Победа, одержанная Михельсоном у Сальникова завода, поставила Пугачева в безвыходное положение. Лишившись большей части своих сообщников, он был окружен почти со всех сторон правительственными войсками. Михельсон выслал для преследования самозванца кавалерийские партии. Со стороны Астрахани подходили к Красному и Черному Ярам легкая полевая команда, 300 человек гарнизонных солдат, 450 человек астраханских и красноярских казаков и полковник князь Дондуков, с оставшимися верными калмыками.
По распоряжению астраханского губернатора Кречетникова отряд этот должен был занять Красный и Черный Яры и охватить непрерывными разъездами всю степь до Элтонского озера и Гурьева городка1, и, наконец, 6 сентября, как мы видели, переправился через ту же реку прибывший к отряду графа Меллина генерал-поручик Суворов. Он приказал князю Багратиону с его отрядом подойти к Царицыну, расположить свои посты между Камышином (Дмитриевском) и Черным Яром, а семь гусарских эскадронов поставить около Голубинской станицы для охранения переправ через Волгу2. «Обнимайте бдением вашим, — писал ему Суворов, — Кубань, Дон и калмыков, воображая себе побег Пугачева, могущий быть и к Тамани».
Предположения, что Пугачев будет стараться теперь пробраться на Кубань и поднять там казачье и горское население, заставило генерал-майора П.С. Потемкина отправить к кабардинцам премьер-майора Горича с воззванием и приглашением поймать самозванца.
«Уповая на верность вашу, — писал П.С. Потемкин кабардинским владельцам3, — поелику предки ваши всегда верными пребывали российскому императорскому двору и ваше сиятельство сохранили верноподданническую должность к службе всемилостивейшей государыни, отправляю я сей лист к вам, чтобы вы посланному от меня г. Горичу, служащему императрице и самодержице всероссийской в победоносной армии премьер-майором, чинили всякое вспоможение против бунтующего донского казака Емельяна Пугачева, принявшего дерзостно звание покойного государя Петра III.
Я обещаю по данной мне власти от ее императорского величества каждому, кто сего злодея и бунтовщика поймает и приведет живого, дать награждение 30 тысяч руб., не мешкая ни минуты; кто его убьет и привезет тело его — дать 5 тысяч руб. Всем же тем, кто пребудет в верности князьям кабардинским и черкесам, — медали и грамоты, для вечной им чести».
Горич не доехал до Кабарды; он возвратился с дороги в Казань, лишь только узнал, что самозванец находится в руках правительства4.
Разбитый под Сальниковым заводом, Пугачев бежал с толпой не более 400 человек по направлению к Черному Яру5. Опасаясь, чтобы Михельсон не настиг бегущих, яицкие казаки бросали изредка по дороге платье и деньги, надеясь, что регулярные команды, увлекшись добычей, не будут так быстро преследовать.
Верстах в 17 от Черного Яра самозванец остановился и призвал к себе сотника астраханского казачьего войска Василия Горского.
— Вот, друг мой, — говорил ему Пугачев, — мы все растерялись, хлеба у нас нет, как нам быть?
Горский молчал, не зная, что отвечать.
— Много ли у нас осталось, — продолжал самозванец, обращаясь к яицким казакам, — есть ли человек тысяча?
— Нет, батюшка, — отвечали они, — много до тысячи недостает.
— Можно ли нам отсюда пройти в Моздок? — спросил Пугачев Горского.
— Я в Моздоке не бывал и не знаю, — отвечал тот.
— Что нам, батюшка, в Моздоке делать, — говорили яицкие казаки, — лучше перейдем через Волгу на Ахтубу-реку, к Селитренному городку. Тут достанем себе хлеба и пойдем чернями [морской берег] близ моря по ватагам к Яику реке. Хлеба по ватагам мы сыщем довольно.
— А есть ли по ватагам кони? — спрашивал Пугачев.
— По ватагам коней много и скота довольно.
— Ну хорошо, пойдем туда. Пришедши на Яик, мы пойдем на трухменский кряж, там у меня есть знакомые владельцы или старшины трухменские. Через их землю, хотя трудно, но пройдем в Персию, там у меня есть ханы знакомые, и хотя они разорены, однако же мне помогут6.
Поворотив к Волге, остатки самозванцевой толпы успели захватить на берегу несколько лодок, «а в то же время увидели вдали рыболовов, плавающих по Волге для своего промысла, которых заворотя взяли и их лодки». Кто успел достать себе место, тот в лодке, а остальные вплавь переправились через реку, но попали не на луговой берег, а на остров, разделявший течение Волги надвое.
В виду предстоявшей новой переправы беглецы остановились, чтобы дать отдохнуть усталым лошадям, а между тем авангард преследующих войск появился уже на нагорном берегу Волги. Хотя на этом берегу и не было ни одного судна, но Пугачев, опасаясь, что преследующие отряды могут переправиться где-нибудь выше или ниже и отрезать ему путь отступления, тотчас сел в лодку и с небольшим числом приближенных переправился на луговую сторону. Остальные последовали за ним и успели переправиться вплавь, при помощи небольших плотов, ими устроенных. На острове было много наносных площатых дров и сухого тальнику. «Мы, собрав их, — показывал Иван Творогов7, — наделали маленьких и легеньких плотов, по-нашему салы называемых, связывая их веревкой». Раздевшись, казаки положили на плоты свое платье и седла и, привязав к хвосту каждой лошади по одному плоту, а сами, держась за гриву, переправились таким образом на берег. Верстах в трех от него они нагнали самозванца и остановились на ночлег. Их было очень немного: Афанасий Перфильев и человек 40 казаков остались на острове за невозможностью переправиться по усталости лошадей. Там же остался и обер-секретарь его, Дубровский, он же и Трофимов8.
Пугачев упал духом, сожалел о потере близких, а окружавшие его казаки видели ясно, что в будущем невозможно им ожидать ничего хорошего. Припоминая свой разговор с Дубровским, председатель пугачевской коллегии Иван Творогов постепенно приходил к убеждению, что Пугачев самозванец, и под тяжестью гнетущих событий решился высказать свой взгляд товарищам. Тут были хорунжий Иван Федульев, казаки Чумаков, Тимофей Железнов, Дмитрий Арыков и Иван Бурнов.
— Что теперь нам делать? — спрашивал Творогов своих товарищей. — Какому государю мы служим: он грамоте не знает. Я подлинно вас уверяю, что, когда по приказанию его был написан к казакам именной указ, то он его не подписал, а велел подписать его именем секретарю Дубровскому. Если бы он был государь, то указ подписал бы сам. Донские казаки называют его Емельяном Ивановым, и когда пришли было к нему и на него пристально смотрели, то он рожу свою от них отворачивал. Так что же теперь нам делать? Согласны ли вы будете, чтобы его связать?
— Согласны, — отвечал Чумаков, — только надобно уговориться с другими казаками. Мы сами теперь видим, что он не государь, а донской казак.
Совещавшиеся дали слово уговорить к тому каждый своего приятеля и после снестись между собой, кто какого будет мнения.
В ту же ночь Пугачев собрал к себе на совещание всех наличных яицких казаков.
— Как вы, детушки, думаете, куда нам теперь идти? — спрашивал самозванец.
— Мы и сами не знаем, — отвечали уклончиво казаки. — А ваше величество куда изволите думать?
— Я думаю, идти вниз по Волге и, собрав на ватагах хлеба, пробраться к запорожским казакам. Там близко есть у меня знакомых два князька, у одного наберется тысяч с семнадцать, а у другого тысяч с десять, они за меня верно вступятся.
Хотя большинство присутствовавших на совещании и не знало, где живут запорожцы, но знали, что далеко где-то, в другой стороне. Скитальческая жизнь им надоела, и они отказывались следовать за своим предводителем.
— Нет, — отвечали казаки, — воля ваша, хоть головы рубите, а мы не пойдем в чужую землю, что нам там делать?
— Ну а куда же вы думаете? — спрашивал Пугачев. — Ну пойдем в Сибирь, а не то в калмыцкую орду.
— Нет, батюшка, мы и туда не ходоки с вами; куда нам в такую даль забиваться, у нас здесь отцы, матери и жены — зачем идти в чужую землю?
Пугачев выказывал неудовольствие.
— Ну так куда же вы посоветуете? — сказал он с сердцем.
— Пойдем вверх по Волге, — говорили Творогов и Чумаков, — и будем пробираться к Узеням, а там уже придумаем, что делать.
— Но там трудно будет достать хлеба, — возражал самозванец, — и есть опасность от воинских команд.
Казаки настаивали на своем, и Пугачев принужден был согласиться. На следующее утро толпа двинулась вверх по Волге, и шли степью целые сутки без воды, да и хлеба почти ни у кого не было; стали томиться.
— Куда вы меня ведете? — спрашивал Пугачев Творогова и Чумакова. — Люди и лошади помрут без воды и хлеба.
— Мы идем на Узени, — отвечали ему.
— Я степью идти не хочу, пойдем к Волге; пусть там меня поймают, да все-таки достанемся в руки человеческие, а в степи помрем как собаки.
Казаки повернули к Волге, причем многие татары, башкиры и разночинцы отстали и пошли степью.
Во время пути Творогов и Чумаков с компанией делали свое дело и, стараясь представить безвыходность своего положения, уговаривали казаков выдать самозванца и тем заслужить прощение. Переговоры эти не могли окончиться скоро: в толпе было до 160 человек, из коих многие верили, что Пугачев истинный государь, и были ему преданы. Чтобы иметь успех, надо было склонить на свою сторону большую часть казаков и постараться удалить всех тех, на содействие которых нельзя было рассчитывать. Пользуясь тем, что при беспрерывности движения у многих казаков лошади так пристали, что они принуждены были их бросить, а другие ехали на лошадях едва двигавшихся. Творогов и Чумаков просили Пугачева, чтобы он разрешил казакам отобрать лошадей у разночинцев, которых и распустить по домам. Пугачев долго не соглашался на это, но, будучи убеждаем казаками, сказал с сердцем: «Ну, как хотите». Лошади были отобраны у разночинцев, вредный элемент мало-помалу удален, и толпа повернула на Элтонское озеро. Пугачев все время ехал молча, смотрел уныло, а его спутники терпели нужду и голод. Положение их было тяжелое: в течение нескольких дней они скитались без всяких запасов продовольствия среди степи, в суровое время. Выпавший снег и сильные ветры усиливали лишения, и пребывание в степи становилось невыносимым.
Кое-как добрались до Узеней. «Сие место такого положения, — писал Маврин9, — кое всю мятежническую тварь в себя вжирает, а потом уже отрыгивает пагубнейшими извергами естества человеческого».
Остановившись на Узенях на ночлег, многие казаки отправились на охоту, чтобы достать себе хоть какое-нибудь пропитание. Наутро двое охотников, Иван Бакалкин и Яков Лепехин, возвратившись в стан, заявили, что недалеко от лагеря они нашли в землянках двух старцев-отшельников.
— Нет ли у стариков чего поесть? — спросил Пугачев.
— Есть, — отвечали приехавшие, — мы видели у них дыни и букву10.
Самозванец пригласил нескольких человек отправиться с ним к старцам, «то мы, — говорил Творогов, — почитая сие место за удобнейшее к произведению нашего намерения, с радостью согласились с ним туда ехать. Пугачев приказал оседлать себе лошадь, но похуже.
— Что вы такую худую лошадь под себя берете, — говорил Творогов, — не равно, как что случится, так было бы на чем бежать.
— Я берегу хорошую впредь для себя, — отвечал Пугачев.
«Итак, собравшись человек с 20 надежных друг другу людей, поехали, — говорил Творогов, — вооружась каждый шашками, копьями и винтовками и предприняв совершенно исполнить там свое намерение, поелику злодей сел на посредственную лошадь, которая не подавала нам сомнение, чтобы мог он от нас на ней уйти».
Землянки старцев находились на противоположном берегу речки, в камышах. Сойдя с лошади, Пугачев закричал, чтобы подали ему будару, и переехал, оставив лошадей на этом берегу. Он потребовал дыни и буквы, но как их оказалось мало и многим спутникам самозванца не хватило, то казаки просили позволения сорвать самим с гряд, находившихся не в дальнем расстоянии от землянок. Старцы охотно согласились и сами пошли с казаками. У землянок остались Пугачев, Чумаков, Творогов, Федульев, Бурнов и Железнов.
— Что, ваше величество, — начал Чумаков, — куда ты думаешь теперь идти?
— О чем ты спрашиваешь, — отвечал Пугачев, — ведь у нас выдумано, куда ехать: на форпосты. Забрав с них людей, пойду к Гурьеву городку; тут мы перезимуем, а как лед вскроется, то, севши на суда, поедем за Каспийское море и там поднимем орды.
— Нет, батюшка, — говорили казаки, — воля твоя, а мы не хотим теперь воевать; пойдем лучше в наш городок.
— Я в Яицкий городок не поеду, — говорил Пугачев, — ежели и вы на Яик поедете, так сами пропадете и меня погубите, а не лучше ли ехать назад и пробираться в Москву?
— Нет, государь, — слышались голоса, — воля твоя, а тому не бывать.
— Полно, не лучше ли, детушки, оставить поездку в городок?
— Нет, нельзя, — отвечали ему голоса, — нам некуда теперь больше ехать.
Видя настойчивость казаков и вольность, с которой они теперь говорили, Пугачев понял, в чем дело. То краснея, то бледнея в лице, он старался отговорить их от поездки в Яик, но в конце концов принужден был согласиться.
— Ну, воля ваша, — проговорил он, — поедем. Коли нас там примут, то останемся, а коли не примут, так пойдем мимо.
— Как не принять, примут, — заметил Чумаков и советовал самозванцу возвратиться скорее в стан.
«Мы дрожмя дрожали, — говорил Творогов, — и желали поскорее переманить его на ту сторону, где лошади наши были, боясь, чтобы как не ушел от нас тут, чего ради и представили ему, что время уже ехать». Пугачев с Чумаковым и несколькими казаками сел в будару и переправился через реку; за ними, в той же бударе, переправились Творогов, Федульев, Бурнов и остальные казаки. Когда последние вышли на берег, то Чумаков держал лошадей: свою и самозванца, а Пугачев собирался садиться. Момент был самый удобный, и мнимого государя окружали только люди, преданные друг другу и заранее согласившиеся.
— Иван! — крикнул Федульев казаку Бурнову. — Что задумали, то затевай: сними с него саблю!
Стоявший возле Пугачева Бурнов схватил его за руки выше локтей. Самозванец побледнел.
— Что это... что вы выдумали... — говорил он робким и прерывающимся голосом, — на кого вы руки поднимаете...
— А вот что, — кричали казаки, — ты отдай нам свою шашку, ножик и патронницу! Мы не хотим тебе больше служить и не хотим больше злодействовать, довольно и так за тебя прогневали Бога и матушку милостивую государыню; много пролили мы крови человеческой и лишились сами отцов, матерей, роду и племени.
— Ай, ребята, что это вы вздумали надо мной злодействовать, — говорил Пугачев, смотря на казаков, — ведь вы только меня погубите, а и сами не воскреснете. Полно, не можно ли, детушки, это отменить; напрасно вы меня губите.
— Нет, нет, — кричали казаки, — не хотим более проливать крови; мы повезем тебя прямо в городок [Яицкий]: если ты подлинный государь, то тебе нечего бояться, ты там себя и нас оправишь [оправдаешь]. А что до нас касается — то воля матушки нашей всемилостивейшей государыни, что изволит, то и сделает с нами. Хотя всем нам головы перерубят, только мы тебя не упустим, полно уже тебе разорять Россию и проливать безвинную кровь.
Казаки требовали, чтобы Пугачев добровольно отдал свое оружие Бурнову.
— Мне бесчестно отдать это тебе, — сказал самозванец, смотря на Бурнова, державшего его за руки, — а отдам я своему полковнику Федульеву.
Последний принял шашку, большой нож и патронницу. Пугачева посадили на лошадь; ближайший из казаков держал ее повод, а остальные, окружив его со всех сторон, направились к переправе через Узень на яицкую сторону.
Видевший всю эту сцену один из старцев одобрил решение казаков.
— Вы не должны отчаиваться, — говорил он, — в высочайшей императорского величества милости, в рассуждении многих ее образцов, последовавших с преступниками. Вы старайтесь как можно довезти злодея в сохранности и не упустите. Я слышал, что в городок к нам приехал какой-то милостивый судья, капитан или майор. Он выпустил из тюрьмы всех колодников, а вдовам и сиротам выдает на пропитание хлеб.
Это известие очень обрадовало казаков и было вполне справедливо. Старец говорил о поступках одного из членов секретной комиссии, капитан-поручика Саввы Маврина.
Сначала болезнь, а потом кончина казанского губернатора Я.Л. фон Брандта заставили генерал-майора Павла Потемкина оставаться в Казани и временно вступить в управление губернией. В Казань возвращались поодиночке обыватели города, захваченные силой мятежниками и успевшие уйти из их толпы. Сюда же бежали из соседних деревень помещики, духовенство и управляющие, спасавшиеся от шаек мятежников и поднявшегося крестьянского населения. Прибывавшему населению необходим был приют и помещение. Потемкин раздавал безденежно казенный лес на постройку домов и для уменьшения притока пришлого населения принимал все меры к тому, чтобы прекратить беспорядки и восстановить спокойствие в губернии. По данной «власти от ее императорского величества укрощать бунт», П.С. Потемкин просил воевод собрать команды и преследовать возмутившихся. Он уполномочил их сечь кнутом начальников шаек, а десятого человека из шайки сечь плетьми нещадно. «А ежели которые, — прибавлял Потемкин11, — заслуживают смерть, о таковых мнение ваше представить, и тогда о казни будут присылаться к вам указы».
При поголовном восстании воеводам невозможно было собрать отряды, и Потемкину пришлось самому отправлять их из Казани по разным направлениям. Команды эти ловили мятежников, присылали их в секретную комиссию, и число преступников, подлежавших суду, ежедневно и быстро увеличивалось. С другой стороны, начальники преследующих отрядов, захватывая мятежников, отправляли их в ближайшие города, преимущественно в Оренбург и Яицкий городок (Уральск). В этих двух пунктах накопилось столько колодников, что для содержания их недоставало помещения и деятельность секретной комиссии должна была разбиться на несколько отдельных частей. Имея поручение императрицы главнейшим образом исследовать причины бунта и неудовольствия яицких казаков и не имея возможности оставить Казань, генерал-майор П.С. Потемкин отправил в Яицкий городок капитан-поручика Савву Маврина, с поручением приступить как можно скорее к производству следствия «и постараться открыть начальные причины родившегося бунта на Яике»12.
Сознавая ясно, что главнейшими руководителями мятежа были и есть яицкие казаки, П.С. Потемкин находил полезным применить не те меры строгости, которые применял он в Казанской губернии, а стараться подействовать на казачье население кротостью, обещанием прощения и милостей императрицы всем верным и раскаявшимся.
В тот же самый день, когда Потемкин предписывал воеводам сечь виновных кнутом и плетьми, он писал Маврину: «Делайте возможное попечение, чтобы посеять в яицких казаках истинное повиновение; уверьте их, что я имею власть поправить все их беспорядки, а особливо в том [уверьте], что они, принеся истинное раскаяние государыне императрице, будут наслаждаться тишиной и спокойствием; а ежели неудовольствия которые имеют, те могут адресоваться ко мне».
Через два дня, 31 июля, П.С. Потемкин писал капитан-поручику Маврину:
«Я откровенно вам скажу, что, зная образ мыслей государыни, уверен, что ей благоугодно снисхождение и кротость, а не строгое наказание. Да признаюсь вам и в том, что неохотно соглашаюсь людей казнить. Жизнь такой дар божественный, который отнять легко, но возвратить не в наших силах. Число яицких казаков [арестованных] у вас весьма довольно, они все почти равную заслуживают смерть, но можно ли столь много казнить вдруг? И потому препоручаю вам до отъезда вашего на Яик13, поговорите с пленными казаками, и если истинное раскаяние они восчувствуют, обещайте им пощаду».
Руководимый убеждением, что даже злодеи, имеющие «окаменелые сердца и привычку к злобе, скорее от кротости могут убеждены быть, нежели от жестокости», С. Маврин явился в Яицком городке не грозой, а умиротворителем. Повидавшись с полковником Симановым, он вместе с ним собрал «казачий круг», в котором прочитал воззвание П.С. Потемкина, обращенное к казакам.
«Объявляю чрез сие, — сказано было в этом воззвании, — что ее императорское величество сострадает духом, видев продолжающееся возмущение в части Оренбургской и Казанской губернии от уловленных хищными прельщениями слабомысленных людей, известным уже каждому изменником и явным злодеем Пугачевым. Не смотря, что уже публикованными пред сими манифестами ясно изобличено враждебное его намерение и доказаны дела и гнусное Пугачева звание его, что после многих поражений храбрыми и верными войсками ее величества всех сонмищ, прилепившихся к злодею, имел случай народ ясно познать лукавую лесть сего злодея и обман. Но как всякое поражение сообщников его долженствует проливать кровь Российской державе принадлежащих, то ее императорское величество, яко истинная мать народа, вверенного ей от всемогущего Бога и по природному своему великодушию, не может не содрогаясь находить себя принужденной обращать меч на казнь собственных своих подданных. Того для ее императорское величество вознамерилась еще милосердое сделать им увещевание, к призванию каждого заблуждающегося на раскаяние, и высочайше благоволила определить меня к сему делу, с полной доверенностью повелев мне исследовать и изыскать точные причины родившегося толикого зла в несчастном крае славной ее величества империи, стараться искоренить и пресечь как самое сие зло, так источники, могущие угнетать или оскорблять народ, ежели они случиться могли б, привести в повиновение возмутившихся, приводящих весь народ на край гибели, и восстановить тишину и благоденствие.
Исполняя изволение всемилостивейшей государыни, принимая на себя толь важное дело, по ревностному моему желанию служить от всего сердца отечеству, заклинался я пред всемогущим Богом иметь предметом себе единую святую истину и не только во зло не употреблять данную мне власть на казнь людей, но сохранять всю кротость и отвлечь все источники всякого заблуждения. Того для сим даю знать народу, призывая всех смутившихся к скорейшему обращению на путь истины и к должному повиновению священной ее величества особе, яко единой истинной нашей императрице.
О, россияне несчастного сего края, откройте завесу, ослепляющую очи ваши; уже вы видите, что злейший сей изменник Пугачев дерзостно принял имя покойного государя Петра Третьего на единственную вашу пагубу; злодейское его намерение каждый день сугубо открывается; производимые мучительства доказывают вам адскую злость и зверскую его душу; воззрите на все варварские его дела, на все его мучительства над несчастными людьми; воззрите на кровь, проливаемую реками варварской его рукой, и злых его сообщников; кровь сия есть кровь отцов, братьев и детей ваших: она вопиет на небеса об отмщении сему изменнику, погубившему их. Видите вы ясно, что сей изверг природы и самое исчадие страшного ада терзает и губит весь народ, не щадя никого и не смотря ни возраста, ни пола. Не мучатся ли от ужаса сердца ваши, видя трепещущие члены терзаемых младенцев пред глазами вашими кровожаждущей его рукой? Не приводят ли в отвращение, видев жалостное позорище, когда разбойник сей повсюду отъемлет ваше имение, предает огню ваши дома, берет насущный хлеб от вас, опустошает землю и влечет вас к совершенной погибели? Обратитесь с верностью и чистосердечным раскаянием к истинной государыне нашей и пресветлейшему наследнику ее, государю цесаревичу и великому князю Павлу Петровичу, которого сердце возмущением вашим против государыни и матери его оскорблено. Помыслите здраво, подымите руки ваши на самого злодея, свергните иго с себя Пугачева и общего врага отечества, и память его погибнет. Помыслите, что щедрая ваша монархиня, видя принужденной себя поражать преступников, не вовсе попускает меч на казнь их, для того, что они ее подданные, для того, что она ожидает признание их и готова даровать пощаду, яко прямая помазанница Божия, имея дарованный дух ее от Бога кроткий и милосердный. Опамятуйтесь, еще я увещеваю вас, принесите чистые души и сердца ваши с повиновением, и истребится воспоминание о преступлениях ваших.
Я надежно обещаю ходатайствовать о пощаде вас пред священным ее величества престолом. Еще малое время дается вам на обращение ваше; долготерпение и милость ее величества зовет вас под кров свой, еще вы можете наслаждаться впредь посреди семейств своих благословенным спокойствием. Я, ограждаясь истиной, потщуся, исполняя высочайшую волю всемилостивейшей государыни нашей, утверждать спокойствие в вас и тишину, обещаю предстательствовать за обидимого и притесненного, и благоденствие ваше обновится. Но если сие последнее объявление не приведет в раскаяние окаменелые в злости сердца, тогда над таковыми изольется уже весь праведный гнев монархини и оружие ее величества умножится на истребление и казнь всех преступников.
Боже! Удержи мщение свое от прегрешивших пред тобой, от преступников пред помазанницей твоей, великой государыней нашей императрицей Екатериной Алексеевной, благоугождающей Тебе правостью и милосердием, обрати развращенные сердца к истине, яви благость Твою над ними и благослови старание мое, и исполнение сего дела прииму я первым счастьем жизни и в службе монархини нашей».
Объявление это произвело видимое впечатление на казаков. Мятеж и беспорядки им надоели: многие жители не имели дневного пропитания и пристанища, другие лишились отцов, мужей и братьев; дома были разрушены, и часть города обращена в пепел. С. Маврин обласкал население и пошел на помощь разоренному их состоянию. Он освободил из заключения менее виновных и возвратил их в семейства, Казаки высоко ценили поступки прибывшего к ним капитан-поручика. В это время получено было в Яицком городке новое воззвание П.С. Потемкина, разославшего его по разным местам волнующегося края.
«Я нижеподписавшийся, — писал Потемкин14, — войск ее императорского величества самодержицы всероссийской генерал-майор, двора ее величества камер-юнкер и кавалер, уполномоченный в секретных комиссиях, учрежденных по высочайшему ее величества изволению. Объявляю всем и каждому прилепившимся к государственному злодею и бунтовщику, варвару и кровопийцу Емельке Пугачеву и всем поползнувшим на его обольщение, что уже наступает время, в которое никакая милость, никакая щедрота ее императорского величества царствующей над нами императрицы снисходить далее на беззаконный народ не может. Чего ради предваряю всех сообщников изверга и злодея Пугачева, с должным увещанием, да вникнет каждый прилепившийся и колеблющийся рассуждением, коль важное, коль ужасное соделывает сим беззаконие пред всемогущим Богом, делавшись ослушником Его святому закону; сколь великое и непростительное делает оскорбление помазаннице Божией великой государыне, учинившись сообщником изменнику и бунтовщику, коль страшное и коль лютое сим сообщничеством делает прегрешение пред всеми ближними, учиняя единоверцам, единой державы подданным насилие и убийство, разоряя их дома, расхищая имение.
Пускай каждый помыслит в совести своей, яко истинный христианин, и вспомянет страшный суд Божий, праведный гнев монархини и вопль вдовиц и сирот, которых муж или отец по хищности злодеев убиты, имение разграблено, дома опустошены, не вопиют ли они на небеса: Боже, отмсти злодеям и сопричастникам Твоего и человечества врага Емельки Пугачева кровь нашу!
О, народ российский православной державы, опамятуйся, помысли в душе своей, какое страшное зло производится ныне! Воззри, какое происходит убийство и кровопролитие посреди градов и сел нашего возлюбленного отечества от внутренних злодеев. Отец, не внемля ни жалости, ни долгу крови, подъемлет руки свои на убийство сына, и сын на отца; брат брата без сожаления поражает, кровь течет реками, истина страждет, и злость торжествует.
Боже всемогущий, доколе попустишь Ты сердца народа своего на таковое беззаконие, доколе будут тонуть души их во мраке злобы и страшного греха!
О, россияне! Почувствуйте в душе своей, до чего вы дошли! Воспомяните прошедшее блаженство дней своих. Через 12 лет благословенного царствования великой государыни нашей, смущалась ли когда притеснением хотя единая душа. Приняв престол и скипетр из рук самого всемогущего Бога, окончила она войну, для блаженства своих подданных; презирая покой свой, ежечасно пеклась о благосостоянии народа своего. Видя недостаток законов, положила в сердце своем для искоренения всякие неправды сделать новое уложение, призвала избранных от вас на объяснение каждого надобности. О, сколь свято намерение сие!
Враг веры и закона возмутил и воспрепятствовал совершению оного. Султан турецкий объявил войну, и держава Оттоманской империи, которая казалась столь страшна для всего света, великими предприятиями премудрой нашей государыни побеждена, храброе воинство разрушает повсюду ополчение турок и доводит их до изнеможения, и Порта Оттоманская из милосердия просит мира, уступает России земли свои и дает еще за убыток деньги. Какое утешение монархини, какая слава для воинства Российского, какое благословенное время для России!
Но все сие опровергается внутренним замешательством. О, россияне! Тем ли вы платите великой государыне своей за все ее милости для народа, за все ее труды, за все беспокойство, которое она имеет, пещась о славе и пользе вашей. Где делась клятва и присяга ваша, чтоб проливать кровь свою за право нашей великой монархини; вы забываете все ее щедроты, все одолжения ее; нарушаете веру и присягу свою, делаетесь изменниками и нарушителями общего блаженства, но для кого и от кого все сие зло проистекает? Беглый донской казак Емельян Иванов Пугачев, сеченный кнутом (?), скитавшийся между злодеев и разбойников, был пойман и содержан в Казани, оттуда ушел и подговорил подобных себе злодеев из яицких казаков бунтующей стороны, дерзостно принял на себя высокое звание императора Петра Третьего, которого смерти и погребению весь престольный град был свидетелем. Родственники сего злодея Пугачева еще содержатся в Казани; названный от его, злодея, графом, а на самом деле главный его сообщник яицкий казак Зарубин, или Чика, теперь находится скованный в Казани. Вот какой разбойник производит все сие зло под именем покойного государя, обольщая невежество простолюдинов, разрушает всю славу, приобретенную высокими попечениями.
Опамятуйтесь, возгнушайтесь злодеям и придите в раскаяние перед Богом и перед помазанницей Его, великой государыней нашей. Или не видите вы, что сей враг славы, пользы и спокойствия России, сей предатель самого Бога, сей изменник и бунтовщик монархине и отечеству, вашей кровию проливает кровь верных отечеству и презирает общую погибель. Или не видите вы, что он, ругаясь и разоряя храмы Божии, посреди оных, когда их грабит, обольщает легкомыслие и сердца народа: он обещает свободу от рекрут и податей. Трудно ли обещать, когда оно не принадлежит ему; но и свобода сия не может существовать в самом деле. Кто будет ограждать пределы нашего государства, когда не будет воинства? А воинство наполняется рекрутами. Чем будут содержать солдат, когда не будет подушного сбора? Где бы турки уже были теперь, когда бы в России не было воинов? Престол российский давно бы уже был в руках оных врагов имени христианского.
Но кем он был защищаем? Высокими предприятиями великой монархини, грудью храбрых российских солдат, искусством их предводителей: они, воюя, проливали свою кровь за веру и за отечество, а жители пребывали безопасны. Сии жители, за которых помирали воины, в смятении и буйстве своем, не только не хотят давать дани для содержания солдат защитников своих, но и ополчаются против их, изменяя отечеству.
Враг общества и бунтовщик Пугачев прельщает вас мнимой вольностью, для того чтобы раздражить буйство, разграбить всех встретившихся с ним и после с сим стяжанием уйти и избавиться от должной по его злодействам казни. Сей враг и злодей Пугачев велит истреблять помещиков, и народ ему повинуется; влекут аки агнцев на заклание несчастных людей, и злодей, не зная ни человеколюбия, ни жалости, утешается зверской своей лютостью, проливая кровь человеческую.
О, ослепленный народ! Доколе не восчувствуете вы лютость варвара Пугачева и ослепление своего; когда может еще проникнуть истина в сердца ваши, тогда легко представите вы сами всю злость и беззаконие свое. Сам Бог сказал: снесть власть яже не от Бога», то как может сей злодей испровергнуть Божию власть. Прилепившиеся к сему злодей, так как он сам, делаются предателями, злодеями, убийцами и предают душу свою дьяволу. Представьте себе, кто будет управлять градами и селами, ежели не будет начальников; кто будет производить суд, удерживать дерзость и неправду, защищать притесненного, если не будет законных властей; кто будет предводительствовать воинством, ежели не будет степени чинов.
Вот ясное изобличение злонамеренного обольщение Емельки Пугачева: прельстясь на его слова, делаетесь вы изменниками и бунтовщиками. Опамятуйтесь! Отрезвитесь от сего мерзкого и гнусного злодея, от сего чудовища, рожденного на погибель человеческую, придите с покаянием в должное повиновение самому Богу, монархине и установленным от них властям.
Сие последнее увещевание вас призывает на путь истины. Покаявшиеся получат пощаду, а отщепившиеся от правды и должности своей постраждут и примут наказание.
Война окончена, воинство со всех сторон стекается, меч подъемлется на казнь преступников. Но великая и милосердая монархиня, яко истинная мать народа своего, удерживает меч и призывает народ на покаяние.
О, россияне! Ужели вы не послушаете, яко чада России, гласа толь милосердого великой государыни; придите с повиновением и все воспримите помилование. Правительствам приходящих с повиновением приказано прощать и отпускать в дома. Покайтесь; еще вас призывают; не ищите далее гнева Божия и гнева государыни. Покайтесь! За сим увещеванием все не покаявшиеся погибнут, гром оружия грянет; воспомянут злодеи свое согрешение и, хотя раскаются, но будет поздно».
Со слезами слушали казаки это объявление и проклинали самозванца. По словам Маврина, они сознавали теперь, что Пугачев погубил их, отрекались от него и выражали желание не принимать к себе тех сообщников самозванца, которые еще находились в его толпе. В течение нескольких дней более ста человек добровольно явились к Маврину с повинной, и в числе их был казак Яков Почиталин, отец первого секретаря Пугачева, Потемкин приказал Маврину «не делать им ни малейшего оскорбления», дабы тем еще более убедить, что все являющиеся с повинной будут прощены. Вслед за тем, имея в виду, что яицкие казаки жили преимущественно рыбными промыслами, а хлеб покупали в Самаре, путь к которой был не безопасен от киргизов, П.С. Потемкин приказал выдать народу третью часть провианта, находившегося в Яицком продовольственном магазине. Третью часть составляли тысяча четвертей муки, а между тем, доносил П.С. Потемкин15, «сия щедрота тронет и самые окаменелые сердца. А как вопль вдов и сирот, оставшихся без пропитания после виновных казаков, взывает о воззрении на жалостное их состояние, я, ведая, сколь неизреченно милосердие вашего императорского величества, дерзаю всеподданнейше донести, не соизволите ли повелеть сделать какое определение о пропитании их, доколе восстановится желаемая тишина».
Раздача муки имела весьма хорошие последствия, и казаки были тронуты до слез вниманием и щедротами императрицы. До капитан-поручика Маврина стали доходить слухи, что большинство яицких казаков, находящихся в толпе самозванца, тяготятся своим положением, раскаиваются, но не решаются явиться с повинной; что многие, покинув толпу мятежников, скрываются по хуторам и, опасаясь за свои поступки казни, не являются. Маврин старался убедить, что все раскаявшиеся будут прощены и разоренным семействам будет выдаваемо вспомоществование. Кроткие меры Маврина и его попечительность об осиротевших семействах стали известны далеко за пределами Яицкого войска и достигли до старцев, один из которых и советовал казакам везти Пугачева прямо в Яицкий городок. Некоторые, впрочем, не решались ехать вместе с самозванцем, опасаясь жестокого наказания.
— Не лучше ли, — говорили они, — послать в городок удостовериться, подлинно ли там не жестоко поступают с теми, кто сам является.
— Чего посылать удостоверяться, — отвечали другие, — будет ли милость или нет, а надобно его везти.
Остановившись отдохнуть на реке Узени и видя, что Пугачев не желает слезать с лошади, Творогов просил Федульева приказать нескольким казакам сесть на лошадей и следить за самозванцем. Двое из них, Железнов и Астраханкин, исполнили приказание и все время оставались на лошадях.
В это время Чумаков отправился в стан к оставшимся казакам и объявил им, что Пугачев арестован.
— Мы государя арестовали, — говорил Чумаков казаку Фофанову, — и хотим везти в Яицкий городок, так ты к нему не приставай.
— Куда другие, туда и я, — отвечал Фофанов, — куда команда пойдет, туда и я с ней.
По возвращении Чумакова с остальными казаками вся толпа стала переправляться через реку Узень16. Переправившись на противоположный берег, Пугачев подозвал к себе Ивана Творогова. Он просил отъехать с ним в сторону, говоря, что имеет нужду переговорить наедине. Творогов согласился, и они отделились от толпы.
— Иван, что вы делаете, — начал Пугачев, — ведь ты сам знаешь Божие писание: кто на Бога и государя руки подымет, тому не будет прощения ни здесь, ни в будущем веке. Ну что вам за польза: меня потеряете и сами погибнете. Если я жив не буду, то сын мой и наследник Павел Петрович вам за меня отомстит. Полно, подумайте хорошенько, не лучше ли кинуть это дело.
— Нет уж, батюшка, не говори, — отвечал Творогов, — что задумали и положили, то тому так и быть — отменить нельзя.
Путники продолжали ехать молча; в некотором отдалении от них ехали два сторожевых казака: Железнов и Астраханкин. Пугачев оглянулся назад и, видя, что казаки несколько поотстали, ударил по лошади.
— Прощай, Иван, оставайся, — сказал он торопливо и, повернув лошадь в сторону от дороги, думал ускакать в степь.
— Ушел! Ушел! — кричал Творогов и кинулся в погоню.
«А как моя, — говорил Творогов, — резвее его лошади была, то нагнал я его очень скоро и только что хотел было схватить его за ворот, но он имеющейся у него плетью ударил по рылу мою лошадь, которая, будучи чрезвычайно горяча, бросилась в сторону, сажен на десять. Потом, направя ее опять за ним, я догнал паки, но он то же с моей лошадью сделал; однако ж я и в третий раз близко гнался за ним, а между тем помянутые казаки, скакав чистым местом, взяли у злодея перед; и так напоследок стал он между нами посредине». Видя, что ускользнуть от преследователей невозможно, Пугачев соскочил с лошади с намерением скрыться в камышах; казаки сделали то же и бросились за ним. Настигнутый ими, самозванец ухватился за шашку Железнова и вытащил уже ее до половины, но казак Астраханкин успел схватить его за руки. Прискакавший казак Федульев помог задержать Пугачева, и ему связали назад руки.
— Как вы смели, — говорил Пугачев как бы с сердцем, — на императора своего руки поднять, за это воздастся вам.
— Нет, брат, теперь больше не обманешь, — отвечали казаки.
Пугачев заплакал и стал божиться, что не уйдет более; он просил развязать ему руки. Казаки исполнили его просьбу, посадили на ту же лошадь и повезли далее. Они отправили нескольких человек по форпостам с известием, что самозванец арестован и, послали с тем же в Яицкий городок трех казаков: Василия Жигалина, Ивана Калмыкова и Ивана Хохлова.
Переночевав на речке Балыклее и отъехав от нее верст пятнадцать, казаки остановились покормить лошадей и расположились группами. Пугачев ходил среди толпы под надзором казаков. Заметив оплошность малолетка Харьки, положившего возле себя шашку и пистолет, самозванец схватил их и, обнажив саблю, с криком: «Вяжите старшин!» — бросился на Творогова и Чумакова, сидевших с казаками Федульевым, Железновым и Бурцовым. Казаки вскочили на ноги.
— Кого велишь ты вязать? — спрашивал Федульев, идя смело навстречу Пугачеву.
— Тебя, — отвечал самозванец с бранью и направил против него пистолет.
Курок был спущен, но кремень осекся.
— Атаманы, молодцы, — крикнул Федульев, — не выдавайте!
Казаки окружили Пугачева; он отмахивался саблей, но в это время Бурнов ударил его в бок тупым концом копья; самозванец повернулся в сторону удара, а Чумаков сзади схватил его за руки. Пугачев был обезоружен, связан и посажен на телегу, на которой ехали жена его Софья и сын Трофим, горько плакавшие.
Казаки спрашивали злодея, «сам ли он собой сие сделал, или другой кто присоветовал?». На что он сказал, что присоветовал ему казак Маденов, надеясь, что многие за него вступятся. Маденов был избит до полусмерти и брошен в степи, и «никто не знает, жив он или умер».
На пятый день путники остановились между Кожераховским и Бударинским форпостами и отсюда отправили Творогова и Чумакова вторично с известием, что казаки с арестованным самозванцем приближаются к городку. На форпостах не верили этому и не хотели давать посланным лошадей. С большим затруднением Творогов и Чумаков добрались до Бударинского форпоста, вблизи которого встретили Яицкого сотника Харчова, высланного из Яицкого городка с 50 человеками казаков для разъездов. Они объявили ему, «что едут от своего государя, т. е. от известного злодея самозванца Пугачева в Яицкий городок с раскаянием, да и злодейский самозванец у них пойман и ведется, чтоб его в городе встретили с честью и отвели бы квартиру» (?)17.
Обезоружив Творогова и Чумакова, сотник Харчов отобрал у них деньги и в сопровождении казака Горбушина отправил в Яицкий городок, а сам направился к Бударинскому форпосту.
14 сентября Творогов и Чумаков явились к старшине Окутину и им были представлены капитану Маврину. Последний принял их ласково, расспросил о подробностях ареста и затем оставил Творогова у себя, а Чумакова отправил с командой навстречу18.
Между тем Пугачев, оставленный на руках Федульева, думал воспользоваться отъездом Творогова и Чумакова и обратился в последний раз с просьбой не выдавать его.
— Что вы выдумали себя и меня губить, — говорил он, — ведь вас не пощадят. Если вы меня и выдадите, вас все-таки всех перевешают. Бог вам воздаст за то, что вы вздумали меня погубить.
— Что бы ни было, — отвечали казаки, — а повезем; что ни говори, а тебя не отпустим.
Переночевавши на Бударинском форпосте, том самом, с которого началась открытая деятельность Пугачева, казаки повезли его далее и, отъехав версты три, встретили при урочище Коловратной лощине сотника Харчова с командой. Последний обнадежил казаков прощением, и обрадовавшиеся этому известию сообщники самозванца, доехав до Кош Яицкого форпоста, передали Пугачева в руки сотника Харчова19. Мнимый государь был тотчас же «забит в превеликую колодку». Вслед за тем прибыла команда из Яицкого городка, и Харчов передал Пугачева сержанту 6-й легкой полевой команды Алексею Бардовскому, который под конвоем в полночь с 14 на 15 сентября доставил его в Яицкий городок20 к капитану Маврину.
— Что ты за человек? — спросил его Маврин.
— Донской казак Емельян Иванов, сын Пугачев, — отвечал спрошенный. — Согрешил я, окаянный, перед Богом и перед ее императорским величеством и заслужил все те муки, какие на меня возложены будут, — снесу я их за мое погрешение терпеливо.
Как утопающий хватается за соломинку, так и Пугачев после своей деятельности надеялся на милосердие императрицы, говоря, «что он слуга добрый и заслужить всячески в состоянии»21.
Капитал Маврин приказал заковать Пугачева в ручные и ножные кандалы, а выдавших его казаков отпустил на поруки. У самозванца было найдено 139 червонцев, 480 руб. серебром, медаль на погребение императора Петра III и турецкая серебряная монета.
Накануне доставления Пугачева в Яицкий городок был привезен туда же и ближайший пособник его, казак Афанасий Перфильев, с 37 человеками казаков, пойманный Рычковым на реке Деркуле, при Камышлацких вершинах. После небольшой ружейной перестрелки казаки сдались22.
Переночевав на острове, Перфильев и бывшие с ним казаки на следующее утро переправились вплавь через Волгу и поехали отыскивать самозванца. Не зная, в какую сторону направился Пугачев, казаки не могли найти его, а между тем голод и лишения приводили их в отчаяние. Проскитавшись несколько дней по степи, они решились идти в Яицкий городок, но Перфильев уговаривал их не делать этого.
— Лучше теперь нам самим зарыться в землю, — говорил он, — нежели ехать в городок на смерть. Без сомнения, из нас иных казнят, а иных раскассируют в солдаты.
— Нам теперь деваться некуда, — отвечали казаки, — лучше пойдем в городок, а там что Бог даст.
Видя упорство товарищей, Перфильев поехал вместе с ними23.
Таким образом, почти одновременно все главнейшие деятели мятежа были в руках правительства. Весть о том, что Пугачев пойман, быстро распространилась по всему Поволжью и произвела громадное впечатление. На другой день известие о происшествиях в Яицком городке достигло и до Оренбурга.
«За уведомление твое о поимке Пугачева благодарю тебя всепокорно, — писал Александр Лунин Савве Маврину24. — Первый твой курьер Окутин приехал сюда 15-го числа в 10 часов вечера; другой, сержант, 17-го числа пополуночи в пятом часу, и оба без наималейшего задержания отправлены далее. Сколь вести сии были милы, какое произвели они восхищение во мне и восторг всеобщий, я описать не могу. Первый приехал в то самое время, как у хозяина моего, который за сутки приехал только прежде, было людей [гостей] премножество. Представь же, какой приятной тревогой ты их беседу поколебал. Окутина поцеловав, разбил себе губу в кровь; пришед к ним как иступивший из себя [исступленный], объявил с криком, подобным бешеному, что изверг пойман и я имею от тебя письмо. Каждый не знал, что делать: целоваться ли, прыгать ли или читать твое письмо. Наконец все сие сделали, и письмо твое каждый читал и целовал. Потом, как сила первого воспламенения миновалась, зачал действовать мучительный страх, чтобы благополучие сие еще не переменилось, ибо он в твоих руках еще не был, а был в 50 верстах: ну, иногда легкомысленность, страх и отчаяние в помиловании попустившихся на сие добро не отвратили бы их от оного. В таком беспокойстве были мы до самого получения твоего письма через сержанта. Тут, с самой оной минуты, по сие время, душа моя, все утонем в радости неизреченной. Поздравляю тебя, любезный братец, с оным; важность оного благополучия нам с тобой знакома. Прибавить к оному можно еще и то, что труд наш, приложенный в открытии его истории, есть не тщетный и теперь изыскания наши, можно уже утвердительно сказать, что справедливы и достойны отнести нам в честь. Но все сие ничего для радости: довольно того, что злодей в оковах и что тем спасутся невинные от несносного его угнетения. Боже, благослови, чтобы с поимкой везде и вдруг исчезло то зло, которым столь много уязвлено любезное наше отечество и чтоб на веки веков восстала неразрушимая тишина и спокойствие».
16 сентября, почти одновременно, прибыли в Яицкий городок генералы Суворов и князь Голицын, желавшие лично убедиться, что Пугачев пойман. Событие это было настолько выдающимся, что каждый торопился известить своих знакомых или донести своему начальству, стараясь сделать это прежде других. Капитан-поручик С. Маврин и поручик Г.Р. Державин отправили курьеров к П.С. Потемкину, а князь Голицын — главнокомандующему графу П.И. Панину. «Приношу вашему сиятельству, — писал при этом князь П.М. Голицын25, — чистосердечное и покорнейшее мое поздравление со столь приятнейшим происшествием, возвращающим нам прежнюю тишину и спокойствие. А между тем за счастье себе поставляю то, что как я первый имел удачу сначала усилившемуся извергу рода человеческого сломить рога сильным его под Татищевой крепостью поражением, так и теперь первый имею честь возвестить вашему сиятельству о конечной его гибели».
Капитан Галахов также послал П.С. Рунича с донесением к графу П.И. Панину и, чтобы выиграть по службе, советовал ему опередить курьера, посланного князем Голицыным, но Руничу сделать это не удалось.
Теперь являлся спорный вопрос, кому владеть Пугачевым: главнокомандующему ли графу П.И. Панину или начальнику секретных комиссий, генерал-майору П.С. Потемкину. Последний требовал, чтоб Пугачев был немедленно доставлен в Казань. «Не выпускай из рук злодея, — писал Потемкин капитану Маврину26, — а я уже постараюсь об остальном, лишь только доставите его в Казань».
«Рапорт ваш, — писал он же капитану С. Маврину27, — о поимке злодея Пугачева я сейчас получил. Благоволите оного злодея содержать со всего должной осторожностью, а по прибытии князя Петра Михайловича Голицына истребуйте от него надлежащий конвой для препровождения сего злодея в Казань, дабы доставлен он был безопасным образом. И хотя прислан был от ее императорского величества капитан гвардии Галахов для принятия злодея, по понеже поимка злодея вышла совсем другим образом, нежели как чаяли, то представлено всеподданнейше ее величеству от меня со испрошением на то высочайшего указа, где употребил я смелость изобразить ваши труды.
Препровождать же злодея при деташементе, учинив должное распоряжения о содержании сообщников злодейских, благоволите вы, яко имеющий большое участие в поимке его»28.
Через два дня Потемкин писал С. Маврину: «Пугачева со всей предосторожностью, наложи на него оковы на руки, на ноги и, сделав клетку, посадите и так привезите в Казань. Содержите гораздо строже злодея Пугачева и с поруганием, дабы бывшие его сообщники, оное видя, казнились более в преступлении своем»29.
Граф П. Панин также очень желал иметь Пугачева в своих руках и, лишь только получил известие об его поимке, тотчас же приказал Суворову доставить его в Симбирск. Как старший начальник, Суворов взял Пугачева под свою охрану и исполнил приказание главнокомандующего. «С сожалением усмотрел я, — писал П.С. Потемкин капитану Маврину30, — что Пугачев взят из рук ваших. Но так и быть, постарайтесь окончить допросы яицких казаков».
Эта борьба за обладание Пугачевым послужила поводом к недоразумению, а впоследствии и к враждебному отношению между начальником секретных комиссий и главнокомандующим.
Примечания
1. Рапорты Кречетникова Сенату от 28 августа и Военной коллегии 10 сентября 1774 г.; Письмо его же Г.А. Потемкину 28 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. Ха 454; Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV, оп. 194, св. 32.
2. Ордера Суворова князю Багратиону 2 и 5 сентября 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 95, св. 563, д. № 48.
3. Воззвания Потемкина от 3 сентября 1774 г. князьям Мисостову, Кайтукину, Атажукину и Татарханову; бесленейскому владельцу князю Салукову; кубанским владельцам Мурзабекову и Мурзе Дударуке Кулмаметеву // Гос. архив, VI, д. № 489.
4. Всеподданнейшее донесение П.С. Потемкину 30 октября 1774 г. // Там же.
5. По показанию Творогова, в толпе Пугачева было 200 яицких казаков и человек 200 разночинцев.
6. Показания казака Василия Горского // Гос. архив, VI, № 463.
7. 27 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 505.
8. Когда Пугачев и его сообщники переправлялись через второй рукав Волги на дуговую сторону, «то я, — показывал Дубровский, снял с себя платье и, отдав на плот саратовского казака Стародубова, остался с лошадью нагой и хотел плыть на ту сторону, однако, по неумению моему, убоялся и остался на острову с прочими. А на другой день на острове учинился иск и многих перехватали, а я в то время пролежал в кустах под колодой трои сутки, а на четвертые вышел и усмотрел стоящие среди Волги суда, с которых бурлаки накормили меня хлебом и дали зипун, рубашку и портки. И после того быв дня с четыре на острове, помирая голодом, вышел на берег и увидал лодку, которая плыла вверх по Волге, попросил имени ради Божия перевезти меня на луговую сторону, по которой шатался голодный дней с пять, по займищам; старался пройти по Волге в жительство [Дубровский был сын Мценского купца Степана Трофимова] и прилепился к добрым людям, которые в толпе Пугачева не были, и думал избегнуть достойной по моему беззаконию казни. Однако под Бурадной слободой пойман калмыками и приведен в Енотаевскую крепость, откуда отправлен в Астрахань и прислан в Царицын» (Там же, д. № 512).
9. Князю Голицыну от 15 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490. См. также «Материалы и проч.», изд. Я.К. Грота; Записки Академии наук, т. XXV, прилож. № 4, с. 68.
10. Буква — растение похожее на редьку, но не имеющее такой горечи.
11. В ордере свияжскому воеводе, подполковнику Чирикову от 28 июля 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 489.
12. Всеподданнейшее донесение П.С. Потемкина от 2 августа 1774 г. // Там же. Письмо его же С. Маврину от 28 июля 1774 г. Доставлением как того, так и других писем П.С. Потемкина к Маврину я обязан Я.К. Гроту, которому и позволяю себе выразить благодарность.
13. С. Маврин был в то время в городе Оренбурге.
14. Гос. архив, VI, д. № 489.
15. Во всеподданнейшем рапорте от 25 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 489.
16. Показания Ивана Творогова, Кузьмы Фофанова, Чумакова, Пугачева и Василия Коновалова // Гос. архив, VI, д. № 505 и 512.
17. Рапорт сотника Харчова полковнику Симонову от 15 сентября // Гос. архив, VI, д. № 490; См. также Записки Академии наук, т. XXV, прилож. 4, с. 66.
18. Показания Творогова, Василия Коновалова, Федора Чумакова, Ивана Федульева; Показания Пугачева 4 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 505 и 512; Отношение полковника Симонова Бородину от 14 сентября // Там же, д. № 490; См. также «Материалы», изданные Я.К. Гротом, прилож. к 25 тому «Записок Академии». В записках Рунича (Русская старина, 1870, т. II, с. 337—349) эпизод этот рассказан не совсем верно.
19. Показания казака Ивана Федульева // Гос. архив, VI, д. № 505. Харчов был за это произведен в полковники // См. Московский архив Главного штаба, исходящий журнал Г.А. Потемкина, открытый лист войску Яицкому от 7 октября 1774 г.
20. Рапорт полковника Симонова Суворову от 16 сентября // Гос. архив, VI, д. № 490; См. также Записки Академии наук, т. XXV, прилож. 4, с. 74. Бардовский произведен был за это в прапорщики. См. предложение Г.А. Потемкина Военной коллегии от 4 октября 1774 г. // Московский архив Главного штаба, определения Военной коллегии за октябрь 1774 г., л. 46.
21. Рапорты капитана Маврина князю Голицыну и П. Потемкину от 15 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490. См. также: Записки Академии наук, т. XXV, прилож. 4, с. 68—73.
22. Рапорт Симонова П.С. Потемкину от 14 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490.
23. Показания Перфильева 12 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 425.
24. От 18 сентября 1774 г. Письмо это доставлено мне Я.К. Гротом.
25. В рапорте графу П.И. Панину от 15 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490.
26. В письме от 19 сентября 1774 г.
27. В собственноручном предписании от 19 сентября 1774 г.
28. «Галахов прислан был для принятия злодея, — писал Потемкин Маврину в частном письме, — но ежели его привезут в Казань, я удержу до повеления ее величества на мое донесение, в котором представил я, что сия честь принадлежит вам. Я столь чувствительно признателен, что в вас нашел споспешника».
29. Предписание П.С. Потемкина капитану Маврину от 22 сентября 1774 г.
30. Письмо П.С. Потемкина С. Маврину от 25 сентября 1774 г. (из бумаг С.И. Маврина, доставленных мне Я.К. Гротом).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |