Глава V. Завершающий этап исследовательской работы пушкина над документами военной коллегии. От документов и «архивных тетрадей» к тексту «Истории Пугачева»

Завершающий этап исследования Пушкиным документов Военной коллегии, который протекал в процессе непосредственного писания «Истории Пугачева», схематически включает в себя следующие моменты источниковедческого, историографического и литературного характера:

1) дальнейший источниковедческий анализ документов:

а) отбор источников из текста «архивных тетрадей» и непосредственно из книг Военной коллегии,

б) взаимная проверка фактических данных документов Военной коллегии, сопоставление этих данных с источниками иного рода (мемуарами, письмами современников Пугачевского восстания, записями устных рассказов очевидцев, фольклорными материалами и т. п.);

2) включение текста документов в авторский текст «Истории Пугачева» в виде явных и скрытых цитат:

а) обработка содержания и идейного направления текста документов,

б) литературная обработка текста документов (стилистическая и лексическая);

3) авторские обобщения и выводы из содержания ряда документов, введенных в текст «Истории Пугачева».

Работа Пушкина над документами на этом этапе его труда изучена несравненно полнее, нежели его предварительная работа с источниками и отражение их в «архивных тетрадях». Соотношение документальных источников с основным текстом «Истории Пугачева», а также проблемы языка и стиля пушкинской монографии довольно полно исследованы в работах А.И. Чхеидзе,¹ Г.П. Блока² и других литературоведов-пушкинистов и историков. Не углубляясь в детальное рассмотрение всех этих проблем (но и не отказываясь, однако, от необходимых наблюдений и выводов в области языковых и стилевых особенностей книги Пушкина), мы предпочли ограничиться изучением вопросов, непосредственно связанных с темой монографии, и прежде всего установлением характера использования документальных источников в «Истории Пугачева».

Если на начальном этапе работы по изучению документов Военной коллегии особенно большое значение для Пушкина имели выявление, отбор и оценка источников в зависимости от их содержания, то в ходе писания «Истории Пугачева» он уделил основное внимание исторической критике документов и использованию их, после необходимой смысловой, языковой и стилистической обработки, в тексте монографии.

Существо своего метода критического анализа исторических источников Пушкин с наибольшей полнотой раскрыл в известном ответе на критику «Истории Пугачева» со стороны В.Б. Броневского. Пушкин писал: «Рецензенту, наскоро набрасывающему беглые замечания на книгу, бегло прочитанную, очень извинительно ошибаться; но автору, посвятившему два года на составление ста шестидесяти осьми страничек, таковое небрежение и легкомыслие были бы непростительны. Я должен был поступать тем с большею осмотрительностию, что в изложении военных действий (предмете для меня совершенно новом) не имел я тут никакого руководства, кроме донесений частных начальников, показаний казаков, беглых крестьян и тому подобного, — показаний, часто друг другу противоречащих, преувеличенных, иногда совершенно ложных. Я прочел со вниманием все, что было напечатано о Пугачеве, и сверх того 18 толстых томов in-folio разных рукописей, указов, донесений и проч. Я посетил места, где произошли глазные события эпохи, мною описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев, и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою» (IX, 389). Затрагивая вопрос о сравнительной ценности свидетельств таких источников, как воспоминания современников Крестьянской войны, Пушкин писал: «Что касается до преданий, то если оные, с одной стороны, драгоценны и незаменимы, то, с другой, я по опыту знаю, сколь много требуют они строгой поверки и осмотрительности». Только достоверные предания, выверенные по другим источникам, способны придать историческому изложению «печать живой современности» (там же, 390).

Вопроса о собственном опыте историка-источниковеда Пушкин касался и в письме к своему лицейскому товарищу В.Д. Вольховскому, служившему в 1835 г. на Кавказе: «Посылаю тебе последнее мое сочинение, «Историю Пугачевского бунта». Я старался в нем исследовать военные тогдашние действия и думал только о ясном их изложении, что стоило мне немалого труда, ибо начальники, действовавшие довольно запутанно, еще запутаннее писали свои донесения, хвастаясь или оправдываясь ровно бестолково. Все нужно было сличать, поверять etc.; мнение твое касательно моей книги во всех отношениях было бы мне драгоценно» (XVI, 42).

Руководствуясь этим основным принципом критического анализа источников, Пушкин опирался и на собственное понимание закономерностей исторического процесса, на присущую ему гениальную интуицию, с помощью которой он чутко улавливал истинное развитие событий далекого прошлого.

Подвергая документы критическому анализу путем их сличения и взаимной проверки, Пушкин отбирал для своего изложения те сведения, которые находили подтверждение в самых различных по происхождению источниках. В ряде случаев Пушкин опирался и на единичное показание о каком-либо факте, если источник не вызывал у него сомнений и соответствовал его интуитивному представлению о возможности данного события. Он часто прибегал также к методу синтетического использования ряда источников для освещения одного факта или для рассказа о нескольких событиях, последовательно связанных во времени.

Применял Пушкин и такой своеобразный способ использования источников, как явное или скрытое полемизирование с содержащимися в них данными. От использования ряда источников он вынужден был отказаться, учитывая возможные цензурные препятствия, и по этой, в частности, причине опустил значительную часть собранных им повстанческих документов.³

На завершающей стадии работы, в процессе писания «Истории Пугачева», Пушкин, располагая самыми разнообразными по происхождению и содержанию материалами, строже подходил к оценке каждого отдельного источника, решая вопрос о возможности его использования в тексте монографии, в примечаниях или приложениях к ней. Ему приходилось ограничивать себя, исключая интересные подчас источники, освобождаясь от излишних фактических подробностей. Отвечая критику, обвинявшему его в отказе от публикации некоторых собранных им документов (и в частности «Журнала» яицкого коменданта полковника И.Д. Симонова об осаде Яицкого городка повстанцами в январе—апреле 1774 г.), Пушкин писал: «Я не мог поместить все акты, из коих заимствовал свои сведения. Это составило бы более десяти томов: я должен был ограничиться любопытнейшими» (IX, 387). В отборе источников автор «Истории Пугачева» руководствовался принципами разумного соотношения между архивными документами, историческими хрониками, воспоминаниями современников, живыми преданиями очевидцев восстания, отдавая, в конечном счете, предпочтение «документам неоспоримым» (там же, 384), достоверность которых установлена исторической критикой.

К каким же количественным итогам привела работа Пушкина по оценке и отбору документов Военной коллегии, зафиксированных в «архивных тетрадях»? Ответ на этот вопрос дает следующая таблица, которая наглядно показывает количественное соотношение между числом документов, содержащихся в «пугачевских» книгах Военной коллегии, в «архивных тетрадях» и использованных в основном тексте «Истории Пугачева», в примечаниях и приложениях к ней:

Эти количественные итоги свидетельствуют о том, что Пушкин использовал в «Истории Пугачева» около трети тех документов, которые были включены в «архивные тетради» (126 из 320), и только 3% от общего количества документов, содержащихся в «пугачевских» книгах Военной коллегии (126 из 3587). Подавляющее число документов (101 из 126), использованных в «Истории Пугачева», было извлечено Пушкиным из пяти первых «пугачевских» книг, содержащих материалы делопроизводства самой Военной коллегии, и лишь 25 документов были взяты им из пяти последних книг, в которых находятся документы военно-походных канцелярий командующих карательными войсками, генералов Бибикова и Щербатова.

Какие же документы Военной коллегии были непосредственно использованы Пушкиным при написании «Истории Пугачева»? Перечислить их все нет возможности, их слишком много; поэтому мы ограничимся указанием наиболее характерных групп документальных источников.

Прежде всего следует отметить, что Пушкин использовал в «Истории Пугачева» документы, принадлежащие по своему происхождению к обоим лагерям: и к лагерю правительственной администрации во главе с императрицей Екатериной II (их, разумеется, наибольшее число), и к лагерю восставших. Привлечение документов обеих враждующих сторон позволило Пушкину выработать объективный взгляд на события Крестьянской войны.

Источники правительственного лагеря были представлены в «Истории Пугачева» документами, исходящими от Екатерины II, губернаторов, командующих карательными войсками, командиров полков и команд. Интерес к таким документам объясняется тем, что Пушкин стремился к максимально обобщенному, суммарному освещению событий Крестьянской войны, а подобного рода сведения можно было найти лишь в распоряжениях и донесениях администраторов, имевших наибольшее влияние на ее ход. В этом отношении показательно внимание Пушкина к рапортам подполковника И.И. Михельсона. В «Истории Пугачева» использовано 12 донесений этого военачальника, неутомимо преследовавшего отряды Пугачева, нанесшего им ряд серьезных поражений в боях на Урале, под Казанью и окончательно разгромившего их в последнем крупном сражении — в битве 25 августа 1774 г. под Черным Яром. В интересе Пушкина к донесениям Михельсона, к единичным донесениям других командиров частей, комендантов крепостей и городов отразилось его стремление максимально использовать те источники, которые содержали сведения о важнейших боевых операциях главного повстанческого войска Пугачева.

Состояние повстанческих сил, важнейшие стороны социально-политической программы восстания, стратегические замыслы Пугачева и их осуществление в ходе Крестьянской войны Пушкин изображал в «Истории Пугачева» не только по документам, вышедшим непосредственно из штаба Пугачева, — манифестам, именным указам «императора Петра III», воззваниям его атаманов (в монографии использовано 6 подобных документов), но и по показаниям пленных повстанцев, лазутчиков и перебежчиков, побывавших в пугачевских отрядах (И. Панова, И. Иванова, И. Белоносова, М. Кожевникова, Я. Сутормина, И. Ахлятина, Т. Соколова, Г. Синельникова, С. Степанова, И. Юдина, И. Кондюрина, И. Мелехова, В. Малахова). Приводя биографические сведения о Пугачеве, Пушкин опирался на показания его жены С.Д. Пугачевой и станичного атамана Зимовейской станицы Т. Фомина.

Все прочие документы «пугачевских» книг Военной коллегии и извлечения из них, вошедшие в «архивные тетради», были опущены Пушкиным в связи с тем, что они либо содержали второстепенные факты, либо отражали события, происходившие на «периферии» Крестьянской войны (повстанческое движение в Сибири, на Среднем Урале, под Кунгуром и в др. местах, отдаленных от района действий главного войска Пугачева).

Приведем пример использования документов Военной коллегии в тексте «Истории Пугачева» после взаимной проверки показаний различных источников.

В VI главе «Истории Пугачева» Пушкин излагает события, связанные с захватом города Осы отрядами Пугачева:

«18 июня Пугачев явился перед Осою. Скрыпицын выступил противу его; но потеряв три пушки в самом начале сражения, поспешно возвратился в крепость. Пугачев велел своим спешиться и итти на приступ. Мятежники вошли в город, выжгли его, но от крепости отражены были пушками.

На другой день Пугачев со своими старшинами ездил по берегу Камы, высматривая места, удобные для переправы. По его приказанию поправляли дорогу и мостили топкие места. 20-го снова приступил он к крепости и снова был отражен. Тогда Белобородов присоветовал ему окружить крепость возами сена, соломы и бересты и зажечь таким образом деревянные стены. Пятнадцать возов были подвезены на лошадях в близкое расстояние от крепости, а потом подвигаемы вперед людьми, безопасными под их прикрытием. Скрыпицын, уже колебавшийся, потребовал сроку на одни сутки и сдался на другой день, приняв Пугачева на коленях, с иконами и хлебом-солью. Самозванец обласкал его и оставил при нем его шпагу. Несчастный, думая со временем оправдаться, написал, обще с капитаном Смирновым и подпоручиком Минеевым, письмо к казанскому губернатору и носил при себе в ожидании удобного случая тайно его отослать. Минеев донес о том Пугачеву. Письмо было схвачено, Скрыпицын и Смирнов повешены, а доносчик произведен в полковники» (IX, 60—61).

Пушкинский рассказ построен на основе источников самого различного происхождения; приведем соответствующие выдержки из них:

1) «Скрыпицын посылал сержанта к Пугачеву узнать, точно-де ли государь. Ответ серж.<анта>: волосом похож, а лицом несколько непохож. Скрып.<ицын> вступил в переговоры. Ночью похоронил убитых, а пленных развязал. Воевода Осинский противился» (рапорт подполковника А.В. Папава генералу Ф.Ф. Щербатову от 24 июня 1774 г.⁴ — там же, 661).

2) «Скрыпицын встретил Пугачева с образами на коленях. Пугачев сказал ему: бог и г<ос>ударъ etc., и оставил ему шпагу» (показания расходчика Рождественского завода И. Кондюрина на допросе 29 июня 1774 г. в Казани⁵ — там же, 661).

3) «...20 <го> числа под Осу подступил Пугачев и 21 <го> Скр.<ыпицын> с ком.<андой> взяты в плен» (рапорт казанского губернатора Я.Л. фон Брандта от 27 июня⁶ — там же, 664).

4) «...посланный на защищение Осы баталионный маиор Скрыпицын с капитаном Смирновым и подпоручиком Минеевым, по издержании всего военного запаса, с согласия жителей, для спасения себя и города (ибо злодей приказал уж было крепость, которая вся деревянная, обвалить соломою, намереваясь ее сжечь), сдался со всею при нем бывшею артиллериею... Несчастный оный предводитель думал сдачею своею при способном времени услужить отечеству, открывая правительству злодеевы предприятия; вследствие чего, согласясь с капитаном и подпоручиком, которого изменнические мысли еще неизвестны были, написав в Казань письмо, изыскивая надежные способы к пересылке, носил оное в кармане. Изменник, не имевший никогда благородных мыслей, Минеев, случай сей употребил в мнимую свою пользу, сказав о том Пугачеву, за что его злодей наименовал полковником; напротив, те несчастные, без дальнего по обыкновению его рассмотрения, были повешены» (сказание архимандрита Платона Любарского — там же, 361).

Последняя часть пушкинского рассказа, касающаяся судьбы Скрыпицына и Смирнова и объяснения причин их предательства Минеевым, целиком построена на сказании П. Любарского, причем Пушкин отбросил все цветистые риторические рассуждения мемуариста. Рассказ о приступах Пугачева к Осе и о захвате этого города опирается на два документальных источника Военной коллегии (показания И. Кондюрина и рапорт Я.Л. фон Брандта). Пушкин взял за основу первый из них, а рапорт А.В. Папава опустил, как не содержащий существенных сведений. Следует отметить одну характерную для работы Пушкина особенность: его рассказ о боях под Осой значительно шире тех сведений, которые сообщаются в «архивных тетрадях», но это отнюдь не означает того, что автор «Истории Пугачева» прибегал к домыслам, не подтверждаемым источниками. В данном случае Пушкин, не удовлетворившись теми данными, которые имелись в его «архивных тетрадях», обратился непосредственно к архивным первоисточникам и прежде всего к полному тексту показаний И. Кондюрина, который, будучи очевидцем и участником боев под Осой, подробно осветил все перипетии происходившей борьбы. Они и легли в основу краткого, но выразительного пушкинского рассказа. Пушкин неоднократно обращался к самим архивным документам в тех случаях, когда сделанные в «архивных тетрадях» выписки и конспекты были для него недостаточны.

В отдельных главах «Истории Пугачева» Пушкин давал суммарное изложение ряда событий, стремясь охарактеризовать военно-политическую ситуацию данного периода Крестьянской войны. В подобных местах текста описание событий настолько обобщено, что оно как бы отрывается от конкретных частностей и деталей, воссоздавая вместе с тем цельную историческую картину. Но и в таких случаях Пушкин строил повествование на основе тщательного отбора сведений, разбросанных подчас по различным источникам.⁷ Этот метод, применявшийся Пушкиным не только в «Истории Пугачева», но и в других произведениях, ярко выявляет самостоятельный творческий подход гениального поэта к трактовке исторических явлений, его исключительное умение образно передать главные тенденции определенной исторической эпохи.

Приведем пример компоновки документальных источников Пушкиным для создания общей картины Пугачевского восстания в Поволжье в конце июля — начале августа 1774 г. (в VII и VIII главах «Истории Пугачева»):

«Его <Пугачева> движения были столь быстры и непредвидимы, что не было средства его преследовать; к тому же конница была слишком изнурена. Старались перехватить ему дорогу; но войска, рассеянные на великом пространстве, не могли всюду поспевать и делать скорые обороты. Должно сказать и то, что редкий из тогдашних начальников был в состоянии управиться с Пугачевым или с менее известными его сообщниками... Переправа Пугачева произвела общее смятение. Вся западная сторона Волги восстала и передалась самозванцу. Господские крестьяне взбунтовались; иноверцы и новокрещенные стали убивать русских священников. Воеводы бежали из городов, дворяне из поместий; чернь ловила тех и других и отовсюду приводила к Пугачеву. Пугачев объявил народу вольность, истребление дворянского рода, отпущение повинностей и безденежную раздачу соли... Пугачев бежал; но бегство его казалось нашествием. Никогда успехи его не были ужаснее, никогда мятеж не свирепствовал с такою силою. Возмущение переходило из одной деревни к другой, от провинции к провинции. Довольно было появления двух или трех злодеев, чтоб взбунтовать целые области. Составлялись отдельные шайки грабителей и бунтовщиков: и каждая имела у себя своего Пугачева... Пугачев стремился с необыкновенною быстротою, отряжая во все стороны свои шайки. Не знали, в которой находился он сам. Настичь его было невозможно: он скакал проселочными дорогами, забирая свежих лошадей, и оставлял за собою возмутителей, которые в числе двух, трех и не более пяти разъезжали безопасно по селениям и городам, набирая всюду новые шайки... Таким образом Пугачев со дня на день усиливался. Войско его состояло уже из двадцати тысяч. Шайки его наполняли губернии Нижегородскую, Воронежскую и Астраханскую... Состояние сего обширного края было ужасно. Дворянство обречено было погибели. Во всех селениях, на воротах барских домов, висели помещики или их управители. Мятежники и отряды, их преследующие, отымали у крестьян лошадей, запасы и последнее имущество. Правление было повсюду пресечено» (IX, 67—71, 74).

Нарисованная Пушкиным картина разгула народной стихии в Поволжье в последние недели Крестьянской войны построена на использовании обширного круга документов, извлеченных из «пугачевских» книг Военной коллегии. Обратимся к «архивным тетрадям», которые указывают на документальную базу Пушкина в изображении этих событий:

1) «Бег сего злодея столь быстр и опрометчив, что нет способу с соблюдением порядка службы его преследовать. Лучшее средство — перехвачивать ему путь, но по столь великому пространству рассеянные войска не могут делать быстрые обороты, а в лошадях мор и нужда» (конспект рапорта генерала Щербатова от 22 июля 1774 г.⁸ — там же, 657).

2) «В проезд мой в<е>зде заметил я в народе дух бунта и склонность к самозванцу» (рапорт капитана П. Бутримовича от 9 августа 1774 г.⁹ — там же, 670).

3) «Не только преклонны ему места, где он находится, но и самые отдаленные к нему стекаются, жертвуя для него имуществом (?). Едва перешел за Волгу, чебоксарские и Козьмодемьянские иноверцы возмутились, убивая священников. Михельсон мимоходом усмирил шайку чуваш (200 чел.<овек>) и узнал о общем их бунте... Войска у меня мало, пространство велико, зло повсеместно...» (конспект рапорта генерала Щербатова от 27 июля 1774 г.¹⁰ — там же, 666).

4) «1-го авг.<уста> был Муф.<ель> в 60 вер.<стах> от Пензы, рапортует о бунтах дворовых людей, все идут к Пуг.<ачеву>, который обещает им по 100 р. на месяц и вечную волю» (рапорт генерала Голицына от 4 августа 1774 г.¹¹ — там же, 668).

5) «9 августа. Злодеи партии Пугачева в городах Наровчатове и Троицку воеводск.<их> товарищей и правящ.<их> секр.<етарские> должн.<ости> повесили, оттуда пошли к Керенску» (доношение Шацкой провинциальной канцелярии от 9 августа 1774 г.¹² — там же, 670).

6) «26 июля. Поминутно узнаю, что Пугачева сообщники, в 2, 3, не более 6 чел.<овек>, вешают дворян и прикащиков. Не имею легк.<их> войск, не могу пресечь зла... Опасаюсь, чтоб вместо одного не явилось бы несколько Пугачевых. Боюсь за Москву» (письмо губернатора Ступишина от 26 июля 1774 г.¹³ — там же, 665).

7) «Мужики истребляют попов и содержат под караулом помещиков... Для усмирения новокрещен и помещ.<ичьих> крестьян послан мною отряд...» (письмо губернатора Ступишина от 25 июля 1774 г.¹⁴ — там же, 665).

8) «Пугачев, распустя всюду остатки своей шайки, сам перешел через Волгу» (рапорт подполковника Михельсона от 18 июля 1774 г.¹⁵ — там же, 662).

9) «Пугачев... бежит просел.<очными> дорог.<ами>, забирая лошадей, преследовать его невозможно» (рапорт генерала Ф.Ф. Щербатова от 27 июля 1774 г.¹⁶ — там же, 666).

10) «Ген.<ерал>-пор.<учик> Ступиш.<ин> уведомляет, что Мих.<ельсон> и гр.<аф> Мелл.<ин> еще не успели достичь Пугачева, что Пугачев за собою оставляет возмутителей. Михельс.<он> старается усмирить бунтующие селения, но не может» (рапорт генерала Голицына от 4 августа 1774 г.¹⁷ — там же, 668).

Число документов, использованных Пушкиным для изображения Пугачевского восстания на правом берегу Волги в июле—августе 1774 г., можно было бы намного увеличить. Помимо документов, зафиксированных в «архивных тетрадях», он использовал впечатления, возникавшие у него при чтении доступных ему источников, особенно из числа тех, которые вошли в четвертую, пятую и десятую «пугачевские» книги Военной коллегии, содержащие документы за июль—август 1774 г.

Выше мы отмечали, что в отдельных случаях Пушкин, приводя документы, полемизировал с содержащимися в них сведениями и подвергал авторской корректировке фактическую и идейную стороны источников.

В III главе «Истории Пугачева» Пушкин описывает неудачную попытку оренбургского губернатора Рейнсдорпа повлиять на повстанцев увещеваниями:

«Рейнсдорп обнародовал объявление о Пугачеве, в коем объяснял его настоящее звание и прежние преступления. Оно было писано темным и запутанным слогом. В нем было сказано, что о злодействующем с яицкой стороны носится слух, якобы он другого состояния, нежели как есть; но что он в самом деле донской казак Емельян Пугачев, за прежние преступления наказанный кнутом с поставлением на лице знаков. Сие показание было несправедливо. Рейнсдорп поверил ложному слуху, и мятежники потом торжествовали, укоряя его в клевете» (IX, 23).

Рассказывая об увещевании Рейнсдорпа, Пушкин опирался на текст объявления от 30 сентября 1773 г., приведенный в «летописи» Рычкова: «Известно учинилось, что о злодействующем с яицкой стороны в здешних обывателях, по легкомыслию некоторых разгласителей, носится слух, якобы он другого состояния, нежели как есть: но он, злодействующий, в самом деле беглый донской казак Емельян Пугачев, который за его злодейства наказан кнутом с постановлением на лице его знаков; но чтоб он в том познан не был, для того пред предводительствуемыми им никогда шапки не снимает...» (там же, 220).

Пушкину было известно еще одно подобное объявление Рейнсдорпа от 2 октября 1773 г., зафиксированное им в «архивных тетрадях»: «Увещевание Рейнсдорпа: 1773, окт.<ября> 2. Предлагает яицким и илецким мятежным каз.<акам> выдать самозванца и тем заслужить себе прощение. Дает знать, что Пугачев пред сим в Астрах.<анской> губ.<ернии> пойман в равномерном злодеянии и жестоко наказан» (там же, 631).

Опровергая эти ложные данные, Пушкин сослался на письмо видного пугачевца Т.И. Падурова от 4 ноября 1773 г. в осажденный Оренбург к старшине М.М. Бородину: «А ныне вы называете его <Самозванца> донским казаком Емельяном Пугачевым и якобы у него ноздри рваные и клейменый. А по усмотрению моему, у него тех признаков не имеется» (там же, 101—102).

Подобный метод критического подхода к оценке сообщаемых источниками сведений применен Пушкиным и при описании моральной капитуляции генерала Кара после разгрома его карательной экспедиции отрядами Пугачева в ноябре 1773 г.: «Получив известие о взятии Чернышева, Кар совершенно упал духом и думал уже не о победе над презренным бунтовщиком, но о собственной безопасности. Он донес обо всем Военной коллегии, самовольно отказался от начальства, под предлогом болезни, дал несколько умных советов насчет образа действий противу Пугачева, и оставя свое войско на попечение Фрейману, уехал в Москву, где появление его произвело общий ропот» (там же, 31).

Освещая эти события, автор «Истории Пугачева» опирался на рапорт Кара в Военную коллегию от 11 ноября 1773 г., на его же письма президенту коллегии графу З.Г. Чернышеву от 11 и 21 ноября 1773 г. (там же, 625, 627—628, 631). Но Пушкин не доверял донесениям перетрусившего военачальника, иронизировал по поводу его «умных советов насчет образа действий противу Пугачева», сомневался в искренности его жалоб на состояние здоровья, осуждал за самовольный отказ от командования и за оставление войск, усматривая во всем этом проявление малодушия, побудившего Кара к дезертирству.

Число примеров такого типа можно было бы намного увеличить.¹⁸

Наиболее радикальный способ критики недостоверных, лживых сообщений, встречающихся в источниках, заключается обычно в том, что все подобные источники исключаются из документальной базы исследования. И Пушкин, как мы указывали выше, нередко применял его; он дважды профильтровал материалы фонда Военной коллегии: в первый раз при отборе источников для «архивных тетрадей» и вторично — в процессе писания «Истории Пугачева».

Довольно часто, при описании того или иного события Крестьянской войны в «Истории Пугачева», Пушкин использовал факты, извлекаемые из какого-либо одного источника, но обычно лишь в тех случаях, когда он безусловно доверял этому источнику или когда он не находил других материалов, содержащих интересующие его сведения. При использовании таких источников Пушкин во многом вынужден был полагаться на свою интуицию, творческий опыт и жизненные наблюдения, на присущий ему дар глубокого проникновения в суть исторических событий.¹⁹

Рассмотрим ряд примеров работы Пушкина с одним источником сведений об описываемых им событиях, обратив особое внимание на языковую и стилистическую переработку документов в тексте «Истории Пугачева».

Сражение 24 марта 1774 г. под селом Чесноковкой вблизи Уфы между отрядами пугачевского атамана И.Н. Зарубина-Чики и корпусом подполковника Михельсона, закончившееся разгромом повстанцев, Пушкин мог описать лишь по единственному известному источнику, сохранившемуся среди документов третьей книги Военной коллегии, — рапорту Михельсона генералу Бибикову от 24 марта 1774 г.

Попробуем установить, какой переработке подвергся рапорт Михельсона, предварительно законспектированный Пушкиным, в тексте «Истории Пугачева» (гл. V):

Конспектируя рапорт И.И. Михельсона, Пушкин значительно сократил его по объему, отобрал важнейшие факты и отбросил второстепенные детали. При передаче интересовавших его кусков текста документа в «архивных тетрадях» Пушкин подверг его некоторой литературной правке, добиваясь необходимой краткости и выразительности, при сохранении языковых и стилистических особенностей оригинала.

Максимальная творческая переработка документа проведена при описании этого события в тексте «Истории Пугачева». Перед нами блестящий образец пушкинской научно-исторической прозы. При отборе фактов Пушкин остановил внимание лишь на тех из них, которые передают динамику событий крупного плана. Он устранил имевшиеся в конспекте рапорта Михельсона архаизмы и канцеляризмы XVIII в., переработал рыхлый стиль документа, предельно сжал текст, достигнув большой пластичности описания, ясности, простоты и вместе с тем той художественной и исторической глубины, которые так характерны для пушкинской прозы. Языковая и стилистическая переработка документа имела целью облегчить его восприятие современным читателем.

Укажем еще один пример.

При описании сражения, происходившего 15 апреля 1774 г. у реки Быковки между повстанческими отрядами атаманов Овчинникова, Перфильева, Дегтярева и бригадой генерала Мансурова, наступавшей вдоль крепостей Средне-Яицкой линии к Яицкому городку для освобождения осажденного там гарнизона, Пушкин опирался на единственный имевшийся по этой теме источник — рапорт Мансурова генералу Голицыну от 15 апреля 1774 г. Посмотрим, какую трансформацию претерпел этот документ в «архивных тетрадях» и в тексте «Истории Пугачева» (гл. V):

Из довольно пространного рапорта Мансурова, наполненного подробностями боя на Быковке, Пушкин отбирает самые необходимые, но достаточные сведения о топографии места сражения, отмечая такой немаловажный факт, как разлив реки и распутицу, затруднявшие действия карательных войск в бою, сведения о численности повстанческих отрядов, именах их атаманов (упоминая также А.П. Перфильева, который не назван в этом источнике, но был известен ему как участник боя на Быковке по другим документам), ходе и исходе битвы, именах военачальников, особо отличившихся при разгроме и преследовании повстанцев. Текст первоисточника, тяжелый и маловыразительный по языку и стилю, Пушкин максимально сжал, «усушил» и, устранив архаизмы, а также перестроив громоздкую конструкцию фраз, превратил весь документ в одну единственную фразу, простую, выразительную и динамичную по строю.

Для стиля Пушкина — автора «Истории Пугачева», характерна необычайная сила и выразительность слога, достигавшаяся предельным лаконизмом изложения, простотой и ясностью коротких фраз, наполненных глубоким содержанием.

Следует остановиться на вопросе о характерных особенностях творческого метода Пушкина в отношении цитирования текста документов в «Истории Пугачева».²¹ Пушкин включил в текст своей книги большое число явных и скрытых цитат, стремясь с их помощью не только рассказать о ходе событий, но и дать представление о том, как воспринимались эти события современниками Пугачевского восстания. Это позволило ему достигнуть необычайной эмоциональной силы повествования, придать ему ту «печать живой современности», которую он считал одним из основных достоинств сочинений на историческую тему.

Число прямых цитат в тексте «Истории Пугачева» невелико, причем большая часть их отнесена в текст примечаний к соответствующим главам монографии. В подборе их Пушкин руководствовался стремлением привести лишь наиболее красочные, наиболее выразительные тексты, оживляющие повествование образными характеристиками событий, простонародной речью, примечательной мыслью современника. При этом автор «Истории Пугачева» избегал пространного цитирования источников, не желая отяжелять изложения.

Приведем один пример прямого цитирования документа. Рассказывая о захвате повстанческими отрядами города Курмыша, Пушкин включил в свой текст цитату из рапорта офицеров местной инвалидной команды, желая выразительными словами очевидцев и, в известной мере, виновников этого события объяснить причину успеха повстанцев: «Офицеры инвалидной команды, присягнувшие самозванцу, оправдывались тем, что присяга дана была ими не от искреннего сердца, но для наблюдения интереса ее императорского величества. «А что мы, — писали они Ступишину, — перед богом и всемилостивейшею государынею нашей нарушили присягу и тому злодею присягали, в том приносим наше христианское покаяние и слезно просим отпущения сего нашего невольного греха; ибо не иное нас к сему привело, как смертный страх»» (IX, 70). Цитата из рапорта (частью выделенная курсивом, а частью забранная в кавычки) органически вошла в текст Пушкина, развивая авторскую мысль и усиливая парадоксальность и нелепость заявления курмышских офицеров о том, что они умышленно пошли на предательство «для наблюдения интереса ее императорского величества» (!?).

Преобладающие в тексте «Истории Пугачева» явные и скрытые цитаты, не содержащие прямых ссылок на цитируемые источники, подчинены той же цели — иллюстрировать авторский текст свидетельствами современников событий, создать необходимый исторический фон повествования, передать колорит эпохи, используя в качестве красок простонародную речь пугачевского времени, официальные документы, частные письма, дневниковые записи, протоколы следствия, воспоминания, предания, народные песни и т. п. Включая цитаты из источников в свой текст, Пушкин подвергал старинные записи языковой и стилистической правке, приближая их к нормам литературного языка и синтаксиса своего времени и стремясь вместе с тем сохранить характернейшие, наиболее колоритные особенности письменного и разговорного языка второй половины XVIII столетия, доступные современному читателю. Благодаря мастерской отделке старинных текстов, Пушкину удавалось органически слить цитаты с авторским текстом, не нарушая стиль и конструкцию каждой отдельной своей фразы и сохраняя гармоническое единство и целостность стилевой ткани на протяжении всего текста «Истории Пугачева».²² Цитата из старинного источника настолько сливается с окружающим авторским текстом, что становится совершенно незаметной; подчиненная нормам пушкинской прозы, она звучит сильнее, динамичнее и выразительнее. Скрытые цитаты в тексте «Истории Пугачева» особенно хорошо иллюстрируют эту особенность работы Пушкина.

Вот один из примеров скрытого цитирования. Излагая ход военных действий во второй половине июля 1774 г., после переправы отрядов Пугачева на правый берег Волги, Пушкин писал:

«Он пошел на Цывильск, ограбил город, повесил воеводу, и разделив шайку свою на две части, послал одну по Нижегородской дороге, а другую по Алатырской, и пресек таким образом сообщение Нижнего с Казанью. Нижегородский губернатор, генерал-поручик Ступишин, писал к князю Волконскому, что участь Казани ожидает и Нижний и что он не отвечает и за Москву. Все отряды, находившиеся в губерниях Казанской и Оренбургской, пришли в движение и устремлены были против Пугачева. Щербатов из Бугульмы, а князь Голицын из Мензелинска поспешили в Казань; Меллин переправился через Волгу и 19 июля выступил из Свияжска; Мансуров из Яицкого городка двинулся к Сызрани; Муфель пошел к Симбирску; Михельсон из Чебоксаров устремился к Арзамасу, дабы пресечь Пугачеву дорогу к Москве...» (там же, 69).

В этом небольшом отрывке в пушкинской переработке скрытно приведено шесть цитат из документов Военной коллегии (рапорты Щербатова от 22 и 27 июля 1774 г., рапорт Муфеля от 26 июля 1774 г., рапорт Свияжского воеводы А. Чирикова от 19 июля 1774 г. и письма Ступишина от 23 и 26 июля 1774 г.).²³

Создавая «Историю Пугачева», Пушкин стремился к максимальной достоверности изображаемых событий, критически используя все доступные исторические источники, но положив в основу своей источниковедческой базы прежде всего документы Военной коллегии.

Текст «Истории Пугачева» не только строго выверен по источникам, но и в необходимой соразмерности с авторским изложением насыщен документами, пронизан ими. Нельзя не согласиться с А.И. Чхеидзе, отметившей в своем исследовании, что «почти к каждому факту, сообщаемому Пушкиным в «Истории Пугачева», можно подвести соответствующие данные из источников».²⁴

Значение пушкинской «Истории Пугачева» не исчерпывается ее высокими научными достоинствами.

Стремясь к художественной выразительности своего изложения, Пушкин в работе над историческими источниками применял методы, характерные для литературного творчества. Он отбирал документы и факты, которые наиболее рельефно, колоритно и эмоционально отображали суть описываемых событий, трансформировал содержание источников, достигая этим большой простоты и динамичности повествования. В этом отношении Пушкин произвел преобразование стиля научно-исторической литературы, сблизив ее до некоторой степени с художественной прозой.

В творческом гении Пушкина органически слились дарования великого художника и талантливого историка-источниковеда.

Примечания

1. А. Чхеидзе. «История Пугачева» А.С. Пушкина. Тбилиси, 1963, стр. 46—127, 239—293.

2. Г. Блок. Пушкин в работе над историческими источниками. М.—Л., 1949, стр. 21—76.

3. См.: А. Чхеидзе. «История Пугачева» А.С. Пушкина, стр. 56.

4. ЦГВИА, ф. 20 (Секретная экспедиция Военной коллегии, Дела о Пугачеве), оп. 47, кн. 10 (1240), л. 90 и об.

5. Там же, лл. 99—100 об.

6. Там же, кн. 5 (1234), лл. 3—6.

7. А. Чхеидзе. «История Пугачева» А.С. Пушкина, стр. 89.

8. ЦГВИА, ф. 20, оп. 47, кн. 4 (1233), лл. 388—391.

9. Там же, лл. 444—443.

10. Там же, лл. 403—404.

11. Там же, лл. 413—416 об.

12. Там же, л. 472 и об.

13. Там же, л. 410 и об.

14. Там же, лл. 406—407.

15. Там же, кн. 10 (1240), л. 343.

16. Там же, кн. 4 (1233), лл. 403—404.

17. Там же, лл. 415—416 об.

18. См.: А. Чхеидзе. «История Пугачева» А.С. Пушкина, стр. 122—126.

19. Там же, стр. 101.

20. ЦГВИА, ф. 20, оп. 47, кн. (1233), л. 57 и об.

21. Г. Блок. Пушкин в работе над историческими источниками, стр. 25—76.

22. Там же, стр. 73—76. См. также кн. А.В. Алпатова «Алексей Толстой — мастер исторического романа» (М., 1938), содержащую общие характеристики работы крупнейших русских исторических романистов (А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, А.Н. Толстого) над документальными источниками.

23. См. Каталог, №№ 191, 193, 198, 200, 314, 320.

24. А. Чхеидзе. «История Пугачева» А.С. Пушкина, стр. 56.