Приложение. О «пасторе-полковнике» из пушкинской «Истории Пугачева»

Восьмая глава пушкинской «Истории Пугачева» открывается картиной бегства Е.И. Пугачева с тремя сотнями казаков левобережьем Волги к Кокшайску. Три сотни беглецов — это все, что осталось у предводителя восстания от 25-тысячного войска, разгромленного в боях под Казанью в середине июля 1774 г. Курьезная подробность тех дней — нахождение в ставке. Пугачева «между его товарищами» новой и необычной фигуры: то был «пастор реформатского исповедания». Воспроизводя устное предание о нем, Пушкин сообщил: «Во время казанского пожара (при взятии Казани пугачевцами 12 июля 1774 г. — Р.О.) он был приведен к Пугачеву; самозванец узнал его: некогда, ходя в цепях по городским улицам, Пугачев получал от него милостыню. Бедный пастор ожидал смерти. Пугачев принял его ласково и пожаловал в полковники. Пастор-полковник посажен был верхом на башкирскую лошадь. Он сопровождал бегство Пугачева, и несколько дней уже спустя отстал от него и возвратился в Казань» (IX, 68). В примечании к этому тексту Пушкин пояснил, что предание о пасторе «слышано мною от К.Ф. Фукса, доктора и профессора медицины при Казанском университете, человека столь же ученого, как и любезного и снисходительного. Ему обязан я многими любопытными известиями касательно эпохи и стороны, здесь описанных» (IX, 116).

С профессором К.Ф. Фуксом Пушкин встречался и беседовал 6 и 7 сентября 1833 г. в Казани, где останавливался на три дня во время поездки к пугачевским местам Поволжья и Оренбургского края. Следует заметить, что Карл Федорович Фукс (1776—1846) поселился в Казани в 1805 г., через 30 лет после Пугачевского восстания, и знал о нем и о людях того времени (в том числе и о пасторе) со слов казанских старожилов, современников и очевидцев «Пугачевщины»¹.

Интерес Пушкина к приключениям пастора лютеранского (реформатского, протестантского) исповедания должен был, казалось, побудить исследователей к изучению сообщенного Фуксом предания, выяснению степени его достоверности, воссозданию биографии пастора или хотя бы к установлению его имени. Однако до сих пор ни пушкинисты, ни историки не предпринимали попыток к решению этих вопросов.

Судя по преданию, первые встречи пастора с Е.И. Пугачевым имели место в то время, когда Емельян Иванович содержался в заключении в тюремном остроге Казани (с 4 января по 29 мая 1773 г.), находясь под следствием и в ожидании приговора по обвинению в подговоре яицких казаков к побегу на вольные земли Закубанья. Начиная со страстной недели великого поста (страстная неделя приходилась в том году на 25—30 марта) Пугачева, равно как и других арестантов, стали выводить в цепях и под конвоем караульных солдат в город для прошения милостыни, ибо казенное кормовое довольствие выдавалось заключенным по мизерной норме или же вовсе не отпускалось. Вспоминая о том, Пугачев в одном из следственных показаний сообщил: «На страшной же неделе великого поста стали его отпущать из острога для прошения милостыни по городу, за караулом одного салдата, где он повсеместно и хаживал»². Тогда-то Пугачев, «ходя в цепях по городским улицам», видимо, не раз встречал пастора и «получал от него милостыню» (IX, 68). Пугачев решил воспользоваться одним из таких выходов за милостыней в город как удобным случаем к побегу, привлек к этому замыслу своего сотоварища по тюремному заключению алатского купца Парфена Дружинина, а также караульного солдата Григория Мещенкова и 29 мая 1773 г. бежал с ними из Казани³.

Возвратимся к разысканиям о пасторе. Данные о том, что в Казани в начале 1770-х годов существовала лютеранская община во главе с проповедником-пастором, имеются в путевых записках профессора Иоганна-Петера Фалька, участника знаменитых академических экспедиций по восточной части России. Фальк неоднократно бывал в Казани, подолгу жил в ней, здесь он 31 марта 1774 г. покончил жизнь самоубийством «аглицкою чрез пистолет смертию», как сообщил о том архимандрит казанского Спасо-Преображенского монастыря Платон Любарский в письме к известному московскому историку и архивисту Н.Н. Бантышу-Каменскому⁴. Характеризуя пестрый национальный, социальный и вероисповедный состав казанского населения по метрическим книгам 1773 г., Фальк упомянул о живущих в Казани 87 немцах, «имевших здесь протестантского проповедника»⁵, но, к сожалению, не назвал имени пастора-проповедника.

Каких-либо упоминаний о казанском пасторе не встретилось в других изданиях: ни в записках путешественников и мемуаристов второй половины XVIII в., ни в трудах ученых и краеведов, освещающих «пугачевские» страницы истории Казани. Полагая, что приведенное в записках Фалька известие — единственное имеющееся в отечественной литературе свидетельство о казанском пасторе, я переключился с книжных разысканий на архивные.

В первую очередь был обследован хранящийся в Центральном государственном архиве древних актов фонд Юстиц-коллегии лифляндских, эстляндских и финляндских дел⁶, поскольку в ведении этой коллегии находились католическая и протестантская церкви как Прибалтийского края, так и других районов России. Но, как выяснилось, в описях и делах этого фонда за 1760—1780 годы никаких сведений о казанском пасторе не имеется. К такому же результату привело изучение находящихся в том же архиве донесений казанских губернаторов за вторую половину XVIII столетия⁷.

Не были оставлены без внимания и казанские архивохранилища. Но в Центральном государственном архиве Татарской АССР не оказалось документов по изучаемому вопросу. Большие надежды возлагались на Отдел рукописей Научной библиотеки Казанского университета, где хранится архив известного краеведа Николая Яковлевича Агафонова (1842—1908 гг.), знатока и неутомимого собирателя казанской старины, автора книг «Казань и казанцы», «Казанская вивлиофика» и др. В пяти массивных рукописных книгах Агафонова собраны материалы по истории, топографии, статистике Казани и по другим сторонам ее жизни за два столетия (XVIII и XIX). Чего только нет в этих книгах! Тут статьи и заметки об урочищах и улицах Казани, о церквах и домах; биографические очерки о видных казанцах (губернаторы, городские головы, литераторы, артисты, крупные дворяне, купцы, фабриканты и др.); генеалогические росписи дворянских и купеческих фамилий; разного рода анекдоты и курьезные истории; выписки из архивных документов и полные их копии; выписки из книг, журнальных и газетных статей, касающихся прошлого Казани; библиографические списки; записи метеорологических наблюдений; описание «прогулок» автора по городским кладбищам Казани с полным перечнем надгробных надписей и др.⁸ Но и в этом драгоценном кладезе краеведческих материалов не оказалось данных о казанском пасторе.

И все-таки ставка на архивы оправдалась! Как это иногда бывает, находка документов о пасторе оказалась совершенно случайной, и произошла она в том архиве и фонде, где вовсе и не предполагалось встретить такие материалы. Собирая в Центральном государственном военно-историческом архиве документы о другом пушкинском персонаже, лейб-компанце Александре Мартыновиче Шванвиче, отце офицера-пугачевца Михаила Шванвича, я просматривал дела канцелярии Военной коллегии, учреждения далекого, казалось бы, от церковных дел и — тем более — от лютеранской церкви. И вот тут-то в книге определений Военной коллегии за ноябрь 1768 г. неожиданно натолкнулся на документ, касающийся жалобы казанского обер-коменданта генерал-майора Вилима Брынка на местного лютеранского пастора Августа-Христофора Виттнебена (Витнебена)⁹. В ходе последующих разысканий в книгах определений Военной коллегии за 1767—1769 гг. были найдены и другие документы, освещающие обстоятельства назначения Виттнебена пастором в Казань и ссору его с генералом Брынком.

Вопрос о назначении лютеранских пасторов в центры военных округов (или дивизий, по терминологии XVIII в.) обсуждался на заседании Военной коллегии 20 октября 1767 г. Члены коллегии генералы Г. Чернышев, Т. Диц, Я. Протасов, Ф. Щербатов рассуждали о том, что при войсках «находится немалое число иностранных в разных чинах и по большей части в лютерском законе, по, по неимению в тех местах, куда по службе определяются, пасторов», лютеране лишены возможности отправлять церковную службу «по своему закону», а потому и «скорбят» и просят перевести их на службу в те места, «где таковыя пасторы и церкви есть». Учитывая это, Военная коллегия решила обратиться с докладом к императрице Екатерине II, прося ее распоряжения об определении «но одному полевому пастору лютерского закона» в Казань, Оренбург, Севск, Смоленск, Тобольск и Иркутск, назначив каждому жалованье в год 300 рублей, а также по 100 рублей на квартиру (в которой они должны отправлять церковную службу); подбор же кандидатов на эти должности возложить на Юстиц-коллегию лифляндских, эстляндских и финляндских дел, поручив ей произвести испытания «в их науках» и освидетельствовать представленные ими аттестаты «о их достоинствах и порядочном житье», после того отправить к местам службы, где им и надлежит быть «под протекциею тамошних губернаторов и военных начальников, а буде пастор нехорошо жить будет, то им же и отрешать»¹⁰. Доклад такого содержания Военная коллегия 2 ноября представила императрице, а она и утвердила его своей резолюцией от 7 ноября¹¹. В соответствии с этим Военная коллегия вынесла 9 ноября определение о направлении отношения («промемории») в Юстиц-коллегию лифляндских, эстляндских и финляндских дел с просьбой подобрать «охочих людей», пригодных к службе «полевыми» пасторами в войсках, отправить их к командам, а «кто куда назначен и отправлен будет, как в те места дать знать», так и уведомить о том Военную коллегию¹².

В январе 1768 г. Виттнебен был утвержден пастором и вскоре прибыл к месту своей службы в Казань. Осенью того года у него и произошел конфликт с казанским обер-комендантом генералом Брынком. Обстоятельства этого конфликта видны из донесения Брынка в Военную коллегию. Брынк писал, что Виттнебен оскорбил («обнес») его фамильную честь «непристойными словами» в письмах, адресованных как ему, Брынку, так и майорше Голицыной; поводом же к этим оскорблениям послужило то, что Брынк потребовал от Виттнебена возвратить деньги, данные в долг. Брынк ходатайствовал об отстранении Виттнебена от поста пастора. Просьбу эту поддержал казанский губернатор А.Н. Квашнин-Самарин. Рассмотрев донесения губернатора и обер-коменданта, а также приложенные к ним в качестве документальных улик против пастора копии его писем, Военная коллегия признала действия Виттнебена предосудительными. Было отмечено, в частности, что письмо Виттнебена к Брынку выдержано в непристойном и оскорбительном тоне, как не должно обращаться к «генералитетской персоне», а написано оно так, «как бы к мещанину». Определением от 17 ноября 1768 г. Военная коллегия постановила: «отрешить» Виттнебена от занимаемой должности за «учиненное им к генералитетской персоне непочтение», послать о том указы к казанскому губернатору и обер-коменданту, уведомить о том же Юстиц-коллегию лифляндских, эстляндских и финляндских дел, предложить ей направить в Казань нового пастора, а с Виттнебеном, виновным в «непристойном разглашении», задевающем фа мильную честь Брынка, поступить по законам¹³.

Но Виттнебен не хотел расставаться с пасторством в Казани и отправился хлопотать о том в Петербург. 22 января 1769 г. он явился на заседание Военной коллегии, где в ходе объяснений признал себя виновным в конфликте с Брынком, «извинился и просил прощения» в своем проступке, заверив, что он «от всех таковых поступок... всячески удалится и чинить того не будет», а одновременно просил оставить его на посту пастора в Казани. Военная коллегия удовлетворилась признаниями и заверениями Виттнебена, сочла возможным «оного пастора» для исполнения «принадлежащей по чину ево службы отправить по-прежнему в Казань», отменила свои распоряжения о его смещении с этого поста, направив указы о том к казанскому губернатору и обер-коменданту, а также отношение в Юстиц-коллегию лифляндских, эстляндских и финляндских дел¹⁴.

Не был удовлетворен таким исходом дела обер-комендант Брынк, не простивший обиды и бесчестья, нанесенных ему Виттнебеном. Вскоре после возвращения пастора в Казань Брынк обратился с рапортом в Военную коллегию. В рапорте этом Брынк, отмечая, что, хотя Виттнебен в Петербурге, в Военной коллегии, и признался в своей вине, но нанес он ему, Брынку, обиду в Казани, просил, чтобы Военная коллегия предписала Виттнебену повиниться в Казани «при всем тамошнем лютерском обществе», а кроме того просил бы прощения лично у пего, Брынка, а до той поры пастора «до службы ево не допущать». Однако Военная коллегия своим определением от 30 марта 1769 г. признала притязания Брынка излишними, отметив, что поскольку Виттнебен принес свои извинения коллегии и прощен ею, то и «не остается препятствий к допущению ево, пастора, к настоящей по чину ево службы, а он, обер-комендант, должен последовать в том по учиненному об нем Военной коллегии определению»¹⁵ (речь идет об определении от 22 января 1769 г.).

Недоброжелатели Виттнебена вскоре оставили Казань. Генерал В. Брынк в 1770 г. вышел в отставку и уехал на родину, в Ригу. Губернатора А.Н. Квашнина-Самарина сменил в 1771 г. генерал-поручик Я.Л. Брант, лютеранин по вероисповеданию, благоволивший к Виттнебену.

Приведенные выше архивные материалы воскрешают факты биографии Виттнебена, относящиеся к 1768—1769 гг. Но был ли Виттнебен тем самым казанским «пастором-полковником», приключения которого в 1774 г., в дни «Пугачевщины», освещены Пушкиным в «Истории Пугачева»?

Изучение архивных материалов по столь значительной хронологической дистанции, протяженностью в пять с лишним лет, с 1769 по 1774 г., можно было бы вести путем обследования определений Военной коллегии за эти годы. Но работа эта представлялась весьма трудоемкой, так как предстояло просмотреть около 70 громоздких архивных фолиантов (объемом по 700—1200 листов), К тому же и возможность находки документов о казанском пасторе была весьма проблематична: вполне вероятно, что Виттнебен (или кто-то другой, сменивший его на посту пастора) вел себя в эти годы смирно и не вступал в конфликты, требующие вмешательства Военной коллегии.

Решено было пойти по иному пути. Учитывая, что Виттнебен был уроженцем Прибалтийского края, где и служил пастором до назначения в Казань, я обратился с запросом к известному эстонскому историку Хельду Эвальдовичу Палли, специалисту в области исторической демографии Прибалтики XVII—XVIII столетий, знатоку церковно-приходского делопроизводства того времени, известны ли ему какие-либо биографические сведения об Августе-Христофоре Виттнебене? Х.Э. Палли вскоре ответил мне, любезно сообщив, что данные о Виттнебене приведены в первом томе книги Е.Х. Буша «Дополнения к материалам по истории и статистике церкви и школьного образования в евангелистско-лютеранских приходах в России», опубликованной на немецком языке в 1867 г. (место ее издания: Петербург; Лейпциг).

Книга Е.Х. Буша, известная ныне лишь узкому кругу специалистов, нашлась в библиотеке Центрального государственного архива древних актов. Всего две страницы отведены Е.Х. Бушем рассказу об Августе-Христофоре Виттнебене. Он был назначен на должность дивизионного пастора-проповедника в Казани 13 января 1768 г. Из Казани Виттнебен изредка совершал поездки в Пермь, Вятку, Нижний Новгород, Симбирск и Самару для обслуживания живших там лютеран-евангелистов. В самой же Казани он первое время вел богослужение в специально нанятом доме. Позднее лютеранская община благодаря содействию губернатора Я.Л. Бранта приобрела у казны двухэтажный каменный особняк¹⁶ за 3137 руб. 61 коп. (с условием выплаты этой суммы в рассрочку). В 1773 г. особняк был полностью переоборудован в молельный дом (по типу европейских лютеранских храмов) и освящен при открытии торжественной службой. В одном из помещений этого здания была открыта приходская школа, которая по-настоящему стала действовать лишь с 1782 г. Обращаясь к дням «Пугачевщины», Е.Х. Буш пишет: «При взятии Казани войском бунтовщика Пугачева в июле 1774 г. лютеранский молельный дом был предан пламени, а дивизионный пастор-проповедник захвачен в плен мятежниками, однако вскоре освободился. По возвращении из плена пастор Виттнебен свои ежедневные дневниковые заметки (которые он вносил с 1770 года в записную книжку) стал вписывать в церковную летопись». За счет средств, собранных казанской лютеранской общиной, на месте сгоревшего храма был выстроен новый молельный дом, который и был торжественно освящен в 1777 г.¹⁷

Благодаря Е.Х. Бушу совершенно точно устанавливается, что Август-Христофор Виттнебен и был тем самым пастором, о котором идет речь в пушкинской «Истории Пугачева». И Буш, и Пушкин сходно освещают обстоятельства появления Виттнебена в лагере восставших (пастор вместе с другими казанцами был захвачен в плен при взятии Казани войском Пугачева и начавшегося вскоре после того пожара), одинаково говорят и о том, что пастор после недолгого пребывания в плену бежал от Пугачева и возвратился в Казань. Но Буш в отличие от Пушкина (а точнее, от предания, рассказанного К.Ф. Фуксом) не говорит о назначении Пугачевым пастора в полковники своего войска. Так оно и было в действительности. Упоминаний о таком казусе с пастором не имеется ни в следственных показаниях Пугачева и ближайших его сподвижников, ни в протоколах допросов рядовых повстанцев, а также и казанцев, побывавших в плену, ни в воспоминаниях казанских старожилов Платона Любарского, И.А. Сухорукова, Л.Ф. Крупеникова и В.П. Бабина. Версия о службе казанского пастора полковником у Пугачева возникла так же, как рождаются подобные ей недостоверные известия в преданиях, отображающих в основе своей реальные явления и факты, но сдобренных изрядной долей измышлений самого фантастического подчас свойства. Но очень уж привлекла Пушкина версия о полковничестве пастора своей парадоксальностью и красочностью: лютеранский пастор в обличье пугачевского полковника да еще и верхом на башкирской лошади!

В списке пасторов, помещенном в книге Е.Х. Буша, указано, что Виттнебен служил в Казани до 1783 г. и тогда же его сменил на этом посту Иоганн-Густав Лютер, прослуживший до 1794 г.¹⁸ Но Е.Х. Буш не пояснил, чем именно была вызвана эта смена: то ли Виттнебен был переведен на службу в другое место, то ли он вышел в отставку, то ли скончался. Чтобы решить этот вопрос, пришлось обратиться в архив Военной коллегии, где в книге ее определений за май 1783 г. и был обнаружен документ, освещающий обстоятельства дела. В начале февраля 1783 г. Виттнебен, испросив у казанского губернатора генерал-поручика П.С. Мещерского месячный отпуск, отправился из Казани в Петербург «для исправления его нужд». Будучи в Петербурге, пастор подал в Военную коллегию прошение, в котором, ссылаясь на слабость здоровья, ходатайствовал об отставке «от полевой по духовенству службы на собственное содержание». Рассмотрев документы, Военная коллегия определением от 3 мая 1783 г. решила: «Пастора Виттнебена за слабостию здоровья от настоящей должности уволить». Этим же определением на вакантную должность пастора в Казани был назначен Иоганн-Густав Лютер, служивший до того пастором Сибирского военного корпуса в Иркутске¹⁹.

При таких обстоятельствах пастор Виттнебен покинул Казань, где прослужил ровно 15 лет. Память о его приключениях в дни «Пугачевщины» долго жила в кругу прихожан казанской лютеранской общины. Предание о том, дополненное измышлением о службе пастора полковником у Пугачева, было услышано Пушкиным от члена той же лютеранской общины — профессора К.Ф. Фукса.

Разыскание, проведенное по архивным и литературным источникам, позволило атрибутировать «пастора-полковника», воссоздать реальные факты его биографии, решив тем самым одну из загадок текста пушкинской «Истории Пугачева».

Примечания

1. Калинин Н.Ф. Пушкин в Казани. Казань, 1942, с. 5—46; Славянский Ю.Л. Поездка А.С. Пушкина в Поволжье и на Урал. Казань, 1980, с. 28—42.

2. Протокол показаний Е.И. Пугачева на допросе в Московском отделении Тайной экспедиции Сената 4—14 ноября 1774 г. — Красный архив, 1935, № 69—70, с. 180.

3. Там же, с. 182—183; см. также сохранившуюся в бумагах Пушкина писарскую копию следственного дела о побеге Пугачева из казанского острога (IX, 723—747). Следует заметить, что в основном тексте пушкинской «Истории» названа неверная дата побега Пугачева — 19 июня 1773 г. (IX, 14).

4. ЦГАДА, ф. 6, д. 527, л. 103 (письмо от 31 марта 1773 г.). Платон Любарский глубоко сожалел о Фальке: «Жаль! Он был мпе хороший приятель».

5. Фальк И.-П. Записки путешествия академика Фалька. — В кн.: Полное собрание ученых путешествий по России. СПб., 1824, т. 6, с. 170.

6. ЦГАДА, ф. 284.

7. ЦГАДА, ф. 16, д. 720, 722, 725.

8. Отдел рукописей Научной библиотеки Казанского университета, собрание Н.Я. Агафонова, кн. 213—217.

9. ЦГВИА, ф. 2, оп. 10, д. 943, л. 144—145.

10. Там же, д. 927, л. 481—481 об.

11. Там же, оп. 13, д. 48, л. 134—135 об.

12. Там же, оп. 10, д. 928, л. 125—126.

13. Там же, д. 943, л. 144—145 об.

14. Там же, д. 945, л. 375.

15. Там же, д. 947, л. 506—506 об.

16. Казанский старожил купец И.А. Сухоруков, вспоминая «допугачевскую» Казань, сообщил К.Ф. Фуксу, что лютеранская церковь («кирка немецкая») стояла в центре города, на Грузинской улице (Агафонов Н.Я. Казань и казанцы. Казань, 1906, ч. 1, с. 91).

17. Busch E.H. Ergänzungen der Materialien zur Geschichten und Statistik des Kirchen und Schulwesens Ev.-Luth. Gemeiden in Russland. St.-Peterburg; Leipzig, 1867, Bd. 1, S. 302—303.

18. Busch E.H. Ergänzungen der Materialien, Bd. 1, S. 304.

19. ЦГВИА, ф. 2, оп. 10, д. 1117, л. 223—224 об.