Седьмого июля 1774 года казанский губернатор Яков Илларионович Брандт получил письмо от татарина Мусалима Алмаметева, в котором сообщалось, что тремя днями ранее Пугачев находился в селе Мамадыш. Новость была тревожной, поскольку село это располагалось недалеко от Казани. Однако губернатор усомнился в ее достоверности, полагая, что преследовавший Пугачева Михельсон не дал самозванцу так близко подойти к городу. Не верили слухам «о приближении к самой Казани злодея Пугачева» и некоторые другие начальники, в том числе прибывший туда в ночь на 8 июля недавно назначенный руководителем Казанской и Оренбургской секретных комиссий Павел Сергеевич Потемкин. Поднявшийся по служебной лестнице благодаря родству с екатерининским фаворитом, Павел Сергеевич свысока смотрел на местное начальство, да и вообще, кажется, считал себя здесь единственным толковым человеком, а потому поспешил приняться за дело: объявил оробевшим жителям, что «город совершенно безопасен», и, по его собственным словам, «имел счастье их удостоверить и успокоить». Впрочем, Потемкин обещал государыне «по первому известию о приближении его (Пугачева. — Е.Т.) от Вятки к Казани выйти во главе отряда навстречу самозванцу». «...дерзаю Ваше величество удостоверить, — с пафосом провозглашал Потемкин, — что прежде я погибну, нежели допущу город атаковать»1. Однако и город был атакован, и Потемкин остался жив...
Брандт хотя и верил, что Михельсон не позволит бунтовщикам близко подойти к городу, 6 июля всё же выслал навстречу самозванцу команду из сотни пехотинцев, 83 егерей и одной пушки с прислугой во главе с полковником Н.В. Толстым. 10 июля у села Высокая Гора Пугачев встретил ее с авангардным отрядом, численность которого составляла примерно тысячу человек. После недолгого боя толстовская команда прекратила существование: полковник был убит, более пятидесяти солдат попали в плен, остальные погибли или разбежались. Уже на следующий день войско самозваного «императора» расположилось в семи верстах восточнее Казани у села Царицына, близ Троицкой мельницы2.
Казань в то время была не только губернским городом, но и крупным промышленным и торговым центром Заволжья. Разделенная на три части — кремль, город и слободы, — она насчитывала приблизительно девять тысяч жителей. При этом, однако, накануне появления бунтовщиков для защиты города явно не хватало войск и вооружения. По разным данным, властям приходилось рассчитывать на гарнизон от семисот до полутора тысяч человек. Правда, дворянские дети, ученики гимназии, тоже готовились к обороне: обучались пешему строю, фехтованию и стрельбе. Гимназия даже приобрела за свой счет пики и 450 карабинов. Часть жителей также вооружалась и готовилась к встрече с пугачевцами. По приказанию властей начали возводить оборонительную линию. 3 июля было объявлено, что весь город будет обнесен рогатками, за которыми поставят 200 пушек. Город и слободы и впрямь окружили рогатками, но вот пушек оказалось куда меньше обещанного — всего пять. Для полноты картины следует добавить, что у оборонявшихся отсутствовала дисциплина, а у руководства — согласованность действий по защите города. Кажется, в Казани в то время вообще не имелось начальников, способных надлежащим образом подготовить город к отражению нападения бунтовщиков3.
Расположившись у села Царицына, Пугачев 11 июля отправил в Казань три манифеста: губернатору Брандту, русскому населению города и тамошним татарам, жителям Новой и Старой татарских слобод. Хотя тексты манифестов до нас не дошли, из следственных показаний бунтовщиков известно, что «Петр Федорович» требовал покориться ему, «обещая за то разныя милости»4. Конечно, губернатор покоряться не собирался, а вот некоторые жители явно симпатизировали восставшим. Так, например, рассказывали, что к самозванцу приходили татары и приглашали его в Казань, обещая «вспомоществование». Кроме того, они указали Пугачеву дорогу, по которой безопаснее всего войти в город. В целом это сообщение подтверждается другими источниками, в отличие от рассказов, что самозванца в Казани с нетерпением ждали не только татары и русские простолюдины, но даже «архиерей и все господа». Не находят подтверждения также сведения, что архиерей, казанский архиепископ Вениамин, накануне штурма города прислал Пугачеву большую сумму денег.
Отправкой манифестов Пугачев не ограничился. В тот день самозванец со сподвижниками «ездил к Казане для осматривания городских укреплений и способных мест ко взятью». А на следующее утро он собрал всех полковников «и тайных советников — яицких казаков», чтобы дать указания перед началом штурма5.
Вскоре после этого совещания начался штурм Казани. Бунтовщикам удалось захватить слободы и город, однако они не овладели крепостью, в которой укрылись остатки гарнизона, часть жителей и начальство, в том числе губернатор Брандт, Потемкин, архиепископ Вениамин. Во время штурма восставшие устроили пожар, в результате которого большая часть города, состоявшая из деревянных построек, сгорела6.
Некоторые противники восставших не жалели красок для описания террора, устроенного пугачевцами: те «бесчеловечнейшим образом» убивали «всех попадающихся им в немецком платье», полагая, что в таком «богопротивном» одеянии могли ходить только дворяне и чиновники; бросали в огонь младенцев, насиловали и убивали женщин; грабили дома, церкви, монастыри и творили в храмах различные святотатства. На этом фоне совершенно безобидным выглядит сообщение, что какая-то часть казанских жителей была просто захвачена в плен. Впрочем, из показаний самих повстанцев порой также вырисовывается довольно страшная картина пребывания самозваного «царя» и его войска в Казани. Афанасий Перфильев, например, вспоминал, как во время пожара пугачевцы «разъезжали по городу и противных кололи и стреляли». А из показаний самого Пугачева известно, что «несколько человек чиновных» было «засечено плетьми»7.
Все источники единодушны в том, что в Казани бунтовщики грабили и убивали и что именно они подожгли город. Однако выяснить, сколько именно людей погибло от рук восставших, действительно ли имели место вышеперечисленные зверства по отношению к женщинам и младенцам, и многие другие подробности повстанческого террора гораздо труднее. В нашем распоряжении имеются несколько списков погибших; наиболее полный, включающий 188 человек, приводится в недатированной ведомости, составленной в губернской канцелярии. В него включены: генерал-майор — 1, штаб- и обер-офицеры, а также прочие дворяне — 23, обер-офицерская жена — 1, унтер-офицеры и прочие нижние военные чины — 37, немцы и нижние штатские чины — 15, купцы и цеховые — 49, суконщики — 8, дворовые люди и помещичьи крестьяне — 42, ямщики — 7; пятеро, по всей видимости из простолюдинов, сгорели во время пожара. Но нельзя исключать, что погибших было больше. Так, в ведомости, составленной в той же канцелярии 1 августа 1774 года, помимо 164 убитых и погибших во время пожара, упоминаются 129 раненых и 486 пропавших без вести. На основании различных списков погибших несложно прийти к выводу, что среди них было гораздо больше представителей непривилегированных слоев населения, чем дворян8.
К сожалению, очень редко можно выяснить обстоятельства гибели того или иного человека. Конечно, если речь идет о солдате или офицере, можно с большой долей уверенности предполагать, что он погиб в бою, но нельзя исключать и того, что он был замучен, попав к восставшим в плен. Так, есть основания полагать, что отставной полковник Иван Родионов погиб под плетьми бунтовщиков. Сообщают также, что весьма преклонных лет отставной генерал-майор Нефед Кудрявцев в храме «был растерзан злодейскими руками» за то, что обличал пугачевцев9. С другой стороны, не следует в каждом погибшем купце или крестьянине видеть мирного жителя, ведь они могли быть участниками вооруженных отрядов, организованных казанскими властями для сопротивления самозванцу.
Ни один официальный документ не сообщает об изнасилованиях, якобы имевших место 12 июля, да и вообще убитые женщины упоминаются крайне редко: в списке 188 убитых — уже названная обер-офицерская жена, а в списке погибших, приведенном А.С. Пушкиным, — жена коллежского асессора Федора Попова. О гибели малолетних детей в этот день официальные документы также молчат10.
Среди погибших в день штурма не было и представителей духовенства. Если бы хоть один священно- или церковнослужитель был убит повстанцами, составители списков погибших наверняка сообщили бы об этом. Кстати, в других источниках также ничего не говорится об убийстве духовных лиц. Более того, купец И.А. Сухоруков подчеркивал, что, хотя монахини и игуменья казанского монастыря «были выгнаты в Савиновскую мельницу козаками, но вреда им никакого не причинили». Правда, он же утверждал, что священники грузинской церкви, боясь расправы, ходили «в одной рубахе и босиком, чтоб козаки их не узнали»11. А вот данные о разорении храмов подтверждаются. Согласно вышеупомянутой ведомости от 1 августа 1774 года, в Казани «погорело и разграблено» 25 церквей, три монастыря.
Эта же ведомость говорит, что 12 июля «разных граждан домов сгорело и разграблено 1772», а осталось всего 298. Разумеется, от огня пострадали не только дома дворян или «чиновных». Например, в ямской слободе сгорело 105 домов, а уцелело всего 20. Впоследствии сменивший Брандта на губернаторском посту князь Платон Мещерский представил ведомость, в которой указывалось, что из 3186 общественных и частных зданий Казани сгорело 2193. Гораздо труднее подсчитать другие имущественные потери жителей. П.С. Потемкин хотя и признавал, что «город сгорел большею частью и несколько жители пострадали», но всё же полагал, что пострадали они «отнюдь не бедственно: пожитки почти всех спаслись и разве какая малая часть оных [погибла]; многие сказываются, что разорились, лаская себя только награждением»12.
Подтверждаются также сведения о пленении пугачевцами жителей Казани13. Согласно официальному источнику, в плен попало подавляющее число горожан.
Однако в этот день бунтовщики не только отнимали свободу, но и даровали ее. В тюремных камерах Казанской секретной комиссии содержалось, по разным данным, от 153 до 415 колодников. Среди прочих освобожденных повстанцами был старый знакомый Пугачева игумен Филарет, а также родственники самозванца — его двоюродный племянник Федот и первая жена Софья с детьми Трофимом, Аграфеной и Христиной14.
Филарет был арестован в конце января 1774 года в Сызрани, откуда его доставили в Казань. Игумен обвинялся в передаче вестей о пугачевских победах, в частности над генералом Каром. Кроме того, он будто бы рассказывал, что некий сержант, бежавший от восставших, сообщил Бибикову, что во главе бунтовщиков стоит не Пугачев, а бывший император Петр III. Наконец, доносчики утверждали, что Филарет выспрашивал их о Яицком городке, «в каком он теперь состоянии находится». Старец сначала частично, а потом и полностью признал эти обвинения, при этом, правда, утверждал, что не был пособником бунтовщиков, а просто передавал народные толки. Свою непричастность к бунтовскому делу Филарет доказывал еще и тем, что в декабре 1772 года лично принимал участие в поимке Пугачева, а в августе 1773-го пытался его задержать. Однако монаху не удалось оправдаться, ведь с точки зрения властей уже само распространение подобных толков являлось преступлением. И вот 12 июля Филарет получил свободу. Пугачев, увидев «игумна», приказал отвести его «в кибитку». По некоторым сведениям, правда, не очень надежным, старец после освобождения был в большой чести у самозванца, потом якобы жил неподалеку от Казани. Но после вышеописанного эпизода следы его окончательно затерялись, и отыскать их не удалось ни следователям, ни исследователям15.
Двоюродный племянник Пугачева Федот, как уже говорилось, был выслан в Казань лишь за то, что являлся родственником самозванца. Какое-то время он, вместе с первой пугачевской женой и детьми, жил на «обывательской квартире», однако, когда стало известно о приближении самозванца к городу, их отправили в секретную комиссию. После освобождения Федот, по собственному признанию, хотя и видел своего дядю, старался на глаза ему не попадаться. Побыв «в той злодейской толпе три дни», после поражения от Михельсона Федот бежал от бунтовщиков, был пойман казаками, верными императрице, отправлен в Казань, а потом в Москву16.
Намного дольше оставались у самозванца его первая жена Софья и дети. День 12 июля они встретили «в офицерской караульной палате». Пожар добрался до здания, и в нем, по словам женщины, «почти неможно уже было оставаться от происходящего дыма». Караульный офицер и солдаты покинули свои посты, а Софья «не знала, что в таком случае предпринять». Услышав снаружи «великий шум», она вышла с детьми на двор посмотреть, что происходит. Оказалось, повстанцы освобождали колодников. Бывших арестантов и Софью с детьми повели на Арское поле близ Казани, где в то время находился сам «амператор». Одиннадцатилетний Трофим, увидев среди разъезжавших казаков отца, закричал:
— Матушка! Смотри-тка, батюшка ездит!
Софья воскликнула в сердцах:
— Екай собака! Невернай супостат!
Неизвестно, услышал ли муж ее гневные слова, однако заметил ее.
— Поддерните етой бабе телегу и посадите ее с робятами, — приказал он казакам.
Софья молча поклонилась ему и села с детьми на телегу17.
Впоследствии их пересадили в коляску, а палатку, в которой в обеденное время или ночью находились Софья и ребятишки, ставили рядом с палаткой самозванца. Разумеется, Пугачеву пришлось объяснять сподвижникам, почему он оказывает простой бабе такое внимание. Самозванец принародно объявил, что она — жена его друга, донского казака Емельяна Ивановича Пугачева, у которого он некогда жил и который был «засечен кнутом» за верность своему «государю». Обращаясь непосредственно к Софье, «Петр Федорович» добавил:
— Я тебя, бедная, не покину18.
Несмотря на оказываемое ей почтение, Софья была не слишком довольна своей новой жизнью, ведь за жену самозванец ее не признавал, спал с пленными девками, одна из которых, как мы помним, поведала об этом самой пугачевской супруге. Да и вообще до поры до времени Емельян избегал беседовать с ней с глазу на глаз. Но, «немного не доезжая Саратова», он всё же решился на разговор. Он вошел в палатку к Софье, выслал находившихся там девок и спросил:
— Что ты, Дмитревна, думаешь как обо мне?
— Да что думать-та. Не отопрешься, я — твая жена, а вот ето — твои дети.
Самозванец сказал, что от жены и детей не отпирается, но строго приказал, чтобы Софья не вздумала прилюдно назвать его Пугачевым и чтобы помнила — Пугачев замучен за то, что принимал у себя дома «государя».
— Так смотри жа, Дмитревна, исполняй то, что я тебе велю, — сказал напоследок самозванец. — А я, когда Бог велит быть мне в Петербурге и меня примут, тогда тебя не оставлю. А буде не то, так в те поры не пеняй, из своих рук саблею голову срублю.
Пугачиха уже и до этого разговора поняла, что мужу лучше не перечить, ибо, по ее словам, «она видела, что де он стал такой собака, хоть чуть на кого осердится, то уж и ступай в петлю». После этого разговора Пугачев стал часто видеться с Софьей, «но он обходился с нею так, как с знакомою, а не с женою». Что же касается детей, то их «он часто сматривал и на них любавался»19.
Однако почему Пугачев столь легко овладел Казанью и что помешало ему довершить славную победу — захватить тамошнюю полуразрушенную крепость? На первый вопрос ответить нетрудно: в городе не имелось достойных военачальников, а гарнизон был незначителен, к тому же солдаты и прочие простолюдины зачастую при виде повстанцев разбегались или переходили на их сторону. А вот на второй вопрос найти ответ сложнее. На следствии самозванец рассказывал, что «по крепости он не палил для того, что весь город был в огне», а потому «и сволочь свою отвел на Арское поле». И хотя из других источников мы точно знаем, что восставшие стреляли из пушек по крепости, пожар в качестве обстоятельства, помешавшего ее захватить, называл не только Пугачев. О «пламени зажженных около крепости публичных и приватных зданий» вспоминал купец И.А. Сухоруков и писал архимандрит казанского Спасо-Преображенского монастыря Платон Любарский. Помимо того, оставить крепость в покое повстанцев заставили, по мнению спасского архимандрита, зависть к товарищам, вовсю грабившим город, и вести о приближении к Казани отряда Михельсона. Тогда, «отступя в лагерь», бунтовщики «с досады во многих местах зажгли город». Правда, архимандрит Платон не был очевидцем событий 12 июля, а описывал их со слов тех, кто сражался с Пугачевым или оказался у него в плену. Из свидетельств купца Сухорукова и других очевидцев следует, что город был подожжен уже после неудачной попытки овладеть крепостью, а сама эта неудача, согласно показаниям некоторых повстанцев, была обусловлена тем, что защитники крепости оказали нападавшим «великое супротивление»20.
Прежде всего, они успели запереть крепостные ворота и завалили их камнями и бревнами. Кроме того, П.С. Потемкин жесткой рукой подавил упаднические настроения, повесив двух человек, предлагавших сдать крепость. Возможно, определенную роль сыграла и весть о приближении правительственных войск. Однако из показаний некоторых бунтовщиков, в том числе самого Пугачева, следует, что она была получена гораздо позже21.
Так или иначе, повстанцы оставили крепость в покое, покинули город и расположились близ него. В крепости ждали помощи от правительственных войск, в то же время не особенно веря в нее. Во всяком случае, такое впечатление создается из письма П.С. Потемкина своему могущественному родственнику от 12 июля, написанного в осажденной крепости: «...уповают, что Михельсон севодни будет, однако трудно ему будет в городе их поражать; сказывают, что Гагрин и Жолобов дни через три будут... и если Гагрин, Михельсон и Жолобов не будет, то не уповаю долее семи дней продержать, потому что с злодеем есть пушки и крепость очень слаба». Потемкин был в отчаянии: «...я в жизнь мою так несчастлив не бывал...» — и, кажется, даже не сильно преувеличивал, когда писал: «И так мне осталось одно средство — при крайности пистолет в лоб, чтоб с честью умереть как верному подданному ее величества, которую я Богом почитаю»22.
Михельсон, однако, не заставил себя ждать — подошел к Арскому полю вечером того же дня. В его отряде насчитывалось от 800 до 1200 человек, в то время как у Пугачева от 12 до 20 тысяч. На следующий день в рапорте Щербатову Михельсон сообщал, что бой был тяжелым, а повстанцы оказались стойкими и умелыми вояками, чего он никак не ожидал. Подполковник ударил в середину пугачевского войска, а на фланги отрядил майоров Дуве и Харина. Войска Михельсона, «невзирая на упрямство злодеев, пошли через болото» и обратили повстанцев в бегство. Дальнейшие действия правительственного отряда также были успешными: «Злодеи скольки ни усиливались, по пятичасовом сражении были единственно помощию Божиею совершенно разбиты» и, если верить Михельсону, потеряли убитыми «по меньшей мере до восьми сот человек», а пленными 737 бунтовщиков. Кроме того, Михельсону удалось отбить у повстанцев шесть орудий, «их лучшую артиллерию», а также «немалого числа обозу». Впрочем, были потери и у правительственных войск — 23 человека убитыми и 38 ранеными. По словам Михельсона, довершить разгром Пугачева помешали лишь «ночь, место и утомленные мои кони»23.
Однако историки полагают, что, имея такие потери, Пугачев, вероятно, был бы не в состоянии через несколько часов возобновить бой. Кроме того, по мнению этих ученых, сведения, приведенные подполковником, опровергаются пугачевскими показаниями, полученными на допросе в Яицком городке: «А как люди мои были не в порятке, то, потеряв я шесть пушек и несколько разбежавших людей, принужден был отворотить в свой стан». Пугачевские командиры Иван Творогов и Федор Чумаков на следствии подтвердили показания своего предводителя, заявив, что повстанческие силы были лишь отбиты от Казани, «а большаго вреда не учинено»24. Поскольку по любым подсчетам пугачевское войско было внушительным, а погибали и попадали в плен в первую очередь небоеспособные люди, то можно допустить, что верхушка восставших не особо почувствовала убыль примерно 1500 убитых и раненых. Но вот уж с чем точно нельзя согласиться, так это с утверждением Михельсона, что повстанцы были «совершенно разбиты». Кто же тогда сражался с правительственными отрядами не только 13-го, но и 15 июля?
Что крылось за словами Пугачева, что силы восставших в тот вечер «были не в порятке»? На большом московском допросе он пояснил: «...казаки ево, ворвавшись в город, напились, и много было пьяных». По свидетельству пугачевцев Федора Минеева и Дементия Верхоланцева, попойка продолжалась и после выхода из города25.
На следующий день состоялось еще одно сражение близ Казани. Пугачев опять проиграл Михельсону, но и на этот раз не был разгромлен и даже не оставил надежды разбить правительственные войска и вновь прорваться в Казань. Для этого он набрал новых бойцов из окрестных жителей. Согласно донесению Михельсона Щербатову от 16 июля, в канун решающей битвы за Казань пугачевское войско состояло «более как в двадцати пяти тысячах человек». Справедливости ради следует сказать, что и сам он получил подкрепление от П.С. Потемкина, правда, куда более скромное. Усилившись «полутораста человеками пехоты», 15 июля Михельсон двинулся навстречу Пугачеву. Решающее сражение состоялось в тот же день на Арском поле26.
Описывая его в уже известном нам донесении от 16 июля, Михельсон опять всячески подчеркивал достоинства противника: «Злодеи на меня наступали с такою пушечною и ружейною стрельбою и с таким отчаянием, коего только в лучших войсках найти надеялся, и малое мое число конечно б должно было уступить многолюдству злодеев, ежели бы не были подкреплены надеждою на Бога, усердием к Ее Императорскому Величеству нашей Всемилостивейшей Государыне и утверждены не были со мною умереть или победить...» По словам подполковника, бой продолжался четыре часа. Противники сражались на равных, «сначала стрельбою, а потом уже штыками и копьями». В конце концов равновесие было нарушено. Михельсон писал: «...я, взяв с собой последний мой резерв в сорок человек карабинер, ударил в то место, где подкрепление было нужнее, и злодеи сколько ни усиливались... были обращены в бег, с потерею всей артиллерии и до двух тысяч разных народов, по большей части иноверцев убитых, и живых взято до пяти тысяч человек...» Были захвачены знамена и боеприпасы, освобождены «до десяти тысяч и более душ» пленных, уведенных Пугачевым из Казани. Правительственные силы преследовали бунтовщиков «далее тридцати верст», но Пугачева поймать им так и не удалось — он «ударился в лес» и был таков. Потери в отряде Михельсона составили 35 убитых, 63 тяжелораненых и 58 легкораненых27. Впрочем, военачальники во все времена в рапортах преувеличивали свои успехи. Однажды Наполеон со знанием дела сказал: «Ложь, как в военном бюллетене».
Однако не подлежит сомнению, что 15 июля правительственные силы нанесли восставшим серьезное поражение. Пугачев уходил от преследователей «с малым числом» людей, не забыв захватить с собой первую жену и детей. Что же касается остальной «толпы», то одни бунтовщики погибли, другие попали в плен, а третьи разбежались на все четыре стороны. Среди последних был и знаменитый повстанческий полковник Иван Белобородов. Он с женой и дочерьми и еще три казака «ходили трои сутки» по лесу, «разсуждая: естли итти им на Волгу, то они мест не знают; а буде пробиратца в дом, то опасались, что будут пойманы на заставах». В конце концов Белобородов велел жене и дочерям «идти х Казани и явитца, сказываясь отставного солдата Семена Шеклеина женою», а затем и сам решил сдаться властям, назвавшись простым повстанцем. Однако нашелся знакомый, который выдал его Михельсону. Затем были следствие и приговор. Белобородов был обезглавлен в Москве на Болотной площади 5 сентября 1774 года28.
Екатерина II была весьма обрадована победой над самозванцем и щедро наградила победителей. В частности, сам Михельсон был произведен в полковники и награжден золотой шпагой, украшенной алмазами29.
Не исключено, что поначалу отряд мятежников, ушедший из-под Казани, был не таким уж маленьким. Так, по свидетельству Ивана Творогова и Федора Чумакова, с Пугачевым в то время было «тысячи три», причем большую часть составляли башкиры. Однако в самом скором времени ряды повстанцев значительно поредели, поскольку все «башкирцы», за исключением старшины Кинзи Арсланова, покинули «Петра Федоровича». На допросе в Яицком городке Пугачев рассказывал, что к вечеру 16 июля его войско составляло «сот пять». Впрочем, из показаний на большом московском допросе следует, что к указанному времени в его отряде было «человек до тысячи конных»30.
Куда же направился Пугачев? Если исходить из его публичных заявлений, то с самого начала восстания его путь лежал на Москву, а затем на Петербург. О походе на Москву говорилось не только устно, но и письменно — например, в манифестах самозваного «императора». Причем подобные заявления продолжали звучать и после третьего поражения под Казанью. С другой стороны, еще до поражения под Казанью возникла, а через некоторое время после него окончательно оформилась мысль о походе на Дон. Возможно, никакого противоречия тут не было. Из показаний некоторых повстанцев следует, что на Дон самозванец шел, чтобы забрать там боеприпасы, артиллерию и пополнить войско тамошними казаками, после чего двинуться на Москву31.
Подчеркнем, что речь идет о публичных заявлениях, которые «Петр Федорович» порой делал в ответ на уговоры сподвижников пойти в Москву и там «на престол взойти». Верил ли сам Пугачев в то, что подобные планы осуществимы? Вспомним, что на допросе в Яицком городке самозванец говорил: «Дальнаго намерения, чтобы завладеть всем Российским царством, не имел, ибо, разсуждая о себе, не думал к правлению быть, по неумению грамоте, способен». На большом московском допросе Пугачев заявлял, что о походе на Москву «говаривал он к ободрению воровской своей шайки, а сам он в Москву итти не хотел, потому што, зная он о себе, что казак, как бы ему возможно в Москву появитца? ибо в Москве, думал он, что все покойного государя знавали». Едва ли самозванец горел желанием идти и на Дон, ведь там многие «знавали» его как Емельяна Пугачева. Куда же в таком случае направлялся «амператор» со своим войском после поражения под Казанью? На этот вопрос Пугачев ответил — правда, весьма неопределенно — на допросе в Яицком городке: переправившись через Волгу, он «пробирался на Низ, куда бы разсудилось»32.
После поражения под Казанью самозванец со своим отрядом бросился на север, по направлению к Кокшайску у которого 16 и 17 июля повстанцы переправились на правый берег Волги. Начинался последний и, возможно, самый страшный для противников новоявленного «императора» этап восстания.
Примечания
1. П.С. Потемкин во время Пугачевщины / Публ. Я.К. Грота // РС. 1870. Т. 2. С. 402; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 83, 85, 86.
2. См.: Показания разных лиц. С. 703; Платон (Любарский), архим. Указ. соч. С. 362; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 82, 87; Пугачевщина. Т. 2. С. 133, 149, 201; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 3. С. 106, 107; Емельян Пугачев на следствии. С. 99, 199, 310, 405; Оренбургская пушкинская энциклопедия. С. 424, 425.
3. См.: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 75, 76, 81, 82, 83—85; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 3. С. 108—111; Емельян Пугачев на следствии. С. 310, 311.
4. См.: Дубровин Н.Ф. Манифесты и указы Е.И. Пугачева. С. 237, 238.
5. См.: Показания разных лиц. С. 703; Пугачевщина. Т. 2. С. 201, 333, 357—360; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 3. С. 107, 108; Платон (Любарский), архим. Указ. соч. С. 362.
6. См.: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 88—96; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 3. С. 111—115.
7. См.: Платон (Любарский), архим. Указ. соч. С. 363, 364; Сказания старожилов о пребывании Пугачева в Казани, о состоянии ея в то время // Материалы для истории Пугачевского бунта и истории Казани, собранные К.Ф. Фуксом. С. 7—9, 12; Баженов Н.К. Казанская история. Т. 1. Ч. 2. Казань, 1847. С. 85, 86; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 89—94; Сподвижники Пугачева свидетельствуют. С. 107; Емельян Пугачев на следствии. С. 100.
8. См.: Пугачевщина. Т. 3. С. 365; РГВИА. Ф. 20. Оп. 1. Д. 1233. Ч. 2. Л. 383, 384; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 94.
9. См.: Бумаги графа П.И. Панина о Пугачевском бунте. С. 164, 165; Емельян Пугачев на следствии. С. 100; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 363, 363 об.; Пушкин А.С. История Пугачева. С. 118; РГВИА. Ф. 20. Оп. 1. Д. 1233. Ч. 2. Л. 383 об.
10. См.: Пугачевщина. Т. 3. С. 365; Пушкин А.С. История Пугачева. С. 119.
11. Сказания старожилов о пребывании Пугачева в Казани... С. 8, 18.
12. См.: РГВИА. Ф. 20. Оп. 1. Д. 1233. Ч. 2. Л. 384; Пушкин А.С. История Пугачева. С. 117; Второе появление Пугачева и разорение Казани. С. 254.
13. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 149, 333; Емельян Пугачев на следствии. С. 200; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 444, 444 об.
14. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 149; Разсказ, записанный со слов одного из участников в пугачевском бунте. С. 217; Емельян Пугачев на следствии. С. 100, 200, 311; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 363 об.; РГВИА. Ф. 20. Оп. 1. Д. 1233. Ч. 2. Л. 384.
15. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 200; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 16а-33; Д. 512. Ч. 2. Л. 392, 393 об., 394 об. — 397.
16. См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 463, 463 об.
17. См.: Там же. Д. 506. Л. 441—442 об.; Показания разных лиц. С. 708, 709; Емельян Пугачев на следствии. С. 200.
18. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 149, 168; Емельян Пугачев на следствии. С. 100; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 363 об., 444, 444 об., 445 об., 446.
19. РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 443 об. — 446.
20. См.: Показания разных лиц. С. 703, 706; Платон (Любарский), архим. Указ. соч. С. 363, 364; Сказания старожилов о пребывании Пугачева в Казани... С. 8; П.С. Потемкин во время Пугачевщины. С. 403; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 81, 89, 90; Пугачевщина. Т. 2. С. 149, 226; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 2. С. 333, 334; Т. 3. С. 113—115; Емельян Пугачев на следствии. С. 199, 200; Разсказ, записанный со слов одного из участников в пугачевском бунте. С. 217.
21. См.: Показания разных лиц. С. 703, 704, 706; Платон (Любарский), архим. Указ. соч. С. 364; П.С. Потемкин во время Пугачевщины. С. 403; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 91—93; Пугачевщина. Т. 2. С. 333; Емельян Пугачев на следствии. С. 100; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 363 об.
22. П.С. Потемкин во время Пугачевщины. С. 403, 404.
23. См.: Платон (Любарский), архим. Указ. соч. С. 366; Второе появление Пугачева и разорение Казани. С. 266; Пугачевщина. Т. 2. С. 149; Крестьянская война 1773—1775 гг. в России. С. 213, 214; Емельян Пугачев на следствии. С. 312, 313.
24. См.: Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 3. С. 115, 116; Крестьянская война 1773—1775 гг. в России. С. 389; Емельян Пугачев на следствии. С. 100, 312, 313; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 363 об.
25. См.: Показания разных лиц. С. 703; Разсказ, записанный со слов одного из участников в пугачевском бунте. С. 217; Емельян Пугачев на следствии. С. 200.
26. См.: Платон (Любарский), архим. Указ. соч. С. 365, 366; Второе появление Пугачева и разорение Казани. С. 267, 269; Крестьянская война 1773—1775 гг. в России. С. 214, 389; Емельян Пугачев на следствии. С. 100, 200, 313.
27. См.: Второе появление Пугачева и разорение Казани. С. 269, 270; Крестьянская война 1773—1775 гг. в России. С. 214, 215.
28. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 150, 334, 335; Емельян Пугачев на следствии. С. 100, 200; Оренбургская пушкинская энциклопедия. С. 38—40; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 444 об.; Разсказ, записанный со слов одного из участников в пугачевском бунте. С. 217.
29. См.: Оренбургская пушкинская энциклопедия. С. 253, 254; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 101, 102; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 3. С. 117.
30. См.: Показания разных лиц. С. 706; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 103, 105; Пугачевщина. Т. 2. С. 221, 226, 275, 340, 358; Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 137, 138; Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 3. С. 138, 139; Крестьянская война под предводительством Е.И. Пугачева в Чувашии. С. 382; Крестьянская война 1773—1775 гг. в России. С. 215, 379; Емельян Пугачев на следствии. С. 100, 101, 200; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 363 об.
31. См.: Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Т. 3. С. 143—146; Дубровин Н.Ф. Манифесты и указы Е.И. Пугачева. С. 239.
32. См.: Емельян Пугачев на следствии. С. 103, 104, 215; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 367, 445 об.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |