После неудачи под Сакмарским городком Пугачев с небольшим числом своих приближенных бежал в селение Ташлы, где и ночевал. Отсюда, по совету старшины Кинзи, самозванец отправился в Башкирию, собрал себе новую толпу и пришел на Вознесенский завод. Лишившись большей части своих сотрудников, составлявших так называемую «военную коллегию», он взял к себе в секретари казака Ивана Шундеева, а в повытчики Григория Туманова. Оба они сочинили от имени самозванца указы к башкирским старшинам и заводскому населению о наборе вооруженных людей и присылке их в стан государя. Указы были подписаны Иваном Твороговым и переведены на башкирский (татарский) язык Григорием Тумановым; на каждом из указов была приложена печать с плохим изображением мнимого императора Петра III и с его титулом1.
С подобными же указами были разосланы гонцы с требованием, чтобы население в окрестностях Челябы и Чебаркуля готовило фураж и печеный хлеб для «персонального шествия его величества с армией»2. Все эти распоряжения принимались населением сочувственно, «и по тем указам, — показывал Творогов, — старшины и заводские приказчики давали людей охотно».
Пробыв в Вознесенском заводе двое суток и взяв в свою толпу всех годных к службе людей, Пугачев перешел на Авзяно-Петровский Демидова завод, а затем на Белорецкий завод, где и проводил всю святую неделю3.
В это время силы его состояли из толпы башкирцев, число которых определить трудно, и из 400 человек заводских вооруженных крестьян, взятых на заводах. На соединение к нему шел разбитый под Екатеринбургом Наум Белобородов, успевший собрать по дороге значительную толпу мятежников. Прибыв в селение Верхние Киги и встретив там посланных Пугачева с указами, Белобородов выказал энергическую деятельность по формированию новых сил. Он разослал по разным направлениям, преимущественно в Кунгурский уезд, нескольких башкирских старшин и мещеряка Бахтиара Каныкаева и приказал им собирать войска и следовать немедленно на Саткинский Твердышева завод с ним на соединение. Туда же приказал идти и сотнику Коновалову, находившемуся с своей толпой в Кунгурском уезде.
«Напред сего, — писал Белобородов4, — данным от меня тебе, Коновалову, повелением велено собрать разбегшихся и прочих казаков, явиться к соединению в один корпус, только я тебя по сие время в наличии не имею. О сем определено из государственного военного корпуса к вам, Коновалову, послать сей ордер, и притом накрепко подтвердить, что как наивозможно, с получения сего, с имеющейся при тебе командой, следуй ко мне, Белобородову, в Саткинский завод для соединения, ибо и батюшка наш великий государь Петр Федорович изволит следовать в здешние края».
О том, где находился самозванец в конце апреля, ни Белобородов, ни главнокомандующий, ни отрядные начальники в точности не знали. Подполковник Михельсон доносил, что Пугачев находится на Авзяно-Петровских заводах5. Князь Щербатов писал, что слух носится, будто он с башкирцами уходит за Урал6, а генерал-поручик Деколонг доносил, что 24 апреля он получил известие, будто бы Пугачев пришел в Усть-Уйскую крепость, находившуюся в 120 верстах от Троицкой и в 100 верстах от Челябы. Это известие поставило Деколонга, находившегося в селении Бродокалмацкое, в крайне тревожное состояние. «Хотя я при себе войск имею две полевые команды, — доносил он7, — но на такового злодея решиться при помощи Божией не оставлю, предоставляя здешние места судьбине Господней». Предполагая, что Пугачев имеет силы «отважные и отчаянные», Деколонг ожидал от самозванца «могутного» стремления на его войска и потому счел необходимым присоединить к себе легкую полевую команду, шедшую к Екатеринбургу, и отряд майора Гагрина, находившийся в Челябинске.
«Что касается до Челябы, — доносил Деколонг, — которую по необходимости буде бы принужденно будет оставить, то как я прежними рапортами уверял и ныне повторяю: сей город ничего не стоящий и нимало важного в нем не зависит, так как бы слобода себя содержит и понапрасну войска в нем будут находиться». Находясь сам всего в 60 верстах от Челябинска, генерал Деколонг не двигался с места и, опасаясь, что Пугачев обрушится на него всеми своими силами, предписал майору Гагрину «к походу состоять в ежеминутной готовности»8.
За три дня перед тем Гагрин получил письмо полковника Василия Бибикова, в котором тот просил передать защиту Челябинска генералу Деколонгу, а самому с отрядом идти на защиту Екатеринбурга9.
Гагрин решительно не знал, кого ему спасать. В окрестностях Екатеринбурга было все спокойно, полковник Василий Бибиков имел достаточные силы, чтобы не только защищать город, но и водворить спокойствие в окрестностях10. Деколонг также располагал гораздо большими силами, чем Гагрин, у которого было всего 861 человек, считая в том числе и плохо вооруженных жителей. Не зная, как поступить, Гагрин спрашивал главнокомандующего: к кому ему идти на соединение: к Деколонгу или Бибикову? Или же оставаться в Челябинске до прибытия гарнизона11. Настойчивые требования Деколонга заставили, однако же, майора Гагрина не ожидать решения главнокомандующего, и, имея в виду, что в окрестностях Челябинска «российский народ, кроме иноверцев, по пришествии в прежнее повиновение, состоит в должном порядке, тишине и спокойствии», Гагрин пошел на соединение с Деколонгом12.
Таким образом, Челябинск был опять предоставлен самозащите, а Деколонг 3 мая с тремя легкими полевыми командами двинулся к Чебаркульской крепости. Отсюда он прошел в Верхнеяицкую, где, оставаясь в течение нескольких дней, пропустил Пугачева, дал ему возможность выбраться из гор и вновь овладеть целым рядом крепостей.
Несколько недель, проведенных Пугачевым на Белорецком заводе, были употреблены им с пользой. Разосланные эмиссары, указы и приказание самозванца подняли всю Башкирию. Собираясь вооруженными толпами в разных местах, башкирцы грабили селения, заводы и намерены были идти на соединение с самозванцем13. Посланный для успокоения их подполковник Лазарев доносил, что русские селения покорились, а башкирцы об этом и не думают14.
Князь Щербатов по прибытии своем в Оренбург отправил башкирцам увещание, в котором обещал полное прощение всем тем, которые оставят самозванца и придут в полное повиновение правительству.
«Знаком повиновение требую от них, — доносил он15, — дабы каждый старшина, собрав с своего ведомства, по возможности, некоторое число людей, присоединился с ними к войскам вашего императорского величества, для истребления как самого обольстившего их злодея, так и злых его сообщников. Между тем всем воинским командирам предписал, дабы каждый, требуя исполнение сего от находящихся по близости его старшин, приказал в виду своем производить сие собрание. Не повинующихся же захватывать и вместо их, по согласию народному, выбирать в сие звание других, более к должности подданного усердствующих».
Получив такое воззвание, башкирцы собрались было в нескольких пунктах на совещание и высказывали желание покориться, но прибывшие к ним посланные самозванца и его воззвание изменили их намерение. Сторонники Пугачева осуждали действия правительства, указывали на жестокость и варварства местных властей и грозили истязанием за теперешние беспорядки. Собравшиеся на совещание помнили хорошо, что в марте одному из пойманных в Карагайской крепости башкирцев комендант полковник Фок приказал отрезать нос, уши и на правой руке все пальцы. В таком виде оперированный башкирец был выпущен из крепости «для воздержание товарищей» и объявление им, чтобы прекратить буйство, «в противном случае жестокой казни не минуют»16. Вожаки указывали также и на воззвания, обращенные к народу, в которых требовалась покорность и слышались только одни угрозы и в будущем наказание. Одно из таких воззваний принадлежит коменданту Верхнеяицкой дистанции.
«Башкирцы, живущие около Верхнеяицкой дистанции! — писал полковник Ступишин17. — Ведомо мне, что меж вами всякая дурость и шатание и вы ждете, что к вам придет от Оренбурга с великой силой оный вор и самозванец Емелька, который, будучи простым казаком и из самого подлого рода, дерзнул назвать себя государем Петром III и вам якобы великие милости обещает и будете вы якобы жить без закона, как звери в поле. Я вам говорю — тому не верьте и никаких милостей от вора не ждите; я вам говорю по долгу службы и присяге и по воле всемилостивейшей государыни нашей, от которой нам должно ждать милости, а не от вора. Оный Емелька, уверяю вас, скоро войсками ее императорского величества будет пойман и достойную по делам казнь примет, да все те, кто его слушает, также не жди себе пощады, все также казнены будут. Ее императорское величество прощает только тех, кто раскаяние приносит, а не нераскаянных злодеев.
Башкирцы! Я знаю все, что вы замышляете; только знайте же и то: ежели до меня дойдет хоть какой слух, что вы, воры и шельмы, ждете к себе тех воров и им корм и скот и себе стрелы и оружие припасаете, то вы, шельмы этакие, готовьте этот скот, баранов и коров для меня с командой, ибо я, услышав что-либо о вашей шалости, тотчас на вас со всей моей командой из Верхнеяицкой, Магнитной, Карагайской и Кизильской крепостей пойду и с пушками, и тогда вы не ждите пощады: буду вас казнить, вешать за ноги и за ребра, дома ваши, хлеб и сено подожгу и скот истреблю. Слышите ли? Если слышите, то бойтесь: я не люблю ни лгать, ни шутить. Вы меня знаете, и я вас очень хорошо знаю.
Сего числа около Верхнеяицкой пойман башкирец Зеутфундинка Мусин с воровскими татарскими письмами от злодеев, и ко мне оный башкирец приведен, и, хотя он немой, однако ж теми имевшимися у него воровскими письмами довольно приличается, и того ради я велел оные письма, при народном собрании, сжечь и сожжены от профоса, а тому вору-башкирцу велел я отрезать нос и уши и к вам, ворам, с сим листом от меня посылаю.
Говорю вам, башкирцы, если впредь кто с такими письмами будет пойман, велю пытать накрепко, а также нос и уши отрежу, знайте же то, воры, и ужасайтесь! Вы народ еще дикий и неразумный, и мне вас жаль, и я вам говорю именем ее императорского величества всемилостивейшей государыни нашей, что все те, кто будет верен и к злодеям не пойдет и на жительстве останется или даже хотя и был в злодейских толпах, но чистосердечное Богу и ее императорскому величеству раскаяние принесет, тот весьма помилован будет...
Башкирцы! Приказываю вам: если у вас есть какие татарские воровские письма, выдать их мне; хуже будет, если найду сам или сам за ними к вам приду; выдайте мне, если есть люди кто их вам разносит и вас мутит, тоже хуже будет, если приду сам этих воров искать, — не ждите пощады. Всего же лучше советую вам, кто из вас хочет быть благоразумен и истинным верноподданным ее императорского величества, тот явись ко мне в Верхнеяицкую в комендантскую с семьей и о своей верности заяви мне, и я по усмотрению или домой отпущу, или оставлю на время в крепостях и дам вам места, где кочевать, а неимущим и хлеба дам. Вы думаете, и злодеи вас учат, что у меня хлеба нет; мало ли чего злодеи ваши толкуют и письма свои воровские шлют, только вы пожалейте сами себя, свой живот и свои семейства, говорю вам толком.
Башкирцы! Ежели же вы, получив от меня лист, который мной сего числа по всем крепостям Верхнеяицкой дистанции всенародно с барабанным боем объявлен, воровских писем и людей, с ними подосланных, не выдадите, или сами о покорности своей мне не заявите, то я с вами поступлю по власти мне данной и без всякой пощады. Знайте, кто из вас явится и о своей верности ее императорскому величеству заявит ложно, тот по великом истязании будет казнен.
Думайте! Срок башкирам, живущим близ крепостей, — три, а прочим — семь дней, иначе я буду с вами по-своему распоряжаться, как долг мой велит мне».
Хотя после такого воззвания и явилось к Ступишину 330 семей, но впоследствии башкирцы поддались влиянию вожаков и решились отстаивать права мнимого государя.
В Белорецкий завод стекались отовсюду новые толпы мятежников, приходили поодиночке заводские крестьяне, яицкие казаки, успевшие скрыться от преследования и пробравшиеся разными путями в Башкирию, приходили калмыки, сакмарские и красногорские казаки и проч. Словом, к началу мая Пугачев был окружен новой толпой от 4 до 5 тысяч человек. Считая себя достаточно сильным для того, чтобы вновь проявить свою деятельность, самозванец 2 мая выступил из Белорецкого завода по направлению к Верхнеяицкой линии, где его всего менее ожидали и где за малочисленностью гарнизонов он мог рассчитывать на более легкий успех.
Верхнеяицкая дистанция состояла из крепостей Верхнеяицкой, Магнитной, Карагайской и Кизильской. Во всех этих крепостях в январе 1774 года было до тысячи человек гарнизона и до 30 орудий18. Главным пунктом всей дистанции был Верхнеяицк (ныне Верхнеуральск), в котором находился достаточный гарнизон, могущий оказать более сильное сопротивление. Пугачеву же нужен был успех легкий, ибо толпа его в это время состояла преимущественно из плохо вооруженных башкирцев. Всякая неудача самозванца могла быть для него гибельной, тогда как успех в овладении крепостью мог привлечь на его сторону даже и то население, которое находилось в выжидательном положении. Поэтому Пугачев не решился идти на Верхнеяицкую крепость, отстоявшую всего в 50 верстах от Белорецкого завода, а избрал для того Магнитную, находившуюся ниже, в 70 верстах.
Предпринимая вновь наступательные действия и стараясь увеличить свои силы, Пугачев приказал башкирским старшинам прибыть к нему в Магнитную и атаману Белобородову с его отрядом идти к нему на соединение.
«Вчерашнего числа, — писала пугачевская коллегия Белобородову19, — к тебе указ послан о скором с своей командой и артиллерией прибытии к его императорскому величеству под Магнитную крепость. А сего числа присланные нарочно из Чебаркульской от полковника Михайловских казак Антон Чехунин с товарищем словесно его величеству донесли, что ты с командой при тебе уже проследовал в Кундравинскую... По сему указу наистрожайше определяется, с получения сего тот самый час выступить и секурсировать под Магнитную к его величеству в армию с имеющейся при тебе артиллерией, и по сему его величества указу чинить неупустительное исполнение, не подвергая себя неупустительному штрафу. Его величество из Белорецкой сего числа выступил и шествует в Магнитную».
Предав пламени Белорецкий завод и проходя по селениям, Пугачев отбирал всех годных лошадей, скот и запасы хлеба20. С толпой около 5 тысяч человек он подошел 5 мая к Магнитной крепости и окружил ее со всех сторон. Бывший за коменданта капитан Тихановский встретил мятежников выстрелами и, при содействии жителей и гарнизона, до вечера отбивал все атаки инсургентов. При всех усилиях Пугачев, не имея при себе артиллерии, не мог овладеть Магнитной и сам был легко ранен в руку. С наступлением ночи мятежники, разделенные на пять отрядов, подошли скрытно к заплотам, успели их разбить и в три часа утра 6 мая овладели крепостью, причем Тихановский с женой, священник и жена поручика Можаитинова были повешены21.
В Магнитной Пугачев оставался дня два и был усилен прибытием Белобородова с толпой и яицкими казаками, под начальством атамана Овчинникова. Последний, после поражения Мансуровым яицких казаков на реке Выковке, бежал с сотником Перфильевым и толпой в 300 человек сначала к Бугуруслану, а потом к Бугульме, где и прорвались на новомосковскую дорогу. Сделав, таким образом, кружный путь до 300 верст от Оренбурга, Овчинников и его сподвижники успели уйти в Башкирию. Посланные для преследования казаков команды не могли их нагнать, потому что казаки в каждом селении брали силой свежих лошадей, на которых и скакали день и ночь22. Проходя по башкирским селениям, Овчинников и Перфильев распускали слух, что за ними идут несколько тысяч донских казаков и калмыков23.
Пугачев был чрезвычайно доволен прибытию своих старых сотрудников, приведших к нему 300 человек яицких казаков и до 200 человек заводских рабочих24. Здесь же явились к самозванцу и вызванные им башкирские старшины. Он принимал их торжественно, стоя у палатки и окруженный знаменами. «На нем была парчовая бекеша, — говорит Верхоланцев25, — род казацкого трое-клина, сапоги красные, шапка сделана из покровов церковных, награбленных его приверженцами, большей частью раскольниками и яицкими казаками».
Пугачев обошелся с старшинами очень ласково и, зная их ненависть к русским, предоставил полную свободу разорять все крепости до основания, обещая, что в будущем вся земля в Башкирии будет принадлежать одним башкирцам и все русское население будет выведено.
Башкирцы широко воспользовались этим позволением. «Буйство сего народа, — писал впоследствии князь Щербатов26, — великие их по всей Башкирии собрание и явная преклонность к злодею Пугачеву, о чем отовсюду непрестанно приходящие известия подтверждают и что успели уже они во многих местах развить свои злодейства, выжегши некоторые заводы, убив в оных по несколько человек русских, и дерзают многие команды окружать, препятствуют мне, всемилостивейшая государыня, не только узнать, начало ли мое увещевание производить в них свое действие, но и получать рапорты как от дальних преследующих злодея деташементов, так и отряженных отсюда для обуздание сего ветреного народа».
В течение пятнадцати дней князь Щербатов не имел никаких сведений о действиях отрядов.
Между тем Пугачев захватил с собой 4 пушки, найденные в Магнитной крепости, и 8 мая выступил по направлению к Верхнеяицкой крепости, но неудачи под Татищевой и Сакмарским городком заставили его быть осторожным и избегать до времени встречи с правительственными войсками. Поэтому, подходя к Верхнеяицкой крепости и узнав, что там «сидит» Деколонг с отрядом, Пугачев обошел Уральскими горами и, уничтожая за собой все мосты и переправы, направился к Карагайской. Как эта, так и все остальные крепости, лежавшие на пути следования мятежников, находились почти в беззащитном положении и оборонялись ничтожными гарнизонами.
Падение Магнитной произвело большой переполох во всей окрестности, а движение самозванца внутрь Башкирии замаскировало его дальнейшие намерение. Многие думали, что он спустился вниз по Яику и пошел к Кизильской крепости. Коменданты Уртазымской, Таналыцкой, Орской и даже Озерной крепости просили помощи у князя Голицына, предполагая, что Пугачев, по всей вероятности, намерен вернуться к Оренбургу27. С другой стороны, комендант Верхнеяицкой дистанции собрал к себе гарнизоны из Карагайской, Петропавловской и Степной крепостей, так что, когда Пугачев двинулся по этой линии, то он не встречал уже никакого сопротивления и почти беспрепятственно овладел ими.
«По всей Оренбургской линии, — доносил Деколонг28, — крепости, сколько я их видел, ни одна не имела земляного, ниже какого укрепления». Все они были большей частью обнесены полусгнившим деревянным заплотом, представлявшим весьма малое сопротивление. Бывшие в крепостях гарнизоны и жители в большинстве не имели оружия, а стоявшие на вооружении орудия не приносили вреда мятежникам». «Разбойничья сволочь, спешившись, — писал Деколонг, — когда фитиль наносится к выстрелу, тогда надает на землю, а по выстреле стремглав бежит к заплоту» и ломает его.
Подойдя к Карагайской крепости, Пугачев отправил Белобородова уговорить гарнизон не сопротивляться. Гарнизона в крепости совсем не было, потому что за несколько дней перед тем он был вызван в Верхнеяицкую крепость, а в Карагайской было несколько человек отставных, да и то очень старых и дряхлых, смотрителем над которыми был оставлен прапорщик Вавилов. Последний не считал возможным сопротивляться, и Пугачев занял крепость, взял в ней годные пушки, 1½ пуда пороха, сжег все строение и провиант, который не мог взять с собой, и пошел далее29.
Точно так же поступил самозванец с крепостями Петропавловской и Степной, редутами Подгорным и Санарским. Казнив большую часть захваченных в плен офицеров, Пугачев «храмы Божии выжег, в образа святые от богоотступников стреляно, а другие ими и кашу варили».
19 мая самозванец овладел Троицкой крепостью. Комендант бригадир де Фейервар и 4 офицера были убиты, казна и имущество жителей разграблены. Мятежники злодействовали ужасно: жену Фейервара они привязали к лошадиному хвосту и таскали по улицам; многих солдат и жителей выстроили в шеренгу и перекололи копьями. Пугачев не решился оставаться долго в крепости, а предпочел остановиться в 1½ верстах от нее, чтобы в случае атаки правительственными войсками иметь все средства к побегу. Он знал, что столкновение неизбежно и что по следам его идет Деколонг с своим отрядом. Но как самозванец, писал последний30, «проклятые свои силы имеет конные и несказанную взял злобу, но причине полученного себе, будучи при атаке Магнитной крепости, в руку блесирование [ранение], так скоро свой марш расположил, что я не мог уже его тут [в Карагайской] застать».
Уничтожения мятежниками запасов и мостов на дорогах заставило Деколонга отказаться от следования по этому пути, и, поворотив на Уйскую крепость, он пошел через Самарский редут прямо к Троицкой крепости, где и настиг Пугачева. В Самарском редуте он нашел множество брошенных здесь пленных, захваченных Пугачевым в пройденных им крепостях. Жены и дети офицеров были в таком состоянии, «что оных отличить от деревенских самых подлых стряпушек, поутру около печей обращающихся», было невозможно. Большая часть их была босиком и покрыта рубищем. Оставленные без пищи и крова, лишившиеся мужей и отцов, повешенных самозванцем, пленные, число которых доходило до 3 тысяч человек, возбуждали такое к себе сочувствие, что тотчас же были разобраны солдатами, накормлены, напоены и по возможности прикрыты. Бедствия и лишение, испытанные ни в чем не повинными женщинами и детьми, возбуждали в солдатах ненависть к мятежникам, и, несмотря на то что отряд, со дня выступления 15 мая из Верхнеяицкой крепости, двигался форсированными маршами, делая в сутки по 60 и более верст, Деколонг решился атаковать Пугачева, стоявшего в 1½ верстах от Троицкой крепости с толпой до 10 тысяч человек.
В семь часов утра 21 мая Деколонг подошел к лагерю мятежников и был встречен сначала огнем из орудий, а затем Пугачев атаковал отряд всеми своими силами. Атака многочисленной, но нестройной толпы не имела успеха, и, лишь только Деколонг успел оправиться от первого впечатления атаки и перешел в наступление, инсургенты, по преимуществу башкирцы, тотчас же обратились в бегство. Сам Пугачев бежал с несколькими казаками и был преследован поручиками Петром Беницким и Иваном Борисовым с казаками и драгунами. Беницкий находился уже шагах в пятнадцати от самозванца, но тот ехал на свежей лошади, а лошади преследователей были измучены, и погоню пришлось прекратить31. Раздробившись на мелкие партии, мятежники бросались по разным дорогам. Майоры Гагрин и Жолобов преследовали их столь энергично, «что лежащих мошеннических трупов на четырех слишком верстах перечесть было невозможно». Здесь Пугачев лишился своего секретаря казака Ивана Шундеева и повытчика Григория Туманова. Самозванец потерял, по донесению Деколонга, 28 орудий, 4 тысячи убитыми и 70 человек пленными; у него отбито 3663 человека разного звания людей, в числе коих были женщины и дети, захваченные мятежниками в пройденных ими крепостях. Сверх того, был захвачен огромный обоз с награбленными вещами, «из которого войска, что кто мог захватить, сытно воспользовались за свои труды и усердность к службе ее императорского величества»32.
Пугачев скрылся. Куда он бежал и где появится вновь — было неизвестно. Начальник Верхнеяицкой дистанции, полковник Ступишин, разослал повсюду гонцов с приказанием, чтобы коменданты подчиненных ему крепостей готовились к обороне. Он отправил к ним копию с следующего приказа, отданного им на другой день после поражения мятежников под Троицкой крепостью.
«Военнослужащие и жители Верхнеяицкой крепости! — писал полковник Ступишин33. — Божиим попущением и в казнь за грехи наши и наше нераскаяние посылаются велением Божиим на нас: напрасная смерть, потопы, глады и губительства, как сказано в Св. Писании, и ныне все сие над нами ясно совершается.
Небезызвестно всем верноподданным ее императорского величества всемилостивейшей государыни нашей жителям Оренбургской губернии, как то явствует из прежде распубликованных указов, объявленных всенародно в церквах и читанных публично в городах и крепостях, что злодей вероотступник, беглый колодник и раскольник донской казак Емелька Пугачев, выдав себя за блаженные и вечно достойные памяти в Бозе почившего государя Петра III, возмутил сначала яицких казаков, забывших Бога и страшного Его суда прощение и приставших к тому злодею самозванцу, вероотступнику Емельке».
Говоря, что Пугачев потерпел поражение под Оренбургом, скрылся в Башкирию, возмутил туземное население, Ступишин прибавлял, что теперь самозванец намерен идти по Уральской линии побрать крепости, «а жителей перебить, а которых вместе с землями киргизам отдать».
«Злодей Емелька манит многих обещаниями, но кто же, — спрашивал Ступишин, — помня Бога и присягу, поверит ему, опричь таких же воров, вероотступников, шельм, как он сам. В здешних, Оренбургской губернии, городах и крепостях немало есть, как от шляхетства, так и солдатства, особливо проживающих в отставке, которые служили в Петербурге в лейб-гвардии полках и блаженной памяти императора Петра III помнят, да и того вора Емельку видали и под присягой говорили, что Емелька вор и самозванец.
Если Божиим попущением он, вор, злодей Емелька, придет к Верхнеяицкой крепости, станем все от мала до велика, кто в силе поднять хоть камень, а живыми не дадимся в руки злодея, не дадим ему ругаться храмом Божиим, женами и детьми нашими.
Первый умру за веру и государыню я, комендант, и все мои подначальные офицеры; надеюсь, что не постыдят себя за начальными людьми и солдаты.
Будем живы, отразим злодея, и наградит нас Бог и ее императорское величество, а погибнем — то яко мученики обретем венец нетленный. Оружия у нас довольно, свинцу и провианту тоже, солдаты молодцы. Кто из жителей хочет оружия, требуй пороха и свинца из комендантской канцелярии. Между нами, как от солдат служащих и отставных, нет изменников и трусов, а если такие есть — я не держу, иди в вечную гибель и к злодею Емельке, только назад такого не приму и с повинной, а по власти мне данной таковой злодей будет весьма лишен живота.
Предписываю воинским начальникам и жителям вверенной мне дистанции крепко смотреть за ворами-башкирцами и киргизами, приезжающим будто бы на торг, не переметчики ли они и нет ли у них каких воровских, писем? Буде каковые окажутся, то брать и представлять в комендантскую канцелярию.
Ордер сей прочитать по ротам и капральствам и объявить по Верхнеяицкой крепости и прочим крепостям с барабанным боем».
Спустя несколько дней было получено известие, что рассеянные под Троицкой толпы мятежников вновь соединились, и Пугачев с большей частью своей толпы ушел по челябинской дороге на Нижне-Увельскую слободу, которую разграбил и выжег до 90 дворов. Преследуемый майорами Гагриным и Жолобовым, отправленными по дороге к Чебаркульской крепости, Пугачев проскакал через Кичигинскую крепостцу, захватил там 50 казаков и направился к Коельской крепости, где наткнулся на отряд подполковника Михельсона34.
Прибыв в Саткинский завод 15 мая и узнав о приближении Пугачева к Коельской крепости, Михельсон 16-го числа выступил прямой дорогой к вершинам реки Яик, желая выйти навстречу самозванцу, — и 17 мая остановился неподалеку от Уральских гор, в вершинах реки Ай, в 70 верстах от Саткинского завода. Отсюда он выслал разъезды для получения сведений о неприятеле, от которых узнал, что в семи верстах от отряда, в глубине гор, стоит толпа башкирцев до тысячи человек. Выслав авангард, Михельсон двинулся вперед и скоро заметил, что башкирцы, спешившись, расположились по высотам и намерены задержать отряд в тесном проходе. Не желая атаковать неприятеля в лоб, Михельсон отправил в обход горы 150 человек кавалерии, и лишь только она показалась в тылу неприятеля, он перешел в наступление с главными силами. Принятые в два огня, башкирцы дрались отчаянно. Под защитой кольчуг и лат, сделанных из заводской жести, мятежники бросались на отряд «с великим бешенством», но должны были уступить регулярным войскам и, потеряв до 300 человек убитыми, оставили свою позицию и рассыпались в разные стороны. Лишившись 18 человек убитыми и 45 человек ранеными35, сам Михельсон приписывал столь значительную потерю упорству, с которым дрались башкирцы. «Живых злодеев, — доносил он36, — я едва мог получить два человека, из забежавших в озеро. Каждый из сих варваров кричал, что лучше хочет умереть, нежели сдаться. Я не могу понять причины жестокосердия сих народов. Злодей Пугачев оных хотя и уверил, что будут все переведены [истреблены], однако, чтоб им показать противное, я не только каждого, который ко мне попадался, оставлял без всякого наказания, но и давал им несколько денег и отпущал оных с манифестами и увещаниями в их жилища».
Очистив себе путь горами, Михельсон в тот же день прибыл в Кундравинскую слободу. Здесь он узнал о разбитии Деколонгом самозванца под Троицкой и о бегстве Пугачева по линии. На другой день, пройдя верст 20, Михельсон, лишь только стал выходить из леса, близ деревни Лягушиной, как увидел, что на поляне верстах в пяти от отряда стоит толпа мятежников не менее как в 2 тысячи человек. «Я имею известие, — писал он37, — что Пугачев разбит, никак себе не мог представить, чтоб сия толпа была Пугачева, а более думал, что идет корпус генерал-поручика Деколонга, почему и послал разведать, а сам, выбрав по выходе из леса удобное место, построился к бою».
Мятежники бросились на высланные разъезды, и вся толпа их стала приближаться к отряду, огибая его левый фланг. Михельсон повернул свой фронт налево и, имея в строю всего 500 человек регулярных войск, должен был отделить некоторую часть для прикрытия обоза, больных и раненых. Едва успел он переменить фронт и стать лицом к неприятелю, как инсургенты, наполовину спешившись, бросились на орудия «и невзирая на сильный урон, ударили в копья, однако нашими штыками были приняты хорошо». В это время Пугачев с своей конницей атаковал левый фланг Михельсона и смял бывшую там иррегулярную иноверческую команду. Считая себя победителями, мятежники бросились врассыпную на обоз, чем и воспользовался Михельсон. Став во главе эскадрона изюмских гусар, он лично повел его в атаку и приказал сделать то же и всей остальной кавалерии. Одновременная атака в разных пунктах и налет Михельсона на самого Пугачева и окружавших его яицких казаков решили дело. Самозванец бежал одним из первых, а его примеру последовала и вся толпа, преследуемая Михельсоном более 15 верст. Мятежники потеряли до 600 человек убитыми и около 400 пленными, преимущественно из заводских крестьян. Они лишились единственной своей пушки, продовольственных припасов и обоза, в котором была найдена голубая лента установленного Пугачевым ордена, которую он надевал на себя в торжественных случаях38. Переночевавши на месте сражения и предполагая, что Пугачев снова бросится на заводы, чтобы набрать там ополчение и соединиться с башкирцами, Михельсон ринулся к Чебаркульской крепости, куда, по следам самозванца, следовали также отряды майоров Жолобова и Гагрина.
Узнав в Чебаркуле, что Пугачев находится в 20 верстах за рекой Коельгой, и желая окружить его со всех сторон, Михельсон просил Жолобова и Гагрина продолжать движения, а сам повернул на Златоустовский завод. Таким образом, если бы самозванец повернул в правую сторону к Кыштымскому заводу, то он натыкался на отряд Деколонга, в левую сторону — на отряд Михельсона; позади же себя имел отряды Жолобова и Гагрина. Будучи охвачен с трех сторон, доносил Михельсон39, «злодей останется у нас в средине и к одному или другому из нас попасться должен».
Следуя к Златоустовскому заводу, Михельсон 25 мая наткнулся в лесу на башкирские коши, увещевал их отстать от самозванца и, оставив их в покое, обещал 10 тысяч руб. тому, кто поймает Пугачева. Двигаясь далее, отряд остановился на ночлег, в 7 верстах от Златоустовского завода за горами, и узнал, что на завод приезжало человек 100 яицких казаков набирать ополчение и объявляли, что Пугачев с 2 тысячами человек идет на Саткинский завод, где его ожидает значительная толпа башкирцев под начальством Салавата. Михельсон тотчас же повернул на Саткинский завод, куда и прибыл на рассвете 27 мая. Там было действительно большое сборище башкирцев, но при появлении отряда они стали быстро отступать. «Хотя, — доносил он, — более 20 верст отряженным мной майором Хариным и были преследованы, однако догнать их было невозможно. По следам видно было, что они чем далее, тем более рассыпались, и напоследок след пропал». Башкирский старшина Анчигул с 500 человек направился к деревне Киги, на кунгурской дороге, а Салават с толпой до тысячи человек, — на Симский завод, который был разграблен, весь выжжен и до 102 человек жителей умерщвлено. По дороге к Симскому заводу Салават распускал слух, что Пугачев разбил Михельсона, и обещал 300 рублей награды тому, кто доставит ему последнего40.
На Саткинском заводе Михельсон узнал, что, вопреки уверению и обещанию Деколонга, отряд Жолобова не пошел к Кыштымскому заводу, а повернул к Чебаркулю и Кундравам и, найдя их разоренными и выжженными, пошел к Челябе.
Жолобов говорил, что пересеченная дорога и переправы через две реки заставили его отказаться от движения к Кыштымскому заводу, а между тем такое изменение в направлении отрядов дало возможность Пугачеву почти о бок с войсками, усилиться, произвести новые грабежи и разорения.
Сожалея о такой бездеятельности войск Деколонга и не имея никаких известий о действиях отряда князя Голицына, Михельсон решился преследовать Салавата и двинуться на Красноуфимск, «дабы в случае, ежели бы Пугачев, — писал он, — сверх моего чаяния вновь мог усилиться, я был бы в состоянии его встретить, не допущая до Екатеринбурга».
Необходимость исправить артиллерию, запастись продовольствием, а главное — дать некоторый отдых отряду, преследовавшему неприятеля без отдыха в течение сорока дней, заставили Михельсона сделать дневку, которая и была первой со дня выступления его из Уфы41.
30 мая Михельсон выступил к Симскому заводу и, подойдя к переправе на реке Ай, нашел ее уничтоженной, паромы порубленными, а горы, на противоположном берегу, занятыми башкирцами, в числе 800 человек под начальством Салавата, надеявшегося задержать здесь отряд и нанести ему поражение. На рассвете 31 мая Михельсон отыскал место, удобное для переправы вброд, приказал срыть часть берега, выставил все орудия, бывшие при отряде, и под прикрытием их огня начал переправу. Сначала перешла пехота, за ней орудия и ящики с вынутыми зарядами, а потом кавалерия. Утвердившись на противоположном берегу, Михельсон приказал пехоте штурмовать горы, а кавалерии зайти неприятелю в тыл. Башкирцы оставили свои позиции и были преследованы на протяжении 20 верст, причем потеряли до 150 человек убитыми и 3 взятыми в плен42. Михельсон остановился лагерем на месте сражения и, за неимением никаких известий о неприятеле, 2 июня подошел к деревне Кигам.
Находясь еще на Саткинском заводе, он получил донесение из Чебаркуля, Кундравов и Златоустовского завода, что о Пугачеве ничего не слыхать и где он находится — неизвестно. Между тем Пугачев простоял спокойно четыре дня на реке Миасе, усилил свое сборище до 2 тысяч человек, сжег Чебаркуль, Кундравинскую слободу, Златоустовский и Саткинский заводы и 3 июня совершенно неожиданно атаковал Михельсона. Последний встретил мятежников контратакой, сломил их и приказал кавалерии преследовать бегущих. Подвигаясь сам за кавалерией, он отделился от обоза версты на полторы, когда получил известие, что обоз атакован и окружен еще большей толпой мятежников, подошедших с тыла под начальством самого Пугачева, и что отступавшие башкирцы, получивши подкрепление, снова переходят в наступление. Поручив майору Харину с частью отряда и двумя орудиями удерживать наступавших башкирцев, сам Михельсон с остальными войсками бросился к обозу. После весьма горячей схватки Пугачев был отбит и, преследуемый, скрылся в горах, в вершинах реки Ай, оставив на поле сражения до 400 тел. Лишившись 23 человек убитыми и 16 ранеными43, Михельсон считал потерю мятежников незначительной и сожалел, «что с малой моей командой, отягощенной ранеными и больными, почти остаюсь во всех местах единственно действующий корпус, не видя от прочих, мне равных, никакой помощи»44. Генерал Фрейман со своим отрядом стоял в Кигальской крепости почти без всякой деятельности. Он присоединил к отряду Тимашева небольшую команду под начальством капитана Краевича и поручил им преследовать башкирцев, скрывавшихся в Уральских горах по направлению к Зелаирской крепости. Где находился Пугачев, генерал Фрейман не знал, и в то время, когда самозванец дрался с Михельсоном, Фрейман двинулся к Верхнеяицкой крепости, так как 4 июня получил рапорт коменданта той крепости Ступишина, будто Пугачев с 7 тысячами человек стоит от него всего в 12 верстах45.
Не более деятельным был и Деколонг. Он писал длинные рапорты, хвастался своими успехами и обещал в будущем сделать многое, но с места не сдвигался. «Ваше сиятельство, — писал он князю Щербатову46, — изволите вспоминать и заботите себя об Екатеринбургском ведомстве, оное я, как вам уже известно давно, прикрыл на отражения злодея своими войсками и извольте быть уверенными: где только нужда потребует, я могу с такими силами успеть, упущение не сделаю, а стараюсь усердно во все места давать помощь без всякого подкрепления. Но теперь изволите из всех обстоятельств и довольно вам и ныне изъявленных видеть, какое число войск я имею?»
Опять жалоба на недостаток средств и, следовательно, законный предлог к бездеятельности!
Один только Михельсон не считал сил ни своих, ни вражьих, не стеснялся препятствиями местности и неутомимо преследовал неприятеля.
Наутро, после боя у деревни Киги, он узнал, что Пугачев ночевал всего в 15 верстах от отряда и переправляется на противоположную сторону реки Миаса. Михельсон тотчас же двинулся наперерез пути, и лишь только появился в виду мятежников, как Пугачев сам атаковал его, но потерял от 70 до 100 человек, был разбит и преследован «елико место, — доносил Михельсон47, — и утомленные мои кони позволяли».
Имея при себе значительный обоз с ранеными, больными и артиллерией, Михельсон сознавал, что угоняться за мятежниками ему невозможно. Имея в виду, что Пугачев имел при себе не более 300 человек бурлаков и яицких казаков, что вблизи этих мест должен был находиться отряд генерала Фреймана, «а Кунгурская и екатеринбургская стороны довольно прикрыты корпусом Деколонга, Михельсон решился повернуть на деревню Ераль (Юрал) и идти к Хлынову, куда, по известиям, намерен был направиться Пугачев для захвата пороху и артиллерии».
Двигаясь прямым путем через Симский завод на село Богородское и далее на город Уфу, Михельсон надеялся в последнем пункте укомплектоваться лошадьми и боевыми припасами, в которых ощущал «великий недостаток». Следуя из города Уфы к Бирску, Михельсон надеялся перерезать Пугачеву путь и не допустить его в приволжские губернии.
«Ежели же то точная правда, — доносил он48, — что злодей пойдет к Хлынову, куда ему, но тамошним великим лесам, пробираться весьма способно, то не иначе думаю, что станет пробираться через р. Каму на Волгу. Около Хлынова, сказывают, множество крестьян и называют их великими плутами. Чтобы башкирцы самозванца Пугачева, а особливо уральские, столь далеко стали провожать, я не надеюсь».
Примечания
1. Показания Ивана Творогова 27 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 505.
2. По составленному расписанию должно было быть заготовлено: в Верхне-Увельской крепости 30 четвертей овса и 200 пудов печеного хлеба; в Коельской — 20 четвертей овса и 100 пудов хлеба; в Кичигинской — 15 четвертей овса и 70 пудов хлеба; в Нижне-Увельской — 30 четвертей овса и 200 пудов хлеба; в Еткульской — 25 четвертей овса и 150 пудов хлеба; в Еманжелинской — 20 четвертей овса и 100 пудов хлеба; всего 140 четвертей овса и 820 пудов хлеба.
3. Показания Пугачева и Василия Коновалова // Гос. архив, VI, д. № 505 и № 512.
4. В ордере от 16 апреля 1774 г. // Там же, д. № 429.
5. Рапорт Михельсона князю Щербатову от 25 апреля // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VIII.
6. Рапорт князя Щербатова Военной коллегии от 28 апреля 1774 г., из Казани // Там же, кн. IV.
7. В рапорте на имя Бибикова от 24 апреля, № 705 // Там же, кн. IV и VIII.
8. Предписание Деколонга Гагрину от 24 апреля 1774 г. // Там же, кн. VIII.
9. Письмо полковника Бибикова Гагрину от 21 апреля 1774 г. // Там же.
10. В Екатеринбурге находились: одна легкая полевая команда, горнозаводская и две гарнизонные роты, 500 человек вооруженных рекрут и два орудия // Московский архив Главного штаба, оп. 47 кн. VIII.
11. Рапорт Гагрина на имя А.И. Бибикова от 25 апреля 1774 г. // Там же.
12. В рапорте князю Щербатову от 3 мая 1774 г. // Там же.
13. Показания Муссы Имангулова // Там же, кн. III.
14. Донесение Лазарева князю Щербатову от 17 мая // Там же, кн. IX.
15. Во всеподданнейшем рапорте от 1 июня 1774 г., № 3 // Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 230.
16. Экстракт о происшествиях после разбития Пугачева под Сакмарским городком, представленный Рейнсдорпом при рапорте Военной коллегии от 7 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
17. В воззвании от 4 апреля 1774 г., № 274 // Оренбургские ведомости, 1868 г., № 33.
18. Рапорт полковника Ступишина Военной коллегии от 10 января 1774 г. // Оренбургские ведомости, 1868 г., № 33.
19. От 2 мая 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 420.
20. Рапорт генерала Фреймана князю Голицыну от 4 мая 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VIII.
21. Экстракт из дела о происшествиях после разбития Пугачева под Сакмарским городком, представленный Рейнсдорпом Военной коллегии при рапорте от 7 июля 1774 г. // Там же, кн. IV. Исправляя показания Пугачева и свидетельство Пушкина о коменданте Магнитной, г. Анучин (Военный сборник, 1871, № 3, с. 231) сам ошибается и впадает в противоречие. Он говорит, что комендант был повешен, а затем на той же странице упоминает, что он пережил пугачевщину и был потом комендантом в Верхнеуральске. Рассказ г. Мордовцева о взятии Магнитной не имеет никакой достоверности (см.: Отечественные записки, 1868 г., № 8—10, гл. VI).
22. Рапорты князя Голицына князю Щербатову от 1 и 5 мая 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VIII.
23. Рапорт князя Голицына князю Щербатову от 6 мая // Там же.
24. Показания Пугачева, Василия Коновалова, Ивана Творогова и Белобородова // Гос. архив, VI, д. № 429, 505 и 512.
25. Чтения в Обществе истории и древностей, 1862, кн. III.
26. Во всеподданнейшем донесении от 1 июня 1774 г., № 3 // Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 231.
27. Рапорт полковника Демарина князю Голицыну от 14 мая 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VIII.
28. В рапорте Военной коллегии от 4 июня 1774 г., № 999 // Там же, кн. IV.
29. Показания Белобородова 30 июля 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 429.
30. В письме генералу Рейнсдорпу от 26 мая 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
31. Из прошлого // Исторический вестник, 1881, т. V, № 7, с. 674.
32. Ордер Деколонга генерал-майору Скалону от 27 мая 1774 г. // Исторический вестник, 1881, т. V, № 7, с. 674.
33. В ордере от 22 мая 1774 г. по Верхнеяицкой и прочим крепостям // Памятная книжка Оренбургской губернии на 1865 г.
34. Рапорт Деколонга Военной коллегии от 4 июня 1774 г., № 998; Письмо его генералу Рейнсдорпу от 26 мая 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
35. В числе убитых был Чугуевского полка поручик Замошников.
36. В рапорте князю Щербатову от 22 мая 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IX.
37. Там же.
38. В журнале действий отряда Михельсона между прочим записано: «Сказывают, что орден сей назывался черная борода».
39. В рапорте князю Щербатову от 27 мая 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IX.
40. Рапорт Михельсона князю Щербатову от 8 июня 1774 г. // Там же.
41. В это время в отряде Михельсона находились команды Томского и Вятского пехотных полков, первого фузилерного полка и по одному эскадрону Санкт-Петербургского карабинерного, Архангелогородского карабинерного, Изюмского гусарского и Чугуевского казачьего полков, эскадрон, сформированный казанским купечеством, и команда мещеряков под начальством старшины Султана Мурада Янышева. За все время действий отряд потерял 40 человек убитыми, 140 человек ранеными и 140 лошадей выбывшими из строя.
42. Рапорт Михельсона князю Щербатову от 1 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
43. В числе раненых был храбрый волонтер-поляк Врублевский, получивший семь ран копьями и стрелами.
44. Рапорт Михельсона князю Щербатову от 3 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
45. Рапорт Фреймана князю Щербатову от 4 июня 1774 г., № 35 // Там же, кн. IX.
46. В письме от 21 июня 1774 г. // Там же, кн. X.
47. В рапорте князю Щербатову от 8 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IX.
48. Там же.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |