В пятницу, 4 октября, Пугачев оставил Сакмарский городок и, двинувшись вниз по реке Сакмаре, ночевал вблизи Оренбурга, при Камышевом озере. Здесь, с присоединением к нему жителей Бердинской слободы, в которой считалось до 200 дворов, силы самозванца простирались до 2360 человек с 20 орудиями, при которых было несколько зарядов и до 10 бочек пороха1.
Считая невозможным со столь незначительными силами овладеть городом, Пугачев 5 октября, в одиннадцатом часу утра, перешел к реке Яик на так называемые казачьи луга, находившиеся от города в пяти верстах. Отсюда самозванец направился к Оренбургу и, желая устрашить защитников и показать им свои силы более значительными, чем они были на самом деле, Пугачев растянул свою толпу в одну шеренгу. «И так устроясь, — показывал он впоследствии2, — пошел к городу и остановился на горе в тех мыслях3, чтобы городским меня, а мне их видно было».
В Оренбурге ударили тревогу: гарнизон стал по местам, а остальное население с ужасом ожидало появления самозванца; «все жители представили себе смерть, — пишет очевидец4, — и был великий плач и неутешное рыдание». Но скоро население стало успокаиваться: самозванец не двигался вперед, и лишь смельчаки из его толпы появились в форштадте не более как в 15 саженях от городского вала. Рейнсдорп приказал сделать несколько выстрелов из орудий и зажечь предместье города, «ибо, — доносил он, — тот форштадт великую опасность предъявлял, что доказать может построенная на краю того форштадта каменная церковь во имя Св. Георгия, которая с поруганием употреблена ими была вместо пушечной батареи».
В тот же день казак Иван Солодовников подъехал к городу и, ущемив в колышек бумагу, воткнул его в землю, а сам ускакал. Бумага эта содержала в себе воззвание самозванца, обращенное к гарнизону.
«Сим моим именным указом, — писал Пугачев5, — регулярной команде повелеваю: как вы мои верные рабы, регулярные солдаты, рядовые и чиновные напредь сего служили мне и предкам моим, великим государям императорам Всероссийским, верно и неизменно, так и ныне послужите мне, законному своему великому государю Петру Федоровичу, до последней капли крови, и оставя принужденное послушание к неверным командирам вашим, которые вас развращают и лишают вместе с собою великой милости моей, придите ко мне с послушанием и, положа оружие свое пред знаменами моими, явите свою верноподданническую мне, великому государю, верность, за что награждены и пожалованы мной будете денежным и хлебным жалованьем и чинами. Как вы, так и потомки ваши первые выгоды иметь в государстве моем будете и славную службу при лице моем служить определитесь. Ежели же кто, позабыв свою должность к природному своему государю Петру Федоровичу, дерзнет сего именного моего повеления не исполнить и силою моего оружия в руки моего верного войска получен будет, тот увидит на себе праведный мой гнев и казнь жестокую».
Не получив никакого ответа на это воззвание, Пугачев на следующее утро, 6 октября, начал жечь возле города сено, заготовленное жителями на зиму. Желая спасти запасы, генерал Рейнсдорп выслал из крепости майора Наумова с отрядом в 1500 человек регулярных и иррегулярных войск, при двух-трех орудиях, и приказал ему атаковать мятежников. Человек нерешительный, не особенно храбрый и наслышавшийся на пути к Оренбургу о жестокостях Пугачева, майор Наумов вышел из города и, остановясь вдали от неприятеля, приказал открыть огонь из орудий. Мятежники отвечали тем же, а сами рассыпались по степи небольшими кучками и тем лишили Наумова возможности наносить им вред своими выстрелами. После двухчасовой перестрелки, расстреляв все свои заряды, майор Наумов счел более удобным возвратиться в крепость, тем более что, по словам его, он заметил в своих подчиненных «робость и страх»6. Выходцы из толпы самозванца говорили после, что если бы Наумов продвинулся вперед, а не оставался на месте, то толпа мятежников побросала бы свои пушки и убежала бы в лагерь, так как зарядов у них почти не оставалось7. Но Наумов поторопился отступить, и обе стороны, сохранив свое относительное положение, в течение двух дней не предпринимали ничего друг против друга.
8 октября, для защиты от разграбления менового двора и оставшихся в нем купеческих товаров, оренбургский губернатор выслал 300 человек драгун и яицких казаков, которые не только прогнали мятежников, но и захватили в плен 116 человек. Ободренный этим успехом, Рейнсдорп решился на следующий день произвести новую вылазку из крепости, но, к сожалению, назначил начальником отряда того же премьер-майора Наумова.
«Как по единогласному взятых сегодня пленников объявлению известно, — писал Рейнсдорп Наумову8, — что в толпе самозванца набраны люди большей частью из разных народов, яко то: солдат, казаков и башкирцев, и в таком количестве состоят, что вверенный вашему высокоблагородию корпус не только количеством, но и качеством военных служителей гораздо превосходит, то рассудил я, не допуская сих злодеев до дальнего верноподданных ее императорского величества разорения, призвав Бога в помощь, завтрашнего числа его атаковать».
Утром 9 октября все командиры назначенных в состав отряда частей заявили коменданту, генерал-майору Валленштерну, что среди подчиненных им чинов слышится «роптание, изъявляющее великую робость и страх», и что потому они отказываются идти против толпы мятежников9.
Валленштерн был человек хотя и пожилых уже лет, но чрезвычайно деятельный и храбрый, каким и показал себя в последующих действиях. Он с удивлением выслушал заявление начальников, но как человек совершенно новый, только недели за две приехавший из Сибири и не успевший осмотреться10, принужден был сказать о том Рейнсдорпу. Вылазка была отменена, и оренбургский губернатор просил Военную коллегию прислать ему на помощь войска и хороших командиров.
«Состояние Оренбургской губернии, — писал Рейнсдорп графу Чернышеву11, — весьма жалкое и более опасное, чем я могу вам описать. Регулярная армия силой в 10 тысяч человек не испугала бы меня, но один изменник с тремя тысячами бунтовщиков заставляет дрожать весь Оренбург. Священное имя монарха, которым этот злодей злоупотребляет, и его неслыханная жестокость отняли у подчиненных мне офицеров почти все мужество, и, к несчастью, между ними нет и двух испытанных на практике. Мой гарнизон, состоящий всего из 1700 человек, есть единственная команда, на которую я полагаюсь. По милости Всевышнего мы поймали 12 шпионов, подосланных этим злодеям: двое назначены были умертвить меня, а остальные чтобы зажечь город».
Не полагаясь ни на одного казака, оренбургский губернатор принужден был принять оборонительный образ действий, предоставить инициативу самозванцу и смотреть безучастно на расширение его власти в крае. Такое положение было оскорбительно для оренбургского губернатора, и генерал Рейнсдорп, обходя по нескольку раз в день укрепления и ободряя гарнизон12, достиг того, что те же самые командиры, которые отказались идти на вылазку, «по довольном увещании одумались и к той атаке готовыми себя представили».
12 октября майор Наумов со своим отрядом опять вышел из города и двинулся против мятежников. «Регулярные войска, — доносил Рейнсдорп13, — столь крепко наступали, что ежели бы нерегулярные им соответствовали и по предписанию моему учинили, то бы желаемого успеха весьма достигнуть было можно, а то последние по робости их против рассеянного неприятеля почти ничего не действовали, а стояли под защитой пушек».
Мятежники врассыпную окружили со всех сторон отряд, и Наумов, после четырехчасовой канонады, принужден был построить каре и, скрыв в нем орудия, отступить к городу. Он потерял притом 22 человека убитыми, 31 человека ранеными, 6 человек захваченными в плен, а 64 человека передались на сторону самозванца.
Эта новая неудача заставила Рейнсдорпа отказаться от наступательных действий до прибытия подкреплений, и в течение нескольких последующих недель военные действия под Оренбургом не сопровождались никакими особенностями, которые могли бы изменить взаимное положение сторон. Почти ежедневно небольшие кучки мятежников подходили к крепости, кричали, чтобы гарнизон сдался государю, по ним производилось несколько выстрелов, и тем дело кончалось.
Рейнсдорп предписал начальнику Верхнеозерной дистанции, бригадиру Корфу, собрать команды с постов и идти к нему на помощь; просил о том же киргизского Айчувак-султана, а Пугачев разослал повсюду воззвания и приглашал в свою толпу киргизов, ногайцев, заводских и помещичьих крестьян. Он приказывал выпустить всех содержащихся в тюрьмах и «у хозяев имеющихся в невольности людей», и всем, кто получит его указ, идти на соединение с его толпой.
«Приказание от меня такое, — писал самозванец14, — если будут оказываться противники, таковым головы рубить и кровь проливать, чтобы детям их было в предосторожность. И как ваши предки, отцы и деды служили деду моему блаженному богатырю, государю Петру Алексеевичу, и как вы от него жалованье [получали], так и я ныне и впредь вас жаловать буду и пожаловал землею, водою, верою и молитвою, пажитью и денежным жалованьем, за что должны вы служить до последней погибели, и буду вам за то отец и жалователь; и не будет от меня лжи много, будет милость, в чем я дал мою пред Богом заповедь. Буде кто против меня будет противник и невероятен, таковым не будет от меня милости: голова будет рублена, а пажити ограблены».
Как это, так и другие воззвания самозванца были приняты населением с большим сочувствием: они обещали каждому свободу религии, освобождение от крепостной зависимости и наделение землей.
Прежде всего присоединились к Пугачеву те 400 человек башкирцев, которые были вытребованы для подкрепления гарнизона Оренбурга, а затем был получен в Башкирии указ самозванца, отправленный из Каргалинской слободы. Указ этот поднял большую часть населения, так что когда через несколько дней приехал в башкирские селения сержант Белов, посланный из Таналыкской крепости собрать башкирцев для защиты линии, то он увидел, что почти все уже были вооружены15. Белов передал старшинам приказание бригадира Корфа, чтоб они собрали свои силы и шли на помощь Верхнеозерной крепости, но башкирцы отвечали, что идут к государю. Разделясь на две партии, они отправились в стан самозванца: сначала прибыл старшина Еман-Серай с 500 человеками, а чрез несколько дней пришел и старшина Кинзя, также с 500 человеками16. Пугачев щедро наградил старшин и из взятых в разных крепостях денег приказал выдать по рублю каждому пришедшему башкирцу17.
Не ограничиваясь этим первым успехом, самозванец разослал свои указы по крепостям и форпостам, требуя покорности как от гарнизонов, так и от комендантов. Один из таких указов дошел до бригадира Корфа и поставил его в странное положение. Пугачев требовал, чтобы бригадир поступил к нему в подданство, «а как гатил в оном [указе] явствует на склад крестьянский, — писал Корф18, — следовательно, потому и надобно думать сие несправедливо». Одумавшись, Корф приказал собрать со всей вверенной ему дистанции регулярные команды в Верхнеозерную крепость и намерен был здесь защищаться. При этом сборе оказалось, что на всем протяжении, от Нежинского редута до Губерлинской крепости, находилось на службе 1156 человек иррегулярного войска и только 340 регулярных. При требовании команд в Верхнеозерную крепость многие казаки, калмыки и башкиры бежали, а из Нежинского и Вязовского редутов, с их форпостами и заставами, команды вовсе не прибыли. Точно так же отказались идти в Озерную и красногорские казаки, получившие уже указ Пугачева, адресованный на имя капитана Уланова, который по своей «безрассудности» прочел его публично при собрании казаков. Хотя Уланов и был за это арестован, но казаки все-таки не пошли в Озерную, где собрались команды лишь некоторых крепостей и были расположены лагерем.
Вскоре бригадир Корф узнал, что среди прибывших команд находятся явные сторонники Пугачева и что один из таковых, казак пригорода Табынска Тимофей Красильников, успел съездить в стан самозванца и привезти оттуда указ на имя атамана Немирова.
Утром 8 октября вся иррегулярная команда отправилась из лагеря в Верхнеозерную крепость, причем Красильников впереди всех вез указ Пугачева и показывал его народу19.
Корф вышел из своего дома и потребовал указ; но Красильников не отдал его бригадиру, а просил собрать сначала всех казачьих старшин и призвать атамана Немирова, чтоб он прочел его всенародно. Хотя старшины «на тот случай, к отвращению и увещеванию от худых мыслей» и собраны были в доме Корфа, но он не признал нужным их вызывать и взял силой указ от Красильникова. Пришедшая толпа бросилась тогда бежать из крепости в лагерь с криком: «Ступай на конь и бери ружья!» Корф двинул вслед за бежавшими регулярную команду и приказал атаковать возмутившихся. При этой атаке были убиты два табынские казака, а прочие, сев на коней, «рассеялись грудами по разным местам, из коих те самые, по которым стреляли, больше сорока человек, совсем бежали, а калмыки и некоторые казаки возвращены уже ласкательством». Возвращенные были приведены к присяге, но побеги не прекратились. Посланный на другой день урядник Белоглазов с одиннадцатью казаками для разведывания о мятежниках не возвратился и ушел в толпу самозванца вместе со всей командой. Тогда Корф перевел всю иррегулярную команду из лагеря в крепость и, перемешав ее с солдатами, расставил по укреплениям. Казаки и калмыки потребовали фуража для лошадей. Бригадир приказал выдать им деньги из экстраординарной суммы; но сознавал, что положение его среди подобного гарнизона незавидно. Оно усложнялось еще и тем, что в Верхнеозерной крепости находилось до 200 конфедератов, легко могших перейти на сторону мятежников, а в окрестностях начались грабежи киргиз-кайсаков.
Собравшись довольно значительными партиями, киргизы отгоняли скот из-под самых крепостей, покушались на то же самое и в Верхнеозерной, но были прогнаны. 11 октября они пытались овладеть Губерлинской крепостью, а оставшийся командиром в Ильинской крепости сержант Мартышек в тот же день доносил, что близ самой крепости, за рекой Яик, разъезжают киргизы значительными толпами. Для защиты этих пунктов Корф отправил по 20 человек команды в каждую крепость, но в этот день (13 октября) получил приказание Рейнсдорпа идти со своим отрядом в город Оренбург для усиления гарнизона. Корф не решился тотчас же выступить из крепости и требовал себе помощи с крепостей и постов Верхнеяицкой линии20. Он писал комендантам21, что хотя ему и следовало бы идти как можно скорее к Оренбургу, чтобы напасть там на мятежников совокупными силами, но «в рассуждении колеблемости в нерегулярных, дабы они, при сражении с неприятелем, не изменили и тем не подвергли регулярных большой опасности, а оставшиеся крепости в малолюдстве бедствию с одними регулярными, которых не более набраться может 400 человек, выступить я удержался до присылки требуемых мной с верхних крепостей команд».
Расчеты Корфа на прибытие скорой помощи не оправдались. Слух о появлении «государя» проник уже далеко от Оренбурга, и почти все население Оренбургской губернии пришло в движение. Еще 5 октября комендант Зелаирской крепости, поручик Долгоносов, просил помощи у начальника Верхнеяицкой дистанции, полковника Ступишина, и писал ему, что в составе гарнизона Зелаирской крепости находится всего одна рота Озерного гарнизонного батальона и в ней более половины польских конфедератов, «на коих надежды верной, к сохранению верноподданных, уповать не можно, ибо они, как я разведал, не хотят за Россию стоять»22. Ступишин отказал в помощи Долгоносову, так как в окрестностях Верхнеяицкой крепости поднималось уже все заводское население, среди которого появились эмиссары Пугачева.
По мере того как регулярные войска оставляли заставы, форпосты, укрепления и собирались в центральных пунктах дистанций, оставшееся население принимало сторону самозванца, и покинутые укрепления занимались мятежниками. Таким путем были заняты Пречистенская и Красногорская крепости, Нежинский и Вязовский редуты и другие пункты. Утверждаясь в укрепленных пунктах, приверженцы Пугачева, без его ведома и указании, сами все шире и шире распространяли свою деятельность в крае и встречали повсюду сочувствие. Приняв на себя самовольно звание полковников и атаманов, предводители шаек действовали именем Петра III и распоряжались по своему усмотрению. Если предводителем партии был яицкий казак, то он считал долгом заявить населению, что царь приказал ломать нынешние церкви и строить семиглавые, а креститься не трехперстным, а двуперстным сложением. Предводитель башкирец говорил, чтобы крестьяне своих помещиков не слушали и что от государя приказано: «Ежели кто помещика убьет до смерти и дом его разорит, тому дано будет жалованья 100 рублей, а кто десять дворянских домов разорит, тому тысяча рублей и чин генеральский»23. Население предавалось разгулу и пьянству, а помещики бежали, кто куда мог, оставляя свое имущество на разграбление мятежникам. Уже в начале октября почти все имения, раскинутые на сто и более верст вокруг Оренбурга, были брошены их владельцами. Помещик селения Ляховки, находившегося в 250 верстах от Оренбурга, отставной капитан Петр Ляхов, и его соседи: отставной майор Александр Кудрявцев, капитан Михайло Карамзин и прапорщик Данило Куроедов, при первом известии о появлении Пугачева, под Оренбургом оставили свои имения. Едва успели они уехать, как в имение Карамзина, село Михайловку, прибыли одиннадцать человек яицких казаков.
— Дома помещик? — был первый вопрос прибывших.
— Нет дома, — отвечали работавшие у церкви крестьяне.
Казаки приказали всем идти на господский двор, где и объявили волю.
— Мы посланы, — говорили они, — из армии государя Петра Федоровича разорять помещичьи дома и давать крестьянам свободу. Смотрите же, мужики, отнюдь на помещика не работайте и никаких податей ему не платите; а если мы вперед застанем вас на помещичьей работе, то всех переколем.
Ограбив помещичий дом, казаки уехали, приглашая желающих отправиться в стан государя и посмотреть его24.
Другая такая же партия, в ночь на 12 октября, прошла через Бугульчанскую пристань и направилась на Воскресенский Твердышева медеплавильный завод. Управляющий заводом был убит, дом его сожжен и деньги забраны. Поверстав большую часть заводских крестьян в казаки, мятежники взяли с собою все пушки, порох, снаряды и отправились к Оренбургу в стан самозванца.
18 октября толпа инсургентов, состоявшая из пяти яицких казаков и пятидесяти калмыков, появилась в виду Сорочинской крепости, находившейся в 170 верстах от Оренбурга. Как только получено было об этом сведение, казак Тимофей Чернов побывал в толпе и объявил жителям, что сам государь идет в крепость. Сговорясь с присланным в Сорочинск за порохом из Тоцкой крепости, атаманом Никифором Чулошниковым, они решили встретить мятежников с почетом. Разъезжая по городу на лошади и махая копьем, Чернов требовал, чтобы население вышло за город со звоном колоколов и святыми иконами.
— Кто встречать не пойдет, — кричал Чернов, — тех велено мне колоть.
Живший в крепости отставной сержант Измайловского полка Петр Бабаев уверял, что был в стане Пугачева, сам его видел и что по лицу и росту он точно бывший император. Уверение его смутило и начальника гарнизона, капитана Брейтигама, который приготовился было к обороне, а потом, узнав, что самозванец многих командиров за ослушание повесил, приказал снять пушки с крепости и отвезти в склад.
Утром 20 октября толпа, предшествуемая белым знаменем, стала подходить к Сорочинску. В церкви ударили в колокол, и все население с хоругвями и иконами двинулось за город. Впереди всех шел капитан Брейтигам с хлебом и солью. Самозваный полковник слез с лошади, приложился ко кресту и приказал всем идти в церковь, где отслужен был молебен за здравие императора Петра III. После молебна было произведено несколько салютационных выстрелов и началась присяга, причем священник Кирилла Васильев присягнул первый, а за ним и все остальные. После разбития кабаков и усиленной попойки мятежники удалились из Сорочинской крепости, захватив с собою две пушки, тридцать пять бочек пороху, два ящика ядер и всю денежную казну25.
Ободренный столь неожиданным успехом и усилением своей толпы, Пугачев, по совету главнейшим образом Зарубина (Чики) и других яицких казаков, почти ежедневно рассылал свои указы в разные стороны и спустя несколько дней по прибытии под Оренбург отправил Яицкого казака Дмитрия Лысова к калмыкам, а ссыльнокаторжного Хлопушу — на заводы. Лучшего выбора, конечно, Пугачев сделать не мог: Хлопуша знал Оренбургскую губернию вдоль и поперек, жил и работал сам на нескольких заводах, и, бегая три раза из Сибири, знал все заводы наперечет.
— Снаряжайся-ка в дорогу, — сказал однажды Шигаев, отыскав Хлопушу.
— У меня хлеба нет, — отвечал хитрый каторжник.
— О хлебе не пекись, а пойдем-ка к государю.
Хлопуша и Шигаев пришли в кибитку самозванца.
— Возьми ты двух казаков, — говорил Пугачев Хлопуше, — да провожатого с Авзяно-Петровского завода26, крестьянина Дмитрия Иванова, поезжай туда и объяви заводским крестьянам указ, и если будут согласны мне служить, то посмотри, есть ли мастера лить мортиры, и если есть, то прикажи лить.
Снабженный деньгами на дорогу, Хлопуша отправился по назначению, а следом за ним выехал, 14 октября, и Шигаев с указом, в котором самозванец писал: «Никогда и никого не бойтесь, и моего неприятеля, яко сущего злодея, не слушайте; кто меня не послушает, тому за то учинена будет казнь»27. Имея поручение собирать казаков по верхним яицким форпостам, Шигаев успел привести до 100 человек в стан самозванца. Несколько дней спустя прибыло еще 100 человек казаков, бежавших из Яицкого городка, под начальством казака Серебрецова. Они привезли с собою связанного старшину Копеечкина, которого Пугачев, по просьбе казаков, приказал четвертовать28. За казаками пришли высланные Хлопушей 83 человека заводских крестьян Преображенского (Зелаирского) Твердышева завода29 и привезли много денег, пять пушек и весь порох, какой был в заводе30.
Спустя несколько дней в стан самозванца явились: черемисский старшина Мендей с 500 человеками, башкирский старшина Альвей с 600 человеками и старшина ставропольских калмыков Дербетев с 300 человеками31.
По мере того как увеличивались силы мятежников, Пугачев принимал меры к теснейшей блокаде Оренбурга и, не надеясь взять крепость приступом, намерен был голодом принудить жителей сдаться и просить пощады.
Изредка самозванец подвозил свои орудия и бомбардировал город в течение нескольких дней, устраивал даже подобие осадных батарей, но, видя весьма малый успех в действиях своей артиллерии, приказал жечь сено и уничтожать запасы. Оренбургу грозила опасность в самом непродолжительном времени остаться без фуража. Поэтому генерал-поручик Рейнсдорп признал необходимым выслать из города всех лошадей, принадлежавших частным лицам и негодных казенных32, а рогатый и мелкий скот советовал жителям употреблять в пищу или же самим озаботиться приобретением фуража, доставать который было очень трудно и почти невозможно, ввиду наступившего холодного времени и совершенного бездорожья.
14 октября выпал первый снег, наступили морозы, и на реке Яик появились ледяные закраины; к утру 16-го числа снегу выпало столько, что начали ездить на санях. В такую погоду гарнизону тяжело становилось постоянно находиться на валу крепости, и необходимо было устроить закрытия для защитников. Рейнсдорп выслал 15 октября особые команды за лесом и лубками, для устройства землянок, и несколько сот подвод за сеном. Вылазка эта увенчалась полным успехом, и мятежники не оказали никакого препятствия, так как им самим приходилось плохо и они много терпели от стужи и непогоды. Мнимый государь их жил в калмыцкой кибитке, а все его сообщники валялись по степи ничем не прикрытые или прятались по кустам, спасаясь от холода. Опасаясь ропота и побегов, Пугачев 18 октября перешел от реки Яик к реке Сакмаре и, остановившись в пяти верстах от Оренбурга, между Бердинской слободой и Маячной горой, расположил часть своей толпы по домам и сараям, а для остальных начал строить землянки. Если бы Рейнсдорп в это время выслал из крепости отряд под предводительством энергичного начальника, он, конечно, мог бы разогнать толпу плохо вооруженную и не имевшую пристанища; но предыдущие неудачи заставили оренбургского губернатора быть осторожным и придавать силам самозванца гораздо большее значение, чем было на самом деле.
Рейнсдорп решился поджидать прибытия подкреплений, а Пугачев, пользуясь бездействием губернатора, принимал самые деятельные меры к усилению своей толпы.
В конце октября он отправил двух посланных, одного опять к башкирам, а другого к киргизам. При этом Кинзя Арсланов писал башкирскому старшине Аблаю Мурзагулову: «Желаемое нами от Бога дал Бог нам. От земли потерянный царь и великий государь Петр Федорович подлинный сам, клянусь тебе Богом, и сын его Павел Петрович с 72 тысячами донских казаков к нам приближается»33.
Рассылая свои воззвания, Пугачев не переставал тревожить Оренбург и в этом отношении выказал гораздо большую деятельность, чем губернатор. Начиная с 22 октября и по 4 ноября мятежники находились почти постоянно в виду города и вели перестрелку с гарнизоном. Пользуясь окружающими город местными закрытиями, неуничтоженными зданиями форштадта и даже Георгиевской церковью, Пугачев тайно по ночам подвозил свои орудия и высылал стрелков, которые с наступлением утра открывали огонь. Из крепости им отвечали тем же, и взаимная канонада продолжалась по нескольку часов, с малым, однако же, успехом для обеих сторон. Среди этой канонады одиночные всадники подъезжали к городскому валу и советовали гарнизону сдаться.
— Господа яицкие казаки, — кричал один из таких, — пора вам одуматься и служить государю Петру Федоровичу.
Другой из подъехавших звал стоявших на валу защитников к себе в гости и кричал: «У нашего батюшки вина много!»
— Приезжайте-ка вы к нам со своим царем обедать, — кричали с городского вала, — у нас в городе вина больше!
— Погодите, приедем, — отвечали мятежники, и действительно утром 27 октября Пугачев почти со всеми своими силами показался в виду города. По-видимому, он намерен был двинуться на штурм, но, видя, «что крепости он одолеть не мог и в крепость влезть было не можно»34, самозванец после первого отпора со стороны гарнизона приказал отступить.
— Не стану тратить людей, — говорил он, — а выморю город мором.
С этою целью самозванец ежедневно посылал небольшие партии тревожить жителей, перехватывать курьеров и уничтожать запасы. В ночь на 2 ноября мятежники построили вокруг города батареи и с рассветом открыли огонь, продолжавшийся целый день. Так как на этот раз батареи были устроены вблизи города, то неприятельские снаряды причинили некоторый вред: человек шесть обывателей было убито, семь ранено; два ядра попали внутрь губернаторских покоев, одно — в двери палатки, где хранилась денежная казна, другое — в стену дома Соляного управления, где была судейская камора, и наконец на двор дома Рычкова. Хотя результаты продолжительного бомбардирования были почти ничтожны, но, во-первых, стоили крепости 1788 снарядов, выпущенных в ответ на выстрелы мятежников, и, во-вторых, произвели сильное нравственное впечатление на жителей. Желая воспользоваться этим впечатлением и считая ядром защиты Оренбурга казаков яицких и оренбургских, Пугачев решил вновь войти с ними в сношение и предложить сдать город.
— Я намерен, — говорил он Падурову, — к городу послать казаков на переговорку, чтобы жители, не доводя себя до конечной погибели, сдались мне. Напиши-ка ты от себя к оренбургскому атаману Василию Могутову да к Яицкому старшине Мартемьяну Бородину, чтоб они, если желают получить от меня за противность их прощение, уговаривали бы городских солдат и казаков, а равно губернатора и всех командиров сдать город и покориться мне в подданство. Ты их обнадежь, что я, право, ничего им не сделаю и прощу. Если же они не сдадутся и мне удастся штурмом город взять, то тогда я поступлю с ними безо всякой пощады. Ты уверяй их в тех письмах, что я точно Петр III, да опиши притом и мои приметы, вот какие: верхнего напереди зуба нет, правым глазом прищуриваю35. Они меня видели и помнят оные приметы. Да напиши Могутову и то: разве ты, мол, забыл государевы милости, ведь он сына твоего пожаловал в пажи.
Падуров написал эти письма и принес их самозванцу. Пугачев повертел их пред глазами и затем, передавая Ивану Почиталину, приказал прочитать их36.
— Очень хорошо, — проговорил самозванец по окончании чтения, — ты оставь их у меня, я сам запечатаю и отошлю в город с казаками.
Падуров писал атаману Могутову, что дальнейшее сопротивление приведет жителей в крайнее разорение, потому что государь намерен штурмовать Оренбург, и уже получены с заводов пять бомб такого большего размера, «что они чинятся пороху по два пуда слишком».
«Чем то допустить и всем разориться, — прибавлял Падуров37, — то не возможно ли, батюшка, уговорить его превосходительство Ивана Андреевича [Рейнсдорпа], чтоб он склонился и, по обычаю, прислал бы к нему письмо с прописанием тем, чтоб он вас простил и ничего бы над вами не чинил.
Сверх того, вам объявляю, батюшка Василий Иванович, что он [Пугачев] упоминает вас всегда, что вы к тому не склонны, и вспоминает то, как вашего сына Ивана Васильевича произвел в пажи. Сверх того, вашему высокоблагородию об нем объявляю, что он роста среднего, лицом смугл, верхнего зуба нет, правым глазом прищуривает».
Падуров уверял Бородина, что Пугачев истинный государь и что все распускаемые о нем слухи ложны.
«Удивляюсь я вам, братец Мартемьян Михайлович, — прибавлял Падуров38, — что вы в такое глубокое дело вступили и всех в то привлекли. Сам ты знаешь, братец, против кого идешь! Ежели бы не вы с дядею, то б и разорения на народ того не было. Известен ты сам, как наш государь Петр Федорович умре, а ныне вы называете его донским казаком Емельяном Пугачевым и якобы у него ноздри рваны и клейменый. А по усмотрению моему, у него тех признаков не имеется».
Требуя, чтобы Бородин и яицкие казаки покорились самозванцу, Падуров просил Могутова сделать то же и не смотреть на Мартемьяна Бородина и дядю его, своими поступками разоривших Яицкий городок и все яицкое войско.
Письма эти были оставлены безо всякого ответа, и тогда Пугачев, видя, что советы Падурова не действуют на атаманов, отправил в Оренбург следующий указ:
«Самодержавного императора Петра Федоровича всероссийского и проч., и проч., и проч.
Имянной мой указ в Оренбургскую губернскую канцелярию губернатору Иреинздорпу [Рейнсдорпу] Ивану Андреивичу и всем господам и всякого звания людям. Выдите вы изграда [из города] вон, вынисите знамена и оружие, приклоните знамена и оружие пред Великим Государем. И за то Великий Государь не прогневался што вы учинили великую палбу и в том Великий Государь прощает чиновных и солдат и казаков и всякого звания людей. А когда вы не выдите изграда вон да учините великую противность, то не будет вам от великого государя прощения и власти всевышнего создателя нашего избегнуть ниможете, никто вас отнашее сильные руки защитить не может. 1773 году, ноября 5 дня. Великий государь Петр третий всероссийский»39.
Едва манифест этот был доставлен по назначению, как в лагерь самозванца прибежал мужик и объявил Овчинникову, что к Сакмаре идет генерал с войсками.
— Велика ли у него команда? — спросил Овчинников.
— Не добре-де велика, — отвечал прибежавший, — однако-таки и не мала.
Известие это было тотчас же сообщено Пугачеву, и самозванец, понимая всю важность первого столкновения с правительственными войсками, отправил на встречу Кару самых лучших и деятельных своих сподвижников: атамана Овчинникова и казака Зарубина (он же Чика и впоследствии граф Чернышев). Пугачев приказал Овчинникову не допустить Кара до Оренбурга и для того взять с собою 500 человек казаков с шестью орудиями, присоединить к себе все команды, какие только встретит по дороге, и Хлопушу, шедшего с Авзяно-Петровского завода с набранным им ополчением.
На Авзяно-Петровском заводе Хлопуша встретил большое сочувствие, и манифест Пугачева был принят с восторгом, при всеобщих криках: «Рады ему, государю, служить!»
22 октября заводские рабочие постановили, что так как «не самовольно», а в силу государева указа им велено ехать с завода, то они «повинились и ехать в свое отечество согласны».
«И притом избрали мы от себя, — писали они в постановлении40, — для препровождения оной нашей партии тебя, Степана Панкина, ехать дорогой до своих жительств и в проезде нашем никаких обид, ни налогов в жительствах ни чинить, в том тебя и утверждаем».
Таких охотников служить «государю» собралось до 500 человек, и они начали свою деятельность с того, что сковали своего приказчика и шесть человек расходчиков, которые и были потом повешены самозванцем.
— Есть ли у вас на заводе пушки? — спрашивал Хлопуша собравшихся в поход рабочих.
Ему было представлено до 40 орудий, из которых только шесть оказались годными. Взяв с собою эти орудия, 120 лошадей с прибором, 7 тысяч рублей денег из конторы, 300 баранов, 77 быков, пуда два серебряной посуды, столовые часы, два пуда пороху и всю господскую одежду, Хлопуша отправился со своим ополчением в путь, приказав оставшимся рабочим вылить шесть однопудовых ядер и прислать их под Оренбург.
По дороге Хлопуша зашел на Воскресенский Твердышева завод, но нашел его уже разграбленным; большая часть рабочих ушли уже к Пугачеву41. Отсюда Хлопуша направился к Берду, но на пути был встречен яицким казаком Самодуровым, который взял его с 300 человек и двумя пушками на казанскую дорогу, в отряд Овчинникова, и повел в Биккулову деревню, где собирались силы самозванца для действия против отряда генерал-майора Кара, следовавшего на выручку Оренбурга.
Остановясь в деревне Биккуловой и присоединив к себе еще 1500 человек башкирцев, шедших на службу к «государю», Овчинников отправил Чику (Зарубина) с небольшим отрядом в деревню Юзееву и приказал ему наблюдать за движением правительственных войск. Чика с успехом исполнил возложенное на него поручение и, как увидим ниже, совершенно неожиданно атаковал авангард генерал-майора Кара.
Примечания
1. Силы эти распределялись так: яицких казаков — 500, илецких — 300, из Рассыпной крепости — 40, из Нижнеозерной — 100, легкой команды, которая сдалась под Татищево, — 100, оренбургских казаков и калмыков под начальством Падурова — 600, из Татищевой сдавшихся солдат — 300, Каргалинских татар — 500 и сакмарских человек — 20 (Показание Пугачева 4 ноября 1774 г.).
2. Показание Пугачева 16 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 506.
3. А не «в тех местах», как напечатано в Чтениях 1858 г.
4. Дневная записка священника Ивана Осипова // Гос. архив, VI, д. № 430.
5. Архив Главного штаба, кн. № 1. Секретные бумаги и манифесты Пугачева.
6. Рапорт Рейнсдорпа Военной коллегии от 9 октября 1773 г. // Архив Главного штаба, кн. № 1.
7. Летопись Рычкова в приложении к «Истории Пугачевского бунта» Пушкина.
8. В ордере от 8 октября 1773 г. // Архив Главного штаба, кн. № 1.
9. Рапорт Рейнсдорпа Военной коллегии от 9 октября 1773 г. // Архив Главного штаба, кн. № 1.
10. Письмо Федора Сукина петербургскому губернатору от 25 ноября 1773 г. // Рукописная книга № 559 из собрания графа Уварова.
11. В частном письме от 9 октября 1773 г. // Архив Главного штаба, кн. I, л. 88.
12. По словам г. Сукина, губернатор весьма часто обходил укрепления, ободрял гарнизон и всегда являлся в самых опасных местах.
13. Рапорт Рейнсдорпа Военной коллегии 16 октября 1773 г. // Архив Главного штаба, кн. № 2.
14. Гос. архив, VI, д. № 415.
15. Предложение подполковника Росса в состоящие вверх по рекам Яику и Ую крепости от 15 октября 1773 г. // Гос. архив, VI, д. № 504.
16. Показание Пугачева 4 ноября 1774 г. // Там же.
17. Показание Зарубина (Чики) // Там же, д. № 422.
18. Коменданту Верхнеяицкой дистанции Е.А. Ступишину 7 октября 1773 г. // Там же, д. № 504.
19. Г. Анучин говорит, что казаки требовали, «чтобы привезенный ими на ружье указ Пугачева был прочитан всенародно» (Военный сборник, 1869, № 5, с. 38). В подлиннике же сказано: «везя тот запечатанный указ в показание народу наруже», то есть открыто.
20. Рапорт Корфа Рейнсдорпу 14 октября 1773 г. // Архив Главного штаба, кн. № 1.
21. Отношение Корфа дистанционным и крепостным комендантам по линии от Орской до Троицкой крепости 14 октября 1773 г. // Там же, кн. № 2.
22. Гос. архив, VI, д. № 504.
23. Показание священника села Ляховки, Петра Степанова // Там же, д. № 433.
24. Показание Сидора Колесникова 18 декабря 1773 г. // Гос. архив, VI, д. № 433.
25. Рапорт симбирского коменданта Чернышева казанскому губернатору 31 октября 1773 г.; Показание Петра Бабаева 17 декабря 1773 г. // Гос. архив, VI д. № 462; Показание священника Кириллы Васильева 9 декабря 1773 г. // Там же, д. № 433.
26. Авзяно-Петровский железный завод назван по реке Авзяне и построен в 1753 г. Он находился от Оренбурга в 330, от города Уфы в 250 и от Табынска в 100 верстах. Сначала завод принадлежал графу А.П. Шувалову, а потом дворянину Евдокиму Демидову. К заводу было приписано: крестьян из Казанского уезда 3708 душ, из черносошных крестьян — 1002 души да собственных Демидова, переведенных из его вотчин, 274 души; всего на заводе было до 4784 душ.
27. В заголовке указа было написано: «Всем армиям государь, Российскою землею владетель, государь и великая светлость, император Российский, царь Петр Федорович, ото всех государей и государыни отменный», и проч., и проч.
28. Это тот самый Копеечкин, который во время возмущения казаков и убийства генерала Траубенберга был на стороне старшин, а потом посылаем был из Яицкого городка для поимки Пугачева пред его появлением.
29. Преображенский (Зелаирский) медеплавильный завод находился на почтовой Челябинской дороге. Завод этот построен в 1750 г. коллежским асессором Твердышевым и Мясниковым на речке Урман-Тжелаир. От этой реки он получил искаженное название Зелаирского, а по церкви, построенной во имя Преображения Господня, назван Преображенским. В заводе было 214 домов с населением в 587 душ мужского пола. Завод не имел укреплений, но укреплен был самою природой: отовсюду окружали его высокие каменные утесы (Путешествия академиков Лепехина и Фалька).
30. Рапорт коменданта Зелаирской крепости полковнику Ступишину 21 октября 1773 г. // Архив Главного штаба, кн. № 1.
31. Показание Пугачева 4 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 512.
32. Отправленные в Уфимский уезд, Верхне-Яицкую дистанцию и Илецкую защиту, лошади эти впоследствии были захвачены мятежниками.
33. Гос. архив, VI, д. № 416.
34. Показание Пугачева 4 ноября 1774 г. // Там же, д. № 512.
35. Приметы, ходившие в народе о покойном Петре III.
36. Показание Падурова 10 мая 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 506.
37. В письме Могутову от 4 ноября 1773 г.
38. В письме Бородину от 4 ноября 1773 г.
39. Архив Главного штаба, кн. II, л. 172.
40. Постановление это подписали 26 представителей от приписанных к заводу деревень // Гос. архив, VI, д. № 416.
41. Показание Хлопуши 10 мая 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 467 (13).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |