В поход идти не желаем!

Могучее классовое выступление трудовых масс России под руководством Е.И. Пугачева, поколебало царскую империю, по словам А.С. Пушкина, «от Сибири до Москвы и от Кубани до Муромских лесов» [102, т. 9, ч. 1, с. 80]. Оно прошло три основных этапа: начальный, ознаменовавшийся первыми крупными успехами повстанцев (сентябрь 1773 — март 1774 гг.); второй, отмеченный походом на Казань, подъемом освободительной борьбы на Южном Урале и в Пермском крае (март—июль 1774 г.); заключительный, когда, вопреки наступлению правительственных войск, борьба разгоралась в Поволжье, на Урале, в Зауралье и ряде других мест. После разгрома основной армии повстанцев 24 августа 1774 г. у Солениковой ватаги, между Черным Яром и Царицыном, заговорщики из числа примкнувших к движению зажиточных казаков 8 сентября у реки Большой Узень вероломно арестовали Е.И. Пугачева. Спустя несколько дней он был выдан царским властям, а с 16 сентября в Яицком городке Началось следствие, продолженное в Симбирске и Москве. Оно завершилось судом, который происходил 30—31 декабря в Тронном зале Кремлевского дворца. То был не столько суд, сколько классовая расправа, итоги которой Екатерина II предопределила заранее. В январе 1775 г. Е.И. Пугачев и другие предводители Крестьянской войны были казнены. Однако борьба народных масс продолжалась до последних месяцев 1775 г. Ее вели разрозненные, разобщенные партизанские отряды «пугачей».

Описание всех этих драматических событий не входит в нашу задачу — предпосылки, ход и последствия пугачевского движения получили в советской литературе основательную разработку. Исследователи, в частности, отмечали важнейшую особенность Крестьянской войны 1773—1775 гг., отличавшую ее от предшествующих выступлений народных масс России — относительно высокий уровень организованности. Да, движение было стихийным. Но Е.И. Пугачев и его сподвижники приложили немало усилий, особенно на первом этапе, чтобы сделать его управляемым. Правда, удавалось добиваться этого далеко не всегда, а часто и вовсе не удавалось. Народная мудрость и мечта о социальной справедливости соседствовали с кровавыми эксцессами, проявлением мести дворянам, ненависти угнетенных к угнетателям, выплеснувшейся как бы исподволь, но копившуюся десятилетиями.

И потому тем более примечательно, что в ходе Крестьянской войны складывались зародыши новых повстанческих центральных и местных органов власти. На освобожденной территории, в «столице» пугачевцев Берде 6 ноября 1773 г. была учреждена Государственная военная коллегия, первым председателем которой стал казак Андрей Витошнов, а секретарем Максим Горшков. Этот орган, с некоторыми изменениями просуществовавший до конца августа следующего года, являлся фактическим правительством повстанцев. Оперативными вопросами ведала Походная канцелярия во главе с казаком Андреем Овчинниковым.

Основной боевой силой пугачевцев была «главная» или «большая» армия, построенная на принципах казацкой военной организации и делившаяся на полки. При их комплектовании нередко учитывалась социальная, территориальная и этническая принадлежность воинов. По мере возможности Е.И. Пугачев и его командиры стремились придать повстанческой армии регулярный характер. Все же личный состав армии часто менялся, значительная часть пугачевцев не имела военного опыта, что и сказывалось в боях с обученными войсками карателей. Тем не менее, Государственной военной коллегии удавалось решать насущные вопросы обеспечения своей армии продовольствием и боеприпасами, включая изготовление пушек. Обращалось внимание на воинские знаки и символы — знамена, медали и иные атрибуты. Вступавшие в армию Е.И. Пугачева приносили присягу на верность ему как «всепресветлейшему, державнейшему, великому государю Петру Федоровичу».

Крестьянская война вовлекла в свою орбиту огромные массы трудящихся, которые, независимо от их этнической и религиозной принадлежности, в равной мере были заинтересованы в освобождении от феодально-крепостнического угнетения, от все более усиливавшихся притеснений со стороны царских властей, помещиков и местных эксплуататоров. Поэтому наряду с русскими крестьянами (крепостными, государственными, приписанными к заводам, однодворцами) и казаками в движении участвовали украинцы, белоруссы, а также башкиры, татары и другие угнетенные народности, находившиеся на положении «ясачных крестьян». У них был общий враг, и правительство понимало это. Это понимали и пугачевцы. Так, в именном указе «Петра III» от 12 июня 1774 г., данном атаману Ф.Т. Кочневу, крестьянину Екатеринбургской слободы Белый Яр, торжественно провозглашалось: «Да и приклонившеися под нашу корону народы могут возчювствовать легкость от наложенного на них от злодеев тягчайшаго ига работы, освобождены будут [от] платежа податей и дана им будет свободная вольность без всякого в России притеснения» [48, с. 43]. Именно потому, что Крестьянская война носила в основе своей антидворянскую, социальную направленность, она приобретала в значительной мере интернациональный характер.

...Шла вторая половина декабря 1773 г. Вот уже свыше двух месяцев осаждали войска повстанцев Оренбург, который в их глазах являлся живым символом ненавистной самодержавно-помещичьей власти в крае. Со стен крепости нередко видели всадников, гарцовавших на некотором удалении; иные из них разбрасывали пугачевские прокламации. Так было и на этот раз. Быстро приблизившись, всадник (это был казак Иван Солодовников) оставил какой-то пакет и тотчас умчался назад. Когда Оренбургскому губернатору И.А. Рейнсдорпу доставили этот пакет, в нем обнаружили «именной указ» (от имени Петра III) с требованием сдать город. Но поразило не это — указ был написан на хорошем немецком языке [88, с. 137]. С первой же оказией И.А. Рейнсдорп — это случилось 24 декабря — переправил непривычный повстанческий документ в Петербург. Там он вызвал переполох, продолжавшийся несколько месяцев. «Старайтесь узнать: кто сочинитель немецкого письма, от злодеев в Оренбург присланного, — требовала в апреле 1774 г. императрица, — и нет ли между ними чужестранцев, и, несмотря ни на каких лиц, уведомите меня о истине» [48, с. 384]. Впоследствии выяснилось, что «немецкий указ», датированный 19 декабря, являлся переводом аналогичного указа Е.И. Пугачева, составленного двумя днями ранее. В роли переводчика выступал подпоручик М.А. Шванвич, который был 8 ноября 1773 г. взят в плен повстанцами и согласился служить Пугачеву в качестве секретаря его Военной коллегии. В марте он сдался правительственным войскам и поведал о своей деятельности у «бунтовщиков». Его разжаловали, судили и сослали навечно в Туруханск, где он и умер в ноябре 1802 г.

Любопытная деталь — от М.А. Шванвича, служившего, пусть и вынужденно, «Петру III» — Пугачеву, тянется нить к его отцу А.М. Шванвичу, котораго лично знал настоящий Петр III и к которому царь проявил благосклонность, зачислив ротмистром в свой голштейнский полк и пожаловав 300 душ крепостных. И отец и сын Шванвичи были крестниками императрицы Елизаветы Петровны, а позднее младший Шванвич некоторое время состоял ординарцем при Г.А. Потемкине. Не сыграло ли все это определенную роль в приближении пленного подпоручика к Е.И. Пугачеву?

Конечно, М.А. Шванвич — один из немногих представителей русского дворянства, сотрудничавших с повстанцами. Однако в окружении Е.И. Пугачева он все же был не единственным человеком, владевшим иностранными языками. Во всяком случае и после его ареста манифесты, указы и прокламации повстанцев на немецком языке продолжали появляться. Они предназначались немецким колонистам Поволжья и встречали сочувственное отношение в средних и малоимущих кругах иностранных колонистов, особенно летом 1774 г. «Крестьянская война, охватившая в это время Нижнее Поволжье, нашла отклик и среди колонистов — немцев, французов, шведов, поселившихся там недавно» [100, с. 338]. На участие в пугачевском движении немецких поселенцев уже обращали внимание историки ГДР. Кстати сам Пугачев на допросе в Москве показал, что во время прохождения его армии в начале августа 1774 г. из Саратова через поселения колонистов «охотников же набралось в его толпу пять сот человек». И примечательно, что в именном указе «Петра III» — Пугачева 15 августа среди тех, кто «приняли и склонились под наш скипетр и корону», упомянуты и «саксоны» — поволжские колонисты [48, с. 51].

Это обстоятельство заслуживает внимания с точки зрения истории не только русско-немецких, но и русско-славянских народных связей. Дело в том, что среди колонистов (хотя в массе своей эти «саксоны» и состояли из немецких крестьян и ремесленников, переселившихся в Россию в середине 1760-х гг. на основании указов Екатерины II о приглашении иностранных колонистов) какую-то часть составляли онемечившиеся потомки чешских протестантов, бежавших от религиозных преследований XVII—XVIII вв. из владений Габсбургов в Пруссию и другие протестантские области Германии. Они принадлежали к общине гернгутеров, по происхождению своему связанной с традициями антикатолической Общины чешских братьев (в XVII в. ее возглавлял великий чешский мыслитель и общественный деятель Я.А. Коменский). Свое наименование они получили по местонахождению одной из таких групп в лужицком городе Гернгут в Саксонии (отсюда и другое их название — «саксоны»). Гернгутеры вели активную миссионерскую работу, в частности, уже с конца 1720-х гг. в Прибалтике. Они проповедовали моральное перевоспитание, трудолюбие и бережливость, что отражало интересы имущих слоев деревни, втягивавшихся в развитие товарно-денежных, буржуазных отношений. В целях привлечения к себе сторонников из непривилегированных слоев населения, гернгутеры называли друг друга «братьями», вели деловые операции с купцами из Чешских земель, а также имели спорадические контакты с сохранившимися там тайными некатоликами.

«Устрашенный Пугачев». Картина маслом. Создана крепостным художником в 1780-х гг. по заказу сына П.И. Панина. Из собрания Гос. историч. музея (Москва)

Недавно А.П. Бажова выдвинула интересную и плодотворную мысль о воздействии социальной дифференциации на политические симпатии к народному движению в России со стороны черногорских, сербских и других южно-славянских переселенцев. Если их зажиточные элементы верой и правдой служили царскому правительству, то представители беднейшей части самой логикой классовой борьбы втягивались в общее движение трудовых масс России против феодально-крепостнической эксплуатации.

«Верхушка становилась на сторону привилегированного дворянского слоя, а бедняки вместе с беднейшими слоями России включались в классовую борьбу против закрепощения, принимали участие в крестьянском движении 60-х гг. XVIII в. и Крестьянской войне 1773—1775 гг. под руководством Е.И. Пугачева» [28, с. 157—158]. Этому могло способствовать и то, что, например, черногорских выходцев расселяли не только по соседству с районами, где появились самозванцы, но и в местах, оказавшихся позднее в водовороте восстания. Так, в рапорте Военной коллегии, направленном 4 августа 1758 г. в Сенат, говорилось: «А желающих в вечное подданство и на поселении быть как женатых, так и холостых по прежде посланным из правительствующего Сената указом отправлять в Оренбургскую губернию, коих тамо в способных местах и селить. А не желающих на поселение, кои будут в вечном подданстве, содержать в Оренбурге по прежним указом в настоящей воинской гусарской службе» [96, с. 226]. Все это подкрепляет предположение А.П. Бажовой, которое, однако, нуждается в дополнительном исследовании, а пока остается гипотезой, хотя и вполне вероятной. В этом убеждает несколько лучше известное участие в рядах пугачевцев поляков — добровольцев из числа конфедератов, находившихся в России (впервые обратил на это внимание в «Истории Пугачева» А.С. Пушкин).

Царизм по понятным причинам не доверял конфедератам. Уже 28 сентября 1773 г., т. е. спустя всего несколько дней после начала пугачевского движения, А.И. Рейнсдорп решил отобрать у поляков, находившихся в Оренбурге, оружие и отправить их под конвоем в Троицкую крепость [102, т. 9, ч. 1, с. 20]. И все же отношение бывших конфедератов к развернувшимся событиям не было однозначным. Их вожди, очутившись в России, сохраняли свое привилегированное положение. Например, по прямому указанию императрицы А. Пулавскому в Казани был предоставлен дворец. Пулавский в Казани продолжал вести светский образ жизни. Некоторая часть пленных быстро освоилась с новой обстановкой, решив навсегда остаться в России. Из них свыше 600 человек перешли в православие. Понятно, что в подобных случаях симпатии к пугачевскому движению отсутствовали.

Иное дело — рядовые конфедераты, среди которых преобладали малоимущие и разночинные элементы. При тех или иных колебаниях, настроения их в целом были далеки от лояльности. Социальные различия давали знать о себе в их отношении не только к царскому правительству, но и к своим бывшим лидерам. «Среди пленных, — писал, например, К. Хоецкий, — постоянно слышались жалобы на изменническое поведение собственных начальников, из которых многие, преследуя исключительно личные интересы, причинили своему народу немаловажные бедствия: они вербовали сограждан в конфедерацию, а потом изменнически предавали свои отряды в плен русским» [121, с. 444]. Такова атмосфера социальных противоречий, царившая в этой среде.

Учитывая все это, Екатерина II с началом Крестьянской войны обещала руководителям конфедератов освободить всех пленных, если те примут участие в борьбе против пугачевцев. «И действительно, большая часть конфедератов из знатных шляхтичей в составе карательных правительственных войск приняла активное участие в подавлении восстания, но привлечь своим личным примером на борьбу с восставшими всех рядовых конфедератов так и не удалось» [111, с. 23]. Движимые стремлением поскорее вернуться домой, они под разными причинами отказывались от участия в военных действиях, дезертировали.

Искры мятежа тлели во многих местах. Так, 22 декабря 1773 г. открытое неповиновение проявили поляки, служившие в гарнизоне Таналыкской крепости, на юге Башкирии, — всего 41 человек. От их имени солдат Ян Чужевский заявлял, что они несли службу «сколько им терпимо было», а ныне требуют отправки домой и «из той крепости в поход идти не желаем» [18, л. 95—95 об.]. Правда, в данном случае — искренне или по тактическим соображениям — отказ мотивировался отсутствием зимнего обмундирования и тем, что «наших братьев от злодеев некоторое число побито». В других случаях симпатии к пугачевцам выражались более открыто. Например, в том же Оренбурге. Здесь, по донесению сибирского губернатора Д.И. Чичерина 11 октября 1773 г., «польские конфедераты взбунтовались, согласившись к соединению с злодейскими шайками Пугачева, однако же умысел предупрежден, и все конфедераты заарестованы» [47, с. 2]. В Тобольске, после получения известий о появлении «Петра III» — Пугачева, служившие там в солдатах поляки начали демонстративно подавать милостыню яицким казакам, заключенным в местной тюрьме. Когда стало известно о намерении командования послать их на помощь осажденному Оренбургу, в октябре вспыхнуло открытое неповиновение [47, с. 7]. Правда, зачинщиков наказали, но дело было сделано: подкрепление из Тобольска к Рейнсдорпу не прибыло.

И самое существенное: некоторая часть конфедератов, не ограничиваясь выражением сочувствий и симпатии, открыто переходила на сторону повстанцев. Первые перебежчики в рядах пугачевцев появились в период осады Оренбурга. Они обслуживали артиллерию, участвовали в конных рейдах, выполняли другие боевые задания. На рубеже 1773—1774 гг. из Кизилской крепости дважды совершили побег 14 вооруженных солдат-поляков. Многозначительная деталь: вместе с ними бежал и русский надсмотрщик. Все они явились в лагерь повстанцев. Так бывало и в последующие месяцы. Группа конфедератов, например, влилась во главе с Заблоцким в армию Е.И. Пугачева под Казанью. Здесь, по-видимому, симпатии к повстанцам были достаточно сильны. Во всяком случае именно в Казани в мае 1774 г. властями был задержан некий Дунин-Барковский, который, согласно официальному обвинению, «в простом и легковерном народе» распространял «непристойные речи о Пугачеве». Он, в частности, называл его «большой головой» и утверждал, что генерал-аншеф А.И. Бибиков, поставленный осенью 1773 г. во главе карательных войск (он умер 9 апреля следующего года), будто бы «хотел предаться Пугачеву с командой» [111, с. 24].

В эти же месяцы, как видно из рапорта Д.И. Чичерина от 12 ноября 1774 г., в Тобольске разбиралось дело принявшего православие конфедерата Александра Гурского, обвиненного в подговоре Антона Войковского «уехать к нему Пугачеву» [16, № 467, ч. 3, л. 80 об. — 81 об.].

В августе 1774 г. перед следственными властями прошло 35 пугачевцев, в том числе семь поляков. Они были охарактеризованы как перешедшие «в злодейскую толпу» и «безнадежные ко обращению на истинный путь» [20, л. 123 об. — 124].

Конечно, определенную роль в переходе на сторону повстанцев представителей зарубежных славянских народов, по разным причинам оказавшихся тогда в России, могли играть соображения языково-культурной близости. Однако не они были решающими. Главным был социальный фактор. Показательно, в частности, что генерал русской службы Станиславский, сам поляк по происхождению, сурово, а зачастую и просто зверски расправлялся с теми конфедератами, которые в той или иной форме проявляли симпатии к восставшему народу. Он, например, угрожал поступить с ослушными солдатами-поляками из Таналыкской крепости «яко с сущими злодеями» [67, т. 2, с. 186]. Как жестокий помещик-крепостник вел себя с южнославянскими солдатами генерал-майор Й. Хорват, на которого неоднократно поступали жалобы в Петербург. Около 200 солдат Новомиргородского гарнизона в 1760 г. отказались повиноваться, пока не получат причитавшееся им жалование. «Разыгралось настоящее сражение, в котором, с одной стороны, были офицеры во главе с Й. Хорватом, вооруженные пушками, с другой — восставшие рядовые» [28, с. 154]. Во всех подобных случаях вступала в силу логика социальной поляризации, разводившая борющихся по разным сторонам классовой баррикады. Эта логика и приводила славянских добровольцев в пугачевские ряды, не давая им никаких привилегий и уравнивая в правах с остальными участниками Крестьянской войны. Со всей определенностью ближайший помощник Е.И. Пугачева и его «думный дьяк» И.Я. Почиталин показывал, например, в ходе следствия, что служившие у них поляки отнюдь не находились на каком-то особом положении, «не исполняли должностей», а «служили наряду с прочими казаками» [67, т. 2, с. 186]. И если в отличие от остальных соотечественников, попавшихся на приманку Екатерины II или просто стремившихся на родину, отдельные конфедераты сознательно переходили к восставшим, то это говорило о многом. Прежде всего о том, что ими двигали чувства симпатии к русскому и другим народам России, ненависти к царизму. И каким бы скромным не был вклад представителей зарубежных славян в события 1773—1775 гг., он свидетельствовал о том, что в горниле Крестьянской войны выковывались зачатки боевого содружества, которое позднее станет важным фактором совместной борьбы русского и других славянских народов против социального и национального угнетения.