Остановив Кара в Москве, правительство лишило себя возможности узнать истинное положение дел и все-таки не могло скрыть от большинства населения столицы и представителей иностранных дворов то, что происходило под Оренбургом.
«Все известия касательно мятежа в Оренбургской губернии, — писал сэр Роберт Гуннинг1, — по возможности сохраняются в тайне, но я почти не сомневаюсь в том, что известия эти чрезвычайно неблагоприятны и что город Оренбург находится в большой опасности попасть в руки инсургентов».
По Петербургу ходили самые разнообразные и преувеличенные слухи, в которых даже и такие лица, как английский посланник Гуннинг, не могли отличить правды от неправды. Рассказывали, что во главе восстания находятся искусно переодетые три гвардейских офицера, «изгнанные отсюда в продолжение нынешнего царствования», что мятежники захватили какие-то серебряные рудники, что опасаются, как бы они не овладели всеми остальными и пр.
Правительство не имело средств опровергнуть эти слухи, более потому, что получаемые официальным путем известия были разноречивы, неутешительны и, по словам того же Гуннинга, возбуждали сильное беспокойство императрицы и ее министров.
«Вчерась, — писала Екатерина князю Волконскому2, — я от генерал-майора Фреймана видела рапорта, будто они [мятежники] и Уфимского города атаковали, в котором тысяч с пятьдесят денег и пороховой магазин. Бог весть чем сие кончится; может статься, что и сами разбегутся. Я зачинаю походить приключениями моего века на Петра I, но что Бог ни даст, по примеру дедушкину, унывать не станем».
В Петербурге сознали теперь, что несчастие это явилось вследствие небрежности и недостатка распоряжений. «Всего более, — писал Гуннинг, — осуждают графа Захара Чернышева». Императрица была также недовольна его деятельностью и, избрав генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова командующим войсками, назначенными для действия против мятежников, потребовала от президента Военной коллегии самых энергичных действий.
27 ноября курьеры везли уже приказание: Изюмскому гусарскому (из Ораниенбаума), 2-му гренадерскому (из Нарвы) и Владимирскому (из Шлиссельбурга) пехотному полкам выступить как можно скорее в поход и следовать через Москву в Казань. Полки эти признано теперь необходимым передвинуть при помощи ямских и обывательских подвод и потом разрешено каждому пехотному полку брать по 200, а гусарскому но 100 лошадей за прогоны3. В тот же день приказано послать из Санкт-Петербурга в Казань на почтовых, ямских и обывательских подводах шесть шестифунтовых пушек, с полным числом прислуги4, а командующему войсками в Польше генерал-поручику Романиусу отправить Санкт-Петербургский карабинерный и Чугуевский казачий полки в Смоленск, а три эскадрона Венгерского гусарского в Петербург5.
На другой день, 28 ноября, собрался Государственный совет, в заседании которого присутствовала и императрица. Она выразила опасение, что войска не успеют прибыть вовремя и что Оренбург долго не удержится, по причине недостатка хлеба на содержание жителей. Граф Чернышев уверил, что чрез два месяца войска будут на месте, и поручился, что оренбургский губернатор будет держаться до крайности. Так как последний был заперт в крепости, то императрица возбудила вопрос: следует ли для управления гражданскими делами отправить в Оренбургскую губернию особое лицо, облеченное властью губернатора, или подчинить все тамошние места генерал-аншефу Бибикову. При этом она выразила справедливое опасение, чтобы между двумя начальниками не произошло несогласия. Совет, имея в виду, «что все тамошние места или заражены теперь возмущением, или колеблются, следовательно, и не могут без воинской помощи управляемы быть», признал посылку туда губернатора делом совершенно ненужным.
После решения этих вопросов в заседание совета был приглашен А.И. Бибиков, и при нем прочтен всем известный манифест6, в первоначальной редакции которого, между прочим, говорилось: «Содрогает дух наш от воспоминания времен Годуновых и Отрепьевых, посетивших Россию бедствиями гражданского междоусобия... когда от явления самозванца Гришки-расстриги и других ему последовавших обманщиков и предателей, города и села огнем и мечом истребляемы, кровь россиян от россиян же потоками проливаема, все союзы, целость государственную составляющие, собственними же руками россиян вконец разрушаемы были».
При чтении этой части манифеста граф Чернышев и князь Григорий Григорьевич Орлов заявили, что им кажется слишком преувеличенным уподоблять настоящее возмущение древнему нашему междоусобию, а Пугачева — Гришке-расстриге. «Тогда, — говорили они, — все государство было в смятении, а ныне одна только чернь, да и то в одном месте; такое сравнение может привести на память столь неприятное происшествие и возгордить также мятежников».
Императрица отвечала, что ей пришло на мысль сделать такое уподобление с целью возбудить в народе большее омерзение к возмутителю, но что она снова его просмотрит и если признает нужным, то и изменит. При вторичном просмотре императрица исключила слова «Годуновых и Отрепьевых», а вместо слов «самозванца Гришки-расстриги и других ему последовавших» написала: многих самозванцев, и в таком виде манифест был утвержден и передан Бибикову7.
По прочтении манифеста Государственный совет слушал инструкцию, предоставлявшую Бибикову полную власть в способах укрощения мятежа, открытый указ, коим подчинялись ему все власти, военные, духовные и гражданские, и, наконец, объявление, обещающее награждение тем, кто доставит Пугачева живого или мертвого.
Поводом к составлению такого объявления послужило только что полученное генерал-прокурором письмо астраханского губернатора П. Кречетникова.
«В надежде вашей ко мне милости, — писал он князю Вяземскому8, — осмеливаюсь мою мысль сказать: я бы думал, не было бы бесполезно, если бы назначить какую знаменитую сумму денег и прощение его сообщникам, кои бы только его, Пугачева, живого выдали или б по крайности и мертвого. Казалось бы, чтоб из тех плутов могли таковые найтиться. Другое: может, бы мог найтиться из отважных людей и таковой, коему позволить к нему предаться, опоруча его домом и семейством, чтобы, войдя к нему [Пугачеву] в услугу, его убил или бы, подговори других, выдал. Буде бы таковой обещавшийся и солгал, то от одного человека знатные опасности произойти не может. Сие вашему сиятельству донеся, желал бы знать ваше на то повеление, но как отдаленность далека, то сведав, где г. Брандт, о сем с ним списываться буду и требовать его о том мнения. Я признательно вам донести имею, что сей злодей Пугачев столь мне нетерпим, что описать не могу, что такая злобная и неистовая тварь отважилась в отечестве столь нетерпимое зло произвести, то он всеконечно всякого рода искоренения достоин».
Имея в виду, что для уговора казаков выдать Пугачева были уже отправлены Перфильев и Герасимов, императрица находила несообразным с достоинством ее сана назначать награждение за доставление головы Пугачева и тем подавать повод к убийству. Она разрешила обещать награждение только за живого и заявила, «что то объявление об этом генерал Бибиков может сочинить сам». Тем не менее проект был составлен в Сенате, утвержден императрицей и прислан Бибикову9. Размер вознаграждения не был определен в объявлении, но впоследствии, как увидим, за голову Пугачева была обещана весьма значительная сумма.
Новый главнокомандующий был человек не случайный, но образованнейший и более других опытный деятель тогдашнего времени. Произведенный 7 июля 1746 года в инженер-прапорщики, А.И. Бибиков служил потом в Московском Сенате, участвовал в работах по Кронштадтской крепости, а затем переведен был в артиллерию и отправлен за границу, сначала в Саксонию, для изучения технической части артиллерии, а затем в Пруссию и Померанию, для собрания сведений о запасах продовольствия и расположения войск.
Будучи в чине подполковника и командуя 3-м мушкетерским полком, он участвовал в Семилетней войне и за личную храбрость в сражении под Цорндорфом (14 августа 1758 года) произведен в полковники. В следующем году он был назначен комендантом города Франкфурта и, «отличаясь мягкостью характера, распорядительностью и умением обходиться, сделался любимцем жителей».
В 1761 году Бибиков, уже командуя пехотной бригадой, предпринял 1 сентября блестящее ночное нападение на отряд генерала Вернера, вышедшего из крепости Кольберга, разбил и захватил в плен самого начальника, с большей частью его отряда. По окончании войны, в феврале 1762 года, он был произведен в генерал-майоры и назначен шефом Черниговского пехотного полка.
Блестящие дарования молодого генерала обратили на себя внимание Екатерины II, и вскоре по вступлении на престол императрица отправила Бибикова в Холмогоры, для разузнания образа мыслей сосланного туда принца Антона Ульриха Брауншвейгского.
В декабре 1763 года императрица писала графу Захару Чернышеву: «Моя воля есть, чтобы генерал Бибиков здесь еще остался на месяц; мне в нем нужда»10. Нужда эта заключалась в том, что Бибиков был послан и с блестящим успехом окончил поручение по усмирению волнений заводских крестьян в Казанской и Симбирской губерниях. В 1767 году он назначен маршалом комиссии для сочинения проекта нового Уложения и во время путешествия императрицы в Казань находился в ее свите на галере «Волга»11.
В промежуток времени с 1769 по 1771 год Александр Ильич был послан для осмотра Финляндии, потом жил в Санкт-Петербурге без дела и, наконец, был назначен присутствовать в Военной коллегии. За все это время императрица не прерывала сношения с Бибиковым и в отсутствие его из столицы вела с ним переписку.
В 1771 году он отправлен был в Польшу командовать войсками в самое трудное время первого оной раздела и исполнил данное ему поручение с таким успехом, что получил орден Святого Александра Невского и чин генерал-аншефа.
В первой половине 1773 года положение наших дел с Турцией было не блестящее. Граф Румянцев принужден был, по недостатку войск, перейти обратно через Дунай и просить подкреплений. В это время польские дела были приведены уже к окончанию, и тогда граф З. Чернышев заявил, «что по настоящему положению польских дел можно послать в подкрепление первой армии несколько полков находящегося в Польше корпуса»12.
Государственный совет согласился с мнением своего сочлена, и высочайшим указом 17 июля 1773 года повелено было Военной коллегии: генерал-аншефа Бибикова, с четырьмя пехотными, двумя карабинерными, одним гусарским полками и с пятьюстами донских казаков, командировать в первую армию под начальство генерал-фельдмаршала графа Румянцева. «При корпусе же войск наших в Польше, — писала императрица, — оставить командиром генерал-поручика Романиуса и отправить туда легион Петербургский да две легкие команды, в добавок к войскам, там находящимся. Башкирскую же тысячную команду возвратить в их жилища»13.
Имея личные счеты и будучи в неприязненных отношениях с фельдмаршалом, А.И. Бибиков считал это назначение немилостью для себя и просил о дозволении приехать в Петербург, надеясь в столице выхлопотать себе другое назначение. «Если же и в сем мне откажут, — писал он графу Н.И. Панину14, — то будьте уверены, что я, отслужа нынешнюю войну, не останусь ни на минуту в службе. Желания мои я ограничивать привык: прихоти, роскошь и пышность меня не удержат; возвращусь я к первобытности дворянского состояния и буду тоже капусту садить, к которой и по окончании всего в жизни течения наши братья возвращаются».
Императрица разрешила Бибикову приехать в столицу на самое короткое время и с тем, писала Военная коллегия, дабы отправляемые в первую армию полки, которые поручите вы старшему из генерал-майоров, следования своего через то не остановляли»15.
В сентябре Бибиков приехал в Петербург, а 29 ноября был назначен командовать войсками, отправляемыми для действия против Пугачева16.
В среду 13 ноября 1773 г. императрица уехала в Царское Село на охоту, для стреляния тетеревов, и оставалась там до 25 ноября. 17 ноября, в воскресенье, и 24 ноября, в день тезоименитства Екатерины И, А.И. Бибиков был приглашен к высочайшему столу. В этот день, надо полагать, и было ему объявлено новое назначение, потому что на следующий день императрица, в приведенном нами выше письме, сообщала об этом С.М. Козьмину. 30 ноября был действительно бал при дворе, по случаю кавалерского праздника Св. Андрея Первозванного, но из камер-фурьерского журнала видно, что А.И. Бибиков на этом бале не был.
«Чем более интересует общее империи благо, — писала императрица17, — безопасность, да и самую целость оной, скорое и совершенное прекращение сего важного зла до последних сто источников, тем надежнее избираем мы вас к тому, яко истинного патриота, коего усердие к особе нашей, любовь и верность к отечеству, ревность к нераздельной службе оного и нашей, также и отличные качества, способности и дарования испытаны уже нами во многих случаях».
Сосредоточивая в одном лице все средства и способы для усмирения взволнованного края, императрица предоставила Бибикову обширные полномочия. Все местные начальники: духовные, военные и гражданские подчинялись главнокомандующему и обязаны были исполнять его требования, как бы приказания самой императрицы, «дабы инако в делах комиссии его, которые для общего государственного блага и для восстановления драгоценного покоя толико нужны, никакого препятствия и остановки последовать не могло»18.
В этих последних видах императрица советовала Бибикову, не ожидая сбора войск, отправиться немедленно в Казань, чтоб иметь время ближе познакомиться с положением дел, присмотреться ко всем движениям возмутителей и «познав прямо [точно] их силы, их связь в земле, их ресурсы в пропитании, их внутреннее между собою управление, словом, физическое и моральное их положение во всех частях оного, после тем с большими выгодами поднять на них оружие и действовать наступательно с того поверхностью, каковую мужество, просвещением и искусством руководствуемое, долженствует всегда иметь пред толпою черни, движущеюся одним бурным фанатизма духовного или политического вдохновением и помрачением».
По прибытии в Казань Бибиков должен был собрать к себе все дворянство Казанской губернии и, изобразив «тут же живыми красками настоящее бедственное состояние соседственного им края», потребовать его содействия в усмирении волнений. Содействие это могло выразиться вооружением некоторого числа людей и снабжением их всем необходимым. Имея в виду, что дворянство всегда было опорою престола, императрица выражала уверенность, что оно явится на помощь по первому требованию, тем более что в данном случае «интересованы в высшей степени собственная их и семей их личная безопасность, безопасность их имений, да и самая целость дворянского корпуса». Скрывая от большинства своих подданных все, что происходило под Оренбургом, императрица не находила нужным делать это относительно дворянства казанского, «ибо, — писала она, — не может им быть закрыто, что дворяне и чиновные люди, попадшиеся доныне, по несчастью, в руки мятежников, все без изъятия и без малейшей пощады преданы лютейшей и поносной смерти, которого жребия натурально и они все, один по другом, ожидать долженствуют, если б, от чего Боже сохрани, восстание и мятеж черни при самозванце Пугачеве, иногда собственным их нерадением и небрежением, мог переступить пределы Оренбургской губернии и заразить ядом своим Казанскую».
Что касается действий против мятежников, то Бибикову вменялось в обязанность прежде всего разослать печатный манифест, с целью открыть глаза «ослепленной черни и для испытания, не удастся ли сим способом кротости» и обещанием совершенного прощения «обратить на истинный путь если не всех, то по крайней мере некоторую часть сообщников самозванца Пугачева». Так как манифест этот решено было на первый случай публиковать в районе действий мятежников, то для большинства населения той местности он оказался совершенно непонятным и потому не имел никакого успеха. Излагая бедствия, которые испытала Россия от самозванца Лжедимитрия и возникших тогда междоусобий, говоря о том, что отечество наше едва не подпало под власть Польши и тогда греко-кафолическая вера подверглась бы «римскому стулу», Государственный совет, где составлялся манифест, упустил из виду, что он должен быть публикован почти исключительно среди раскольников, магометан и язычников. Население Казанской, Оренбургской и Астраханской губерний не имело ничего или весьма мало общего с остальной Россией, и защита православия, конечно, не входила в интересы магометан, была чужда для инородцев. К тому же написанный языком непонятным для простолюдина, манифест не мог произвести впечатления на население, не имевшее никакого понятия о политическом строе, искавшее только воли и материального обеспечения.
«Нескладный слог» воззваний самозванца, по выражению Бибикова, действовал на народ гораздо более, чем внушение о религиозном единстве и политической целости государства. Мы увидим ниже, как манифест был понят населением и какие распоряжения вызвал он со стороны Бибикова, хорошо понимавшего, что возникшие беспорядки надо на первых порах уничтожать силой и что без войск его деятельность в крае будет бесплодна. Хотя в заседании Государственного совета 28 ноября было заявлено об отправлении нескольких полков, но А.И. Бибиков признал это недостаточным, и по его настоянию Военная коллегия приказала отправить: из Кексгольма в Казань Архангелогородский карабинерный полк, из Дерпта в Новгород Лейб-Кирасирский19 и из Могилевской губернии в город Вязьму Владимирский драгунский полки20. Президент Военной коллегии требовал теперь от полковых командиров «наипоспешнейшего в пути следования» и сколь возможно скорейшего прибытия к месту назначения.
«О причине, по которой вы отправлены с полком, — прибавлял граф Чернышев каждому из полковых командиров21, — не только не имеете вы нужды скрывать от ваших подчиненных, но, напротив, сказывать им, что сей им причиненный марш происходит от того, что бездельник-самозванец около Оренбурга проявился, который, делая разбои и грабительства, причиняет вред многим, и вы посланы не только сию плутовскую шайку рассеять, разбить и привесть в той стороне, под командою генерала Бибикова, все в совершенную тишину, но доставить верным подданным то спокойствие, которое ее императорское величество оным всегда желает и которое такими разбойниками, каков есть сей самозванец и плут, отъемлется, и что потому всякого такого ненавистника покоя должно военному человеку, во что бы то ни стало, низвергать и обращать в небытие».
Для ускорения всякого рода сношений повелено было по тракту от Москвы до Казани усилить число почтовых лошадей на станциях. «Пришло на ум, — писала императрица князю Вяземскому, — не худо бы, если бы на станции от Москвы до Казани поставили лошадей по сорок до февраля месяца, ибо посылок много быть может: все же и сие самое уже сделает в людях импрессию о сильных мерах, кои берутся». Высочайшее повеление это князь Вяземский 28 ноября объявил Сенату с прибавлением, что лошади должны быть поставлены с повозками и упряжью22. Вместе с тем 30 ноября Сенат сделал распоряжение, чтобы ни колодников, ни назначенных на поселение в Сибирь и Оренбургскую губернию туда не отправлять, а посылать их в Александровскую крепость, в Азов и Таганрог, в Финляндию на крепостные работы и в Ригу на работы по Двине. Тех же колодников и поселенных, которые находились временно в Казанской губернии и число коих было весьма значительно, отправить в Азов и Таганрог, чрез Воронежскую губернию, небольшими партиями, человек по тридцати, и на канатах.
«А о поляках, — писал Сенат23, — находящихся в Казани и прибываемых из Сибири, для возвращения в отечество, сделать немедленно рассмотрение и распоряжение Военной коллегии». Последняя приказала остановить всех конфедератов и сосредоточить их в двух пунктах: в Тобольске и Казани; но когда Бибиков нашел это неудобным, то приказано было тех, которые находились в Казанской губернии, отправить, через Москву и Смоленск, до границы24.
Поручая Бибикову умиротворить край во всех отношениях и зная, что в Казани содержится «несколько разглашателей об известном самозванце Пугачеве», императрица поручила их в «полное ведомство генерал-аншефа Бибикова», и с этою целью при нем была составлена особая комиссия, получившая впоследствии название секретной25. В состав этой комиссии были назначены лейб-гвардии Измайловского полка капитан Лунин, лейб-гвардии Семеновского полка капитан-поручик Савва Маврин, лейб-гвардии Измайловского полка подпоручик Василий Собакин и секретарь Тайной экспедиции в сенате Зряхов. Им приказано было отправиться в Казань как можно скорее и, не дожидаясь приезда Бибикова, приступить к занятиям.
Независимо от членов секретной комиссии, в распоряжение Бибикова назначены: генерал-майор Мансуров и князь Петр Голицын, «из коих сему последнему, в Москве теперь находящемуся, — писала Военная коллегия А.И. Бибикову26, — у вас и явиться велено, а Мансуров отправляется в Симбирск к следующим туда чрез Воронеж из Смоленска легким полевым командам». С Бибиковым отправлены: командир Великолуцкого полка полковник Юрий Бибиков27, один инженерный офицер, один лекарь, один офицер Генерального штаба, и «для большего оказательства» ему разрешено было взять с собою из гвардии нескольких обер- и унтер-офицеров и двенадцать гренадер28. В числе выбранных был лейб-гвардии Преображенского полка подпоручик Г.Г. Державин, а лейб-гвардии Конного полка адъютант князь Волконский и поручик Кошелев, и лейб-гвардии Преображенского полка капитан-поручик Толстой отправились в Казань волонтерами.
На первый случай Бибиков мог располагать только четырьмя полками29, в которых было до 2547 пехотинцев и 1562 кавалеристов. В его распоряжение должны были поступить 1718 человек строевых с 16 орудиями, находившиеся в четырех полевых командах, получивших приказание вместо Саратова следовать в Симбирск30, отряд генерал-майора Фреймана (в котором к 10 декабря было только 1754 человека строевых с 11 орудиями)31, 280 человек бахмутских гусар и, наконец, отряд Деколонга, находившийся в Троицкой крепости32.
На усиление войск в Москве отправлены были туда из Новгорода гренадерская рота Вятского пехотного полка и из Ладоги весь Нарвский пехотный полк. «Кажется, всего сего довольно, — писал граф Чернышев князю Волконскому33, — но дальность меня беспокоит и печалит то разорение, которое плутец [Пугачев] до прихода сего причинит».
Действительно, «плутец» долго еще мог хозяйничать безнаказанно, так как даже и те войска, которые были отправлены из Финляндии и окрестностей Петербурга, могли прибыть в Казань не ранее первых чисел января 1774 года, а остальные и гораздо позже.
Войска эти были большей частью в походе и еще далеко от места действий. Не скоро можно было приступить к фактическому усмирению мятежников, и потому А.И. Бибиков не особенно торопился отъездом из столицы, но признал необходимым отправить вперед членов секретной комиссии. Он приказал им ехать как можно скорее в Казань и открыть заседания, не ожидая его приезда, дабы «укротить хотя мало бунтующие души в городе и во всем околотке, а наказанием на первый случай преступников заставить молчать ядом напоенные сердца».
Примечания
1. Графу Суффольку, от 29 ноября 1773 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. XIX, с. 319. В этом письме вместо фамилии Бауэра следует читать: Кар.
2. В письме от 1 декабря 1773 г. // Восемнадцатый век, кн. I, с. 102.
3. Указ Военной коллегии генерал-фельдмаршалу графу Разумовскому 27 ноября 1773 г. // Архив Главного штаба, кн. I, л. 231.
4. Указ Военной коллегии князю Г.Г. Орлову 27 ноября 1773 г. // Там же, л. 233.
5. Тоже генералу Романиусу 27 ноября // Там же, л. 238.
6. Напечатан в Чтениях Московского общества истории и древностей (1860 г., кн. II, с. 72). У Пушкина (т. VI, с. 186, изд. 1881 г.) и в Приложении к Запискам о жизни и службе Бибикова. В последних двух изданиях манифест ошибочно отнесен к 23 декабря. Он подписан и напечатан 29 ноября 1773 г.
7. При этом генерал-прокурор князь А.А. Вяземский писал главнокомандующему в Москве князю М.Н. Волконскому: «Ее императорское величество Высочайше указать соизволила, чтобы ваше сиятельство приказали, с приложенного при сем печатного манифеста, церковными литерами напечатать в московской синодальной типографии 1205 экземпляров, наблюдая, чтоб оное было секретно, и по напечатании прислать сюда пять экземпляров, а остальные, никуда не употребляя, хранить за печатью до особого об оных повеления» (Письмо князя Вяземского Волконскому от 5 декабря 1773 г. // Архив кабинета его величества).
8. В собственноручном письме от 20 ноября 1773 г., из Саратова.
9. Гос. архив, VI, д. № 485.
10. Собственноручная записка императрицы от 10 декабря // Архив Канцелярии военного министерства, высочайшие повеления, кн. № 51.
11. См.: Славянин, 1828, т. V.
12. Архив Гос. совета, т. I, с. 252.
13. Указ, данный Военной коллегии 17 июля 1773 г. // Архив Канцелярии военного министерства, высочайшие повеления, кн. № 33/49; Указы коллегии графу Румянцеву, Бибикову и Романиусу от 18 июля, за № 246, 247 и 253. Московский Архив Главного штаба, оп. 47, кн. 53, л. 118. Протоколу Гос. совета 15 июля дана настолько неточная редакция, что из него можно заключить, будто в Польше только и оставалось войск, что один легион и две легкие полевые команды. Такою редакцией протокола введен в заблуждение и Д. Анучин, автор монографии «Действия Бибикова в пугачевщину» (см. Русский вестник, 1872, т. XCIX., с. 461).
14. См. Записки о жизни и службе А.И. Бибикова, изд. 1865, с. 79 приложение.
15. Указ Военной коллегии Бибикову 20 августа 1773 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. 53, л. 147. Эпизод этот у Рунича рассказан неверно (см. Русская старина, 1870, т. II, с. 131).
16. Подробности о назначении А.И. Бибикова, рассказанные Г.Р. Державиным (см. его Сочинения, т. VI, с. 462) и другими авторами (см. Анучин Д. Русский вестник, 1872, № 6, с. 462; Записки о жизни и службе А.И. Бибикова, с. 108 и пр.) надо отнести к числу вымыслов.
17. Бибикову в рескрипте от 29 ноября 1773 г. // Сборник Императорского исторического общества, т. XIII, с. 367. См. также Приложение к «Запискам академии», т. I, 38.
18. Открытый указ 29 ноября, об оказании Бибикову всеми начальниками и подданными повиновения и содействия // Сборник Императорского исторического общества, т. 13, с. 371.
19. Указы Военной коллегии полковым командирам от 30 ноября 1773 г.
20. Указ Военной коллегии от 7 декабря 1773 г., № 544.
21. Предписания полковым командирам // Архив Главного штаба, кн. I, л. 295.
22. Архив Сената, высочайшие повеления, кн. 135, л. 573. В т. XIII Сборника Императорского русского исторического общества записка императрицы к князю Вяземскому ошибочно отнесена к январю 1774 г.
23. В указе Военной коллегии от 30 ноября 1773 г. // Московский Архив Главного штаба, рекрутская экспедиция, оп. 28, св. 484, № 9575.
24. Постановление Военной коллегии 27 февраля 1774 г. // Там же, св. 484.
25. Высочайший указ казанскому губернатору 30 ноября 1773 г.
26. В указе от 29 ноября 1773 г. // Архив Главного штаба, кн. I, л. 250.
27. Указ Военной коллегии фельдмаршалу графу Разумовскому 4 декабря 1773 г. // Там же, л. 422.
28. Протокол Гос. совета 28 ноября 1773 г. // Архив Гос. совета, кн. I, с. 444.
29. Вторым гренадерским (1552 строевых) и Владимирским пехотным (955 строевых) полками, Изюмским гусарским (703 строевых) и Архангелогородским карабинерным (859 строевых). В статье Д. Анучина «Действия Бибикова в Пугачевщину» приведены иные цифры численности полков. Разница происходит от того, что он приводит весь списочный состав полков, а здесь приведены только те чины, которые могли выйти в строй.
30. К половине ноября состояло: в 22-й легкой полевой команде 368 человек строевых и 60 драгун; в 23-й — 371 человек строевых и 60 драгун; в 24-й — 366 строевых и 62 драгуна; в 25-й команде — 371 человек строевых и 60 драгун // Архив Главного штаба, кн. I, л. 314, 391, 436 и 513.
31. К 26 ноября в отряде Фреймана было: пехоты 1288 человек строевых, 234 казака и 631 башкирец, а за побегом башкирцев к 10 декабря состояло: пехоты 1293 строевых, 270 казаков и 191 башкирец — всего 1754 человека // Там же, л. 104 и 325.
32. В отряде Деколонга состояли: две легкие полевые команды, одна губернская и три гарнизонные роты тобольских батальонов и 150 казаков. Указы Военной коллегии генералам Фрейману и Деколонгу 30 ноября 1773 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. 53.
33. В письме от 29 ноября 1773 г. // Архив Главного штаба, кн. I, л. 295.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |