Поход близился к концу. Казаки все чаще поговаривали о доме и домашних делах. Двигались теперь медленнее — задерживал скот, отобранный у барантачей. У Тимофея было хорошее настроение, ведь не всегда походы заканчивались так успешно, как на этот раз.
На стоянке Тимофея разбудил Торнов, дежуривший в ту ночь возле пленных.
— Тимофей Иванович, я подслушал разговор джунгар, я немного понимаю их язык. Нехорошее дело они затевают. Те, кто остался на воле, хотят выручить своего вожака. И грозят тебе отомстить.
— Ничего путного у них не получится. Передай Кузнецову, чтоб усилил разъезды. Неожиданное нападение может таких бед наделать, что и предсказать трудно.
Но напасть джунгары так и не решились. Неизвестные всадники не раз появлялись на дневном горизонте, но, увидев направляющихся к ним казаков, исчезали.
Тимофей вспомнил события в Павловке и задумался: чем же закончится это неприятное дело?
— Сидит беркут, не хочет убегать? — подъехав к Тимофею, прервал его размышления Актай. — Привыкнет. Он умная птица. Очень умная. — Старик искоса взглянул на Тимофея. — Ты не заболел, начальник Тимофей Иванович?
— Нет, я здоров. А с чего ты взял?
— Глаза твои нехорошо смотрят. Будто прячутся от усталости.
— Это только так кажется. Жара-то какая!
— Ты боишься жары? — удивился Актай.
— Жара есть жара. Солнце иногда так искусает, что рукой и ногой шевельнуть трудно.
Старик промолчал, отпустил повод сонно шагавшей лошади. Тимофею тоже ни о чем не хотелось говорить.
— Скоро Оренбург? — нарушил молчание Актай.
— Сегодня вечером там будем.
— Передай, пожалуйста, своим большим начальникам наш поклон и благодарность нашу передай им тоже. От всего нашего рода. Самые красивые слова скажи, какие только придут тебе в голову. Все им передай. Сможешь?
— Охотно, — согласился Тимофей. — Подожди, подожди, аксакал, разве ты сам не собираешься быть в Оренбурге?
— Зиянгула поедет, сколько нужно, у тебя жить будет.
— То другое дело, — возразил Тимофей. А тебе, аксакал, я советовал бы самому повидать их, поговорить и оружие сдать, которое брал у нас.
— Я потом приеду. Времени пройдет немного.
— Поступай как знаешь, — голос Тимофея стал строже. — Я все-таки ничего не понимаю. И сказать тебе откровенно, не люблю тех людей, которые в избу входят, низко кланяются, а когда выходят, даже не оглянутся. Не люблю, аксакал. Люди по приказу государыни императрицы послали тебе подмогу, чтоб выручить тебя и твой род из беды, а ты даже поблагодарить не собираешься.
Глаза старика гневно сверкнули.
— Не говори больше ни слова, начальник Тимофей Иванович, — воскликнул он. — Я поеду с тобой в Оренбург. Я хотел тебе честь оказать, как другу нашего рода, через тебя передать хорошие слова твоим большим начальникам.
— Дружба дружбой, аксакал, а служба службой.
Актай махнул рукой, словно рассекая ладонью воздух.
Я поеду сегодня. Возьму с собой пять джигитов и Зульфию тоже. Она никогда еще не видела каменный город, пусть посмотрит. Можно?
— Ну, конечно. В Оренбург каждый день приезжает много разного люду, одни продать, другие купить в оренбургских лавках. Поедем. На постой можно ко мне, места хватит.
Вскоре казаки отделились и погнали табуны в условленное место, а Тимофей с Актаем и его людьми направились к городу.
К Яику подъехали в потемках, но Тимофей хорошо знал реку и удачно провел бродом своих спутников.
— Сегодня к начальнику идти поздно, — сказал Тимофей. — Переночуем у меня, а завтра и поедем, даст бог.
Подъезжая к казачьему пригороду, Тимофей был уверен, что дома никого нет, все на хуторе. Неспешно рыся по улице, Тимофей мечтал о том, что если завтра сделает отчет о походе у губернатора да у казачьего атамана, то, бог даст, тоже поедет на хутор.
Подъехав к калитке, он увидел свет в своем доме.
«Значит, кто-то есть», — подумал Тимофей.
Спешившись, он отворил калитку, ввел во двор коня, распахнул ворота и пригласил гостей во двор. Тут открылась сенная дверь, и на крыльце появилась Лиза. Увидев Тимофея, она всплеснула руками и, зарыдав, бросилась к нему.
— Господи, господи, господи... — всхлипывая, причитала Лиза.
Тимофей почувствовал, как от сердца отливает кровь и оно холодеет. Так всегда бывает, когда сердце почует беду... Но что, что случилось?
Въехавшие во двор киргиз-кайсаки растерянно и смущенно поглядывали то на Тимофея, то на Лизу.
— Ты чего? Ну? — сурово спросил Тимофей. — Чего ты, говори, Лиза!
— Беда, Тимофей Иванович, беда пришла... Ой, господи!..
Он тряхнул ее за плечи.
— Да говори же ты. Говори, что случилось?
— Любаша... Любаша... — заикаясь, сказала Лиза. — Вчера схоронили...
Он так сжал ее плечи, что Лиза ойкнула. А Тимофей уже понял — она сказала правду, такими словами не шутят. Отпустив Лизу и ни на кого не глядя, Тимофей поднялся на крылечко.
Он совсем забыл, что во дворе стоят гости, не слышал всхлипываний Лизы, не замечал растерянного перешептывания киргиз-кайсаков.
К нему подступил Актай.
— Послушай меня, начальник Тимофей Иванович. Мы приехали к тебе во двор в плохое время. Большая беда прокралась к тебе в кибитку. Если тебе нужно — мы покинем твой дом и двор, а если нужно, чтобы мы около тебя стояли всю ночь на коленях, мы будем стоять. Если нужно кого-то искать, догнать, ты скажи — мы немедля сядем в седла.
Тимофей безнадежно махнул рукой.
— Спасибо за добрые слова, но мне ничего не надо, — сказал он. — И оставайтесь у меня.
— Ай, какая беда, какая беда пришла, — покачивая головой, сочувственно говорил Актай.
С трудом овладев собой, Тимофей разместил гостей, наказал Лизе готовить на всех ужин и пошел в дом.
В горнице на широкой деревянной кровати спали девочки, на лежанке — Никита. Тимофей вошел в небольшую спальню. Почти половину ее занимала кровать, спрятанная за цветастым пологом. За этим пологом прошло много его счастливых часов, ночей. Здесь Тимофей слышал удивительно нежные слова, здесь после долгой разлуки с Любашей они шептались, делясь тем, что память каждого из них сохранила для другого и что никому постороннему рассказать невозможно. Здесь они радовались и смеялись, а когда были горестные дни, горевали.
Тимофей обеими руками раздернул полог: постель покрыта атласным одеялом, несколько подушек в цветастых наволочках, все, как раньше, как было всегда.
«Любаша, Любашенька, боль ты моя сердечная, что же с тобой случилось?» — еле шевеля губами, шептал Тимофей.
В комнату пугливо заглянула Лиза.
— Тимофей Иванович, — позвала она тихо. — Вечерять.
Эти обыкновенные слова, которые он множество раз слышал, сейчас показались Тимофею обидными, будто Лиза заговорила о чем-то постыдном, что ему сейчас даже слушать непристойно. Он недоуменно взглянул на Лизу.
— Ты мне лучше расскажи, что с ней? — сквозь стиснутые зубы проронил Тимофей.
— Убили ее, — выдохнула Лиза. — Застрелили.
— Застрелили? Кто?
— На хуторе. Ночью шайка наскочила.
— Ты была там?
— Нет, я оставалась дома с ребятишками. Мы тоже собирались туда ехать. Нам Альметь рассказал. Его тоже ранили, но остался живой. Вот он и сказывал: ригу было подожгли, скот хотели угнать, косари не дали. В избу полезли. Любаша стала отстреливаться, в нее и пульнули. Сразу насмерть. Кабы не косари, то бы весь хутор дымом взялся.
— А и черт с ним, с хутором, — махнув рукой, сказал Тимофей. — Где же остальные были? — спросил он.
— Во дворе все спали, в избе больно душно. Альметь с косой было кинулся...
Оба замолчали.
— Вечеряйте без меня, — сказал Тимофей, но тут же взял себя в руки: — Айда, Лиза. — И уже на ходу спросил: — Не узнали, кто такие?
— Нет, — ответила Лиза. — Разное сказывают. Кто бает, будто беглые каторжники, но разбойники были все на конях, а у каторжника какие кони. Нет, это те, у кого жительство совсем неподалеку, хозяйство свое ведется. На башкир тоже грешат люди, дескать, мы землю у них под хутор захватили.
— А будь она проклята, эта земля, и хутор этот самый. Я, что ли, эту землю брал? Куда отец посадил, туда я и сел, — сказал Тимофей.
За ужином разговор не клеился. И только Лиза, прислуживавшая у стола, бросала то одно, то другое слово.
Старый Актай изредка покачивал головой и слегка прицокивал языком, а Зульфия нет-нет да и поглядывала на Тимофея, и в ее глазах было столько жалости, что казалось, она вот-вот расплачется.
Спать улеглись сразу же после ужина.
Тимофея сон не брал, он поднимался с постели, кружил по маленькой своей спаленке, снова бросался на кровать, но заснуть не мог. Обрывки каких-то путаных мыслей переплетались в голове. Лишь на рассвете Тимофей задремал, но поспать ему так и не удалось — в спаленку ворвались дети и с криком и смехом принялись тормошить его. Лица у девочек веселые и возбужденные, будто в доме ничего не случилось. Зато Никита, хоть и улыбался и помогал сестренкам устраивать «расправу» над отцом, был грустен.
Когда Лиза угнала девочек одеваться, Никита спросил у Тимофея:
— Про мамку-то знаешь?
— Знаю, — коротко ответил Тимофей.
Глаза у мальчика наполнились слезами, вздрогнули губы.
— Нашли барантачей, догнали? — поспешно спросил Никита.
Тимофей понял, что Никите больно говорить о матери, что сын знает, как тяжело и ему, Тимофею, и потому заводит разговор о другом.
— Догнали, сынок, догнали.
— Побили их, гадюков?
— Не без того.
— Много их было? Больше, чем вас?
— Ежели прикинуть на глаз, то, глядишь, в пять или в шесть раз больше.
— О-го, — не без гордости сказал Никита. — А орел там во дворе это чей? Девчонка там, киргизская, все возится с ним, кормит его.
— Это, брат, наш орел. Этот самый старик Актай подарил мне его. Ученый он, беркут-то. Вот он и преподнес мне орла в благодарность.
Глаза Никиты ожили, засветились.
— Пойду к нему?
— Иди, иди. Ступай.
Тимофей явился в оренбургскую губернскую канцелярию в сопровождении Актая. Дежурный чиновник не сразу согласился доложить о нем губернатору. Тимофею стало неловко перед Актаем, и он пожалел, что пригласил старика с собой.
— Я не проситель и не ходатай, — резко сказал Тимофей. — Я вернулся из похода и выполняю приказ его высокопревосходительства: он велел сразу же по возвращении приехать к нему и доложить обо всем. Вот я и явился.
Чиновник немного замялся, но возражать больше не стал и скрылся за дверью губернаторского кабинета. Почти тут же он вернулся, преисполненный собственного достоинства.
— Господин полусотник, его высокопревосходительство принять вас не может, и вам надлежит явиться к оренбургскому казачьему атаману господину Могутову.
— Почему не может принять? — удивился Тимофей.
— О том мне неведомо. А старика киргиза его высокопревосходительство просит пожаловать в кабинет.
Он распахнул дверь кабинета и втолкнул туда не успевшего опомниться Актая.
— Значит, мне можно идти?
— Да. Можете идти, — все так же спокойно и безразлично ответил чиновник.
Атаман встретил Тимофея неприветливо, сухо. Не обращая внимания на его холодный тон, Тимофей принялся подробно рассказывать о походе. Когда он стал перечислять, что удалось захватить у барантачей и кого он взял в плен, атаман стал приветливее. Оживился он, услышав, что среди пленных находится и руководитель шайки — джунгарский князек. Когда же Тимофей обстоятельно рассказал о допросе главаря барантачей, Могутов от удовольствия хлопнул себя по коленям и, поднявшись, бодро зашагал по кабинету.
— Ежели все это так, Тимофей Иванович, — не скрывая радостного волнения, заговорил он, — то нам с тобой повезло. Тут можно, брат, большое дело выиграть для всей России, вот оно как. Ну, а выкуп он за себя предлагал?
— Выкуп предлагал.
— А ты что?
— Отказался.
— Верный поступок, — атаман хитровато усмехнулся. — Ну, а почему ты так сделал? А? Почему так рассудил?
— А потому, господин атаман, что он не просто предводитель шайки, а представитель другого государства, чужого, соседнего с нами.
— Во-от, — многозначительно протянул Могутов. — В этом вся закавыка, и я не могу тебя не похвалить, ты сработал прямо как настоящий дипломат. А что касаемо джунгарцев, то здесь в самую точку попал.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, Василий Иванович.
— Ну, так слушай. Указ есть такой из Военной коллегии. Только все, что я скажу, ты намотай себе на ус и забудь. Понял?
— Понял, господин атаман.
— Так вот оно, какая штука, Тимофей Иванович, эти джунгары и еще кто там живет с ними по соседству уж больно повадились ходить на наши земли. Из коллегии иностранных дел через нашего посла представление было сделано ихним ханам. А они, брат, в амбицию ударились, повернули оглоблю другим концом: мол, это не ихние шайки бродят по нашим степям да землям, не они, слышь ты, прижимают кайсаков, киргизов, калмыков и доходят до самого Яика, а наши отряды чуть не под самый Пекин добираются. Понял? Ихний богдыхан, или как там его именуют, отписал нашей министерии, что следующий раз никакого письма принимать от нас не станет, ежели к тому обвинительному письму не будет у нас доказательства. Вот оно теперь и само живое доказательство. Понял? Одним словом, ты молодец, Тимофей Иванович. А твоему князьку, я так думаю, предстоит дорога дальняя, наверное, в Москву отправим, пускай Военная коллегия решит, а может, и сама государыня императрица соблаговолит подсказать, куда его направить. Никому еще не удавалось такого сотворить, а мы, оренбургское казачье войско, ухитрились. Понял?
С лица атамана сбежала суровость, не осталось и следа неприязненности. Он быстро ходил по комнате, весело похохатывая, подмигивая Тимофею и то и дело похлопывая его по плечу.
Видя, что Тимофей по-прежнему остается безразличным к его восторгам, Могутов заговорил о том, что хотел сказать с самого начала.
— Ты, извини меня, Тимофей Иванович, горе ведь у тебя большое.
Тимофей промолчал. Да и что можно сказать чужому человеку?
— И надо же было такой беде случиться без тебя. На твои земли башкиры напали?
— Не знаю.
— Ох, и дела творятся в нашей губернии. Тут — пожар, там — баранта, в другом месте барские напали на помещика, мужики, приписанные к заводу, бучу поднимают. Губерния-то наша, слава тебе господи, ни конца ни краю не видно, половина государства Российского.
— Господин атаман, — прервал его Тимофей, — прежде чем попасть к вам, я зашел к господину губернатору, но он меня не принял. Скажите, почему такое?
— А-а-а, — неопределенно протянул атаман. Его лицо снова помрачнело, он не спеша прошел за стол и сел на свое место. — Не хотел я тебе сказывать, Тимофей Иванович, у тебя сегодня на душе и без того, как говорят, кошки скребут. Но уж коли речь зашла, никуда не денешься, да и насказал ты мне много хорошего, не могу умолчать. Из деревни Павловки офицеры — твои крестники-письмо прислали его превосходительству генерал-губернатору. Вот он и взъярился, приказал мне во всем разобраться. Ну, да мы погодим, торопиться не к чему, тебе не до того сейчас.
— А зачем годить? — возразил Тимофей. — Беритесь, разбирайтесь, коли что.
— Да нет. Пройдет немного времени, ты малость поуспокоишься после своего несчастья, тогда и погутарим обо всем, как оно было.
— Мне никаких скидок не требуется, господин атаман, коли надо — значит, разбирайтесь теперь.
— Ну, и норов у тебя, Тимофей Иванович, как у той урусливой лошади, чуть закусила удила — и понесла: не сдержишь ее ни плетью, ни уздой... Лучше не торопись, Тимофей Иванович. Из такого болота, куда изволил плюхнуться, сухим и чистеньким не выберешься. За избиение дворянских офицеров милости не жди, Тимофей Иванович.
— Так меня же прапорщик первый ударил, — возмутился Тимофей.
— Ты мне все уже, Тимофей Иванович, рассказывал, а вот они совсем другое утверждают в письме своем генерал-губернатору. И мужиков еще, может быть, с сотню заставили подписаться, пальцы приложить к бумаге, что ты первый накинулся на прапорщиков и начал избивать их.
— Так это же ложь. Они даже стреляли в меня. Подтвердить может десятник Кузнецов, казаки, которые на выручку ко мне ехали.
— В том-то и штука, что Кузнецов тоже обвиняется, будто он стрелял в прапорщиков. Одним словом, хорошего не жди, Тимофей Иванович, скорее всего тебя в рядовые переведут, лишат офицерского звания, вот так. Я и рад бы тебе помочь, да ничего не могу поделать.
— Господин атаман, и они офицеры и я офицер, им верят, а мне нет веры. Почему такое?
— Почему, почему, — недовольно протянул атаман. — Мы, конечно, с тобой офицеры, ты полусотник, я, можно сказать, подполковник. Но дворянские офицеры нас за ровню не принимают. Это ты знаешь?
— Замечал...
— То-то и оно!.. Значит, и спрашивать нечего. Иди домой, Тимофей Иванович, отдыхай после похода, разберись со всеми делами, а мы тут подумаем насчет Павловки, может, что-нибудь путное и придет в голову. Иди, а понадобишься — позову. С тобой-то дело еще, может, и благополучно обойдется из-за удачного похода, а что касаемо десятника Кузнецова, мне кажется — закатают. Обязательно закатают. Хорошо, коли не Сибирь.
— Господин атаман, так вы вступитесь за него. Вот сейчас были мы в походе, Кузнецов себя показал героем, он — настоящий воин...
— Ты меня не уговаривай, будет можно — помогу. В петлю из-за твоего Кузнецова не полезу. Вот так. Будь здоров.
— Разрешите мне уехать на хутор недели на две, — попросил Тимофей.
— Ну что ж, поезжай, поезжай, — согласился Могутов. — Понадобишься — нарочного пришлю. А дело твое насчет Павловки временно придержу.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |