Получив приказание принять начальство над войсками под Уфой, Зарубин (Чика) взял себе в помощники Илью Ульянова, 30 человек рабочих Воскресенского Твердышева завода и отправился с ними по назначению. Встречая повсюду сочувствие, он успел собрать по дороге толпу в 500 человек и в начале декабря прибыл в селение Чесноковку. Поместясь в доме священника Андрея Иванова, Зарубин тотчас же разослал манифест самозванца, приказал его читать в церквах, приводить население к присяге на верность императору Петру III и требовал, чтобы жители собирались в поход с каждого двора по одному человеку с оружием и без всяких отговорок. При этом он выдумал, будто «надлежит явившееся по казанской дороге, из уфимской стороны, войско с двумя пушками истребить».
Население быстро вооружалось, и в короткое время самозваный граф Чернышев располагал уже силами до 4 тысяч человек1. Спустя несколько дней силы эти почти утроились вследствие перехода на сторону самозванца рабочих со многих заводов, прослышавших, что в Берде выдаются охранные листы, обеспечивающие население от грабежей башкирцев.
Узнав об этом, рабочие Саткинского завода тотчас отправили депутатов в Берду за охранным листом и писали, что хотя они приготовились к обороне, но не «против его величества, а от набегу озорнических и башкирцев воровских партий, которые из заводских жителей, выезжавших за сеном, уже много покололи безвинно, лошадей отогнали, и теперь за сеном и прочими потребностями выехать с завода не дают свободности»2.
Депутаты были встречены на дороге пугачевской партией в 25 человек под начальством Ивана Кузнецова, который вместе с ними отправился на Саткинский завод, обещал населению покровительство лжеимператора, но ограбил дом заводчика Лугинина, взял 10 тысяч рублей денег, 12 пушек, 250 ружей и 5 пудов пороха. Отсюда он прошел на Златоустовский и Катав-Ивановский заводы, был встречен крестьянами с полной покорностью, взял 40 пушек и 90 пудов пороху.
Таким образом, в течение нескольких дней на сторону самозванца перешло более 8 тысяч человек заводских крестьян. Заботясь о том, чтобы не только их удержать за собою, но и склонить на свою сторону остальное заводское население, пугачевская Военная коллегия предписала своему «графу Чернышеву» принять строгие меры к прекращению грабежей башкирцев и к возвращению награбленного хозяевам. «Да и впредь, — писала коллегия3, — если такие злодеи, хотя из малого чего окажутся, то, не приемля от них никаких отговорок и не возя сюда [в Берду], чинить смертную казнь, дабы впредь того чинить другие не отважились».
Зарубин (Чернышев) широко воспользовался предоставленным ему правом и впоследствии распоряжался самостоятельно, мало обращая внимания на Военную коллегию и на то, что происходило под Бердой.
Поселясь в Чесноковке, он сделался полным хозяином Башкирии и прилегающих к ней провинций, словом, хозяином всего Закамского края. Это был второй Пугачев, но более умный, самостоятельный и энергичный. В Чесноковке происходило беспрерывное пьянство, разгул и разврат. Вино, деньги, хорошенькие молодые женщины и девушки привозились из окрестностей для удовлетворения сладострастия самозваного графа и его приближенных. Около дома Зарубина были поставлены две виселицы, а под наметом из соломы хранились боевые заряды и орудия, доставленные мятежниками из разных городов и укреплений; тут же в сарае хранились и награбленные вещи. Сначала Зарубин отправлял в Берду каждые два дня донесения с конными башкирцами и ответы коллегии приказывал читать публично на улицах. С течением времени донесения эти посылались все реже и реже, Зарубин стал действовать более самостоятельно и из Чесноковки сделал вторую Берду: окружил себя свитой, назначал атаманов и полковников, действовавших по его указаниям, производил в чины, писал наставления и инструкции, принимал просителей, творил суд и расправу. Постановив правилом, чтобы в каждом селении или заводе был выбран атаман или староста, Зарубин объявил их ответственными пред собою, обязал смотреть за порядком, содержать пикеты и заставы в селениях и на главнейших дорогах. Они должны были останавливать проезжавших и всех подозрительных отправлять в Чесноковку4.
«Надлежит вам, — писал Зарубин, — выбранным от Рождественского завода атаману Волкову и есаулу Завьялову5, свою команду содержать в добром порядке и ни до каких своевольства и грабительства не допускать, а ежели кто окажется его императорскому величеству противником, а вам ослушником, таковых по произволению вашему наказывать на теле, смотря по вине. Напротив того, и вам самих себя к худому состоянию не подвергать и во всегдашнем времени его величества манифесты и указы должны чувствовать и непременное исполнение чинить, за что вы можете получить особливую себе похвалу. Команде своей никаких обид, налогов и разорений не чинить и ко взяткам не касаться, опасаясь за ваш проступок неизбежной смертной казни. Притом старание прилагайте, но насылаемым от меня к вам ордерам и прочим повелительным от меня письмам исполнение чинить в немедленном времени, и где что видеть можете интересу казенному какую трату, о том немедленно меня рапортуйте. Также, где окажутся его величеству злодейские партии, таковых всемерно стараться с командой своей ко всеконечному истреблению приводить и верноподданных сынов отечеству защищать. Когда потребую из команды вашей в службу его величества, то по тому требованию хороших и доброконных и вооруженных ребят в немедленном времени отправлять ко мне. А в службу набирать надлежит таковых, чтобы не были старее 50 и малолетнее 18 лет».
Приказывая производить наборы равномерно между жителями, Зарубин сделал распоряжение, чтобы женам и вообще семействам выступивших в поход был отпускаем провиант из казенных или общественных магазинов. Последние приказано было атаманам и старостам принять в свое ведение, по порох, оружие, снаряды и в особенности деньги отправлять в Чесноковку6. Население повиновалось беспрекословно, и скоро в руках Зарубина очутились весьма значительные суммы, которыми он распоряжался безотчетно, жил широко и весело. «У оного Чернышева, — показывал священник Данило Иванов7, — пробыл я четыре дня и один раз обедал с ним за одним столом. Стол содержит изобильный, потому что великое множество приходит к нему жителей на поклон, и всякий приносит какой-нибудь подарок: кто гуся, а кто поросенка; да и вина видел я у него бочек с 200, и все пьянствуют, но сам Чернышев простого вина не пьет, а пьет водку».
В числе приходивших на поклон был и воевода пригорода Осы, поручик Ф.Д. Пироговский, привезший в Чесноковку медную пушку, 10 пудов пороху и два воза медных денег. Зарубин принял подарки и в благодарность приказал остричь Пироговскому волосы по-казачьи.
— Будь ты отныне казак, — сказал он, — а не воевода; полно тебе мирскую кровь-то сосать.
Пироговского приказано было поставить на квартиру с простыми казаками, но потом Зарубин отпустил его в Осу к семейству и выдал билет для свободного проживания8.
Поступая таким образом с представителями правительственной власти, Зарубин (Чика) щадил духовенство, надеясь иметь чрез него влияние на население. Призывая к себе священников, он приказывал им следить в своем приходе за тем, «чтобы не было противников его императорского величества высокой власти, и ежели кто где сыщется, то таких всемерно стараться увещевать, чтобы как можно от того отвратились. А когда чрез такое увещание они не отвратятся, то таких ловя представлять ко мне немедленно, с которыми поступлено будет в силу указов немилостиво»9.
Отпуская домой явившегося на поклон священника села Березовки Данилу Иванова, Зарубин приказал ему приводить к присяге и покорности к государю все окрестное население.
Прибыв в Сарапул, Иванов собрал сходку, на которой решено было присягнуть императору. Иванов отправился по окрестным селам, встретил всюду полное сочувствие к своей деятельности, за исключением Ижевского завода, население которого отказалось признать власть самозванца. Тогда по распоряжению Зарубина (Чики) 1 января явилась на завод партия мятежников в 300 человек под начальством Кудашева, овладела конторой, разграбила казенные дома и чего нельзя было увезти с собою, то разбила и уничтожила. Отобрав у солдат ружья, Кудашев взял с собою до ста человек, записанных в казаки, и 9 тысяч рублей, которые и отослал в Чесноковку10. «Прочим же мастеровым и работным людям, — доносил коллежский советник Венцель генералу Бибикову11, — дозволено отлучаться кто куда хочет, и даваны им от тех старшин билеты, с которыми немалое число в жительства свои и разъехались. Бывшие же при заводе в работах крестьяне также того же злодейской толпой распущены, почему никаких при заводе работ не производится и завод не действует».
Почти одновременно с занятием Ижевского завода значительная толпа башкирцев, под начальством Канзафара Усаева и Салавата Юлаева, подошла к Красноуфимску, находившемуся в>90 верстах от Кунгура. Воевода, поручик Никифор Бахматов, опасаясь быть повешенным, вошел в соглашение с канцеляристом Петром Лутохиным и решил не противиться башкирцам. Они отобрали под разными предлогами у казаков ружья, сняли караулы и стали ожидать прибытия мятежников. Канзафар Усаев и Салават Юлаев беспрепятственно заняли Красноуфимск, забрали казну и отправили ее под Оренбург, а захваченные пушки оставили при себе12.
Беспрепятственное занятие мятежниками Красноуфимска навело Зарубина на мысль организовать действия более правильным образом и занять два наиболее важных пункта: Кунгур, главный город Пермской провинции, и Челябинск, центральный пункт Исетской провинции13. Наименовав табынского казака Ивана Кузнецова главным российского и азиатского войска предводителем, Зарубин отправил его из Чесноковки для принятия начальства над всеми толпами башкирцев, группировавшимися вокруг Красноуфимска, а атаману Грязнову поручил соединить под своим начальством заводских крестьян в Исетской провинции и занять город Челябинск.
Прибыв в Красноуфимск, Иван Кузнецов узнал, что Салават Юлаев и Канзафар Усаев отправили две партии под начальством пожалованных полковников: Батыркая14 к Кунгуру и Белобородова15 — к Екатеринбургу.
В конце декабря (31-го числа) Батыркай занял селения Тихвинское, Старопосадское и острожек Степановский, находившиеся в 15—20 верстах от Кунгура, покинутого властями. В ночь на 23 декабря воевода Миллер, а в ночь на 27-е число и все члены Пермской провинциальной канцелярии, «миновав учрежденные караулы, обходными дорогами скрылись из города» и бежали в Чусовские городки. В управление городом вступил кунгурский магистрат16 и при содействии купечества стал принимать меры к обороне, прося в то же время помощи у Башмакова с Юговского завода и у полковника Василия Бибикова из Екатеринбурга17.
Наличные средства обороны города состояли из восьми орудий, с весьма ограниченным запасом пороха и снарядов. Под руководством двух братьев Хлебниковых, Емельяна и Пантелеймона, сыновей президента кунгурского магистрата, жители приступили к устройству батарей, на которых были расставлены городские пушки. Для стрельбы из них были собраны отставные канониры, а молодые посадские «обряжены» конными гусарами и назначены для содержания разъездов вокруг города18. Башмаков, вместо помощи войсками, прислал горного офицера Алексея Солононекова с поручением вывести из Кунгура всех колодников на Кушвинский завод, что и было исполнено. Избавившись, таким образом, от вредного элемента, жители все-таки принуждены были рассчитывать на собственные силы и с большим страхом ожидали появления мятежников.
Между тем Батыркай, после двухдневных грабежей и попойки, призвал к себе священника Афанасия Колесникова и приказал ему отнести в Кунгур сочиненный им же от имени Пугачева манифест и письмо протопопу Благовещенского собора Иоанну Пантелеймонову. Манифест состоял из набора слов без всякого смысла19, а в письме Батыркай говорил, что, имея приказание «привести в тишину верноподданных как священного сана, так и прочих санов», он желает знать: «с честью ли меня, полководца, изволите встретить или с суровостью противиться будете».
Подойдя ночью 3 января к пикету у Алексеевской башни, Колесников заявил капитану Бутримовичу, что прислан от войск императора Петра Феодоровича спросить граждан, будут ли они сопротивляться или пришлют от себя уполномоченных для заключения договора о сдаче города20. Священник Колесников и два сопровождавшие его мужика были арестованы, а принесенные ими манифест и письмо оставлены в тайне, чтобы не взволновать народ и не привести в отчаяние людей робких. Городские караулы были усилены, и обывателям строжайше подтверждено, чтоб они поступали по совести, присяге и, не щадя живота своего, действовали «безо всякой робости и трусости».
На следующий день, 4 января, прибыл из Екатеринбурга присланный полковником Василием Бибиковым подпоручик Посохов с двумя орудиями, пятью пудами пороха и 100 человеками казаков. Жители ободрились, и когда в тот же день, в 3 часа пополудни, Батыркай подошел к Кунгуру, то был встречен выстрелами из орудий и принужден отступить. Подпоручик Посохов преследовал мятежников со своими казаками и небольшим числом городовых казаков, но попал на засаду, был убит, а бывшие с ним казаки стали отступать. Оправившись от погони, башкирцы снова подошли к городу, но выстрелами с передовых пикетов были остановлены и в сумерки скрылись из виду. В 11 часов утра 5 января мятежники повторили нападение, но так же безуспешно, и тогда, окружив город почти со всех сторон, они расположились в ближайших деревнях. Защитники Кунгура просили казанского губернатора прислать им помощь, так как собранным в городе конным казакам и крестьянам «фуража провезти уже не можно»21.
В это время совершенно неожиданно для жителей прибыл в Кунгур казанского гарнизонного батальона секунд-майор Александр Васильевич Попов со своим отрядом. Находясь еще прежде в Кунгуре для приема рекрут и не предвидя никакой опасности городу, майор Попов в конце декабря выступил с новобранцами в Казань. По прибытии в селение Верхние Муллы он узнал об опасности, угрожающей Кунгуру, и о бегстве из него властей. Поручив капитану Рылееву вести рекрут в Казань, майор Попов оставил при себе 12 человек старых солдат, 386 человек новобранцев и с ними решился возвратиться в Кунгур и организовать там оборону.
«По прибытии команды в с. Верхние Муллы, — писал он вместе с тем к воеводе Миллеру22, — известно стало чрез верную руку, что вы, воевода, выехав безо всякого дозволения из Кунгура, находитесь в Чусовских городках, оставив город, канцелярию и казну на явное расхищение злодейской толпы, о коей совсем нет вероятного слуха, в каких силах она, находясь к Кунгуру, приближается, а только рассеяны одни от их единомышленников, для устрашения робких сердец, пустые слухи.
Помянутая команда, благополучно прибыв в Муллы, имеет пробыть для распоряжения о дальних ее движениях, а притом требует, чтобы вы, воевода, или в Кунгур возвратились, или сюда [в Верхние Муллы] прибыли, ради общего совета о недопущении злодеев к пущему нападению на вверенную вам провинцию. В случае отбывательства [отсутствия] вы можете против нарушения присяги ответствовать, а к команде на сие письмо сообщить».
На это Миллер отвечал Попову23: «Сообщение ваше от 29 декабря сего 1773 года, о прибытии к вам на Муллы, или чтоб я возвратился в Кунгур и о прочем, 30-го числа декабря мной получено. На которое вам чрез сие ответствую, что я из Кунгура в Чусовские городки отбыл по справедливому известью о неприятельской толпе, которая состояла от г. Кунгура в ближнем расстоянии и имела намерение на 27-е число действительно в Кунгур войти и меня захватить, почему я для некоторой предосторожности города и казны распоряжения и отбыл. Откуда по учинении оного обратно и намерен я вскорости ехать в г. Кунгур к своей команде, а не на Муллы. А что же вы пишете, что я якобы оставил город, канцелярию, казну и проч. на расхищение злодеям, то несправедливо, ибо та неприятельская толпа находилась в близости Кунгура в 700 человек и имела намерение в город войти на 27-е число и хотели меня захватить. Да и вы, г. майор, с отбытия вашего из Кунгура с 25 декабря по сие время находитесь с командою на Муллах и для каких законных обстоятельств, того я понять не могу, а единственно рекомендую, чтобы вы изволили рекрутскую [партию] вести в повеленное место и с крайнею предосторожностью от злодейской толпы и так точно, как в данном вам от Пермской провинциальной канцелярии наставлении предписано».
Не считая себя подчиненным воеводе и признавая поступок его неблаговидным, Понов прямо высказал это в письме и укорил беглеца в трусости. «Когда, — писал он Миллеру24, — намеревающаяся злодейская толпа на 27-е число хотела в Кунгур зайти и вас, г. воеводу, захватить, то вам для некоторой предосторожности города и казны распоряжения в Чусовские городки совсем в глухую сторону и где к отпору против злодеев сил весьма трудно собрать, и уезжать было не надобно; а лучше бы ехать сюда в Муллы, где человек до 400 господ помещиков, здешних селений людей с оружием единодушно защищать себя в место сие собрались; а и того бы способнее проехать вам к коллежскому асессору Башмакову и с ним посоветовать, который не только не колеблется страхом, но еще сюда вечор прислал сто человек на общее сопротивление злодеям, что вчерашнего числа от них уже и произошло проездом, [разъездом?] состоящим в 50 человеках, кои по моему приговору здешних управителей конницею из здешних жителей встречены, а я сам, взяв батальонных штатных солдат, да и жителей пеших же с ружьями, ходил тех подкреплять. Оные злодеи разбиты и прогнаны, а на месте убит один татарин да русских: один тяжело, а другой легко раненый, взяты сюда и приведены.
Здесь же я нахожусь по сие время вот для чего: по немалому числу рекрут и по малости конвойных, коими должен первых по квартирам расставлять и собирать, подводы доставлять, иметь притом предосторожность и разведывать о злодее. Сделал я от Кунгура до сих мест пять маршей без роздыхов, потому что у рекрут с собою хлеба нет, по причине неотпуска от вас в натуре провианта; вчерась по закону сделал роздых, а ныне рассмотри, где не так опасен от злодеев путь и меры принять не упущу, потому что злодей находится отсюда в 15 верстах на казанской дороге, по объявлению выше показанных раненых, на коих объявление можно больше положиться, нежели на посторонние слухи. Следовательно, теперь должно мне свою диспозицию иметь, каким образом поступить в сохранении рекрут от злодеев. А чтоб я вел рекрутскую команду в повеленное место так точно, как вы, г. воевода, из канцелярии мне наставление дали — оно не наставление, а сообщение мне было, в коем вы весьма много уверяли о злодейских на Кунгур покушениях и советовали рекрут вывесть, не видя дальней опасности, то и не должно мне считать сие наставлением. Для сих причин: 1) от моей команды [начальства] не предписано, чтобы мне состоять под повелением вашим, а 2) что его высокопревосходительство генерал-аншеф, Казанской губернии губернатор Яков Ларионович фон Брандт, на представление ваше не апробовал мне со всеми рекрутами идти, рассмотри наперед, сколь неудобно такое число людей в марше зимним путем всякими выгодами снабдить, а указал по 300 человек отправлять при ваших офицерах, а о достальных ожидать повеления. Потому-то я теперь его высокопревосходительства повеление к отправлению учиню с капитаном Рылеевым, с штатными и отставными солдатами, а сам здесь с достальными находиться имею. Вы же, г. воевода, благоволите прислать ко мне офицера, дабы я, как скоро из дер. Зинцов конвойные солдаты сюда возвратятся, с оными мог бы отправить других 300 человек, как его высокопревосходительство в учреждении своем предписать изволил».
Отговариваясь тем, что уехал из Кунгура для поощрения крестьян сопротивляться мятежникам и для собрания вооруженных жителей для защиты города, воевода Миллер счел лучшим отправиться в отряд Попова, а в Кунгур послал из Чусовских городков 300 человек наскоро набранных и вооруженных крестьян.
Таким образом присоединившись к отряду, воевода Миллер 6 января прибыл вместе с ним в Кунгур. Майор Попов тотчас принял самые энергические меры к обороне, разделил город на участки и поручил их за несколько дней перед тем возвратившемуся воеводскому товарищу, прокурору Попову, горного ведомства капитану Попову, президенту от купечества, бургомистрам и ратманам.
«Воеводе же Миллеру, — писал секунд-майор Попов в составленной им инструкции25, — как градодержателю, не определяя себе нигде поста, раздавать всем вышеписанным особам, чрез капитана Буткевича, приказания. Для чего оным [начальникам дистанций] долженствует ему, воеводе, во всем безропотно повиноваться, через что узлом сего послушания все здешние и собранные из селений обыватели к общей всех пользе твердо и надежно будут стоять и проявляться атакующим город злодеям».
Не ограничиваясь этим, Попов приказал прочесть всем жителям города, «не исключая ни одной души и при молебном Господа Бога прошении», обыкновенную присягу, манифест и указ императрицы и увещание, присланное преосвященным Вениамином.
«Что ж до меня принадлежит, — писал он всем городским властям и управлениям, — то всех услужно прошу отпустить мне годных ружей с припасами, сколько за раздачею найдется, коими я снабдя умеющих в команде моей рекрут стрелять, определяю себя к наиважнейшему посту, на который, по положению места, больше чаять надобно неприятельского стремления. Сверх того, стану и прочих рекрут обучать, по скорости времени и частым тревогам, хотя только заряжать ружье, дабы ежели еще где порожние ружья найдутся, все оными в отпор действовать могли.
Воевода, как хозяин и первое занимает в провинции и городе место, благоволит приказать чрез полицию, чтобы во всем городе была тишина, шум, песни, а особливо по ночам должны быть прекращены и не только по бекетам и вокруг города, но и въезде внутри города по улицам, посылать дозоры, чтоб праздно в ночи никто не шатался, а всего лучше, если заблагорассуждено будет, к общественной пользе и всех целости, питейным домам продажу вина и других напитков запретить.
Как от обошедших почти вкруг города злодеев частые бывают тревоги и из оных иногда по одному только бекету и то малое число единственно для высматривания подъезжают, а во всем городе великое от того происходит смятение и беспокойство, то во избежание таких колебаний, ежели рассудится, поступать таким образом: когда против которого бекета злодеи станут показываться, то командир, изготовясь оружием к принятью, ту же самую минуту дает знать воеводе, который, чтоб одни только вокруг города бекеты изготовились, приказывает ударить в большой колокол несколько раз. Ежели бы на два или больше бекета подъезд показываться начал и от тех бекетов дойдут до него известия, тогда бить в набат на всех колокольнях, почему к приумножению сил на всех постах с крайним поспешением назначенные бегут со своим из домов и квартир оружием. А что касается по ночам, то как за темнотой увидеть не можно, на один ли только бекет стремление происходит, то по полученному с первого бекета известью о приближении злодейском, по мнению моему, должно уже повсюду в набат ударить.
Когда злодеев вокруг города видно не будет, то вышеписанные командиры могут в своих квартирах находиться, осматривая, однако, в день почасту, в точной ли готовности его подчиненные люди находятся и все ли у них оружие в исправности состоит, а к ночи, хотя бы и не было тревоги, неотходно быть при своих местах и там ночевать. А если кто от своего поста при тревоге умышленно отлучится, тот сочтен будет ее императорского величества изменником и недостойным тем называться, чем он теперь есть, как и за то, если, ища покоя и страшась смерти, скажется при нынешнем случае больным.
Впрочем, объявив мое мнение, что еще с совета к лучшему признано будет, я на все труды и опасности усердно себя полагаю».
Эта энергическая и обстоятельная инструкция сразу подчинила Попову все население города; жители смотрели на него как на своего избавителя и преследователя тех, которые пожелали бы уклониться от общего дела. Обыватели повиновались ему беспрекословно и при первом появлении неприятеля выказали полную энергию.
В первом часу пополудни 9 января мятежники стали подходить к Кунгуру по трем дорогам: из Осы, Казани и по сибирской дороге, со стороны Екатеринбурга. Из толпы, следовавшей по осинской дороге, выехало вперед несколько человек башкирцев, которые кричали по-русски и требовали сдачи города.
— На что вы нас и себя мучите, — кричали они, — мы хотим быть с вами в мире, только вышлите к нашему полковнику вашего воеводу и других начальников, а сами город сдайте. Мы вас ничем не тронем.
В ответ на это последовали выстрелы из орудий. Мятежники подались назад, но остановились почти около города. Тогда майор Попов с 12 человеками солдат казанского батальона, 30 рекрутами, с 60 пешими и 100 человеками конных обывателей и с одним орудием произвел вылазку и смело атаковал неприятеля. Башкирцы разбежались, и Попов возвратился в город без всякого урона26.
Через день, 11 января, секунд-майор Попов решился сам перейти в наступление или, по крайней мере, нанести мятежникам серьезное поражение в поле. Не ослабляя обороны города, он собрал сколько можно было солдат, рекрут, обывателей, как пеших, так и конных; взяв с собою два орудия, он вышел в 10 часов утра из Кунгура и, отойдя три версты, остановился близ речки Ирени. Расположив пехоту в одну линию и в три шеренги, причем задняя была вооружена одними длинными пиками, Попов прикрыл фланги с правой стороны небольшим перелеском, а с левой буераком, идущим от реки Ирени. Поставив конницу за флангами пехоты и заманивая башкирцев атаковать себя, он устроил несколько засад: в глубокой лощине, против средины левого фланга положил 12 человек солдат, а за стогом сена, находившимся против правого фланга, поместил до 20 стрелков.
Неприятель не заставил себя долго ждать, и толпа башкирцев, числом до 500 человек, с восемью разноцветными значками и неистовым криком бросилась на малочисленный отряд Попова. Будучи вооружены по преимуществу стрелами и копьями, башкирцы не могли состязаться с регулярным войском. Проскакав засады, они были приняты в два огня, с фронта и с тыла, стрелками. Нескольких выстрелов было достаточно, чтобы произвести замешательство в нестройной толпе, и лишь только Попов перешел в наступление, как неприятель рассыпался в разные стороны27. Глубокий снег не допускал продолжительного преследования, тем более бесполезного, что нагнать конного неприятеля было трудно, а пешие башкирцы уходили на лыжах. Неприятель оставил на поле сражения 15 человек убитыми, одно знамя, медный барабан и 30 лошадей. С этими трофеями секунд-майор Попов возвратился в Кунгур, имея в отряде только трех легко раненных.
Первый успех этот настолько ободрил жителей, что Попов решился предоставить город собственной защите и с небольшим отрядом, состоявшим всего из 92 нижних чинов, нескольких обывателей и двух орудий, двинулся против мятежников, собравшихся в 20 верстах от города в деревнях Кишерте и Усть-Кишерте.
Выступив в 7 часов утра, 15 января, и двигаясь несколько кружным путем, Попов, незамеченный, зашел в тыл инсургентам и утром следующего дня атаковал селение Усть-Кишерт, в котором находилось до 400 башкирцев и около 200 сибирских и других казаков. Застигнутый врасплох, неприятель оказал весьма малое сопротивление и после нескольких выстрелов из орудий рассыпался в разные стороны, потеряв до 40 человек убитыми, много ранеными и 161 человека пленными. Мятежники бросили в селении пять чугунных пушек, много пороха, ядер и гранат. Попов преследовал их по кустарникам лыжниками, а по дороге конницей, но как отряд его состоял из людей неопытных, то преследование и не могло быть особенно энергично.
«Мне одному, — доносил он, — не имев при себе из офицеров помощника, распоряжать и всюду поспевать весьма было неудобно»28. Большая часть его команды состояла из рекрут и обывателей, которые не имели «смельства, что всего надобнее, и по непривычке к заряжанию ружья и по неготовности патронов к узкоствольному ружью не могли производить желаемого успеха». Попов, по его словам, принужден был часто оставлять пехоту и пушки назади и следовать с конницей «стыдить в несмелстве и угрожать с лаской, напоминая присягу».
Пройдя несколько верст по следам бежавших мятежников и забрав с собою все трофеи и пленных, Попов повернул к городу Кунгуру, куда и прибыл 17 января.
Энергические действия Попова наставили предводителей башкирских партий во что бы то ни стало захватить в свои руки храброго майора, и они решились ударить совокупными силами на город Кунгур.
К 19 января, в селении Старом Посаде, собрались со своими толпами: Салават Юлаев29, Канзафар Усаев, красноуфимский канцелярист Петр Лутохин, бывший красноуфимский писарь, а теперь атаман Михаил Мальцев и другие. Они положили отправить в Кунгур увещание, в котором писали30, будто бы город Уфа уже взят главным предводителем Иваном Никифоровичем Чернышевым (Зарубиным), Красноуфимск добровольно покорился, все заводы, села и деревни, Сибирской губернии крепости «по приклонении взяты» и что теперь со всей артиллерией, найденной в крепостях, и более чем с 15 тысяч человек идут они к Кунгуру.
Салават Юлаев и его товарищи высказывали удивление, что главный к бунту возмутитель и командир Попов осмеливается противиться и проливать кровь невинных. Они требовали его выдачи, сдачи города, пушек, оружия, пороха и преклонения знамен.
В 2 часа пополудни, 19 января, красноуфимский казак Иван Дружинин приехал в Кунгур и передал увещание в провинциальную канцелярию. Последняя, поверив словам Салавата, что у него 15 тысяч человек, в тот же день, без ведома Попова, отправила посланного к главнокомандующему с просьбой прислать войска. Канцелярия доносила, что на собранных для защиты крестьян она не надеется, потому что «у многих в той злодейской толпе находятся отцы, братья и другие родственники, да оружия у них только одни пики и дубины, пороху здесь налицо только один пуд, а свинца ничего нет»31.
В этот же самый день прибыл в селение Старый Посад присланный Зарубиным казак Иван Кузнецов и принял общее начальство. Он составил и на следующий день отправил новое воззвание ко всем «начальствующим и настоятелям города Кунгура»32. Кузнецов писал, что он не удивляется тому, что жители не верят воззваниям башкирских предводителей и публикуемым ими манифестам. Он говорил, что и сам прежде не верил в появление императора Петра III, но теперь, когда самым видением лица его величества удостоились довольно видеть и при нем верноподданнически служить, «он не сомневается в его происхождении и уверяет, что то есть истинный царь, из неизвестности на монарший престол восходящий».
Скорбя о грабежах и насилиях, причиненных башкирцами жителям, Кузнецов просил припомнить, «что народ этот имеет отменные мысли» против русских, и уверял, что он прислан для введения среди их порядка и устройства. Он говорил, что принял уже меры к восстановлению церквей, разрушенных и разоренных башкирцами, и просил покориться, не оказывая сопротивления.
Не получив никакого ответа, Кузнецов в 7 часов утра, 23 января, с толпой до 2 тысяч человек подошел к Кунгуру и, имея при себе семь пушек, открыл из них огонь. Из города хотя и отвечали на выстрелы, но редко, за неимением пороха. Ободренные башкирцы подвезли свои орудия почти на ружейный выстрел и окружили город со всех сторон. Офицеры ободряли защитников, но с малою надеждой на успех, «потому что подчиненные из обывателей, иные по непривычке, а иные по боязливости прежде времени выходя из послушания, прятались от свиста ядер по зауголью»33. Тем не менее, сознавая слабость своего вооружения, состоящего из пик и стрел, мятежники не решались на штурм, а ограничивались новым требованием связать и выдать им всех начальников, а населению выйти им навстречу с образами. Требование это не было исполнено, и Кузнецов, прекратив к вечеру огонь, расположил свою толпу вокруг города в 3—4 верстах от него. Здесь он простоял несколько дней без всякой деятельности, пока, как увидим ниже, не был разбит прибывшими в Кунгур правительственными войсками.
Такую же неудачу испытал и другой сподвижник Зарубина, атаман Грязнов, посланный к Челябинску, вокруг которого еще с половины декабря разъезжали башкирские партии от 300 до 150 человек.
Расположенный на реке Миасе, Челябинск, построенный в 1736 году, обнесен был кругом валом с несколькими башнями и деревянным заплотом. Гарнизон его состоял из нескольких десятков солдат, и потому воевода Исетской провинции, статский советник Алексей Петрович Веревкин, еще в начале декабря приказал собрать 1300 человек крестьян, которых, назвавши «временным казачеством», прислать в Челябинск под командою выбранных в слободах отставных солдат. Им приказано было вооружиться чем кто мог и запастись продовольствием на две недели. Замечательно, что открывшиеся уже беспорядки не заставили мелкое начальство поудержаться от всякого рода злоупотреблений. Люди назначались в казачество несправедливо: одиночки, бедные, дряхлые и малолетки. Узнав об этом, Веревкин, по совету секунд-майора Ивана Завороткова, приказал явиться в Челябинск одному из семи человек здоровых и не малолетних. Остальные шесть человек должны были снабдить седьмого пристойной одеждою, лошадью с прибором, фуражом и провиантом и давать 1 руб. 50 коп. в месяц жалованья, т. е. по 25 коп. с человека. В казаки приказано было брать только из семейств «многорабочих, где 5 и 7 душ, а из тех семейств, где от 1 до 5 душ, не брать и не назначать, в видах сохранения их хозяйств и домашнего быта...»34. Казаки собирались туго и приходили с плохим вооружением, преимущественно с кольями. Для усиления защиты Веревкин сформировал роту из рекрут последнего набора. Купечество также вооружило нескольких людей на свой счет, но всего этого было недостаточно ввиду многочисленности мятежников.
«Крайне нужно, — писал Веревкин князю Вяземскому35, — прислать в провинцию, как наивозможно скорее, из господ генерал-мойоров, на котором бы необходимо и лента была. Ваше сиятельство довольно изволите знать здешний народ, в грубости и легкомыслии погруженный, а особливо казаков, которые от их командиров совсем избалованы и вольны и ни в какую службу неспособны, а на всякое зло предприимчивы. При всем том знатных одних генералов, кои имеют на себе орден, чтут и боятся».
Веревкин писал о том же и сибирскому губернатору, просил присылки войск и присовокуплял, что почти вся Исетская провинция перешла на сторону самозванца. Генерал Чичерин, еще ранее получения этого письма, отправил в Челябинск, под начальством подпоручика Федота Пушкарева, роту тобольского батальона и с нею полевую артиллерию, для доставления на Оренбургскую линию. Едва успела эта рота вступить в город, как в воскресенье, 5 января, но окончании заутрени, челябинские казаки, в числе 200 человек, под предводительством хорунжего Наума Невзорова, бросились на орудия, стоявшие против воеводского дома и овладели ими. Расставив своих часовых с зажженными фитилями, Невзоров угрозой открыть по городу огонь намерен был заставить жителей покориться. Но предводимая им толпа слишком увлеклась успехом и, не оставив у пушек никакого прикрытия, ворвалась в дом воеводы Веревкина, захватила как его самого, так и всех у него живших. Связав Веревкину руки и ноги, казаки били его до полусмерти и, разодрав платье, почти полунагого потащили за ноги и за волосы по улице в свою войсковую избу36. Там связали его еще крепче, «так что и кожу с рук и ног содрали», и били прикладами, пинками и кулаками. Полумертвому воеводе, по-видимому, не было спасения, но явившийся на помощь подпоручик Пушкарев избавил Веревкина от мучительной смерти.
Услышав шум и крики, Пушкарев собрал свою роту, отбил у мятежников орудия, оставленные под охраной нескольких человек часовых, а затем проложил себе путь штыками к войсковой избе и освободил Веревкина. Предводитель толпы, хорунжий Невзоров, бежал из города, часть жителей которого была в страхе, а другая в волнении37.
На другой день были получены известия, что находящиеся вокруг города крепости Чебаркульская и Коельская, слободы Верхнеувельская и Кундравинская заняты мятежниками. Повсюду население встречало бунтовщиков с радушием, имея во главе духовенство. Всякая попытка отдельных лиц убедить население сопротивляться мятежникам кончалась весьма печально для уговаривающих. В слободе Кундравинской поручик Максимов был удавлен за то, что уговаривал не сдаваться подходившей толпе38. Ворвавшись в селение, бунтующая толпа прежде всего разбивала кабаки, захватывала деньги, уничтожала конторские бумаги и заставляла население присягать императору Петру III. Все приставшие к мятежникам надевали через правое плечо кусок белого полотна, а желавшие остаться верными правительству покидали свои дома, имущество и бежали в Челябу. «Все находящиеся в Исетской провинции заводские крестьяне, — доносил товарищ воеводы, коллежский асессор Свербеев39, — уже и последние дворянина Демидова Кыштымского и Каслинского заводов, от злодейского башкирского и казаков возмущения известному самозванцу отложились».
Таким образом, окруженный почти со всех сторон мятежниками, Челябинск мог полагаться лишь на свою силу. Собранные для защиты крестьяне и казаки почти все разбежались, и в городе осталось купечество, рота рекрут и рота тобольского батальона, состоявшая из 300 недавно обученных рекрут. Командир этой роты, подпоручик Пушкарев, принял меры к защите: расставил вокруг города пикеты и на важнейших пунктах небольшие команды.
Между тем бежавший из Челябинска хорунжий Невзоров собрал в подгородных деревнях 160 человек и в ночь на 7 января подошел с ними к Челябинску. Он требовал, чтобы жители не противясь впустили его в город, и уверял, что государева сила в 40 тысяч человек подходит к Челябинску и все противящиеся будут преданы жестокому мучению. Получив отказ, Невзоров отправился в Кундравинскую слободу ко вступившему уже в командование башкирцами атаману Грязнову и вместе с ним подошел к городу.
Остановясь в деревне Маткиной, в двух верстах от Челябинска, Грязнов 8 января прислал два воззвания: одно на имя товарища воеводы Василия Ивановича Свербеева, а другое жителям и всякого звания людям.
«Я в удивление прихожу, — писал Грязнов Свербееву, — что так напрасно закоснели сердца человеческие и не приходят в чувство, а паче не иное что как делают разорение православным христианам и проливают кровь неповинно, а паче называют премилосердощедрого государя и отца отечества великого императора Петра Федоровича бродягою, донским казаком Пугачевым; вы же думаете, что одна Исетская провинция имеет в себе разум, а прочих почитая за ничто или словом сказать за скоты. Поверь, любезный, ошиблись, да и ошибаются многие, не зная, конечно, ни силы, ни писания; если бы мы нашего премилосердого отца отечества великого государя были не самовидцы, то б и мы в сомнении были. Верь, душа моя, несомненно, что верно и действительно наш государь-батюшка сам истинно, а не самозванец: что ж за прибыль быть православным христианам в междоусобии и бранях и проливать кровь неповинных, и за что ваш господин воевода с артиллерийской командой взялся вернейших слуг государя приводить в разорение? Пожалуй, сделай себя счастливым, прикажи, чтобы безо всякого кровопролития сделать и крови напрасно не проливать. Если же после сего последнего до вас увещания в склонность не придете, то обещаюсь Богом подвигнуть мои, вверенные от его императорского величества, войска, и уже тогда никакой пощады ждать вам надеяться не предвижу; от мала и до велика прошу, яко брата, уговорить; вас же, если сие сделаете, обещаю вам перед Богом живот, а не смерть; закоснелым же, кто не придет в чувство после сего, благополучия ожидать не остается. Разве мы не сыны церкви Божией? Опомнитесь, други и бра-ты о Бозе! Затем, сократи, оканчиваю сим и остаюсь при армии, посланной от его императорского величества главной армии полковник Иван Грязнов».
В другом воззвании, обращенном к населению, Грязнов старался доказать, что со вступлением на престол Петра III Россия избавится от ига работы.
«Всему свету известно, — писал он, — сколько во изнурение приведена Россия, от кого ж — вам самим то небезызвестно: дворянство обладает крестьянами, но хотя в законе Божием и написано, чтоб они крестьян так же содержали, как и детей, но они не только за работника, но хуже почитали собак своих, с которыми гонялись за зайцами; компанейщики завели премножество заводов и так крестьян работой утрудили, что и в ссылках того никогда не бывает, да и нет, а напротив того, с женами и детьми малолетными не было ли ко Господу слез?»
Грязнов говорил, что дворянство заставило государя Петра Федоровича 11 лет скитаться за то, что он приказал, чтоб у дворян не было крестьян во владении, что и теперь то же дворянство распустило слух, будто государь самозванец, донской казак Пугачев, наказанный кнутом и имеющий на лбу и щеках клейма. Требуя сдачи города, Грязнов уверял, что каменные стены не спасут его, и удивлялся, что население не желает себе добра и не покоряется. «Орды неверные государю покорились, — говорил он, — а мы противотворничаем».
Посланный с этими воззваниями был задержан в Челябинске, и Грязнов не получил ответа. Подойдя к городу, он приказал своей толпе растянуться в одну линию, чтобы напугать гарнизон значительностью своих сил, и открыл огонь из пяти пушек. Из Челябинска отвечали ему выстрелами из 18 орудий, и мятежники, не видя возможности взять город, после 50 выстрелов отступили опять к деревне Маткиной40. В этот день в Челябинск успел пробиться шедший из Сибири небольшой отряд под начальством секунд-майора Фадеева41. Воевода Исетской провинции Веревкин 9 января отправил в толпу манифест императрицы от 29 ноября, но Грязнов в тот же день вернул его со своим объяснением.
«Рассмотрение нами чинено, — писал предводитель шайки42, — и по рассмотрении сия ваша бумажка посылается обратно. Из манифеста же усматривается, якобы государь наш церкви разорял и прочие чинил непорядки, о таковых непорядках написанных мы не ныне уже известны, что написано напрасно и персонально с государем было говорено; вы ж, не видя [его], называете Емельяном Пугачевым, а мы, видя, и свидетельствовали. Как дерзнуть может, да и печатовать более к увещеванию. Гришек-расстриг видно не находят, да и вы не дураки ли: Дмитрий царевич был весьма малолетен, а Гришка назвался уже взрослым! Почему ж можно было опознать его, как наш батюшка всемилостивейший государь уже не малых лет принимать изволил Россию. Следственно, кого б я видал прежде, но и на всех послаться могу, что узнаю через двадцать лет, нежели через одиннадцать. Итак, если отыщутся у вас благоразумные люди, рассудить могут, что и узнать можно. Так вы лихо не подумайте того, что дворяне привыкли всей Россией ворочать, как скотом, но еще и хуже почитают собак, а притом без малых жить не привыкли; а государь все то от них отобрать изволил, так чрез то дворяне умыслили написать хулу, а признали быть за лучшее владеть Россией сами и всеми угодными им угодностями. И для того благоволите город сдать без всякого напрасного православным кровопролития. Если ж вы так отдаться не согласны, дать нам вскоре знать, ныне же через два часа присылкой нарочного не умедлить. Вы думаете и опасаетесь прислать человека? Так не извольте сомневаться, мы не таковых сердец, как вы, нашего [посланного] удерживаете; если же своего жаль выслать — нашего [вышлите], и для того немедленно дайте знать, или знатную от вас персону, хотя для переговорки; право, пустим обратно».
Переговорка эта не состоялась, и 10 января толпа мятежников, усиленная прибытием крестьян с Кыштымского и других заводов и возросшая до 5 тысяч человек, с восемью пушками снова подошла к Челябинску, но была отбита, причем хорунжий Невзоров был захвачен в плен43. Грязнов отступил сначала к деревне Шершневой, в шести верстах от города, а потом к Чебаркульской крепости. Под Челябинском он оставил небольшую толпу башкирцев, с приказанием блокировать город и никого не пропускать ни в него, ни из него44. Веревкин просил прислать для управления провинцией достойного человека, «ибо, — доносил он45, — за учиненным мне от воров бунтовщиков казаков увечьем и чрез то в крайнюю болезнь приведенном, службу ее императорского величества, хотя бы усердно желал, продолжать нахожусь поныне не в состоянии».
В таком положении были дела, когда за несколько дней пред тем главнокомандующий А.И. Бибиков приехал в Казань и не успел еще подробно ознакомиться с ходом событий.
Примечания
1. Показание Зарубина (Чики); Показание священника Андрея Иванова 22 июня 1775 г.; Показание Ильи Ульянова в августе 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 416, 465 и 506.
2. Прошение Саткинского завода от 6 декабря 1773 г., подписанное священниками и крестьянами // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. III.
3. В указе Чернышеву (Зарубину) от 20 декабря 1773 г. // Гос. архив, VI, д. № 420 и 512.
4. Повеление Зарубина села Ильинского казаку Андрею Носкову 10 января 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 422.
5. Там же.
6. Повеление графа Ивана Никифоровича Чернышева, села Ильинского казаку Андрею Носкову 10 января 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 422.
7. Показание священника Данилы Иванова 19 февраля 1774 г. // Там же, д. № 426.
8. Показание поручика Пироговского; Показание священника Данилы Иванова // Там же, д. № 426 и 440.
9. Наставление Зарубина Сарапульского заказа села Березовки священнику Даниле Иванову от 3 января 1774 г. // Гос. архив. VI, д. № 426.
10. В Государственном архиве сохранилась расписка Зарубина в получении этих денег от надзирателя Ижевского завода Губанова и его помощника Киселева.
11. Рапорт главного командира Гороблогодатских и Камских заводов Венцеля от 16 января // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.
12. Показание казака Дупленкова, представленное Пермскою канцелярией Бибикову 19 февраля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.
13. Исетскую провинцию составляли Зауральская Башкирия и дистрикты (уезды): Исетский (Челябинский тож), Шадринский, Окуневский и Куртамышский.
14. В Пермском сборнике (1860, кн. II, с. 13) Батыркай наименован Ишкиневым, а в допросах он именуется Ишкиным.
15. Иван Наумов Белобородов происходил из крестьян села Медянки, приписанного к медеплавильному заводу Осокина, находившемуся в Кунгурском уезде. В 1759 г. Белобородов был сдан в солдаты, служил сначала в Выборгском артиллерийском гарнизоне, а потом на Охтенском пороховом заводе близ Петербурга. Не желая служить, «начал притворно хромать правою ногой», отправился в лазарет и лежал в нем полгода. Уволенный в 1766 г. в отставку по болезни на собственное пропитание, Белобородов женился и поселился в селе Богородском Кунгурского уезда, где торговал медом и другими товарами.
16. Рапорт кунгурского магистрата Бибикову 14 марта 1774 г., № 208 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VII.
17. Пермский сборник, 1860 г., кн. II, отд. I, с. 10.
18. Рапорт кунгурского магистрата казанскому губернатору // Там же, с. 13.
19. В заголовке его было написано: «Великим Богом моим на сем свете я, великий государь император Петр Феодорович, из потерянных объявился, своими ногами всю землю исходил. Божиего Милостию, мы, великий государь Петр Феодорович, самодержец верноподданным рабам всякого звания и чину. Я подлинный император Петр Феодорович государь, своим языком именной указ на всю Россию публикую, кто моего указу не слушает и проч., и проч., и проч.».
20. Рапорт капитана Бутримовича Пермской провинциальной канцелярии 4 января 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VII. В Пермском сборнике (1860, кн. II) сказано, что Батыркай отправил в Кунгур священников Федора Иванова и Ивана Лукина, но откуда взято это сведение — неизвестно.
21. Рапорт Пермской провинциальной канцелярии Брандту от 6 января 1774 г. // Там же, кн. VI.
22. Письмо Попова воеводе Миллеру от 29 декабря 1773 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. III.
23. В сообщении от 30 декабря 1773 г. «Сборник материалов, относящихся к Пугачевскому бунту в пределах Пермской губернии» Василия Шишонко // Рукоп. Императорского русского исторического общества.
24. Письмо Попова Миллеру от 31 декабря 1773 г. // Рукопись В. Шишонко.
25. От 6 января 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. III.
26. Рапорт секунд-майора Попова Военной коллегии от 10 января 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. III; Рапорт Пермской провинциальной канцелярии Брандту от 10 января // Там же, кн. VI.
27. Рапорт майора Попова Военной коллегии, от 12 января 1774 г. // Там же, кн. III. Журнал прокурора Филиппа Попова: «Каким образом сего 1774 года злодейская башкирская и прочих народов толпа делала на город Кунгур нападение» (Архив кабинета е. и. в.).
28. Рапорт секунд-майора Попова казанскому обер-коменданту Лецкому 18 января 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.
29. Некоторые сведения о деятельности Салавата Юлаева, впрочем не вполне достоверные, можно найти в «Оренбургских ведомостях» (1874, № 4).
30. Увещание от 19 января 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.
31. Рапорт Пермской провинциальной канцелярии А.И. Бибикову от 19 января 1774 г. // Там же.
32. Увещание Кузнецова от 20 января 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 512.
33. Журнал Пермской провинциальной канцелярии, представленный А.И. Бибикову 26 января 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VI.
34. Пермский сборник, 1859, кн. I, с. 48.
35. От 28 декабря 1773 г., из Челябинска.
36. Такой же участи подверглись регистратор Колесников и жившая у Веревкина сестра бывшего челябинского прокурора, Анна Алексеевна Благово. Вдова прокурора Гуляева была избита, но оставлена в доме Веревкина.
37. Рапорт Веревкина Чичерину 5 января; Рапорт Чичерина Военной коллегии 9 января; Показание посадского Петра Чебыкина 6 января // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. III и VI.
38. Чтения в Обществе истории, 1859, кн. I, смесь, с. 22.
39. Сибирскому губернатору Чичерину от 7 января // Там же, ч. VI.
40. Ср.: Пермский сборник, 1859, кн. I, с. 50.
41. Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. III.
42. Гос. архив, VI, д. № 485; Русская старина, 1875, т. XIII, с. 276.
43. Экстракт происшествий в Челябинске, представленный Веревкиным Бибикову и Сенату // Гос. архив, VI, д. № 485 и 504. Невзоров был тотчас же подвергнут допросу с пристрастием и чрез 15 часов от плетей и полученных ран умер. В статье «Действия Бибикова в Пугачевщину» (Русский вестник, 1872, № 7, с. 43) рассказ о Невзорове неточен.
44. Показание крестьян Семена Никушкина и Матвея Чулкова 13 января 1774 г. // Архив Синода, д. № 30.
45. В рапорте от 18 января 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 504.
Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |