Предметные уроки крестьянского восстания 1773—1774 гг., его противоречия и их социально-политический смысл волновали Пушкина в «Капитанской дочке» не в меньшей степени, чем в «Истории Пугачева».
Естественно поэтому, что роман, вытесненный на некоторое время из творческого календаря Пушкина научно-исследовательской работой, вновь оказывается в центре его внимания тотчас же после опубликования «Истории Пугачева». Материалы, собранные и критически освещенные Пушкиным в его исторической монографии, политически и литературно были так значимы и богаты, так свежи, так многообразны, что поэту, казалось бы, не было нужды в процессе его работы над романом выходить из круга первоисточников его книги, утруждать себя новыми историческими разысканиями.
Однако, чем внимательнее вчитываемся мы в материалы литературного архива Пушкина, тем явственнее определяется изначальный параллелизм его не только творческих, но и собирательских интересов. Из многих тысяч документов, просмотренных Пушкиным в архивах Петербурга, Москвы, Казани, Оренбурга и Нижнего-Новгорода, он отбирает для копировки лишь наиболее значительные, наиболее колоритные, наиболее характерные, причем этот отбор с самого начала производится не только под специальным углом зрения историка и источниковеда, но с учетом запросов исторического романиста. Так, явно для будущего романа, а не для «Истории Пугачева», Пушкин копирует в 1833 г. такой замечательный бытовой документ, как «Реестр» убытков, понесенных неким надворным советником Буткевичем во время захвата пугачевцами пригорода Заинска. Приводим этот неизвестный документ полностью (с сохранением основных особенностей орфографии подлинника)1:
РЕЕСТР, ЧТО УКРАДЕНО У НАДВОРНОГО СОВЕТНИКА БУТКЕВИЧА ПРИ ХУТОРЕ В ПРИГОРОДЕ ЗАИНСКЕ.
Кобыл больших 65 ценою на 780 рублей.
Трех и двух лет 21 ценою на 5 р.
Коров больших нетельных 58 — на 230 ру<блей>.
Три седла черкасских с кожаными подушками, с хометами, войлоками и подметками и 3 узды ямских и сыромятных ремней с медными пряжками — на 8 рублей.
Котлов медных 3, в 4 ч., 1 ведро весом 1 п. на 10 р. 70 к.
Гусей 20, 4 уток, 45 кур русских на 8 р. на 80 к.
Людской одежды пять шуб бараньих на 7 р. на 50.
Епанечь валеных на 3 р.
3 пары суконных онучь на 1 р.
5 п. шерстяных чулок на 60 коп.
Три шапки в 60 коп.
Холстов на 3 р. посконных.
Сена поставленного 38 стогов на 76 рубл.
Овса 30 четв. на 25 р.
Два человека дворовых.
Спасителев образ в ризе и серебряном окладе.
Казанская богоматерь в окладе с жемчугом на 330 рублей.
Экипажу: сундук кованный железом с внутренним замком на 5 рублен; в нем: три п. кафтанов немецких.
1) люстриновая, вторая кофейная — на 25 р.
Епанча суконная, алая, обложенная золотым прорезным позументом 65 р.
Два тулупа, один мерлущетой, второй из беличьего меху 60 руб.
Два халата, один хивинский, другой полосатый на 20 рубл.
Женского платья. Два лаброна, один люстриновый, другой гризетовый на 100 р.
Три кофты с юбками тафтяных на 90 р.
Салоп штофный на лисьем меху в 50 р.
Мантилья черная на сибирских белках 26 р.
Платков штофных три, тальянеких пять на etc, ситцевых на 40 р.
Косынок шелковых на 10 р.
Черевиков, шитых золотом 9 руб.
Башмаков шит. зол. 2 п. на 4 руб.
12 рубах мужских полотняных с манжетами на 60 р.
Скатерти и салфетки на 45 р.
Одеяло из лисьих хвостов, другое из барсучьих 26 руб.
Одеяло ситцевое, другое на хлопчатой бумаге 19 руб. etc.
О том, что реестр этот, обнажавший с большой яркостью своекорыстие, мелочность и жадность правящего класса, предназначался уже в момент его копировки для будущего романа, свидетельствуют и некоторые формальные признаки копии, снятой Пушкиным собственноручно, но без обычной для него археографической тщательности. Так, переписывая документ, Пушкин не обозначил ни места его хранения, ни даты, а самый текст подлинника воспроизвел с сокращениями, о которых говорят две его же отметки «etc» в самой концовке реестра и в перечне «платков штофных» и «тальянских». Копия писана была чернилами, на двух сторонах полулиста бумаги обычного канцелярского формата (размер 220×342 мм) фабрики Гончаровых. Водяной знак — «1829». В момент смерти поэта «реестр» находился в его личном архиве — автограф хранит след той самой жандармской нумерации (цифра «11» красными чернилами в середине листа), которую прошли все бумаги, опечатанные по распоряжению Николая I в кабинете Пушкина 29 января 1837 г.
Историкам Пугачевского восстания хорошо известен «пригород Заинск», откуда вышел заинтересовавший Пушкина «реестр». Заинск — это старинный укрепленный пункт, входивший в Закамскую линию пограничных постов Московского государства. В конце 1773 г. Пугачев без боя взял Заинск, где встречен был «с честью» не только народом, но и всем городским начальством, с комендантом во главе.
В «Истории Пугачева» Пушкин очень точно передал содержание официальных документов как об этом эпизоде, так и о позднейших действиях полковника Бибикова, который на пути из Бугульмы в Мензелинск вырвал буйный пригород «из злодейских рук». Боям под Заинском уделено было внимание и в одном из приложений к «Истории Пугачева» — в «Экстракте из журнала генерал-маиора и кавалера кн. П.М. Голицына». Ни в печатном тексте «Истории Пугачева», ни в приложениях и дополнениях к ней не нашли мы имени «надворного советника Буткевича». Но другие члены, видимо, этой же большой помещичьей семьи неоднократно упоминаются в материалах, собранных Пушкиным. Так, один из Буткевичей (секунд-майор, «воеводский товарищ») вместе с женою был убит пугачевцами в г. Петровске, а другой — отставной прапорщик, перешедший на сторону самозванца, — претендовал на пост заинского коменданта.
«Реестр», представленный начальству третьим из этих Буткевичей, находился, возможно, в числе приложений к тому самому рапорту Бибикова о взятии Заинска, точная копия с которого сохранилась в бумагах Пушкина и частично была использована в «Истории Пугачева».
Рапорт Бибикова учтен был в «Истории Пугачева», реестр Буткевича Пушкин оставил для «Капитанской дочки»2.
Счет Буткевича исключительно выразителен. Не только духовный облик, но и вся социально-политическая сущность «дикого барства» получала выражение в этой деловой бухгалтерской справке Буткевича о его убытках от революции. Несмотря на то, что «состояние всего края, где свирепствовал пожар, было ужасно» (мы цитируем «Капитанскую дочку»), несмотря на то, что кровавая расправа карательных отрядов с «виноватыми и безвинными» была еще единственной формой решения гражданских и уголовных дел, господа Буткевичи спешили по-своему использовать предоставленную им историей передышку. Без всяких претензий на юмор счет Буткевича механически регистрировал все, что вспоминалось его составителю в процессе писания — «кобыл больших 65» и «два человека дворовых», «спасителев образ в ризе» и «сена 38 стогов», «казанскую богоматерь» и «три пары суконных онуч».
* * *
Читатель, вероятно, уже вспомнил знаменитую сцену девятой главы «Капитанской дочки», в которой Савельич с таким простодушным упорством домогается возмещения убытков, понесенных его барином в дни взятия Белогорской крепости. У самой виселицы, на которой еще качаются тела капитана Миронова и «кривого поручика», официальных представителей помещичьего государства, крепостной дядька Гринева хлопочет о том, чтобы вождь крестьянской революции немедленно обратил внимание на представленный ему «реестр барскому добру, раскраденному злодеями»:
«Молодой малый в капральском мундире проворно подбежал к Пугачеву. «Читай вслух», — сказал самозванец, отдавая ему бумагу. Я чрезвычайно любопытствовал узнать, о чем дядька мой вздумал писать Пугачеву. Обер-секретарь громогласно стал по складам читать следующее.
«Два халата, миткалевый и шелковый полосатый, на шесть рублей».
— Это что значит? — сказал, нахмурясь, Пугачев.
— Прикажи читать далее, — отвечал спокойно Савельич.
Обер-секретарь продолжал:
«Мундир из тонкого зеленого сукна на семь рублей.
«Штаны белые суконные, на пять рублей.
«Двенадцать рубах полотняных голландских с манжетами на десять рублей.
«Погребец с чайною посудою, на два рубля с полтиною...»
— Что за вранье? — прервал Пугачев. — Какое мне дело до погребцов и до штанов с манжетами?
Савельич крякнул и стал объяснять. «Это, батюшка, изволишь видеть, реестр барскому добру, раскраденному злодеями...»
— Какими злодеями? — спросил грозно Пугачев.
— Виноват: обмолвился, — отвечал Савельич <...> — Прикажи уж дочитать.
— Дочитывай, — сказал Пугачев. Секретарь продолжал:
«Одеяло ситцевое, другое тафтяное на хлопчатой бумаге, четыре рубля.
«Шуба лисья, крытая алым ратином, 40 рублей.
«Еще заячий тулупчик, пожалованный твоей милости на постоялом дворе, 15 рублей».
— Это что еще? — вскричал Пугачев, сверкнув огненными глазами» (VIII, ч. 1, 335).
Знакомство с «реестром» Буткевича подсказало Пушкину одну из самых знаменательных сцен «Капитанской дочки». Изучение этого документа позволяет сейчас и нам значительно расширить и углубить понимание социально-политической функции счета Савельича, как художественного документа, которым оперирует в романе старый слуга только потому, что ни обычная цензура, ни тем более цензура Бенкендорфа и Николая I не могли бы допустить использование «реестра» в его прямой исторической значимости.
Но и при переводе этого документа из поля зрения Пушкина-историка в рамки «семейной» хроники Гриневых, поэт устами разгневанного Пугачева, выхватывающего из рук Савельича его нелепый «реестр», определял отношение вождя крестьянского восстания, конечно, не к Савельичу, а к его господам. И не только к Гриневым, но и к Буткевичам.
«Глупый старик! их обобрали: экая беда? Да ты должен, старый хрыч, вечно бога молить за меня да за моих ребят, за то, что ты и с барином-то своим не висите здесь вместе с моими ослушниками...» (VIII, ч. 1, 336).
Формы использования в «Капитанской дочке» материалов документа, скопированного Пушкиным, были многообразны. Реестр Буткевича, предопределив сценарий и идейную нагрузку девятой главы, оказался учтенным и в самой завязке романа (глава вторая). «Два тулупа, один мерлущатой, второй из беличьего меху», отмеченные в документе, подсказывают ход и к «тулупчику заячьему», который так облегчил Пушкину долго не дававшуюся ему, судя по начальным планам «Капитанской дочки», мотивировку отношений его героев.
Дословно или с самыми незначительными уточнениями переключено было из реестра Буткевича в реестр Савельича все то, что могло найти себе место в гардеробе молодого офицера. К этому добавить пришлось лишь кое-что из офицерского обмундирования («мундир из тонкого зеленого сукна», «штаны белые суконные») и из походного инвентаря («погребец с чайною посудою»). Характерная деталь: Пушкин, используя номенклатуру Буткевича, значительно снижает все его расценки, как бы противопоставляя этим преувеличенные претензии жадного заинского помещика бескорыстию крепостного слуги.
Гоголь, характеризуя в 1846 г. «Капитанскую дочку» как «решительно лучшее русское произведение в повествовательном роде», утверждал: «Чистота и безыскусственность взошли в ней на такую высокую степень, что сама действительность кажется перед нею искусственною и карикатурною. В первый раз выступили истинно русские характеры: простой комендант крепости, капитанша, поручик; сама крепость с единственною пушкою, бестолковщина времени и простое величие простых людей, — все не только самая природа, но и еще как бы лучше ее»3.
Такие человеческие документы крестьянской войны 1773—1774 гг., как «реестр» Буткевича, художественно преображенный в «Капитанской дочке», с исключительною выразительностью конкретизировали в живой ткани романа не только то, что хотел видеть в нем Гоголь. Действительность «Капитанской дочки» была, конечно, не просто художественной фикцией, успешно якобы противопоставленной «самой природе»4. Действительность «Капитанской дочки, отраженная гениальным поэтом и историком, была совершенно конкретной крепостнической действительностью, понимаемой, однако, как преходящая форма процесса исторического развития, со всеми его уродствами и противоречиями5.
Роман Пушкина не уводил читателей от «искусственности» и «карикатурности» этой действительности, а звал на борьбу за ее скорейшее переустройство.
Примечания
1. «Реестр, что украдено, у надворного советника Буткевича при хуторе в пригороде Заинске» (автограф входит в наше собрание литературных документов с 1933 г.) скопирован был Пушкиным с архивного оригинала, местонахождение и полный текст которого историкам неизвестен. Связь «реестра» Буткевича с «Реестром барскому добру, раскраденному злодеями» в «Капитанской дочке» (гл. IX) впервые была отмечена нами в примечаниях к «Полн. собр. соч. Пушкина», изд. «Academia», т. IV, 1936, стр. 755. Самый автограф впервые опубликован в пушкинском выпуске газеты Саратовского Государственного Университета «Сталинец» от 7 июня 1949 г., № 16.
2. «Капитанская дочка», гл. IX (VIII, ч. 1, 335—336). В беловой рукописи этой главы строки, посвященные реестру, не имеют сколько-нибудь существенных отличий от печатной его редакции (VIII, ч. 2, 883).
3. «Выбранные места из переписки с друзьями» («В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность») — Н. Гоголь, Соч., изд. 10, т. IV, М., 1889, стр. 186. Из откликов на «Капитанскую дочку» ее первых читателей особенно интересны суждения кн. В.Ф. Одоевского в письме его к Пушкину от последних чисел декабря 1836 г.: «Вот критика не в художественном, но в читательском отношении: Пугачев слишком скоро после того как о нем в первый раз говорится, нападает на крепость; увеличение слухов не довольно растянуто — читатель не имеет времени побояться за жителей Белогорской крепости, когда она уже и взята. Семейство Гринева хотелось бы видеть еще раз после всей передряги; хочется знать, что скажет Гринев, увидя Машу с Савельичем. Савельич — чудо! Это лицо самое трагическое, т. е. которого больше всех жалко в повести. Пугачев чудесен; он нарисован мастерски. Швабрин набросан прекрасно, но только набросан; для зубов читателя трудно пережевать его переход из гвардии офицера в сообщники Пугачева» и пр. (XVI, 195—196; письмо неправильно отнесено в академ. изд. к «концу ноября — началу декабря 1836 г.»). О других откликах современников Пушкина см. выше.
4. Г.А. Гуковский, характеризуя особенности творческого метода Пушкина-романиста, очень убедительно популяризировал свои заключения о том, что в «Дубровском» и в «Капитанской дочке», как и в других прозаических произведениях Пушкина тридцатых годов, «самый конфликт, даже самый сюжет, как и характеристика действующих лиц и их взаимоотношений между собою, определены социально-дифференцированной культурой, породившей и воспитавшей их. Сама же эта социальная дифференциация понята не только как различие социальных слоев данной нации, но и как борьба их, как вражда социальных противников — классов общества. Так в борьбе противостоят друг другу помещики-дворяне и крестьяне, богатые помещики-магнаты, созданные деспотией, и небогатые дворяне, чуждые нравам двора, сохраняющие патриархальные понятия о чести» и т. д. Далее, говоря о «Капитанской дочке», Г.А. Гуковский напоминает, что в этом романе «авторским сочувствием или обаянием могучей внутренней правды овеяны только люди «низов» — сам Пугачев, вся семья Мироновых (капитан Миронов, «вышедший в офицеры из солдатских детей», был человек необразованный и простой), Савельич и даже Хлопуша. При этом люди «низов» освещены светом сочувствия, независимо от того, в каком они лагере — повстанческом или борющемся против него: в обоих случаях они несут в себе начало правды. Наоборот, люди «верхов» осуждены — тоже независимо от того, примкнули они к Пугачеву или сражаются с ним <...> Глубоко понимая социальные пружины «пугачевщины» и оправдывая ее даже в ее жестокости — жестокостью режима, против которого восстали пугачевцы, строя сюжет таким образом, что мужицкий царь дал герою право и счастье, которых ему не дали императорские чиновники, Пушкин не пропагандировал крестьянский бунт, считая его, как и во времена создания «Бориса Годунова», бесперспективным, бессмысленным. Но его анализ событий был не только социален, но и демократичен в степени, совершенно недоступной Гизо или Тьерри; а созданные им образы героев в самой сути своей психологии, своей духовной эволюции, своих характеров определены историко-социально, в мере, недоступной ни одному историческому романисту до него, в том числе и Вальтеру Скотту» (Г.А. Гуковский, Пушкин и проблемы реалистического стиля, 1957, стр. 368 и 373).
5. Время выхода в свет четвертой книжки «Современника» за 1836 г., в которой опубликована была «Капитанская дочка», точно не установлено. На это литературное событие не откликнулся ни один журнал, ни одна из петербургских и московских газет. Даже «Северная пчела», регулярно отмечавшая в своей хронике или в объявлениях книгопродавцев поступление в продажу очередных номеров всех литературных журналов, обошла молчанием появление «Капитанской дочки». В переписке Пушкина сохранилось два упоминания о четвертой книжке «Современника», но оба эти свидетельства не имеют дат. Неудивительно, что и библиографический справочник Н. Синявского и М. Цявловского «Пушкин в печати», определяя время выхода в свет последней книжки «Современника», ограничился условной датировкой: «Во второй половине ноября — в декабре» («Пушкин в печати 1814—1837», издание 2-е, исправленное. М., 1938, стр. 132). Эта справка основывалась на дате цензурного разрешения четвертого тома, подписанного к печати 11 ноября 1836 г. Вероятно, на этой же дате основано было полвека спустя и глухое упоминание П.И. Бартенева о том, что последняя книжка «Современника» появилась «в исходе ноября» («А.С. Пушкин», вып. II, М., 1885, стр. 84).
Отсутствие точных данных о времени выхода в свет «Капитанской дочки» заставляет нас с особым вниманием учесть все косвенные свидетельства об этом. В их ряду наиболее авторитетными являются отметки в дневниках и в письмах А.И. Тургенева, который день за днем в течение последних двух месяцев 1836 г. регистрировал все новости великосветской, литературной и научной жизни Петербурга. Как старый друг Пушкина и один из ближайших сотрудников его журнала, А.И. Тургенев раньше, чем кто-либо другой, должен был откликнуться и на выход в свет четвертой книжки «Современника».
И действительно, записи в дневнике А.И. Тургенева от 24, 25 и 26 декабря являются самыми ранними из известных нам свидетельств о последней книжке «Современника» (П.Е. Щеголев, Дуэль и смерть Пушкина, изд. 3-е, 1928, стр. 281). 24 декабря А.И. Тургенев беседовал о ней с П.А. Вяземским и тогда же приступил к чтению «Капитанской дочки»; 25 декабря он поделился впечатлениями от нового номера «Современника» с самим Пушкиным; 26 декабря он рекомендовал познакомиться с четвертой книжкой «Современника» К.А. Булгакову и в тот же день отправил этот том журнала в Москву («Письма А. Тургенева Булгаковым», М., 1939, стр. 202).
Все эти записи свидетельствуют о том, что четвертая книжка «Современника» явилась между 24 и 26 декабря самой злободневной новинкой, известной ближайшему окружению Пушкина в Петербурге, и еще не успевшей дойти до Москвы. Поэтому мы и полагаем, что, если А.И. Тургенев получил свой авторский экземпляр четвертого тома «Современника» 24 декабря, то временем выхода в свет «Капитанской дочки» можно считать или этот самый день, или день предшествующий. Это наше предположение было подтверждено впоследствии документами, обнаруженными Н.И. Фокиным в архиве С.-Петербургского цензурного комитета: билет на выпуск в свет четвертого номера «Современника» был подписан 22 декабря 1836 г. («Ученые Записки Уральского пединститута», 1957, стр. 124).
Таким образом, и недатированная записка Пушкина к В.Ф. Одоевскому с запросом: «получили ли вы 4 № Современника и довольны ли им?» должна быть отнесена к последним числам декабря 1836 г. К этим же дням должны быть приурочены и критические замечания В.Ф. Одоевского о «Капитанской дочке», посланные им Пушкину в ответ на его запрос (XVI, 195—196). Эту датировку подтверждает и рассказ А.А. Краевского о том, как он вместе с Пушкиным присутствовал 29 декабря 1836 г. на годовом акте в Академии наук: «Пред этим только что вышел четвертый том «Современника» с «Капитанской дочкой», — вспоминал Краевский. — В передней комнате Академии пред залом Пушкина встретил Греч — с поклоном чуть не в ноги: «Батюшка, Александр Сергеевич, исполать вам! Что за прелесть вы подарили нам! — говорил с обычными ужимками Греч. — Ваша Капитанская дочка чудо как хороша! Только зачем это вы, батюшка, дворовую девку свели в этой повести с гувернером? Ведь книгу-то наши дочери будут читать! — «Давайте, давайте, им читать! — говорил в ответ, улыбаясь, Пушкин» («Русская старина», 1880, № 9, стр. 220).
В тот же день, то есть 29 декабря 1836 г., Пушкин дал письменное распоряжение о выдаче 25 экземпляров четвертой книжки «Современника» для книжного магазина А.Ф. Смирдина («Читатель и писатель», 1928, № 4—5, стр. 2). Первая же печатная информация о новой книжке «Современника» появилась лишь месяц спустя. Мы имеем в виду две строчки в «Литературных прибавлениях к Русскому Инвалиду» 1837 г. о публикации «в IV томе «Современника» на 1836 г. превосходной повести Пушкина «Капитанская дочка» (№ 5 от 30 января 1837 г., стр. 48). Эти строки помещены были в разделе «Замечательные явления в русской журналистике» и дошли до читателей уже после смерти поэта. Других откликов на «Капитанскую дочку» в печати не было до 1838 г.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |