Любезный друг!
О злодейских на Казань действиях вора, изменника и бунтовщика Емельки Пугачева, 1774 года предприятых, краткое посылаю вам известие, собранное из словесных рассказаний таких людей, кои сами, или в разных против его экспедициях будучи, или по несчастию в злодейские его руки попавшись и много претерпев, всех дерзких и бесчеловечных сего урода злодейств зрителями были. Я о истине и точности всех обстоятельств не ручаюсь; по крайней мере большая и существеннейшая оных часть достоверна.
Правда, многие много и с немалою против моего описания отменностию рассказывают; но сии, сколько я их знаю, ни в каких сего бунта случаях не бывав, более опровергать чужое, нежели о себе что-либо правде подобное объявить склонны. Мне кажется, сею вора всех замыслов и похождений не только посредственному, но ниже самому превосходнейшему историку порядочно описать едва ль бы удалось; коего все затеи не от разума и воинского распорядка, но от дерзости, случая и удачи зависели; почему и сам Пугачев, думаю, подробности оных не только рассказать, но и нарочитой части припомнить не в состоянии, поелику не от его одного непосредственно, но от многих его сообщников полной воли и удальства в разных вдруг местах происходили.
Для того, друже! и вам от меня совершенной о сих приключениях несчастливых истории ожидать не можно было; будьте и сим грубым начертанием довольны. При том же я чрез сие, не историка подробного свойство, но усердного друга послушание оказать старался.
И так приступаю к удовольствованию вашего любопытства.
После частых поражений в окрестностях Оренбурга, злодей Пугачев, скрыв на несколько времени свой побег, покусился чрез немалолюдные свои толпы, под предводительством некоторых своих сообщников, учинить вторичное нападение на город Кунгур; но, по изрядном примерными сими в верности к правительству жителями сделанном отпоре, видя слабую надежду к одолению, обратя стремление свое к реке Каме, показался сам с несколькими тысячами всякого сброда, а паче башкирцев и татар, при городке Осе; тогда, по мере приближения к Казани Пугачева, умножилась в казанских жителях робость; ибо явные везде распространяясь слухи, что он прямо стремится на Казань, приводили и неробкие сердца в смущение; но только и было: все боялись; а о невредимости общества никто не помышлял: всякий думал спасти себя, не помышляя о прочих сочленах. После, как уведомились, что посланный на защищение Осы баталионный маиор Скрыпицын с капитаном Смирновым и подпоручиком Минеевым, по издержании всего военного запаса, с согласия жителей, для спасения себя и города (ибо злодей приказал уж было крепость, которая вся деревянная, обвалить соломою, намереваясь ее сжечь), сдался со всею при нем бывшею артиллериею, тогда не преминули многие, скрыв имение свое в безопасные места и никому не сказавшись, удалиться с поспешностию из Казани.
Несчастный оный предводитель думал сдачею своею при способном времени услужить отечеству, открывая правительству злодеевы предприятия; в следствие чего, согласясь с капитаном и подпоручиком, которого изменнические мысли еще неизвестны были, написав в Казань письмо, изыскивая надежные способы к пересылке, носил оное в кармане. Изменник, не имевший никогда благородных мыслей, Минеев, случай сей употребил в мнимую свою пользу, сказав о том Пугачеву, за что его злодей наименовал полковником; напротив, те несчастные, без дальнего по обыкновению его рассмотрения, были повешены. Возгордись небольшою сею при Осе удачею, Пугачев отважился, переправясь чрез Каму, пойти на Ижорский и Воткинский казенные заводы, где сбунтовавшись его приходом работники главного над теми заводами командира Венцеля и других, при должностях находившихся, тщетно сопротивление чинивших, предали злодею, которые равную с прочими таковыми, в варварские его руки попадающимися, имели участь. Заводы разграблены и почти до основания разорены, а работников наибольшая часть по своему произволению записались злодею в службу. После сих легких удам, несмысленный Минеев подумал, что можно предпринять что-нибудь и важное, и будучи в тех мыслях, что ежели намерение его соответствовать будет окончанию дела, может он быть у Пугачева первым министром и вольнее насытить свои необузданные страсти, стал помышлять о покушении на Казань. Сии столь дерзкие мечты так злодейским его сердцем овладели, что, не внемля ни гласу совести, ни страху наказания от бога и власти, начал возбуждать, или, лучше сказать, убеждать Пугачева итти прямо к своему отечеству, Казани, где отец его, весь род, приятели и знакомые, заклинаясь пакостною своею жизнию, что он по причине развалившегося крепостного строения и известных ему слабых расположений удобно оною овладеть может. На что, по нескольких неудобствах несопротивления, которые Минеев решить и опровергать старался, злодей и склонился. Как сие в дерзком их совете заключено было, то начали, прилежно запасаясь всеми военными, как орудиями, так и другими потребностями, коих не мало взято было на вышеобъявленных заводах, и с поспешностию удаляясь от подполковника г. Михельсона, который их преследовал, приближаться к Казани; тогда большая часть сего города жителей, удостоверясь о подлинности грозящего им несчастия, а больше когда услышали, что высланный из Казани с несколькими полевыми солдатами для воспрепятствования полковник Николай Васильевич Толстой разбит и убит (не взирая, что город со всеми предместиями, рогатками и в надлежащем расстоянии батареями укреплен), кой-куда бежали спасаться многие в Москву, иные в Симбирск, в Пензу и прочие места.
Наконец Пугачев, пред тем роковым днем, в который суждено по неосторожности от злодеяния его руки Казани погибнуть, то есть 11 числа июля, в самый полдень, за семь верст выше Казани, на подлужной левой стороне Казанки реки, при мельнице, Троицкою называемой, в виду всего города лагерем безбоязненно расположась и делая под вечер разные движения, подсылал к городу со стороны Арского поля партии, в коих, как сказывают, и сам находился, но не предпринимая в тот вечер ничего, возвратился в свое становище, где до утра пребывал спокойно.
Сволочь его состояла тогда по уверению более нежели из 20.000 различных людей, яко то: яицких казаков, башкирцев и татар, вооруженных саблями, луками и огнестрельным оружием, большая часть из мужиков заводских и собранных в около-лежащих по дороге деревнях, у коих никакого более оружия, кроме кольев, дубин и завостренных шестиков, в руках не было.
На другой день, то есть 12 июля, поутру, сей злобный буян повел на горе атаку следующим образом: вся многочисленная оная толпа, под предводительством самого оного урода и яицких казаков, в немалом протяжении прямо от села Царицына по Арскому полю стремилась к городу, имея пред собою для защиты и вместо подвижных батарей несколько возов соломы, между коими расставлены были пушки, в удивительной скорости; злодеями наполнились стоящие в близости от дороги по правую сторону казенные кирпичные сараи, а по левую забором огороженные помещицы Нееловой роща и генерала Кудрявцева дом; из всех сих засад сильною стрельбою охранявшую перерыв дороги небольшую при одной пушке команду сбили с места, и явно нападать стали, которая видя вокруг себя великое множество злодеев, иных почти внутрь укрепления уже ворвавшихся, и опасаясь, дабы не быть отрезанной, построившись кареем, ретировалась за рогатки: между тем злодей Пугачев (приметив еще накануне, что прямо по открытому Арскому полю покушение его на город, по причине поставленной против оного главной батареи, имеет быть тщетным) отрядил с правого своего крыла не малое число пешей черни, по большей части без всякого оружия, с одними кулаками, к речке Казанке, приказал берегом по подгорью подходить к предместию; почему малосмысленные сии твари, от конных яицких казаков сзади плетьми погоняемые, перебегая весьма проворно из буерака в буерак, из лощины в лощину и переползывая, по предписанию Минеева, по-егерьски на брюхах чрез вышины, кои пушечным нашим выстрелам несколько открыты были, наконец таким образом в самые крайние к жилу два буерака выбрались свободно. И хотя постановленною на сем опасном месте одною небольшою пушкою и производима была по них палуба, однако они, исправно наблюдая вышеупомянутое учреждение, снизу Казанки подползши, пушку отбили и влезши в губернаторский летний дом, между двумя оными буераками стоящий и с предместиями соединяющийся, как из ворот, так и из-за заборов оного дома по строю, прямо вдоль за рогатками стоящему, начали палить из ружей; при том не только уж позади оного строя оказались, но в то ж самое время ближайшие улицы наполнили, чем во-первых на главной батарее причинили великое смятение; с другой стороны, левое злодейское крыло, частию по закирпичным сараям, частию пространным буераком к Суконной слободе, собственному защищению оставленной, пробравшись, караулы по горе и народ, из-за рогаток некоторое супротивление чинивший, сбили, и немедленно оную зажегши, устремились по улицам. Сие услышав, а больше увидя пламень, из злодеев, внутрь предместья с двух сторон ворвавшихся, все и на прочих батареях бывшие, не видав ни малейшего нападения, с одной робости оставив неприятелю пушки и весь снаряд, без всякого порядка опрометью в крепость побежали.
Тогда-то сии кровожаждущие звери всех попадающихся им в немецком платье, яко, по мнению их, в богопротивном, думая быть дворян и чиновных, коих, будто народных мучителей, предприяли истребить, иных кололи, а иных в свое становище отвозили, где бесчеловечнейшим образом плетьми замучены; из захваченных же ими солдат ни один почти не умерщвлен, а только у всех косы обрезаны были. Всякого состояния, пола и возраста жителей в полон верст за 7-мь отгоняли; укрывшиеся же в церквах, видя оттуда терзаемых и закланных своих родственников и знакомых, не смели рыдать, но трепеща, равной себе ожидали судьбины. Алчные злодеи не устрашились разбивать, разграблять, сожигать и самые святые церкви; из коих людей бесчинно бегая с оружием и въезжая на лошадях, выгоняли в плен, многих тут же умерщвляя.
Как сие местничество по городу происходило, Пугачев с ближними своими, отбив в гостином дворе, против крепости, не более как на 20 сажень отстоящем, ворота, и в находящемся при оных трактире засев с двумя пушками, другие из триумфальных ворот церкви и из-за питейного большого дома и винных погребов каменных, кои внизу с правой стороны с крепости из ружей непрестанно палили по городу, откуда равным образом отвечаемо было. Сей штурм устремлен был по большей части на Спасский монастырь, который занимает правый угол крепости и которого южной городовой стены фас, а особливо наугольная башня, от ветхости до половины почти развалилась. Подобный Пугачеву, помянутый изменник Минеев, с другой стороны, поставя также на святых воротах Казанского девичьего монастыря сделанной церкви на паперти две пушки, стрелял в крепость по самому опасному развалившемуся месту. Сии злодеи не без успеха могли бы продолжать таким образом атаку; но видя своих паче на грабление устремившихся, бродящих по домам, обремененных добычею, разъезжающих пьяных по улицам и многих одетых в различные одежды, яко то: в стихари, подризники, в женское платье и пр.; также не стерпя жара от пламени зажженных около крепости публичных и приватных зданий, а при том наипаче опасаясь охваченными быть сзади пожаром и приближающимся на помощь осажденным, под командою подполковника Михельсона, войском, не осмелились более штурмовать крепость, хотя во многих местах от древности и развалившуюся, но отступя в лагерь, с досады во многих местах зажгли город.
За несколько часов пред тем грозным временем, сбежавшиеся в крепости, то от страха очевидной смерти, то от жара бывшего в крепости ужасного пламени, да и внутри в разных местах возжигавшегося, также от пыли и дыма, сильным вихрем и бурею наносимых, почти задыхались, наипаче женщины и малолетные, теснящиеся в церквах, зданиях и под оными, по углам, конурам и где только можно было, подняли вопль, крик, стон и рыдание, думая, что уже злодеи вломились в крепость. Неутомимый пастырь Вениамин, архиепископ, во всё то время продолжавшегося штурма, не выходя из соборной Благовещения Пресвятыя богородицы церкви, коленопреклонно молил господа о ниспослании скорой на нечестивых помощи, а по утишении пальбы, не взирая на жар, дым и копоть, взяв честные иконы, со всем бывшим при нем духовенством, внутрь крепости обошел вокруг с умиленным пением, молебствуя ко всевышнему. Вскоре потом чувствовали от жара не малую прохладу, а от бури, дыму и пыли свободу, так что к вечеру глубокое настало молчание, которое и всю ночь продолжалось. Всякий ожидал заутра несчастного конца своей жизни; всякий, прощаясь с ближними, в бдении пребывал до утра, взирая на беспрепятственно обращаемый в пепел город, и горькими слезами оплакивая кровных и сограждан своих, почитая их от рук злодейских или от пламени погибшими, отчего и самые бывшие на больших сражениях приходили в уныние.
По рассветании, взошед на высшие здания, обращали взор свой в ту сторону, откуда наступления вчерашней боялись ужасной тучи, разрушением крепости и погублением всех в ней находившихся грозящей, не ведая, что вчера еще пополудни в 6-м часу нетерпеливо ожидаемый г. Михельсон необыкновенным маршем, преодолев невероятные трудности, с малочисленною своею командою подоспевши, на Арском поле без отдохновения имел удачное дело со злодеем, я на месте сражения проводил ночь, не разоруживаясь; но к превеликому обрадованию вскоре заподлинно известились о всем том благополучном бывшем происхождении, и что превожделенную весть сию присланный тогда ж от г. Михельсона штаб-офицер приносит. Вообразить не можно, коль неописанная радость в тот час объяла несчастных: всякий предупреждает друг друга, стремится вбежать на крепостную стену, чтоб воззреть на сего ангела божия, желая увериться собственными глазами, и хотя малое в отягченном печалию сердце получить облегчение. Узнав же истину, с воздеянием на небо рук приносили благодарение вышнему, не без сожаления некоторого на свою судьбину, что и избавитель Михельсон не многими только часами опоздал всё Казани случившееся отвратить несчастие; но и то за неисповедимое милосердие к себе божие почитали, что хотя без домов, без имения и лишась нескольких сограждан, а некоторые и кровных, сами живы остались.
Неутрудимый герой и избавитель Казани, не трогаясь с победительного своего места, давая более по толиким подвигам людям и лошадям своим роздых, сам прилежно наблюдал злодейские движения. Пугачев, как сказывают пленные, поражение свое по неведению приписывал князю Голицыну; но известясь, что поразитель его г. Михельсон, а не Голицын, предприял, по-видимому, исправить вчерашнюю свою ошибку и загладить пред своими стыд; почему на другой день, то есть 13-го числа, рано отправил назад подальше в безопасное место все тягости и пленных казанских, с толпою двинулся прямо на Михельсона, и приказал черни своей, подняв по обычаю ужасный визг и крик, стремиться без порядка на кого попало, думая тем приведши неустрашимых в робость и замешательство, самому с отборными своими напасть с боков нечаянно, и чрез то с меньшим трудом выиграть победу; но мечтанием сим обманулся: ибо Михельсон лишь только движение безрассудного многолюдства приметил, тотчас предварил сам атаковать, и без дальнего сопротивления смял и прогнал к селу Савинову; но, за усталостью своей от толь чрезмерных трудов команды, не мог далее преследовать, а при том дабы и города без прикрытия не оставить, возвратясь в лагерь, отдыхал тот день и следующий спокойно, не видав от Пугачева никаких покушений: ибо он в оба те дни переходя с пленными и добычею с места на место, разглашал чрез своих единомысленных ложную над Михельсоном победу, взятие крепости и другие для обмана бредни; между тем приготовлялся неприметным народу образом к решительному на Михельсона и Казань покушению, отваживаясь в последние испытать свое счастие; почему без всякого отлагательства со всякого звания людей с разных мест и из Казани приведенных, учреждал под разными названиями полки, исправляя и запасая всякие потребности; а дабы в сем упражнении не иметь от Михельсона помешательства, то удалился от города по Галицкой дороге за село, Сухая Река называемое, верст за 15.
Как всё было к исполнению его намерения готово, то 15 числа на рассвете толпе своей, под знамена расставленной, и прочему в плену у него находившемуся бесчисленному народу вслух велел прочитать бестолковый свой манифест, коим дал знать, что по вшествия с торжеством в Казань предприял поспешать в столичный свой город Москву; потом приказал пленным следовать за собою; сам с новоукомплектованными конными и пешими своими так называемыми полками, и со всем военным прибором весьма спешно пошел на Михельсона того же дорогою, коею и от него удалялся. Можно было, по густой превеликой пыли, из-за лесов на-подобие дыма или черных облаков на воздух подымающейся, всему городу издали явно видеть злодейское третичное дерзновение, что всех приводило в страх и трепет, особливо представляющих себе несравненно превосходнейшее сволочи его число противу, так сказать, горсти защитительного своего (которое не более как из 800 карабинеров, гусаров и чугуевских казаков состояло) храброго войска, хотя мужество и искусство предводителя отчаяваться в победе и не дозволяло.
Как только сей от бога ниспосланный Казани защитник увидел противу себя идущего из-за Казанки прямо на Арское поле злодея, великим протяжением многотысячную толпу за собою влекущего, тотчас против него отправился с немногочисленными своими, привыкшими уже сих буянов поражать, воинами, и по занятии выгоднейшего места, не дав времени ему, как и где хотелось, построиться в боевой порядок, всеми силами, при помощи исправной своей артиллерии, на него с такою неустрашимостию ударил, что злодей, по весьма слабом и коротком сопротивлении, остановив все свои тягости военные, многолюдство и великим хищением собранное богатство, опрометью, как ему обыкновенно, побежал с весьма малым числом себе верных, по той же Галицкой к Кокшайску дороге, за коим отряженная команда гналась около 30 верст; но видя, что злодей, будучи впереди, везде берет переменных неусталых лошадей, за усталостию своих, возвратилась.
После чего в крепости торжественно благодарный молебен отправлялся, и Михельсон при умиленнейшем всего народа зрении и засвидетельствовании радостнейшими восклицаниями ура! и другими знаками наичувствительнейшей сему избавителю своему благодарности, генералитетом и знатнейшими персонами, за крепостными воротами был встречен, и поздравлен; между тем победительное его войско отнятою от злодея добычею подвиги свои с излишеством наградило. Вскоре потом рассеянные по разным местам злодейские остатки истреблены были.
Что после вернее или обстоятельнее к сему узнаю, для поправления или пополнения, сообщить вам не оставлю.
Государь мой!
Ваш слуга и богомолец
Платон, архимандрит спасо-казанский.
Конец.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |