Осип Романович, разбитый тяжелой «параличной болезнью», был прикован к постели. Присматривал за ним дальний родственник, сорокалетний холостяк Иван Кондратьевич Шапошников, не имевший своего угла. Он топил печь, готовил еду, наводил порядок в комнатах. Помогал ему «незаконнорожденный крестьянский мальчик Федот, по крестному отцу Данилов», с самого рождения живший в доме старшины Грузинова, внебрачным сыном которого он и был1.
Осип Романович открыл глаза и увидел сына.
— Здравствуй, отец, — сказал Евграф и, склонившись, поцеловал старика в сухие холодные губы, вытер слезы, стекавшие по его впалым щекам. Потом выпрямился, заметив Ивана Шапошникова и темноглазого Федота, приветствовал старшего пожатием руки, а младшему вручил подарок и сказал: — Вырос ты, казак.
— Я не казак, господин полковник, — возразил Федот, — я крестьянин, и мамка моя крестьянка. Спасибо Осипу Романовичу: уволил ее на свободу и выдал замуж.
— А я не полковник, к тому же не вольный...
Евграф Осипович замолчал, набил трубку душистым столичным табаком и вышел во двор. В калитку вошел Петр. Обнялись. Присели на ступеньку крыльца. Раскуривая трубку, гость слушал брата.
— Домой приехал четыре месяца назад вместе с Андреем Грековым. Он и сказал мне, что по приказу «курносого» принял твой эскадрон, но не удержался в командирах...
— Знаю, — перебил Евграф, — Павел отправил его в Шлиссельбург «для пришествия в трезвое состояние». Ты лучше скажи, как живешь здесь?
— Как живу? Присматривает за мною сотник Степан Чеботарев, правду сказать, не очень строго. Позволяет отлучаться в Нахичевань и Ростов. Иногда заходит, но больше для виду, думаю. Люди сторонятся, на приветствие отвечают, но не останавливаются, даже те, с кем мерз под Очаковом и штурмовал Измаил. Страх поразил сердца и души казаков. Вот это отвратительно.
По свидетельству Федота Данилова, исключенные из службы братья Грузиновы жили под одной крышей, «имели между собою пищу общую и сходились для разговоров за столом». Но о чем шла речь, мальчик не знал, поскольку «больше обращался в детской игре» и к беседе взрослых не прислушивался. По возвращении из Петербурга Евграф Осипович «недели три по вечерам прохаживался по городу, а после того никогда уже из дому не выходил»2.
Вскоре в дом старшины Грузинова потянулись с больших и малых хуторов родственники. Однажды зашел Иван Афанасьевич Афанасьев, истощенный до крайности давним недугом шурин Осипа Романовича. Посочувствовав зятю, пожаловался на свои болячки, рассказал племяннику о дочках, его двоюродных сестрах, наконец, осмелился и, с трудом подбирая слова, спросил:
— Скажи, Евграф, для чего ты дошел до такого случая, что лишился высочайших милостей? Чем прогневил ты государя? Почему удалил он тебя из Петербурга?
— Павел — дурак, послушал генерала Ливена, — с раздражением бросил он дядюшке.
Испуганный таким поворотом разговора, старшина Афанасьев суетливо стал собираться, попрощался и вышел3.
Выходит, что начальник императорской свиты Христофор Ливен внушил государю недоверие к полковнику Грузинову? Пожалуй. Так ли уж трудно было доказать неблагонадежность человека, который давно забыл об «исповеди и святом причастии», отказался от крепостных, не стал чинить суд и расправу над беглыми всякого звания, не пожелал служить высочайшему своему благодетелю, сказавшись больным? Нетрудно, конечно.
Приведенную реплику Грузинова не следует расценивать как попытку убедить достаточно ограниченного родственника в том, что он является жертвою клеветы коварного царедворца или «интриг, свивших себе гнездо у подножья престола»4, как писали его биографы. Не рассчитывая быть понятым, он просто уклонился от разговора. Я не исключаю, что генерал-адъютант Ливен принадлежал к числу участников заговора против Павла I, хотя его жена настойчиво отрицала причастность мужа к компании цареубийц. Но ставить поворот в судьбе полковника свиты в какую-либо связь с подготовкой дворцового переворота нельзя, нет достаточных оснований.
В сущности, Евграф Грузинов был донкихотствующим рыцарем, полным веры в нечто вечное, незыблемое, в истину, требующую служения и жертв. А черкасские обыватели видели в нем безумца. Однажды полковник с горечью признался:
— Про меня говорят, что я полоумный...
Со временем, однако, кое-что прояснилось, окружающие поняли суть его расхождения с властью и, боясь хлопот, отказались встречаться с ним. Почувствовав себя чужим не только среди знакомых, но и родственников, он замкнулся в четырех стенах своей комнаты, а в начале апреля 1800 года, на «святой неделе», по свидетельству того же Федота Данилова, «перебрался на полати», где жил «особо уединенно и никого к себе не допущал». Чем занимался обитатель чердака, мальчик не знал5.
Ивану Шапошникову приходилось несколько раз подниматься на полати за огнивом, чтобы растопить печь. Он обратил внимание на то, что Евграф Осипович постоянно курил «табачную трубку» и «упражнялся в чтении каких-то книжек»6.
«Каких-то книжек». Каких именно? Несколько лет безрезультатных поисков. И вот — удача! В Государственном архиве Ростовской области, в бумагах Ивана Попова нашелся список книг, отобранных у Грузинова в день ареста. Их немного, около тридцати томов. Преобладают философские, исторические и географические сочинения. Есть стихи, учебники для народных училищ, атласы, изданные к «всеобщему землеописанию». Его не обвинишь и в небрежении к чтению книг церковных. Из авторов наибольший интерес представляют «стоический философ» Эпиктет, историк Квинт Курций Руф, римский писатель Валерий Максим, «граф и Большого мальтийского креста кавалер» Эмилио Тезауро, «французский дворянин» Мишель Монтень, немецкий педагог Гельмар Курас, «коллежский советник и профессор» Михаил Ломоносов и его ученик Иван Барков, основоположник норманнской теории происхождения Русского государства Готлиб Зигфрид Байер и другие. Приведенный перечень свидетельствует о целенаправленном читательском интересе владельца библиотеки.
Когда и при каких обстоятельствах приобщился Евграф Грузинов к литературе столь своеобразного направления? Скорее всего, в первые годы безотлучного пребывания в Гатчине и под влиянием его полкового командира Андрея Семеновича Кологривова.
Уже заканчивался второй год жизни в изгнании, а московское губернское правление продолжало искать «полковника и кавалера Грузинова», чтобы передать ему Воздвиженскую волость и доходы от крестьян, хранившиеся «под наблюдением уездного предводителя дворянства». Циркуляры летели из Москвы во все концы империи, а он сидел на своих полатях, перебиваясь на «одном хлебе и воде».
Нашли Евграфа Осиповича его крестьяне, пришедшие в Черкасск то ли за распоряжениями по хозяйству, то ли с какой-то просьбой. Но он прогнал ходоков палкой, грозя «прибить их, если они к нему еще придут»7. Так и пришлось горемычным возвращаться домой без «видов на обратный путь» — не дал барин, раздраженный холопской покорностью мужиков. Как все это не похоже на идиллическую картину встречи между ними, описанную моими предшественниками. Все они так или иначе использовали процитированные документы, но почему-то сочли более убедительным представить «борца за народное счастье» радушным хозяином, угощающим дорогих гостей «кашей с рыбой» — мол, чем богаты, тем и рады8.
Между тем в этой предельно раздраженной форме приема ходоков, зафиксированной на листах судебного протокола беспристрастной рукой писаря, самым непосредственным образом отразилось отношение Грузинова к праву владения «крещеной собственностью».
Рано утром, в день Воскресения Христова, по улицам Черкасска проскакали три всадника. У знакомого нам дома остановились, спешились, поводья набросили на колья, торчавшие из плетня, как-то нерешительно вошли во двор. Евграф, стоявший на крыльце, сразу узнал своих кредиторов, у которых еще в Петербурге одолжил около пятисот рублей, да так и не рассчитался. Это были казаки его эскадрона Зиновий Касмынин, Василий Попов и Илья Колесников, прибывшие из Луганской станицы с просьбой вернуть деньги.
Попытаемся восстановить сцену, разыгравшуюся во дворе дома Грузиновых 20 мая 1800 года.
— Казаки, не забыл, кому и сколько должен, — убеждал хозяин нежданных гостей, — но нет у меня денег, нет и рубля, подождите еще, прошу вас.
— Стыдно о том и говорить, господин полковник. Государь пожаловал тебе крестьян. И ты мог бы взять с них оброк и расплатиться с нами.
Напоминание о крестьянах вызвало у Грузинова такой приступ ярости, что, казалось, он совсем потерял контроль над собой:
— С крестьян! Вам дай волю — шкуру с крестьян сдерете! Не желаешь быть рабом, не терпи рабства около себя — вот древняя мудрость, забытая ныне кровь сосущими9. Мне не надо государевых крестьян, пущай возьмет их назад, а наше отдаст! Заселили землю казачью господскими слободами, армянами и греками, нам же оставили в пай — на один дом...10
Он замолчал на мгновение, перевел дух, посмотрел на изумленных его словами казаков, спросил:
— Знаете ли вы, кто Дон заслужил? — И сам ответил, громко крича: — Ермак! А теперь отымают. Вступился было за Отечество Пугач — его извели! Вступились Фока и Рубцов — их высекли!
— Не надо бы этого сказывать, Евграф Осипович, — испуганно пролепетал Касмынин.
Но Грузинов с еще большим раздражением продолжал:
— Я не так, как Пугач, но еще лучше сделаю: как возьмусь за меч, то вся Россия затрясется!
Молчавший до сих пор Попов безнадежно махнул рукой:
— Что с ним говорить, он и вправду полоумный. Пойду-ка я к войсковому атаману, испрошу подорожную, поеду в Петербург и пожалуюсь самому государю...
— Езжай, — бросил Грузинов и тут же «употребил с крайнею запальчивостью ругательные на высочайшую его императорского величества особу и на государыню императрицу изречения»11.
Может быть, эти «изречения» и имели какую-то реальную основу. Много лет спустя на Дону говорили, что государь Николай Павлович как две капли воды («вылитый») похож на Евграфа Грузинова. Только вряд ли стоит серьезно воспринимать свидетельства выживших из ума стариков.
Казаки, перепуганные до смерти дерзкой речью своего бывшего командира, ушли.
Примечания
1. ГАРО. Ф. 46. Оп. 1. Д. 101. Л. 32; РГИА в Петербурге. Ф. 1345. Оп. 98. Д. 525. Л. 51 об. — 52 об.
2. ГАРО. Ф. 46. Оп. 1. Д. 101. Л. 32.
3. РГИА в Петербурге. Ф. 1345. Оп. 98. Д. 525. Л. 210 об.
4. Цареубийство 11 марта 1801 года. Репринтное воспроизведение издания 1907 года. М., 1990. С. 171—200.
5. ГАРО. Ф. 46. Оп. 1. Д. 101. Л. 51 об.
6. РГИА в Петербурге. Ф. 1345. Оп. 98. Д. 525. Л. 51 об.
7. Там же. Л. 210.
8. Карасев А.А. Полковник Грузинов // Русское обозрение. 1896. № 12. С. 194—195; Гвинчидзе О.Ш. Братья Грузиновы. Тбилиси, 1963. С. 58.
9. Здесь процитирована мысль Эпиктета, одного из самых ярких представителей римского стоицизма, особенно почитаемого нашим героем.
10. РГИА в Петербурге. Ф. 1345. Оп. 98. Д. 525. Л. 210.
11. Там же. Л. 43—44.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |