Как ни парадоксально, эта книга не столько о Пугачеве, «крестьянской войне» под его предводительством и восемнадцатом веке, сколько о более позднем времени. Для Пьера Паскаля — свидетеля и активного участника русской революции — пугачевщина, видимо, была лишь поводом для размышлений об исторических судьбах России и о том, что с ней произошло в первой четверти XX в. Тем не менее, мои заметки касаются именно пугачевского бунта.
П. Паскаль1 родился в семье профессора греческого и латинского языков. Еще в лицее он заинтересовался русским языком и русской культурой. В 1910—1913 гг. и с 1916 г. П. Паскаль находился в России. С восторгом приняв русскую революцию, он участвовал в создании французской коммунистической ячейки, работал в Наркомате иностранных дел. В это же время стал собирать материалы о раннем старообрядчестве и объездил раскольнические скиты Заволжья. Разочаровавшись в революции, П. Паскаль в 1933 г. не без трудностей уехал из СССР во Францию, опубликовал там [125] и посвятил себя преподаванию на славянском факультете Сорбонны.
Петр Карлович (так называли его ученики и русские эмигранты) был русистом широкого профиля, круг его научных интересов охватывал проблемы истории, этнографии, религиоведения (см. описание архива ученого: [113]). Издаваемый нами перевод небольшой по объему работы о пугачевском бунте2 характеризует еще одну сторону творчества выдающегося исследователя. Его ученик, видный французский литературовед-славист Жорж Нива назвал эту книгу оригинальным монтажом архивных документов [46, с. 121] — П. Паскаль действительно обильно цитирует источники. По жанру книга близка к историческому эссе.
После [125] это было еще одним обращением П. Паскаля к проблеме народного протеста, и автора, видимо, больше интересовал русский бунт как явление, его конкретные проявления и в конечном итоге последствия в случае победы3. В нашей стране русофил П. Паскаль видел избранницу истории, страну, христианскую в высшем смысле [25], и пугачевский бунт был для него еще одним поводом попытаться осмыслить специфику ее цивилизационного развития, понять загадку «русской души» — что обычно интересует западных интеллектуалов. Нам неизвестно, был ли знаком П. Паскалю вышедший в Румынии малоизвестный роман русского эмигранта М. Первухина «Пугачев-победитель» (1924), но результаты правления пришедших к власти в 1917 г. «пугачевцев-победителей» французскому исследователю были ведомы не из вторых рук и они его вскоре разочаровали... В «Пугачевском бунте» П. Паскаль изучил русскую «несостоявшуюся (manquée) революцию» XVIII в., к которой, как и к заблуждению своей молодости, он, видимо, также не испытывал восторга.
«Пугачевский бунт» создавался в тот период, когда увлечение русской революцией ставшего ревностным католиком автора было уже в далеком прошлом. У П. Паскаля нет характерной для марксистской историографии апологетики действий восставших, но иногда он все же сбивается на идеологемы советских историков. Так, в частности, в небольшом параграфе, посвященном Салавату Юлаеву (см. с. 150), характерная для книги объективность изложения подменяется романтической абстракцией в духе писателей-демократов4 и советских исследований5.
П. Паскаль пытается дать психологический анализ бунта — подход, который уже применялся в дореволюционной русской науке (например, Н.Н. Фирсовым), но был позже отброшен6. Рассказывая о кровавых событиях 1773—1775 гг., он оценивал их через собственный опыт участника русской революции, хотя и признавал, что у пугачевщины и 1917 г. были разные корни и предпосылки. Для П. Паскаля русский бунт воистину «бессмысленный и беспощадный». Критерием оценки им этого феномена, видимо, был Пушкин, известное сочинение которого на эту тему он часто цитирует и в чем-то ему даже подражает. Надо отметить, что в зарубежной историографии (например, [130]) «История Пугачева» считается историографической неудачей поэта. П. Паскаль своей книгой реабилитирует этот труд, предвосхищая новейшие изыскания (например, с позиций постмодернизма [2]) и способствуя выработке объективной оценки самой пугачевщины7.
Опираясь на Пушкина, гуманист П. Паскаль постепенно подводит читателя к мысли, что в этом грандиозном движении тесно сплелись благородное стремление простого народа освободиться от гнета системы (надо сказать, что тяжелое положение основной массы населения России в XVIII в. французским автором описано столь подробно и объективно, что иногда вступает в противоречие с его в целом негативной оценкой бунта) и кровавая, ужасающая по своей жестокости форма реализации этой мечты.
Немногочисленные и пока еще крайне противоречивые новейшие отечественные работы о пугачевском бунте (например: [33, с. 89—202]) также свидетельствуют, что, пройдя через его полное развенчание в XVIII и XIX вв., через апологетику в XX столетии, мы, вслед за П. Паскалем, сейчас возвращаемся к пушкинским оценкам этого исторического явления8.
* * *
В заключение следует сказать об эдиционных принципах подготовки русского перевода настоящей книги. Поскольку французское révolte в русском языке имеет несколько отличающихся семантической нагрузкой значений («восстание, бунт, мятеж»), то с учетом идейной направленности книги и ее явному подражанию пушкинской «Истории Пугачева» было решено переводить это слово как «бунт».
Наши краткие комментарии9 и дополнения заключены в угловые скобки: <...>. Нами были опущены воспроизведенные из доступных отечественных публикаций иллюстрации французского оригинала, представляющие интерес только для западного читателя-неспециалиста. К приложенной П. Паскалем библиографии нами добавлены (без специального выделения) наиболее важные позднейшие работы, а также труды, не попавшие в поле зрения автора. Из библиографии также исключены работы о пугачевщине, упомянутые П. Паскалем (преимущественно западных и русских эмигрантских историков), но непосредственно им в тексте книги не цитируемые.
Мы сохранили авторское оформление научного аппарата — часто без указания источников цитирования (при этом все цитаты были атрибутированы), но иногда заменяли (без оговорок) публикации документов более новыми их изданиями. Произведения А.С. Пушкина цитируются по [67—69].
На первоначальном этапе работы (до появления оцифрованных Google оригиналов части использованных П. Паскалем дореволюционных источников) помощь в подготовке русского перевода книги оказывали сотрудники Российской национальной библиотеки, Научной библиотеки Уфимского научного центра РАН и Национальной библиотеки им. А. Валиди Республики Башкортостан, которым переводчик и научный редактор выражают свою благодарность.
И.В. Кучумов, кандидат исторических наук.
Примечания
1. Подробнее о нем см. [46; 93; 23; 45; 71].
2. Книга была издана в 1971 г. парижским издательством «Julliard» и переиздана в 1973 г. крупнейшим французским издательским домом «Gallimard».
3. П. Паскаль не ставил своей целью ответить на советский трехтомник под редакцией В.В. Мавродина по истории Крестьянской войны 1773—1775 гг., как иногда утверждается [103, с. 144]. Естественно, автор полемизировал с советскими историками, однако эта дискуссия была не прямой [103, с. 143], а скрытой. Вряд ли уместно упрекать [103, с. 143] французского исследователя в широком использовании [18]. Как известно, наши историки после 1917 г. этот труд не любили и постоянно его третировали (см., например, [36, с. 89—92]), но сами нередко черпали оттуда факты и даже прямо следовали его тексту (ср., например, частое эпигонство [18] в [6]).
4. См.: Нефедов Ф.Д. Движение среди башкир перед Пугачевским бунтом; Салават — башкирский батыр // Русское богатство. 1890. № 10; Лоссиевский М.В. Пугачевский бригадир Салават и Фариза // Волжско-Камское слово. 1882. № 221; Игнатьев Р.Г. Башкир Салават Юлаев — пугачевский бригадир, певец-импровизатор // Известия общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. Казань, 1893. Т. XI, вып.2; первый (1929 г.) вариант романа С.П. Злобина «Салават Юлаев».
5. Недавние попытки объективного анализа: [102] и более радикальные [545 38]. В тогдашних условиях [54] не удалось напечатать в Уфе, она была запрещена, а в отношении ее автора и меня как ее рецензента возбуждены уголовные дела, мы были арестованы и помещены в следственный изолятор. Художественное воплощение образа Салавата Юлаева с позиций [54; 38] см.: Елисеева О.И. Лев любит Екатерину. М., 2009, с. 239—246, 307—310. Роман О.И. Елисеевой — это одно из редких еще в постсоветской беллетристике изображений пугачевщины, не скованное советской идеологией. Кроме этого произведения, мне пока известен лишь один современный исторический роман на эту тему: Куляшов П. Шалые люди. Ижевск, 2000, с. 5—292.
6. В последнее время его на основе, в частности, идей М.М. Бахтина, А.Я. Гуревича и др. реанимировал В.Я. Мауль [39].
7. В постсоветское время интерес отечественных исследователей к пугачевщине резко снизился. Недавние немногочисленные работы на эту тему (как, например, нижеупомянутые публикации Р.В. Овчинникова, ряд книг, изданных в последние годы в Башкирии [10]), написаны гораздо раньше и воспроизводят оценки советской науки. Отрадно, что в настоящее время издательство «Молодая гвардия» планирует выпуск новой биографии Е.И. Пугачева в серии «Жизнь замечательных людей». О новейших дискуссиях вокруг народных восстаний в России в XVII—XVIII вв. см. [47; 42; 104; 90; 92].
Пугачевщина продолжает изучаться за рубежом. К уже давним работам Дж. Александера, П. Авриха, М. Раева и Ф. Лонгуорта (США), Э. Доннерта (ГДР), Д. Петерс и П. Пламбек (ФРГ) в последние годы добавились публикации Э.-К. Керстен и А. Плате (ФРГ), К. Тоёкавы (Япония), Р. Тухтенхагена (ФРГ): [94; 104; 107—109; 112; 114; 116—119; 126—129; 130; 132]. Наконец, в Мексике вышел сборник статей, где пугачевский бунт анализируется в сравнении с освободительными движениями Латинской Америки (раздел о Е.И. Пугачеве написала российский этнолог-мезоамериканист А.А. Бородатова): [110].
8. «Пугачев из «Истории пугачевского бунта» встает зверем, а не героем» [100, с. 248]. Ср.: «Новые попытки изучения пугачевского бунта не исключают реанимации пушкинских исследовательских подходов, вполне созвучных запросам современной гуманитаристики» [39, с. 259]. Разумеется, представления А.С. Пушкина о пугачевском бунте надо воспринимать не по одной прошедшей цензуру (хотя и неглубокую) и самоцензуру [68], а с учетом анализа бесцензурных [67] и ряда других его произведений.
9. Подробные сведения см. в работах, указанных в библиографии к настоящей книге, в «Оренбургской Пушкинской энциклопедии» (Оренбург, 1997; электронная версия широко доступна во Всемирной Сети), энциклопедии «Салават Юлаев» (Уфа, 2004), публикациях Р.В. Овчинникова (1926—2008), в частности, в [20; 49—52], а в перспективе — в его обширном комментарии к «Истории Пугачева» в готовящемся новом Большом академическом полном собрании сочинений А.С. Пушкина [48]. Однако почти все эти работы требуют критического отношения: в российской историографии качественное осмысление исторического материала о пугачевщине с позиций современной науки пока еще отстает от его количественного накопления.
| К оглавлению | Следующая страница |