Как Пугачев хотел обустроить Россию

Если бы случилось чудо и самозванец победил, какие порядки могли бы установиться в Российском государстве?

Советскими историками неоднократно высказывалось мнение, что среди повстанцев господствовали идеи равенства, а потому восстание было направлено не только против дворян, но и против «сельских богатеев» и прочих «эксплуататоров» из числа простонародья. Таким образом, если бы Пугачев победил, то империя превратилась бы в государство, где отсутствуют сословия, где все подданные — «дети третьего императора», «как россияне, так и иноверные... вровне». Однако иногда даже в тех же работах подобная точка зрения подвергалась вполне обоснованному сомнению. Например, приводились факты не только расправ над «деревенскими богатеями», но и участия в пугачевщине зажиточных крестьян, причем иногда они являлись зачинщиками выступлений на отдельных территориях. Присутствовала также точка зрения, что Пугачев вовсе не собирался ликвидировать сословный характер государства, а намеревался сделать первым сословием яицких казаков¹.

Мысль о первенстве казачества в пугачевском движении, а значит, и в царстве «Петра III», была высказана также современным историком Л.В. Волковым. По его мнению, «пугачевцы сохраняли все существовавшие в России сословия за исключением дворянского» и вообще выступали не против существующих порядков, но за их усовершенствование, «за "хороший" феодализм без крепостного права и чрезмерной эксплуатации»². (Впрочем, мысль, что крестьяне не выступали против феодализма как такового, высказывалась еще в советское время³.) Возможно, речь идет о таком миропорядке, какой виделся бывшему пугачевцу, некоему Марушке: «Выиграй мы — имели бы своего царя, произошли бы всякие ранги, заняли всякие должности. Господа теперь были бы в таком угнетении, в каком и нас держали... мы были бы господами»⁴.

Мы уже не раз говорили, что ни о каком равенстве в пугачевском войске говорить не приходится, что яицкие казаки занимали наиболее привилегированное положение среди повстанцев. «Петр Федорович» обещал сохранить их первенствующее положение и тогда, «когда он всю Россию завоюет». Правда, это обещание трудно увязать с тем, что все «подданные» «Петра Федоровича» вне зависимости от их социального происхождения должны были стать такими же казаками.

Повстанческие власти не собирались и упразднять социальное неравенство среди простонародья. Ни в пугачевских манифестах, ни в других документах восставших мы не найдем призывов к грабежу и истреблению зажиточных крестьян, богатых купцов и т. п. Другое дело, что бунтовщики и без всяких призывов могли поживиться за счет зажиточных простолюдинов, в том числе тех из них, которые также служили «третьему императору». Так, богатый повстанец Алексей Еремкин пожаловался пугачевскому атаману Василию Торнову и «графу Чернышеву», то есть Зарубину-Чике, на то, что «домишка де наш и скот разграблен, да и работники де, которые были, все разбежались». В этих преступлениях Еремкин винил собратьев-бунтовщиков. 17 января 1774 года он писал Торнову: «А более де ко грабительству устремляются наши казаки. Пожалуй, батюшка, их от того удержите, ибо они, и сами видите, какова сложения: что многие из них самые воры и машенники, коим и верить неможно», — и просил «работникам нашим, вотякам, подтвердить, чтоб они шалостей не чинили и были послушны». Удалось ли привести к послушанию еремкинских работников и вернуть украденное, неведомо; известно только, что самозваный «граф Чернышев» распорядился, «чтоб те грабители, какия б они ни были, пограбленное всё возвратили без остатку»⁵.

Против чего бунтовали Еремкин и прочие богатые простолюдины? Для подробного ответа на этот вопрос потребуется специальное исследование. Ограничимся лишь некоторыми своими предположениями и замечаниями, имеющимися на этот счет в научной литературе. В советской историографии высказывалось мнение, что «жестокая эксплуатация помещиками и заводчиками сковывала действия» зажиточных крестьян, поэтому они «со всей массой крестьянства выступали против помещиков, заводчиков и чиновничества». По мнению А.И. Андрущенко (впрочем, не подкрепленному фактами), подобные люди, «защищая свое благополучие... в зависимости от обстоятельств выступали или на стороне восставших, или на стороне царизма, в карательных отрядах»⁶. Вполне объяснимо и участие в пугачевщине зажиточных яицких казаков — они защищали попранные права и обычаи. Наконец, не следует сбрасывать со счетов уверенность богатых простолюдинов в том, что восстание возглавил не самозванец, а настоящий император. Так, пугачевский соратник Иван Творогов был очень зажиточным казаком, и его пример далеко не единственный.

Итак, самозваный царь и повстанческое руководство не собирались уничтожать всех зажиточных простолюдинов, а их имущество делить между бунтовщиками. Другие же планы социальных преобразований восставших, запечатленные в некоторых пугачевских манифестах, выглядят куда более утопичными. В этих документах «амператор» жаловал «подданных» «вольностию, без всякаго требования в казну подушных и протчих податей и рекрутскова набору». Население заверяли, что собирать с него подати совершенно незачем, ибо «казна сама собою довольствоватца может»; что касается рекрутского набора, то «войско наше из вольножелающих к службе нашей великое исчисление иметь будет»⁷. Но яицкие и донские казаки подушной подати никогда не платили, и в солдаты их забирали только за провинности. Таким образом, эти обещания были адресованы податным слоям населения, преимущественно крестьянству.

Разумеется, подобные реформы были неприемлемы для противников восстания. Начальник секретных комиссий П.С. Потемкин, обращаясь к народу, писал: «...он (Пугачев. — Е.Т.) обещает свободу от рекрут и податей. Трудно ли обещать, когда оно не принадлежит ему? Но и свобода сия не может существовать в самом деле. Кто будет ограждать пределы нашего государства, когда не будет воинства? А воинство наполняется рекрутами. Чем будут содержать солдат, когда не будет подушного збору? Где бы турки уже были теперь, когда бы в России не было воинов?» (Почти через полвека Пушкин напишет: «Рекрутство наше тяжело; лицемерить нечего... Но может ли государство обойтиться без постоянного войска?»⁸) Не мог Потемкин оставить в стороне и повстанческие призывы к уничтожению дворян и чиновников: «Пугачев велит истреблять помещиков, и народ ему повинуется. Сам Бог сказал: "Несть власти, еже не от Бога". То как может сей злодей испровергнуть Божию власть? Представьте себе, кто будет управлять градами и селами, ежели не будет начальников? Кто будет производить суд, удерживать дерзость и неправду, защищать притесненного, ежели не будет законных властей? Кто будет предводительствовать воинством, ежели не будет степени чинов? Вот ясное изобличение злонамеренного обольщения Емельки Пугачева»⁹.

До конца непонятно, насколько сами пугачевцы верили в то, что государство сможет прожить без податей и рекрутских наборов. По мнению изучавшего социальные представления восставших Л.В. Волкова, они «не хотели отменить подушную подать навсегда», «на первых двух этапах (до разгрома повстанцев под Казанью в июле 1774 года. — Е.Т.) речь шла чаще всего о семи льготных годах, а на последнем — обычно о 10». Это утверждение историк основывает на заявлениях самого Пугачева и других бунтовщиков, о которых известно, в частности, из следственных показаний. Причем делались эти заявления не в узком кругу повстанческого руководства, состоявшего главным образом из яицких казаков, а публично, в присутствии крестьян, к коим преимущественно и были обращены пугачевские манифесты с обещанием отменить подушную подать навсегда. В таком случае почему эти документы не отразили временный характер льготы? Волков считает: «Видимо, дело тут прежде всего в их (манифестов. — Е.Т.) определенной "недоговоренности"... Возможно, впрочем, отдельные повстанцы разделяли утопическое представление о том, что можно вообще обойтись без налогов». Речь идет в первую очередь об Алексее Дубровском, авторе июньских и июльских манифестов, где как раз содержались обещания отменить подушную подать¹⁰.

Такие взаимоисключающие объяснения не устраняют противоречий, а значит, для решения этой проблемы потребуются дополнительные изыскания. Однако с чем трудно спорить, так это с утверждением Волкова, что пугачевцы вопреки собственным заявлениям прибегали к принудительной мобилизации в армию самозваного царя. Правда, по мнению историка, подобные мобилизации «не следует рассматривать как рекрутские наборы»: «Пугачев заявлял, что крестьяне будут служить "поочередно в казаках", и такая очередность, видимо, действительно соблюдалась»¹¹. Однако некоторые примеры, приведенные еще советскими историками, отчетливо свидетельствуют, что к рекрутским наборам пугачевцы всё же прибегали. Так, при сборе «походного войска» для захвата Кунгура была определена норма набора: по сотне «с жительства» или по одному человеку с четырех дворов¹².

Особого внимания заслуживают замечания Л.В. Волкова по поводу продажи вина и соли во время восстания, а также отношения пугачевцев к соляной и винной монополиям: «Яицкие казаки, башкиры, мишари и калмыки, видимо, были освобождены от налога на соль... Податному же населению в тех населенных пунктах, где устанавливалась власть пугачевцев, соль сначала обычно раздавалась, а затем продавалась (на первом этапе восстания (до конца марта 1774 года. — Е.Т.) по цене 20, а чаще 40 (цена, существовавшая в Российской империи. — Е.Т.), а на третьем — 12—20 коп. за пуд». Что касается соляной монополии, то, по мнению историка, непонятно, собирались ли предводители восставших отменить ее; питейную же монополию не отменяли «и не имели такого намерения». На первом этапе восстания спиртное продавалось, правда, неизвестно, по какой цене; на завершающем же этапе, очевидно, почти не продавалось: «Даже и там, где была продажа соли или давались указания о ней, его пили бесплатно. Некоторые питейные дома были разгромлены». Однако под конец восстания Пугачев, по мнению Волкова, всё же собирался организовать продажу алкоголя, правда, по более низкой цене. «Таким образом, — заключает историк, — повстанцы сохраняли, хотя бы частично, косвенные налоги»¹³.

Зато крепостное право, как нам представляется, упразднялось полностью. Судя по показаниям Пугачева, еще в начале бунта он в церкви Илецкого городка обещал отобрать «у бояр села и деревни», а позднее отмена крепостного права уже была оформлена письменно. Так, в указе от 28 июля 1774 года говорилось: «Жалуем сим имянным указом с монаршеским и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве, в подданстве помещиков, быть верноподданными собственной нашей короны рабами, и награждаем вольностию и свободою и вечно казаками...» «Раззорителей крестьян», то есть дворян, «Петр Федорович» призывал «ловить, казнить и вешать»¹⁴.

Однако, несмотря на все антидворянские декларации и поступки, отношение Пугачева и других повстанцев к представителям благородного сословия было несколько сложнее, чем представляется на первый взгляд. Из показаний самого Пугачева, а также его сподвижников известно, что «амператор» грозился расправиться главным образом лишь с теми «боярами», которые свергли его с престола; что же до остальных, то им «Петр Федорович» собирался платить деньги вместо отнятых у них имений: «...от дворян де деревни лудче отнять, а определить им хотя большее жалованье». Но если верить показаниям Ивана Почиталина, такое отношение к дворянам сложилось не сразу. «Сначала, — вспоминал "царский" любимец, — от Пугачева приказание было, чтоб, никого дворян и офицеров не щадя, вешать, а потом проговаривал о тех, кои сами к нему явятся и принесут повинною, таковых прощать и писать в казаки...» Однако Л.В. Волков справедливо заметил, что «показание это не является точным, так как еще в сентябре 1773 г. среди восставших был дворянин Д.Н. Кальминский». Таким образом, скорее всего, еще накануне восстания «амператор» высказывал снисходительное отношение к дворянству. Правда, есть сведения и о том, что Пугачев угрожал «истреблением всех дворян»¹⁵.

Дворян в повстанческом войске можно было встретить на протяжении всего восстания, в том числе и на последнем этапе, когда представителям привилегированных слоев в местах, находившихся под контролем бунтовщиков, приходилось особенно несладко. Некоторые дворяне становились даже командирами повстанческих отрядов или воеводами в городах, захваченных Пугачевым, а пленный подпоручик Михаил Шванвич, как мы помним, мало того что стал атаманом, был еще секретарем и переводчиком в повстанческой «Военной коллегии». Как правило, «Петр Федорович» оставлял в своем войске тех помещиков и офицеров, которые не просто соглашались служить «третьему императору», а были «одобрены» их крестьянами и солдатами. Такой «взвешенный сословный подход», по мнению исследователя В.Я. Мауля, был обусловлен еще и тем, что поголовное истребление дворян было бы нежелательным с точки зрения государственных интересов. Действительно, у Пугачева была возможность убедиться в том, что дворяне, умеющие писать не только по-русски, но и на иностранных языках, могут быть весьма полезны. А как без них обойтись, когда завоюешь всё царство? И как обойтись без генералов? Ведь «Петр Федорович», «учредив всё порядочно» внутри страны, собирался идти «воевать в иные государства»¹⁶.

При этом, правда, нужно иметь в виду, что реальный Емельян Пугачев, в отличие от мифического «Петра Федоровича», в успех восстания, по всей видимости, не верил, а потому едва ли всерьез задумывался о будущем Российской империи. Генералов в его в войске не было, да и более или менее образованных дворян, кажется, было раз-два и обчелся. Это и неудивительно, ведь в повстанческих отрядах, как правило, находились мелкопоместные обедневшие дворяне. Возможно, именно бедность и необразованность сближали их с повстанцами. Например, князь О.Ф. Енгалычев, несмотря на звучный титул, вовсе не имел крепостных, а потому самолично занимался хлебопашеством. Поэтому совершенно неудивительно, что он активно участвовал в восстании и командовал небольшим отрядом бунтовщиков. Не случайно попал к Пугачеву, а впоследствии стал его полковником дворянин И.С. Аристов, имевший деревню и шесть крестьянских душ в Костромской провинции: он за незаконное винокурение был определен в солдаты, бежал с военной службы и вроде бы даже успел поработать на заводе в Екатеринбурге. В любом случае Аристов был не слишком далек от народа, раз, приходя в деревни, вешал тех «начальников», на которых ему жаловались крестьяне¹⁷.

Если с дворянами в своем «царстве» «Петр Федорович» и его сторонники в той или иной мере готовы были мириться, то участь Екатерины II в случае победы восстания представляется незавидной. Историки собрали немало материала, свидетельствующего: простые люди были весьма недовольны женщинами на троне, полагая, что «глупая баба» неспособна выполнять важные государственные обязанности. Недовольство Екатериной усугублялось еще и тем, что она свергла столь почитаемого в народе «Петра III». Не только за «собственные» обиды, но и за нанесенные народу собирался отомстить «злодейке-жене» «чудесно спасшийся» «амператор». Он намеревался отправить государыню в монастырь, а то и вовсе, со слов его второй жены Устиньи Кузнецовой, самолично отрубить ей голову. Позволяли себе выпады в адрес императрицы и пугачевские командиры, и рядовые бунтовщики.

Однако и здесь не всё однозначно. Отнюдь не все представители социальных низов были враждебно настроены к императрицам. Например, участники бунта на Яике 1772 года, несомненно, надеялись на Екатерину II. Некоторые яицкие казаки продолжали относиться к государыне положительно накануне и, возможно, даже во время пугачевщины. Интересно, что наказание, предусмотренное самозванцем для царицы, было более мягким, нежели то, что грозило «боярам», свергнувшим Петра III с престола. Да и едва ли Екатерина была главным врагом для самих повстанцев и потенциальных сторонников «третьего императора». Об этом, помимо прочего, свидетельствует тот факт, что в пугачевских указах и манифестах, как правило, учитывавших чаяния различных социальных и национальных групп, к которым они были обращены, вовсе отсутствуют выпады в адрес императрицы¹⁸.

Из всего вышесказанного вполне ясно, что, если бы восстание победило, жителей России ожидали бы большие перемены. Современный историк В.Я. Мауль полагает, что восстание было направлено против модернизации, активно проводившейся в стране в XVIII веке; следовательно, после его победы историческое развитие России пошло бы вспять. По мнению исследователя, «порядки, создаваемые в процессе модернизации, воспринимались социальными низами как утверждение "перевернутого" мира, торжество "кромешных" (то есть адских, бесовских. — Е.Т.) сил», поэтому «пугачевцы пытались всем своим действиям придать противоположную смысловую нагрузку, стремились к возрождению подлинно "святой Руси"». Если «самозванка» Екатерина указом от 22 августа 1767 года запретила крестьянам подавать челобитные на своих господ, то «законный царь Петр Федорович» не только принимал жалобы крестьян и казаков на их притеснителей, но и казнил последних, и вообще упразднил крепостное право. Историк приводит и другие примеры, свидетельствующие, по его мнению, о борьбе «двух противоположностей»: если у царицы человека считали преступником, то у Пугачева — праведником и мучеником; там дворяне могли не служить — здесь служба для них была обязательна, а их место во властной иерархии должны были занять казаки; там «просвещенный абсолютизм» — здесь «абсолютизм непросвещенный», причем доведенный до крайней формы выражения; там непомерные подати — здесь их нет вовсе¹⁹.

Однако отношение и к Екатерине, и к податям не было столь однозначным, как и к некоторым элементам культуры, сложившимся в результате модернизации и европеизации страны. С одной стороны, ученые люди могли вызывать у малограмотных, а чаще и вовсе не грамотных казаков и мужиков неприязнь и подозрение. Иван Почиталин говорил о своем предводителе: «Пугачев жестоко просвященных отличным разумом людей подозревал». С другой стороны, бунтовщики понимали, что такие люди им необходимы. Вспомним Шванвича, чье знание иностранных языков пригодилось «государю», а также повытчикам пугачевской «Военной коллегии», которые попросили пленного офицера «написать им французскую азбуку». Судья той же коллегии Иван Творогов спросил у Василия Горского, не знает ли он немецкого языка или каких-нибудь других наук²⁰.

Можно вспомнить также, что сам Пугачев, играющий роль императора-немца, заявлял, будто знает не только немецкий, но и другие иностранные языки, иногда упоминал, что во время «странствий» после свержения с престола побывал в «немецких землях» и одобрял женитьбу «сына», Павла Петровича, на немецкой принцессе. Подобная ситуация, когда в роли народного заступника выступает немец, была бы совершенно невозможна в начале XVIII века, когда не только выходцы из Германии, но и вообще европейцы вызывали крайнюю ненависть у простолюдинов, а русский по крови царь Петр I был назван «немчином» за то, что общался с иностранцами, вводил в стране чужеземные обычаи²¹. Из всего вышесказанного, видимо, можно сделать вывод, что во время пугачевщины ненависть к немцам и всему иноземному несколько поубавилась. Помимо прочего, об этом может свидетельствовать и тот факт, что в войско «третьего амператора» вступали немецкие колонисты.

Подытоживая разговор о возможных преобразованиях в «царстве» «Петра III», можно сказать: они были бы, безусловно, значительными, но в то же время их радикализм не следует преувеличивать.

Впрочем, вскоре Пугачеву стало не до реформ.

Примечания

1. См., например: Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 2. С. 9, 10, 210, 238, 239, 251, 253, 254, 323, 362, 364, 375—378, 381—383, 389, 391, 414, 440, 446, 458; Т. 3. С. 32, 103, 135, 154, 219, 242, 243, 294, 473; Андрущенко Л.И. Крестьянская война 1773—1775 гг. на Яике, в Приуралье, на Урале и в Сибири. С. 8, 41, 69, 70, 94, 114, 123, 124, 150, 157, 173, 180, 182, 218—220, 230—233, 240, 258, 259, 263, 265, 266, 283, 289, 316, 317.

2. См.: Волков Л.В. Социальные представления участников восстания Е.И. Пугачева // ВИ. 2006. № 12. С. 107—115.

3. См., например: Павленко Н.И. По поводу книги М.Т. Белявского «Крестьянский вопрос в России накануне восстания Е.И. Пугачева» // История СССР. 1968. № 3. С. 106.

4. Цит. по: Максимов С.В. Сибирь и каторга: В 3 ч. СПб., 1900. Ч. 3. С. 377.

5. Документы ставки Е.И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. С. 362, 363.

6. См.: Андрущенко А.И. Крестьянская война 1773—1775 гг. на Яике, в Приуралье, на Урале и в Сибири. С. 124; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 3. С. 103.

7. См.: Документы ставки Е.И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. С. 43, 45, 47, 48, 73, 75.

8. Пушкин А.С. Путешествие из Москвы в Петербург // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Т. 11. С. 260.

9. Цит. по: Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 2. С. 438.

10. Волков Л.В. Указ. соч. С. 108—111.

11. Там же. С. 111.

12. См.: Мавродин В.В., Кадсон И.З., Сергеева Н.И., Ржаникова Т.П. Об особенностях крестьянских войн в России // ВИ. 1956. № 2. С. 74.

13. Волков Л.В. Указ. соч. С. 111, 112.

14. Документы ставки Е.И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. С. 43—45, 47, 48; Емельян Пугачев на следствии. С. 82.

15. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 111, 112, 135, 162, 188, 194; Емельян Пугачев на следствии. С. 82; Волков Л.В. Указ. соч. С. 107, 108.

16. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 135; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 3. С. 339—347; Документы ставки Е.И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. С. 45—49; Мауль В.Я. Архетипы русского бунта XVIII столетия. С. 137.

17. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 356—360; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 3. С. 341, 342.

18. См.: Трефилов Е.Н. Еще раз о «бабах» на русском престоле, или Несколько слов о том, как пугачевцы относились к Екатерине II // Гиштории российские, или Опыты и разыскания к юбилею Александра Борисовича Каменского: Сборник статей / Сост. Е.В. Акельев, В.Е. Борисов; отв. ред. Е.Б. Смилянская. М., 2014. С. 144—160.

19. См.: Мауль В.Я. Архетипы русского бунта XVIII столетия. С. 140—145.

20. См.: Трефилов Е.Н. Элементы традиционного и нового в мышлении простолюдина XVIII в. (по материалам пугачевского бунта) // Человек в культуре русского барокко. М., 2007. С. 519—530.

21. См., например: Голикова Н.Б. Политические процессы при Петре I. По материалам Преображенского приказа. М., 1957.