнаго происшествия, переименовать реку Яик Уралом, почему и войско Яицкое называть впредь Уралским, а город его Уралск, который и повелеваем Коллегии поручить в управление атамана и от армии пример-майора Бородина». Возведение старшины М. Бородина, а затем и других в офицерские чины и, значит, в дворянство означало дальнейший шаг в нобилитации верхов казачества, в «уравнении» их в правах с дворянством. Указом от 27 февраля 1775 г. старшины И. Акутин и Д. Донсков также были «пожалованы» в премьер-майоры. Другие «послушные» старшины, а также состоятельные казаки стали прибегать к «заступничеству» вельмож, буквально засыпать правительство просьбами о пожаловании им чинов и дворянства. Правительство же, разумеется желавшее возможно больше укрепить свое положение в казачьих областях, не скупилось на подобные «раздачи» чинов7.
Одновременно самодержавие приступило и к реорганизации Донского войска. Войсковая столица — г. Черкасск и «все жилища верхнего... Войска Донского» были отняты у донцов и включены в состав новоучрежденной Азовской губернии. Зимовейская станица на Дону — родина Разина и Пугачева была перенесена на противоположный берег реки и переименована в Потемкинскую.
15 февраля 1775 г. Екатерина II утвердила «Проект» Г.А. Потемкина о реорганизации Донского войска в направлении дальнейшей ликвидации остатков его прежнего самоуправления, укрепления крепостнических порядков путем возведения старшин в офицеры и в дворянство, приближения устройства донцов к иррегулярным войскам и т. д. С целью унификации казачьих войск и централизации их управления Екатерина II учредила при правительстве должность начальника всей легкой кавалерии и иррегулярных войск и назначила на нее Г. Потемкина. Волжские казаки, принявшие активное участие в Крестьянской войне 1773—1775 годов, были переселены на Кавказ.
Запорожская Сечь же, в течение веков являвшаяся центром борьбы украинского народа против крепостнического гнета и чужеземных поработителей, была разрушена, а запорожское казачество ликвидировано, с запрещением впредь употребления даже его названия. Запорожские земли были розданы помещикам и включены в состав Азовской и Новороссийской губерний. Манифест Екатерины II от 3 июля 1775 г. извещал, что уже «Сечь Запорожская вконец... разрушена с истреблением на будущее время и самого названия запорожских казаков... за оскорбление нашего императорского величества чрез поступки и дерзновение, оказанное от сих казаков в неповиновении нашим высочайшим повелениям», а также за то, что самовольно принимали в казаки «без разбора... людей... всякого языка и всякой веры — беглецов» и, «заводя собственное хлебопашество, расторгли они тем самое основание зависимости от престола нашего и помышляли конечно составить из себя посреди отечества область совершенно независимую под собственным своим... управлением». Спасаясь от преследования властей и от угрозы попасть в крепостническое ярмо, большая часть запорожцев вынуждена была покинуть родные места и бежать за р. Дунай.
Несмотря на кровавый террор, на бесчеловечные репрессии, самодержавию и после поражения главной повстанческой армии под Сальниковой ватагой, ареста, а затем, казни Пугачева и других его соратников не удалось приостановить борьбу народных масс.
Многие народные сказания говорили о том, что руководители повстанцев — Пугачев, Зарубин-Чика и другие живы и вскоре вновь явятся возглавить борьбу народа против помещиков. Угнетенный народ не хотел верить в их гибель. Крепостной Михаил Васильев, например, на допросе 22 ноября 1774 г. показал, что под Нижним Новгородом он встретил по дороге крестьян-арзамасцев, которые, осведомлясь, «что... в Нижнем слышно», рассказали, что «Пугачев, не доезжая Москвы, з дороги бежал... чему он (Васильев. — И.Р.) и поверил» и сообщил об этом другим. 22 июня 1775 г. А. Суворов сообщил П. Панину из Симбирска: «Ныне, де, выходят з заводов мужики и разглашают, что башкирцы говорят: хотя одного Пугачева и искоренили, только еще у него два брата живых...» Они говорили также, что Пугачева «команда около реки Дону» и что «рано Демидов заводы строит», ибо «бог еще знает, что будет...» В стране появилось множество «самозванцев». Они стремились продолжать дело Пугачева, под его знаменем поднять на борьбу крестьян, казаков и т. д. Так, 10 сентября 1774 г. П. Панин сообщил Екатерине II об аресте крестьянина села Кирсанова Тамбовского уезда Иова Мосягина, объявившего «себя уже другим самозванцем в имени покойного же императора Петра III». Допрошенный, конечно, «под пристрастием» в Воронеже Мосягин, как отметил Панин, «через несколько дней умер»8.
Не складывали оружия и трудовые слои казачества. 9 сентября 1774 г., например, донской походный атаман А. Луковкин донес из-под Филатовской станицы о захвате казака Хоперской крепости С. Ренина и еще пятерых повстанцев, показавших, что «они посланы от 5-го числа... от предводителя из крестьян, называющегося полковником, Ивана Михайлова... для набору людей и заготовления провианта и фуража к его приходу, в коей толпа... более 1000 человек разного звания мужиков и хохлов и 5 самых малых пушечек». 12 сентября 1774 г. А. Луковкин сообщил, что он и его команда ходили «для поиску находившейся в верхах рек Хопра и Вороны злодейской в 2000 толпы», после упорных боев нанесли ей поражение у Баландинского городка Пензенского уезда, причем руководитель этой «толпы» донской казак, полковник Каменский, уроженец Острогожска, чтобы не попасть в плен, сам «утопился... в речке Баланде». Год спустя, 24 августа 1775 г. секунд-майор С. Сверчков рапортовал, что «по рекам Хопру и Медведице в разных местах умножаютца разбойницкие во множественном числе собравшихся злодеев партии... дворян во всех жительствах перевешают, чем чернь... приводят паки в худые мысли». Как сообщал воронежский губернатор И. Потапов 28 августа 1775 г., эти «партии частию оказываютца в казачьих селениях», а, согласно рапорту А. Иловайского от 13 сентября 1775 г., они действия свои производили «под именем войска Донского... казаков, имея воинское оружие, одетые в казацкое платье» и принадлежали к числу «сограждан войска Донского»9.
Многие местности Поволжья и другие районы продолжали пылать в огне крестьянского восстания. 10 сентября 1774 г. П. Панин с тревогой сообщил Екатерине II: «В городе Керенском по вчерашний день необходимо задержаться был я принужден, как в середине производимых не только в его собственном, но и во всех прилежащих уездах от черни бунтов и повиновений, всегда возобновляемых, как скоро только передовыя мои команды с... усмирением проминовали». Тут вновь возникали крупные повстанческие отряды, и Панин, опасаясь за судьбу «столицы Московской», принимал меры к тому, чтобы не дать им объединиться. 10 же сентября из-под Пензы Панин писал царице, что «в здешнем краю задержаться был принужден на разбитие уже шести разных, скопленных гораздо в немалом числе бунтовщичьих шаек, отвращая, чтоб оные, по примеру казанскому, не были в состоянии, совокупясь и умножась возмущенною чернию еще в величайшее число, пойти в заду (тылу. — И.Р.) моем на оную столицу», то есть в Москву. 10 ноября 1774 г. Панин рапортовал, что после долгих и тяжких сражений его командами захвачены «знаменитые... атаманы... Иван и Алексей Ивановы», оба они крепостные симбирского помещика Киндакова, а также атаман Фирса Иванов, «который город Корсунь разбивал, здешняго коменданта с командою разбил, его умертвил и здешний край в ужас приводил». Даже 5 декабря 1774 г. П. Панин возражал против вывода войск из Поволжья и соседних с ним районов, мотивируя это враждебным отношением населения к властям и тем, что, как писал он Екатерине II, «нельзя обнадежить себя... проникнуть в души черни», судить «о твердости оной... при случае отбытия войск от присутственного ее обуздания»10.
Продолжало борьбу и яицкое (после 1775 г. переименованное в уральское) казачество, хотя борьба его также приняла после 1774 года несколько иные формы. В 1775 г. в районе Гурьева и Астрахани действовал крупный повстанческий отряд во главе с атаманом Заметайлом (иначе его называли Подметалкою или Метелкиным). Эти повстанцы, как доносил астраханский коллежский секретарь Тарпанов 5 июля 1775 г., были «в казацком одеянии». Известия о смелых действиях отряда на суше и море достигли центра страны. Его борьба побуждала народ видеть в Заметайле продолжателя дела Пугачева и усиливала народное сопротивление крепостничеству. По Москве ходили слухи, будто, как только правительство пошлет войска против Метелкина, солдаты перебьют своих офицеров, перейдут на сторону повстанцев и тогда «в Москве уже этих больших домов не бывать». После ареста Заметайлы в 1778 г. уральский казак Оружейников пытался также выступить под именем Петра III и поднять восстание в масштабах всего государства. В конце XVIII — первой половине XIX века уральские казаки не раз поднимались на борьбу против крепостничества. Их волнения с большим трудом были подавлены правительством.
* * *
Героическая борьба трудовых масс казачества, прежде всего яицкого, за уничтожение феодально-крепостнических порядков и установление в стране бессословного, «казацкого» строя, таким образом, не увенчалась успехом. В Крестьянской войне 1773—1775 годов казачество в силу своего социально-экономического положения и ряда других объективно-исторических причин оказалось не в состоянии сплотить воедино все антифеодальные элементы империи, повести их на решительный штурм самодержавия и крепостничества. Этому мешали также глубокие противоречия в среде самого казачества, имущая часть которого ради сохранения своих узкосословных привилегий готова была идти на компромисс с царизмом, на сговор с ним и т. д. Тем не менее казачество сыграло видную роль в Крестьянской войне 1773—1775 годов, в руководстве повстанческим движением. Участие в этой войне широких масс казачества способствовало совершенствованию военного мастерства повстанцев.
Выдающиеся успехи, достигнутые повстанцами в ходе войны, ее невиданный размах еще более подорвали крепостнический строй, напугали господствующий класс дворян, особенно остро показали, что крепостная зависимость и крепостной труд пережили себя, что трудящиеся массы уже не хотят жить по-старому.
Героическая борьба яицкого, донского, волжского и запорожского казачества, вдохновляющие образы их славных руководителей — Пугачева, Зарубина-Чики и многих других оставили неизгладимый след в памяти народа. Целый цикл старинных народных песен посвящен славным предводителям казацких низов, этим неустрашимым борцам против крепостного рабства. Некоторые из этих песен и сказаний исполнены глубокой скорби, порой отчаяния, но большинство их содержит оптимистический призыв к борьбе против угнетателей-крепостников.
Память об участии яицких казаков в Крестьянской войне 1773—1775 годов и о ее руководителе — Емельяне Пугачеве бережно хранит народ, передавая предания о нем из поколения в поколение. Писатель В.Г. Короленко, специально предпринявший в начале XX века поездку на Урал (Яик), услышал от местных жителей такие слова о Пугачеве: «Господа сболтнули про него. Он, видишь ли, поперек горла им встал, солон показался; так из ненависти одной и навели на него эти наводы; чтоб унизить его. А он, правду сказать, куда был лют для них, не спускал им». Известный этнограф и литературовед А.Н. Лозанова, совершившая в начале 30-х годов XX века путешествие по местам Крестьянской войны 1773—1775 годов, писала: «Ярче же всего он (образ Пугачева. — И.Р.) живет на Яике — в центральном пункте движения; бытует в среде низового казачества, как семейное предание о близком знакомом и любимом герое»11.
Самодержавию удалось подавить Крестьянскую войну, но оно не смогло приостановить дальнейшее разложение крепостнической системы, предотвратить ее гибель. В огне Крестьянской войны росла и крепла нерушимая братская дружба народов нашей страны.
Традиции, связанные со славной Крестьянской войной 1773—1775 годов и ее мужественными предводителями, всегда вдохновляли трудовые низы казачества к продолжению борьбы против крепостничества и самодержавия, поддерживали у них, как и у всего народа, неугасимую веру в лучшее будущее. Этим традициям они остались верны и в бурные дни 1917 года, когда решались судьбы народов нашей великой Родины, которая впервые проложила человечеству путь к светлым вершинам коммунизма.
Примечания
1. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 595, ч. II, папка 18, л. 340; РО ГПБИЛ, ф. 222, кн. IX, ч. I, док. 51, л. 43; док. 52, л. 44; док. 54, л. 44—45.
2. Пугачевщина. Сб. документов, т. III, стр. 315—316: Русская старина, т. II, 1870, стр. 351, 440; Сб. РИО, т. VI, стр. 169, 156—157, 165.
3. «Осмнадцатый век», кн. первая, М., 1868, стр. 132, 134; ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 513; д. 489; Летопись П. Рычкова, стр. 316; Н. Дубровин. Указ. соч., т. III, стр. 363—364.
4. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 490; Пугачевщина. Сб. документов, т. III, стр. 453—454.
5. Сб. РИО, т. VI, стр. 154; т. XIX, стр. 447, 448; Летопись П. Рычкова, стр. 42—40; ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 514; д. 515; л. 181; «Осмнадцатый век», кн. первая, стр. 367—388.
6. РО ГПБИЛ, Ф. 222, кн. IX, ч. I, док. 35, л. 31—32; ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 467, ч. IV, л. 365—370; д. 489; д. 515.
7. РО ГПБИЛ, ф. 222, кн. IX, ч. I, док. 8, л. 10—11; ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 505, л. 495; д. 519, л. 1; ЦГВИА, ф. 20, оп. 47, кн. 4, л. 582; ф. 13, оп. 107, д. 141, кн. 2, л. 32, д. 135, кн. 31, л. 3, 86 об.; ф. 52, оп. 1/194, св. 42.
8. Пугачевщина. Сб. документов, т. III, стр. 48, 411; ЦГВИА, ф. 28, оп. 47, кн. 8; Сб. РИО, т. VI, стр. 141, 195.
9. Дон и Нижнее Поволжье. Сб. документов, стр. 169, 174; «Исторический архив», 1960, № 1, стр. 155, 145, 148; К.В. Сивков. Самозванчество в России, Исторические записки АН СССР, т. 31, М., 1950, стр. 126—133; А.П. Пронштейн. Земля Донская в XVIII веке. Ростов-на-Дону, 1961, стр. 351 и др.
10. Сб. РИО, т. VI, стр. 139, 142, 190, 187, 192; Дон и Нижнее Поволжье. Сб. документов, стр. 167, 171.
11. Пугачевщина. Сб. документов, т. III, стр. 448—449; П.Л. Юдин. После Пугачевщины на Каспии. Исторический вестник, 1899, август, стр. 546—567; К.В. Сивков. Указ. соч., стр. 122—127; В.Г. Короленко. У казаков, ПСС, т. VI, кн. 17, СПб, стр. 169—170; А.Н. Лозанова. Предания и легенды о Пугачевщине. «Язык и литература», т. VIII, Л., 1932, стр. 58 и др.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |