Отряд генерала Павла Сергеевича Потемкина отошел от Казани на девять или десять верст, когда из закрывавших все небо свинцово-серых туч посыпались первые, казавшиеся странно большими капли дождя.
— Хорошее предзнаменование! — сказал, подъезжая к Петру Ивановичу Курганову, молодой Осколков. — Дождь на дорогу — к счастью!
Курганов посмотрел на потемневшее небо, потом откликнулся угрюмо:
— Ну, радоваться-то, признаться, решительно нечему! Вымокнем, как крысы... Еще простудишься, чего доброго!
— Мама навязывала мне плащ, да я отказался. Солдат не может бояться дождя! — весело улыбаясь, ответил Осколков. — Посмотри, Петя, какими молодцами идут наши ребята. И в ус не дуют, что дождь идет!
В самом деле, солдаты были даже как будто рады дождю: день был жаркий, идти приходилось по разъезженному большаку, и вся колонна подвигалась в облаке едкой пыли. Пойдет дождь — прибьет пыль, освежит воздух.
— А бахмутцы каковы! — продолжал Осколков. — Вот лихие ребята! Нет, пусть мама говорит, что хочет, а я настою на своем: поступлю в гусары. Мундиры у них чудесные, все девицы млеют, завидев гусара-молодца. А, кстати, их офицеры только что выучили меня одной песенке, вывезенной ими из Пруссии, ведь бахмутский гусарский полк участвовал в Семилетней войне. Как же, как же! Только простая случайность помешала эстандарт-юнкеру Зарубину захватить живьем старого Фрица под Куннерсдорфом. Жалко! Тот-то шуму было бы на весь мир! Зарубин и теперь себе пальцы грызет, как вспомнит о неудаче. В самый важный момент, когда он уже прорубился к прусскому королю и готов был его схватить, его конь споткнулся, упал и придавил Зарубина. Такая досада! Теперь Зарубин был бы уже генералом, а он только эскадроном командует. Но надежды не теряет, поклялся честью, что захватит Емельку. Однако у него имеется опасный риваль: сотник Опонько, усатый такой, тоже лихой молодец. Казаки — славные вояки! Опонько собирается Емельку арканом изловить!
— Не хвались, идучи на рать! — засмеялся Курганов. — Но что наши — молодцы, то кто же посмеет это отрицать? Одно лишь обстоятельство меня достаточно смущает: как это мы дозволили Емельке такую кашу заварить?
Володя Осколков, полушутя, вымолвил:
— Наши дворовые говорят, что он, Пугач, заговоренный. Его, мол, и пуля не берет!
— Глупости! А дождь все сильнее и сильнее, действительно, промокнешь до костей. Вот не было напасти!
В самом деле, дождь лил, как из ведра. Сначала истомленная долгим зноем земля жадно выпивала воду, но уже через час на дороге, по которой проходили зарайцы и томцы, стали образовываться лужи. Люди, прежде весело шутившие по поводу неожиданного купания, примолкли. К ногам прилипали комья грязи. Идти делалось все труднее. Напрасно офицеры и сержанты подгоняли рядовых криком «не отставать!» Движение все замедлялось, ряды давно потеряли свою стройность. Рыскавшие по флангам маршевой колонны гусары и казаки все ближе и ближе жались к пехоте. Колеса полевых орудий глубоко врезались в раскисший грунт, и здоровые артиллерийские кони выбивались из сил, таща пушки.
Так прошло время до четырех часов. Проползши еще две-три версты, отряд был вынужден остановиться. Для остановки было избрано небольшое село Свиньино. Потемкин, его штаб и большинство офицеров нашли приют в обширном, оставленном уехавшими в Москву владельцами помещичьем доме, солдатам же пришлось частью разместиться по крестьянским избам и овинам, а частью остаться под открытым небом и мокнуть под холодным, пронизывающим до костей, словно осенним дождем. Артиллерия расположилась под обширными навесами старого кирпичного завода. Конные разъезды из гусар и казаков были высланы вперед для разведки. В полуверсте от сельца были расставлены звеньями часовые пехотинцы.
Прошел час, прошел другой, а дождь продолжал лить. Почва превратилась в подобие киселя, а большак казался не столько проезжей дорогой, сколько ложем потока.
Дворянская конная дружина сторожевой службы не несла. Ей Потемкин поручил охрану одного из стратегических пунктов на самом краю сельца, где начиналась старая липовая роща, граничившая с убогим деревенским кладбищем. Дружинники, по большей части зеленая молодежь, расположились в роще, разбившись на отдельные маленькие группы. У нескольких, запасливых, оказались войлочные полости и холщовые полотнища, из которых можно было соорудить под развесистыми липами небольшие навесы, позволявшие укрыться от дождя. Кое-кто попытался развести в роще костры, чтобы обсушиться, но собранные тут же в роще гнилые сучья не столько горели, сколько тлели, неимоверно чадя.
— Ну, как тебе это все нравится? — обратился Петр Иванович Курганов у своему приятелю Володе Осколкову.
Оба сидели под. столетнею липой на ворохе мокрых листьев, стараясь укрыться от дождя.
— Хорошо, да не очень! — признался Осколков с недовольной миной. — Право же, я начинаю бояться, что все-таки простужусь. Бедная мама! Воображаю, как она сейчас за меня беспокоится!
— Первый блин — комом, — угрюмо вымолвил Курганов. — И надо же было пойти этому дурацкому дождю! Две недели подряд держалась чудеснейшая погода, а стоило нам выступить в поход — извольте радоваться!
Подошедший к разговаривавшим дружинник — уже не первой молодости мелкий помещик Коптев, хрипло засмеялся и сказал:
— Для хлебов хорошо. Засуха губила урожай. Для нас же — маленькая неприятность. Но надо полагать, все кончится хорошо. Дождь ведь не может идти долго, не осень, слава богу. Пойдет еще часок-другой, а там и перестанет. Ну, и пойдем вперед.
— Земля раскисла.
— Так это ненадолго, князюшка! Земля, как губка, она влагу вот как впитывает. Завтра утром сами посмотрите: ни одной лужицы не будет.
— Значит, заночуем здесь? — спросил Осколков.
— Отчего бы нет? Разве место плохое?
— Место как место. Да ведь мы же отошли от Казани не больше, как на двадцать верст.
— И двадцати не будет, князюшка!
— А рассчитывали без передышки отмахать верст сорок, переночевать да и опять...
— Молода, в Саксонии не была! — засмеялся снисходительно Коптев. — Война — такое дело. Тут больше, чем где-либо, человек предполагает, а бог располагает. От погоды многое зависит, батюшка мой. Сам король прусский, вояка не из последних, как изволите знать, не раз небу кулак со злости показывал в дни войны: он, Фридрих, составит план действий, а дождь или мороз вмешаются, и вся его диспозиция прахом идет. Это уж так!
— Но ведь драться-то можно и в проливной дождь! — заявил задорно Осколков.
— На кулачках, сударь мой, отлично можно и в дождь, хотя бы и проливной, — заметил Коптев наставительно, — и даже лучше, не так упаришься, ежели тебя сверху дождичком поливает. Но маршировать под дождем — иное дело. Сами изволили видеть. По регламенту покойного императора нашего Петра Алексеевича в походе полагается пешему проходить в час от пяти до шести верст, а кавалерии от десяти и до двенадцати на легкой рыси. А вы сами изволили видеть, как мы плелись последние два часа. Еле-еле ноги от земли отрывали.
— Курганов и Осколков! Вас командир требует! — крикнул какой-то дружинник издали.
Князь и Осколков отправились на опушку, где между двух лип под косо натянутым войлоком пребывал командовавший дворянской дружиной Бор-Раменский.
— Ну-ка, вы, адъютанты! — обратился Бор-Раменский к салютовавшим ему по-военному молодым людям. — Слетайте-ка вы, молодцы лихие, к генералу, доложите, что у нас тут тишь, да гладь, да божья благодать. Мертвецы из могил на кладбище еще не вылазят, боясь, должно быть, простудиться. Неприятеля, сиречь, емелькиной сволочи, — и духом не пахнет. Значит, все обстоит благополучно, но весьма скучно.
— Слушаюсь! — ответил Курганов.
— А затем, друг вы мой любезный, извольте спросить у генерала, каковы будут его намерения по отношению к моему храброму ополчению? Неужто же придется нам, в самом деле, ночевать в сей роще?
Сопровождавший Курганова его любимый дворовый Филька подал барину коня. Курганов и Осколков поехали ленивой рысцой из рощи через село к барскому дому, чуть видневшемуся сквозь мглу рано пришедших сумерек.
Генерал Потемкин занимал в помещичьем доме большой и угрюмый кабинет хозяина, где на стенах висели в дубовых рамках, сработанных руками домашнего столяра, английские гравюры с изображением сцен из охотничьей жизни. В этом кабинете генерал радушно принял посланцев Бор-Раменского.
— Промокли, господа? — осведомился он. — Ну, ничего! Бог вымочил — бог и высушит. А с чем пожаловали?
Курганов, как старший, сделал доклад, не преминув повторить и слова Бор-Раменского о мертвецах, которые, боясь простудиться, не вылезают из своих могил.
— Узнаю моего милейшего Павла Петровича! — засмеялся генерал. — Довольно и одного покойничка, который совсем уж некстати вылез из своей могилы.
На розовом юношеском лице Осколкова появилось выражение полного недоумения.
— Не поняли, юноша? — улыбнулся Потемкин. — А кто же сей «маркиз де Пугачефф», как его называет друг нашей государыни, французский филозоф и острослов, господин Аруэт, именующий себя Вольтером? Кто же, как не гнилой труп покойного императора Петра III, чьим-то злым колдовством на горе русскому народу вызванный из могилы и бродящий по России, сея кругом умственную заразу, которая хуже всякой восточной чумы.
Осколков, вспоминая речи Бор-Раменского и других членов дворянской дружины, поторопился сказать:
— Доблестные и непобедимые войска нашей великой государыни не замедлят загнать сей живой труп снова в могилу. А вы, ваше превосходительство, наш любимый вождь, загоните в спину сего зловредного упыря осиновый кол, дабы больше не имел он возможности выходить из могилы и тревожить покой государства российского, на вечные времена.
— С божьей помощью! — отозвался учтиво Потемкин. — Постараемся честно исполнить наш долг перед государыней и нашим отечеством!
— Мы все горим нетерпением сразиться с ордой мятежника! — вставил Курганов.
— Надеемся, что сия оказия представится верным сынам отечества не позже, как через два дня. К сожалению, из-за дурной погоды наше наступление несколько замедляется...
— Что же прикажете сказать нашему командиру? — спросил Курганов.
— Вашему командиру? Ах, да! Скажите ему... Впрочем, нет! Я пошлю к нему кого-нибудь из моих офицеров. Вам же, господа, предлагаю на эту ночь воспользоваться моим гостеприимством. Думаю, в этом доме вы найдете некоторые удобства, которых нет в липовой роще. А перед Бор-Раменским я уж сам извинюсь за то, что осмелился отнять вас у него. Идите, обсушитесь, а через час покорнейше прошу ко мне: выпьем по стаканчику пунша...
В кабинет вошел высокий плечистый офицер в полковничьем мундире. Это был Архаров, родственник Потемкина.
— Новости? — небрежно спросил Потемкин.
— Никаких. Дождь усиливается. Единственная новость.
Курганов и Осколков вышли из кабинета генерала, и у двери до них донесся резкий голос Потемкина:
— Надо благодарить Фон-Брандта! Из-за этого старого колпака мы на три дня опоздали с выступлением. Была такая благоприятная для исполнения намеченной операции погода, а теперь...
Дверь захлопнулась, и наши знакомцы уже не слышали, что еще говорил Потемкин.
Вечером в апартаментах дома Свиньиных при свете сальных свечек шла небольшая офицерская попойка, в которой приняли участие и Потемкин с Архаровым.
Кто-то из молодых офицеров зарайского полка довольно искусно бренчал на хозяйских клавикордах, другой сыграл несколько пьесок на флейте. Пили чай из огромного пузатого самовара, начадившего на весь дом, пили пунш. Бывавшие раньше в походах офицеры вспоминали боевые случаи. Старый усач майор Гребешков, выслужившийся из сдаточных при Минихе, громко говорил:
— С русским солдатом можно завоевать весь свет. Ему надо только приказать, и он все сделает. Я сам тянул солдатскую лямку. Я знаю солдата. Вы можете мне верить. За умелым и храбрым командиром русский солдат к черту на рога полезет!
Кто-то предложил выпить за генерала Потемкина, но Потемкин тоном легкого упрека сказал:
— Первый тост — здравие ее императорского величества, великой государыни нашей Екатерины Алексеевны! Виват!
Остальные нестройным хором откликнулись:
— Виват!
Петр Иванович Курганов, выпив два стакана горячего пунша, почувствовал, что его разморило. Покинув зал, в котором сидели другие офицеры, он отыскал в одной из комнат лежавший прямо на полу сафьяновый тюфячок, на котором раньше, должно быть, спала какая-нибудь из дворовых девушек. Он стащил этот тюфячок в угол, вместо подушки подложил под конец тюфячка несколько толстых книг, прилег, закрыв голову снятым с себя камзолом, и почти тотчас заснул.
Сколько времени спал он — потом не мог сказать. Проснулся, потому что кто-то, крепко схватив его за плечо, кричал у него над ухом:
— Вставай, Петя! Проснись же, ради всех святых!
— Что... что такое? — с трудом раскрывая глаза, пробормотал Курганов и приподнялся на своем тюфячке.
— Пугачевцы! Понимаешь? Сейчас начинается сражение! — кричал ему в лицо бледный Володя Осколков.
— Шутишь, что ли? — сердито ответил Курганов. — Или тебе с пьяных глаз приснились пугачевцы?
— Ах, господи! Да очнись же ты! Говорят тебе, сражение начинается! Счастье еще наше, что ротмистр Левшин с несколькими своими людьми успел проскочить сюда и предупредить генерала. Иначе здесь бог знает что вышло бы. Эти мерзавцы каким-то образом ухитрились зайти к нам в тыл. Не понимаю, как наша дружина прозевала?
Курганов вскочил и напялил на себя сырой еще камзол. У него побаливала голова от выпитого вечером пунша, руки и ноги ломило, глаза болели.
— Пугачевцы? В тылу? Не может быть! — пробормотал он. — Как же так?
— Прошли ночью каким-то оврагом. Если бы Левшин и Лихачев не проскользнули мимо них, они могли бы нас шапкой накрыть.
— Вздор! Такой большой отряд нельзя шапкой накрыть! Не трусь, Володя!
— Да я вовсе не трушу! — обиженно отозвался Осколков. — Поскачем к нашей дружине.
Они выбежали на обширный двор усадьбы, куда в полумгле запоздавшего рассвета суматошно выскакивали из дому офицеры, брали коней и галопом неслись к своим частям. Зловеще рокотали отсыревшие барабаны, визгливо, захлебываясь и срываясь, выпевала тревогу кавалерийская труба. С грохотом выезжали со двора стоявшие ночью под навесами пушки полубатареи, и канониры торопливо раздували отсыревшие фитили. Тревожно ржали кони. Метался по двору какой-то босоногий старик, допытываясь у встречных:
— Где же мой барин Николай Палыч? Владычица пресвятая богородица! Да где же это мой барин Николай Палыч?
Где-то, как будто совсем близко, рявкнуло орудие.
«Вот оно, начинается!» — подумал Курганов.
Не прошло и получаса с того момента, когда раздались первые выстрелы, как генерал Потемкин пришел к убеждению, что оставаться дольше не занятых позициях ему нельзя: сельцо Свиньино лежало в неглубокой котловине, с двух сторон охваченной пологими холмами, и незаметно подошедшие ночью пугачевцы успели занять вершины этих холмов и поставить на них свои пушки. Попытки потемкинской артиллерии сбить неприятеля с холмов не удались. Стрельба пугачевцев была беспорядочной, но очень упорной. Действиями их артиллерии руководил явно знающий свое дело человек. Снаряды ложились там, где только пытались построиться зарайцы или томцы, с неумолимой регулярностью. По приказанию Потемкина, кое-как выстроившийся под прикрытием уже полуразгромленной деревенской церкви первый батальон Зарайского полка двинулся в атаку, но, пройдя бегом шагов двести, был осыпан картечью из нескольких орудий сразу, смешался и бросился назад. И тогда через пролом между двух пологих холмов с востока в ложбину продавилась черная бесформенная масса, казавшаяся полчищем огромных насекомых. Это была пехота Пугачева, сплошь состоявшая из вооруженных дубинами, цепами и вилами крестьян, которых гнали в бой лучше их вооруженные мятежники. За спиной у этих шли башкиры. За спиной у башкир была пугачевская конница, а за нею — пушки, которые время от времени, когда наступавшие приостанавливались, стреляли в них.
Два раза батареи Потемкина загоняли эту орущую массу мятежников обратно в пролом, расстреливая атакующих почти в упор. Особенно удачно действовала батарея, расположившаяся у церковной ограды. Но когда началась третья атака, подбитая меткими выстрелами пугачевских пушек колокольня церкви вдруг покосилась набок и рухнула, завалив батарею своими обломками. В довершение несчастья взорвался зарядный ящик, и при этом пострадали три орудия второй батареи. Огонь со стороны потемкинских солдат заметно ослабел, а в пролом между двух холмов снова вдавливалась копошащаяся черная масса атакующих. И с верхушек холмов продолжали лететь и с прежней точностью падать в ложбину снаряды пугачевцев. Сельцо пылало, несмотря на проливной дождь, в нескольких местах.
Князь Петр Иванович Курганов, присоединившийся к своей дружине, как во сне наблюдал картину боя. Ему раньше приходилось не раз читать описания сражений и слышать рассказы участников, но то, что сейчас происходило на его глазах, совершенно расходилось с его представлениями о ведении боя. Где стройные ряды вымуштрованных солдат, которые по знаку командира идут мерным шагом в атаку на такие же стройные ряды неприятельских солдат? Где развевающиеся знамена и красиво скачущие мощной массой всадники с блестящими палашами в руках?
В этом сражении не было и намека на стройность. На глазах у Курганова едва выстроившиеся тремя каре томцы дрогнули, потому что в середину каре упали два или три снаряда и рассыпались, укрываясь за начавшими гореть избами. Один из эскадронов бахмутцев кинулся, было, в атаку, но неведомо почему, далеко не доходя до холмов, свернул и понесся галопом вдоль занятых пугачевской артиллерией холмов.
«Неужели бахмутцы струсили? — подумал Курганов. — Какой позор!»
В это время он увидел, что из другого пролома меж холмов во фланг бахмутцам несется лавина вооруженных пиками всадников на низкорослых лохматых лошадях. Бахмутцам с трудом удалось увернуться от стычки с башкирской конницей, и они ушли под прикрытие еще поддерживавших огонь батарей.
До этого момента дворянская дружина стояла в бездействии.
— Теперь наш черед, господа! — крикнул Бор-Раменский. — Надо выручать своих. Покажем-ка этим халатникам себя!
Дружина сорвалась с места и ринулась на зарвавшийся и отдалившийся от своих отряд конных башкир.
Словно во сне, Курганов скакал на своем плохо выезженном коне, что-то кричал и махал саблей. Два раза он сталкивался с оборванными всадниками. Одного из них ударил своей саблей. Ударил неловко, как-то вкось, и сам удивился, что башкир свернулся с седла. Лохматый конь раненого степняка взвился на дыбы и ускакал. Второй башкир ткнул Курганова своей пикой, но подвернувшийся Володя Осколков вовремя перерубил пику саблей и сшиб башкира ударом эфеса с коня. Потом все смешалось. Откуда-то словно из-под земли выросла черная стена людей, с ревом мчавшихся в ложбину. Замелькали цепы и дубины. Яростно вопивший бородач в изорванном азяме подскочил сбоку и размахнулся цепом, норовя ударить Курганова по голове.
— Врешь, не уйдешь! — кричал он.
Но раньше, чем страшный цеп обрушился на голову Курганова, кто-то свалил бородача выстрелом из пистолета. «Да это Юрочка Лихачев! — подумал Курганов. — Как это он здесь оказался?» И опять замелькали странные, фантастические лица.
Опомнился Петр Иванович уже выезжая из Свиньина. Рядом с ним ехал Юрочка Лихачев с окровавленным лицом. Тут же скакали незнакомые Курганову гусары.
— Что случилось? — хриплым голосом спросил Курганов у Лихачева.
— Скверная штука! — ответил вместо Лихачева подъехавший Левшин. — Бой проигран!
— Отступаем? — испугался Курганов.
Левшин улыбнулся и ответил:
— Не столько отступаем, сколько улепетываем!
— Но как же так?
— Зарайцы, подлецы, частью разбежались, частью перешли на сторону мятежников. Томцы оказались более стойкими, и их двум батальонам, кажется, удалось вырваться.
— А генерал?
— Потемкин опасно ранен. Архаров убит. Оторвало голову ядром. Да бог с ними. Гораздо хуже, что из всей вашей артиллерии едва удалось спасти семь орудий!
— Но это же ужасно!
— Ничего не поделаешь! Потемкин сам-таки виноват порядочно. Сторожевая служба велась небрежно. Тыл почти не охранялся. Пугачевцы, действительно, могли вас, как воробьев, шапкой накрыть, господа хорошие. С Михельсоном им такие штуки не удаются.
— А наша дружина?
— Поминай, как звали! — засмеялся злобно Левшин.
— Ведь нас же было полтораста человек. Капитан Бор-Раменский...
— Бор-Раменский убит. Многие перебиты.
— Господи, господи! — простонал Курганов.
— Волонтерство — хорошо! — продолжал сердито Левшин. — Но, господа, за всякое дело надо браться умело. Военное ремесло тоже требует и знаний, и опыта. Вы же полезли в бой, как дети в уличную драку, ну, и получили по первое число. Ничего, учитесь, как надо драться. За битого двух и трех небитых дают!
— Куда же мы теперь? — спросил Курганов.
— Куда? — засмеялся невесело Левшин. — Первым делом — подальше от мятежников, а потом постараемся пробраться в Казань. Михельсон отправил меня со служебным поручением к фон Брандту. В вашу кашу я влип только по случаю.
Жалкие остатки разбитого отряда Павла Сергеевича Потемкина отступали, вернее, бежали по направлению к Казани по той самой дороге, по которой пришли в Свиньино. Пехота пугачевцев не преследовала отступавших. За ними гнались только небольшие конные отряды башкир, которые рассыпались, как только уцелевшие полевые орудия открывали по ним огонь или когда уже оправившиеся бахмутцы и гусары Левшина бросались на них в атаку.
Верст за шесть до Казани преследование прекратилось.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |