Заключение

Подводя итоги исследования, следует прежде всего обратиться к количественной стороне изучаемого комплекса исторических источников. В помещаемой ниже таблице приведены цифровые помесячные данные (с сентября 1773 по август 1774 г.) о рассмотренных в книге манифестах и указах Пугачева, как дошедших до нас, так и утраченных в ходе восстания и в последующее время.

Данные таблицы свидетельствуют о постоянном на протяжении целого года (а в отдельные месяцы и довольно интенсивном) выходе в свет манифестов и указов Пугачева, что, несомненно, вносило заметные начала организации в повстанческое движение¹. Эта сторона деятельности повстанческого центра не прекращалась и в периоды крупных военных неудач восставших (например, в январе—марте 1774 г., когда развернулось фронтальное наступление карательных войск к Оренбургу и Уфе; или в апреле — начале мая 1774 г., когда Пугачев, потерпев сокрушительное поражение под Сакмарским городком, укрывался с остатками своего войска в горнозаводских районах Южного Урала). К этим периодам относятся воззвания и распоряжения Пугачева, направленные на организацию военного отпора неприятелю (март 1774 г.) и на создание нового повстанческого войска, «Большой армии» (апрель 1774 г.). Возможно, что число этих документов было значительно больше ныне известного, но многие из них были бесследно утрачены в ходе скоротечных и маневренных военных действий. Наибольшее число указов и манифестов Пугачева, как видно из таблицы, приходится на периоды массового подъема движения, на октябрь—декабрь 1773 г., когда Пугачев был хозяином положения на Юго-Востоке страны, а также на май—август 1774 г., когда повстанческое войско действовало на Южном Урале, в Прикамье, в Среднем и Нижнем Поволжье, в районах с многочисленным крестьянским населением.

Установление полноты сохранности изучаемого вида источников относительно их первоначального массива — одна из важнейших проблем источниковедения. Как обстоит дело в этом отношении с посланиями Пугачева? По нашим наблюдениям, за год деятельности повстанческого центра (с сентября 1773 по август 1774 г.) вышло, примерно, как максимум, до 200 указов и манифестов Пугачева. Из таблицы видно, что нам известны 165 источников этого рода (46 сохранившихся и 119 реконструированных), которые и составляют ⅘ (или, примерно, чуть больше 80%) от предполагаемого общего их числа. Процент потерь в составе данной группы источников невелик (около 20%), к тому же общий характер содержания и назначения этих навсегда утраченных документов не имел, видимо, существенных отличий от рассмотренных в книге памятников.

Изучение указов и манифестов Пугачева (как дошедших до нас, так и реконструированных) строилось на использовании значительного круга документов повстанческих властей и учреждений, протоколов следственных показаний руководителей и рядовых участников восстания, переписки центральной и местной администрации Екатерины II, дневников и воспоминаний современников Крестьянской войны. Благодаря этому удалось, как нам представляется, полнее и глубже осветить как источниковедческие, так и исторические проблемы исследования.

По каждому изучаемому в работе документу (манифесту или указу) установлены обстоятельства его происхождения, включая данные о месте и времени его создания, причинах, обусловивших его появление; приведены биографические сведения об авторе-составителе и корреспонденте-получателе; сообщаются данные о наличии копий и дубликатов документа. Трудоемких разысканий потребовало установление дат недатированных документов, а также уточнение дат, неверно указанных в имеющейся литературе и в публикациях источников. Удалось выявить и критически рассмотреть ряд недостоверных сообщений источников об отдельных указах Пугачева (например: показание пугачевского секретаря И.Я. Почиталина о содержании указа 18 сентября 1773 г., направленного в Яицкий городок; свидетельства Пугачева и Почиталина об указе, посланном будто бы 5 октября 1773 г. в осажденный Оренбург; и др.).

В составе изучаемой группы источников выявлены различные по назначению и содержанию документы: манифесты и указы-воззвания, указы-распоряжения о формировании и пополнении повстанческих отрядов, об обеспечении их оружием, боеприпасами и провиантом, об административных назначениях, о проведении военных операций, о дислокации войск и т. д., а также указы типа «патентов на чины». Значительное внимание было уделено изучению особенностей построения и оформления документов, а также применяемым знакам удостоверения их подлинности. При этом установлено, что если содержание указов и манифестов Пугачева отображало антифеодальную направленность движения, то в построении и оформлении они следовали традиционным образцам составления правительственных актов, императорских указов и манифестов. Заимствования наблюдаются в языке и стиле, хотя отдельным пугачевским документам свойственны особенности сказовой и песенной русской народной культуры или же красочный слог восточного письма. С проблемой происхождения источника тесно связаны освещаемые в работе вопросы, касающиеся перипетий жизни каждого документа в событиях Крестьянской войны и их последующей архивной судьбы вплоть до наших дней.

Центральное место в исследовании занял анализ манифестов и указов Пугачева, направленный на раскрытие их содержания, применительно как к каждому из документов в отдельности, так и к групповой и к общей их совокупности. Результаты изучения дали материал для освещения социальной политики, военной и административной деятельности ставки Пугачева и для характеристики других сторон истории Крестьянской войны. Реконструкции содержания несохранившихся посланий Пугачева приобретают до известной степени свойства реально существующих источников и значительно пополняют источниковую базу для изучения деятельности ставки Пугачева и внутренней жизни повстанческого лагеря. Академик Л.В. Черепнин, оценивая значение выполненной нами работы по установлению содержания утраченных указов², рассматривал их как особого рода источники, отражающие широкий круг военной, политической и административной деятельности повстанческого центра, как «архивное наследие повстанцев»³.

Исключительный по значению материал дают пугачевские манифесты и указы для характеристики требований участников восстания. Именно поэтому на идейное содержание источников и было обращено особое внимание в исследовании.

Пугачевские воззвания учитывали интересы и требования той социальной среды, которая доминировала в восстании и на которую ориентировалась ставка Пугачева в тот или иной период Крестьянской войны. В начале выступления, когда основной социальной опорой восстания являлось казачество, указы Пугачева отражали экономические и политические требования казаков. С появлением войска Пугачева под Оренбургом восстание охватило значительные районы Южного Урала и Приуралья, населенные русским горнозаводским и помещичьим крестьянством и нерусскими народностями. Они искали в восстании удовлетворения своих экономических, социальных и национальных интересов. Учитывая это, ставка Пугачева при составлении новых указов разнообразила и расширяла призывы, исходя прежде всего из интересов той группы населения, к которой адресовался соответствующий указ. Таковы были указы, посланные к башкирам, казахам, татарам, отвечавшие их национальным требованиям.

Что же касается различных категорий русского крестьянства, то первые обращенные к ним указы Пугачева, сулившие за верную службу «Петру III» вечную волю и экономические льготы, дублировали указы, адресованные казакам, представляли собой апологию казачьего строя жизни, свойственную воззрениям руководителей движения на всем протяжении Крестьянской войны и запечатленную, в частности, в последних манифестах от июля—августа 1774 г. Лишь постепенно, примерно с декабря 1773 г., по мере вовлечения в восстание значительных масс крестьянства, появления в стане Пугачева людей с несомненными задатками идеологов движения (И.Н. Грязнов, А.И. Дубровский), происходит процесс «окрестьянивания» социальной политики повстанческого центра. Это сказывалось на содержании воззваний Пугачева, в которых углублялась критика крепостнических порядков в стране, подчеркивался паразитизм дворянства и администрации, угнетавших народ, выдвигались все более радикальные положения, отвечавшие интересам крестьян. Особенно отчетливо эти тенденции стали проявляться во второй половине июня — начале июля 1774 г., когда войско Пугачева вышло в районы Прикамья и Среднего Заволжья с их многочисленным крестьянским населением. Следует, правда, отметить, что указы Пугачева того времени связывали освобождение крестьян от крепостной неволи с обязательством их верной службы «Петру III» или даже с окончательной победой и воцарением «Петра Федоровича» на всероссийском престоле; что же касается дворянства, то оно, будучи лишено (по смыслу этих указов) феодальных прав и преимуществ, еще не приговаривалось к полному истреблению.

Идейную эволюцию социальной политики ставки Пугачева венчали манифесты, обнародованные 28 и 31 июля 1774 г. Они провозглашали отмену крепостной зависимости крестьян, переводили их в разряд казаков, освобождали от платежа подушной подати, рекрутских наборов и прочих повинностей, безвозмездно передавали земли с различными ее угодьями в пользование крестьян. Одновременно манифесты призывали к истреблению дворянства и устранению старой администрации. Объективно все это означало, что манифесты и указы Пугачева последнего этапа Крестьянской войны призывали к ликвидации крепостнических отношений в стране, уничтожению дворянства, передаче земли народу и в целом отражали требования крестьянства о земле и воле. В.И. Ленин, характеризуя содержание требований земли и воли, писал, что этот «распространеннейший лозунг крестьянской массы, забитой и темной, но страстно ищущей света и счастья, — буржуазен»⁴. Призыв к разрушению крепостнических порядков характеризовал лишь одну сторону идейной платформы Крестьянской войны — ее наиболее сильную, но негативную, разрушительную сторону, близкую и понятную народу.

Другая сторона идейной платформы движения, касающаяся перспектив борьбы за создание нового общественного и политического строя, не получила в манифестах Пугачева ясного и последовательного освещения. Руководители движения имели весьма смутное представление об устройстве страны в случае победы восстания и воцарения на престоле народного заступника — «Петра III». Будущая Россия виделась им как государство народного благоденствия и материального изобилия, где царит «тишина» и «спокойная жизнь», свобода и вольность, где не будет необходимости взимать налоги с населения, ибо казна будет постоянно пополняться за счет своих внутренних ресурсов, где граждане будут освобождены от воинской обязанности, ибо армия будет полностью укомплектована за счет «вольножелающих добровольцев». По смыслу некоторых высказываний Пугачева и содержанию последних его манифестов на месте феодальной России предполагалось создать казацкое государство (поскольку большинство населения переводилось в казачье сословие) во главе со справедливым и милостивым к народу монархом. Народ не знал тогда иных форм государственной власти, кроме монархии, не видел иных, идеальных (в его понимании) форм лучшего общественного строя, чем казачество с его традициями. То и другое народ брал за образец, наполнив, правда, эти формы новым антифеодальным содержанием. Отражая наивный монархизм, веру народа в справедливого царя, идеализируя казачью общину, вступившую в ту пору в стадию социального разложения, манифесты Пугачева создавали беспочвенный идеал «мужицкого царства».

Подобные представления, свойственные народной социальной утопии того времени, были обусловлены политической неразвитостью, а также патриархальными представлениями крестьянства — ведущей социальной силы Крестьянской войны. В.И. Ленин, касаясь революционных возможностей крестьянства, писал, что «наличность революционных элементов в крестьянстве не подлежит... ни малейшему сомнению», и в то же время подчеркивал, что «мы нисколько не преувеличиваем силы этих элементов, не забываем политической неразвитости и темноты крестьян»⁵, самые массовые выступления которых не могут подняться до уровня организованной революционной борьбы.

Материалы, приводимые в ряде глав первой части книги, свидетельствуют об интенсивной деятельности повстанческого центра по распространению пугачевских манифестов и указов, которые оказывали огромное воздействие на умонастроение трудового населения, прежде всего на крестьянство, вовлекая его в восстание и внося тем самым заметные начала организации в повстанческое движение, но не меняя стихийного характера Крестьянской войны в целом. Антипугачевская агитация правительственного лагеря, осуществляемая путем рассылки манифестов Екатерины II, указов Сената, увещеваний представителей центральной и местной администрации, посланий церковных властей и т. п., была направлена на дискредитацию Пугачева и его сторонников, но оказалась малоэффективной и не смогла истребить «мятежный дух» в народе. В подавлении Пугачевского восстания решающую роль сыграли не средства идейной борьбы, а военная сила и политика массовых репрессий. Но и они не смогли истребить в народе памяти о Пугачеве, о свободах и льготах, провозглашенных его воззваниями.

Тщательно скрываемая властями антифеодальная направленность манифестов и указов Пугачева, сведения о которой проникали различными путями в общественные слои России, а также за рубеж⁶, оказала заметное воздействие на формирование антифеодальной идеологии А.Н. Радищева и его окружения⁷, получила оценку в произведениях и высказываниях деятелей декабристского движения⁸, идеологов крестьянской революции — революционных демократов А.И. Герцена, Н.П. Огарева, Н.А. Добролюбова, Н.Г. Чернышевского⁹, революционных народников 1860—1880-х годов¹⁰. Многовековой опыт крестьянского движения, характер социальных и экономических требований и помыслов крестьянства в крупнейших его выступлениях, спроецированные на исторические условия эпохи капитализма и империализма, получили обобщающую оценку в работах В.И. Ленина: «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?», «Лев Толстой, как зеркало русской революции», «Аграрная программа русской социал-демократии», «К деревенской бедноте» и других, а также в разработанных под его руководством программных документах РСДРП, где крестьянство рассматривалось в роли союзника пролетариата в революционной борьбе.

Примечания

1. Руководящая роль ставки Пугачева выражалась также и в предписаниях Военной коллегии; 46 ее документов известны по сохранившимся текстам (Документы ставки Е.И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. 1773—1774 гг. М., 1975, док. № 47—92), а содержание 18 утраченных указов коллегии удалось реконструировать в процессе специального исследования (Овчинников Р.В. Из опыта изучения и реконструкции документов Военной коллегии Е.И. Пугачева. — В кн.: Крестьянские войны в России XVII—XVIII веков: проблемы, поиски, решения. М., 1974, с. 84—96).

2. Овчинников Р.В. Из опыта изучения и реконструкции документов Военной коллегии Е.И. Пугачева, с. 72—97.

3. Черепнин Л.В. Об изучении крестьянских войн в России XVII—XVIII вв. (к теории проблемы). — В кн.: Крестьянские войны в России XVII—XVIII веков: проблемы, поиски, решения, с. 22.

4. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 11, с. 102.

5. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 4, с. 228—229.

6. В дни Отечественной войны 1812 г. Наполеон Бонапарт, подходя к Москве и находясь в ней, намеревался сломить сопротивление России, склонить правительство Александра I к мирным переговорам угрозой спровоцировать антифеодальное выступление русских крестьян. С этой целью предпринимались попытки (не очень настойчивые, впрочем) разыскать в московских архивах «последние воззвания» Пугачева (имелись в виду июльские манифесты 1774 г.), чтобы использовать их при составлении антикрепостнических прокламаций французского императора. Позднее Наполеон отказался от этой авантюрной затеи (подробнее см.: Тартаковский А.Г. Из истории одной забытой полемики (об антикрепостнических «диверсиях» Наполеона в 1812 году). — История СССР, 1968, № 2, с. 25—43 (особенно с. 40—43); см. также: Тарле Е.В. Наполеон. М., 1942, с. 230—233; Манфред А.З. Наполеон Бонапарт. М., 1971, с. 636—637).

7. Виленская Э.С. Исторические взгляды А.Н. Радищева. — Вопросы истории, 1949, № 9, с. 46—47; Мавродин В.В. Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева. Л., 1961, с. 19—24.

8. Волк С.С. Исторические взгляды декабристов. М.; Л., 1958, с. 371—377; Мавродин В.В. Указ. соч., с. 24—30.

9. Иллерицкий В.Е. История России в освещении революционеров-демократов. М., 1963, с. 224—333; Мавродин В.В. Указ. соч., с. 55—67.

10. Мавродин В.В. Указ. соч., с. 67—76.