В северо-восточной Чехии, неподалеку от города Хлумец, весной 1775 г. объявился «русский принц». Ходили слухи, что он возглавляет повстанческий отряд: в эти месяцы в Чешских землях развертывалось крестьянское восстание, обрушившее свой гнев против помещиков, которые в глазах крестьян были главным олицетворением феодально-барщинного гнета, символом попрания человеческого достоинства крепостных.
Сколько-нибудь подробный рассказ о самом восстании отвлек бы далеко от интересующей нас темы. Поэтому ограничимся лишь краткой его характеристикой. Восстание в Чешских землях 1775 г. прошло два этапа — весенний и летний. Оно завершилось изданием нового барщинного патента, который был объявлен 13 августа для Чехии и 7 сентября для Моравии и австрийской части Силезии. Хотя барщина, против которой боролись повстанцы, и сохранялась (она просуществовала вплоть до революции 1848—1849 гг.), размеры ее отныне были определены более точно в зависимости от имущественного положения отдельных групп крестьянства. Но и эта уступка была буквально вырвана у правящих кругов восстанием, которое сама императрица Мария Терезия меланхолично назвала «пятном на своем царствовании».
В целом по составу участников и по целям, которых они добивались, движение было по преимуществу крестьянским. Хотя у него и имелась объективно определенная общность интересов с городскими низами, до реального союза дело не дошло. А позиция имущих кругов городского населения (мещан) по отношению к восстанию была негативной, в лучшем случае — нейтральной.
Крестьянский характер событий 1775 г. отразился со всей определенностью в программных требованиях восставших, для которых лозунг свободы означал в первую очередь отмену барщины. Именно поэтому они столь упорно доискивались «золотого патента» об отмене барщины, который будто бы скрывался помещиками и властями. Как показала современная чехословацкая историография, легенда об этом патенте представляла собой своеобразное преломление в народном сознании неясных и отрывочных слухов о дебатах в правительственных сферах на рубеже 60—70-х гг. по крестьянскому вопросу. Реальным ядром легенды было «назначение в 1771 г. придворной поземельной комиссии, о чем было сообщено указом земского губерниума 10 октября 1771 г.» [142, с. 70]. Непосредственно же крестьян взбудоражили акты 1774 г., согласно которым урегулирование барщинных повинностей допускалось на основе «добровольных» соглашений между крестьянами и помещиками. Эти, ни к чему не обязывавшие, документы породили у крестьян впечатление обманных.
Несомненно, что к началу восстания 1775 г. фольклоризация темы избавления от барщины в сознании крестьян Чешских земель уже в основном завершилась — иначе «золотой патент» не мог бы стать символом борьбы. Но сложившись, легенда создала в умах крепостных схему, центральное место в которой неминуемо должен был занять и занял образ государя-избавителя.
Кандидатура «чешской и венгерской королевы» (так сокращенно титуловалась вдовствующая императрица Мария Терезия) для этого не подходила. Она правила разношерстными землями Австрийской монархии к тому времени уже 35 лет, и никаких особых иллюзий на ее счет крестьянство не питало. Определенную роль, по-видимому, как и в России, сыграло осознание ее правления в качестве «бабьего» и «уже поэтому, с точки зрения патриархального крестьянина, непригодного» [123, с. 138]. И неудивительно, что в 1775 г. крестьяне Чешских земель искали не только «золотой патент», но и «своего», «сельского императора». Популярным объектом такой идеализации стал сын Марии Терезии, германский император Иосиф II.
Хотя в 1765 г. он был объявлен в пределах земель Австрийской монархии соправителем, фактически роль его при жизни матери была минимальной. Между тем человек решительный, убежденный приверженец просветительских концепций всесилия государственной власти в руках «просвещенного» монарха, он тяжело переживал свою беспомощность и чрезвычайно критически относился к политике Марии Терезии, особенно во внутренних делах.
Слухи об этом в искаженной и полуфантастической форме докатывались и до крестьян Чешских земель, жадно ловились и перетолковывались на свой лад. В месяцы восстания 1775 г. наивная вера в Иосифа приобрела ярко выраженное политическое, антипомещичье звучание. Избавителя ждали, и он, независимо от своего имени и положения, должен был явиться.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |