Низложение «амператора»

В пугачевском войске, подошедшем 21 августа 1774 года к Царицыну, насчитывалось до 20 тысяч человек и 34 орудия. Царицынский комендант полковник Иван Цыплетев в рапорте П.И. Панину от 26 августа сообщал об унынии и страхе, охвативших город при приближении самозванца. Перешедшие на сторону Пугачева калмыки, по словам коменданта, «под Царицыном вне города ничего не оставили и скот весь без остатку отогнали, сады, мельницы, загородные домы жгли, целые деревни разоряли и привели в нищету». Кроме того, отряд донских казаков, служивших императрице, 20 августа потерпел поражение. К тому же многие донцы оказались крайне ненадежными: они роптали, а то и просто уходили к Пугачеву. Цыплетеву приходилось уговаривать казаков «стоять под пушками и производить дело», а других защитников ободрять, «обнадеживая их высочайшею ее императорского величества милостию, что за их храбрые поступки без награждения не останутся»¹.

И, судя по всему, комендант поработал неплохо: Царицын стал первым городом в Поволжье, которым так и не удалось овладеть главной пугачевской армии. О поведении защитников города во время атаки 21 августа Цыплетев писал в одном из рапортов: «Могу засвидетельствовать: все неустрашимы до последнего солдата, равно купцы и обыватели, имеющие ружье и посты по стенам». Но, по всей видимости, главную роль сыграла артиллерия. Бой 21 августа в значительной степени являлся артиллерийской дуэлью. У оборонявшихся было 63 орудия — почти вдвое больше, чем у пугачевцев, к тому же правительственные силы превосходили повстанцев в интенсивности огня. Если сведения Цыплетева достоверны, во время боя был ранен лишь один бомбардир, «а прочие артиллеристы и все трудившиеся при артиллерии и на постах штаб- и обер-офицеры до последнего солдата, купечество и обыватели вооруженные, занимающие посты... крепость и сами себя соблюли безвредно». Правда, нельзя исключать, что погибшие со стороны правительственных войск в этот день всё же были, поскольку донские казаки «в поле имели великое с его (Пугачева. — Е.Т.) толпою дело». Что же касается потерь в пугачевском войске, то они, согласно тому же Цыплетеву, составили более двух тысяч убитыми и попавшими в плен. Получив известие, что к городу приближается преследовавший его военный отряд во главе с полковником Михельсоном, и понимая, что хороших вояк в его армии маловато, Пугачев решил избежать драки с ним².

Куда же теперь направлялся самозванец со своим войском? На большом московском допросе он утверждал, что шел на Черный Яр, откуда собирался «итти прямо в Яицкой городок и тут остаться зимовать». Об этих планах знали лишь некоторые его сподвижники из яицких казаков. Прочим повстанцам Пугачев говорил, «што бутто б зимовать он идет в Астрахань, для того, што толпа его вся охотнее туда итти хотела, а на Яик бы охотников итти было мало, кроме яицких казаков»³.

Отходя от Царицына, у западного предместья бунтовщики обнаружили донских казаков, укрывавшихся в буераках у реки Царицы. Пугачев попытался окружить противника, однако большая часть донцов ушла в город. Остальные перешли на сторону самозванца. Впрочем, на первом же ночлеге начался исход донских казаков из повстанческой армии, повергший некоторых бунтовщиков в «великое сумнение». Дело в том, что еще до боя под Царицыном то ли во время «переговорки», то ли после нее один из донцов, увидев Пугачева, закричал: «Емельян Иваныч! Здорово!» Массовый исход казаков подтверждал догадку, что они узнали в «амператоре» своего земляка. Судя по всему, так оно и было. Интересно, что даже сам Емельян Иванович слышал, как казаки перешептывались между собой: «Это наш Пугачев». К тому же 21 или 22 августа повстанческое войско покинула большая часть калмыков Дербетева улуса (правда, по всей видимости, они ушли не самовольно, а с согласия самозванца, чтобы в будущем вновь присоединиться к нему)⁴.

Двадцать второго августа пугачевское войско вошло в Сарепту, селение немецких колонистов. Напуганные жители успели разбежаться, а вот пожитки унесли не все, так что бунтовщикам было чем поживиться. Впоследствии, вернувшись в колонию, ее руководитель Даниэль Генрих Фик написал, что зрелище «разоренной и разграбленной колонии нас жалостью и ужасом наполнило»: «...что с собою увезти неможно было, злейшим образом разорвано в мелкие части, разбито и разбросано. Высыпанные из перин перья покрывали всё наше местечко, окна все выбиты, двери расколоты, печи разломаны и все домашния принадлежности, коих похитить неможно было, совсем разорены»⁵.

На следующий день бунтовщики расположились близ Солениковой ватаги — рыбопромыслового заведения, принадлежавшего царицынскому купцу Соленикову (ныне в трех километрах южнее села Солодники Астраханской области). Самозванец, по всей видимости, считал, что встреча с преследователями неизбежна, а потому решил сам выбрать место для нее. Именно здесь 25 августа состоялось последнее сражение пугачевщины⁶.

Накануне — день был воскресный — пугачевские любимцы ходили друг к другу в гости, а напоследок собрались у одного из повстанческих полковников, Толмачева, который угощал их чаем и водкой. О времяпрепровождении пугачевских сподвижников мы знаем из следственных показаний депутата Уложенной комиссии Василия Горского, находившегося в эти дни в ставке «Петра Федоровича». Причем Горский рассказал не только о том, что пили у Толмачева, но и о ведшихся во время пирушки разговорах. Особенно словоохотливым в этот день был пугачевский шурин, брат «императрицы» Устиньи Егор Кузнецов.

— Вот, братцы, — говорил он Василию и прочим собутыльникам не из яицких казаков, — коли Бог донесет до Яицкого городка, там-то я вас угощу. Слава богу, по милости батюшки нам есть чем потчевать, там увидите мою сестрицу государыню Устинью Петровну.

— Ну, брат, подлинно, то-то красавица, — подтвердил Горскому Федор Чумаков. — Уж я довольно видал хороших, только этакой красавицы не видывал.

Увидев, что Василий смотрит на неприглядную физиономию Егора, казаки поняли, какие мысли возникли в его голове.

— Что ты на него смотришь, ты думаешь, что он похож на нее? Нет, это какой-то у них выродок, а та посмотрит-ка глаз-та что ли или брови-та, так уж полно и говорить, одним словом — великая красавица.

Впрочем, рассуждали бунтовщики и о делах государственной важности. Тот же Егор Кузнецов сообщил, что скоро к ним приедет цесаревич Павел Петрович.

— Да разве его высочество знает, что батюшка его здесь? — засомневался Горский.

— Батюшка к нему много раз писал, да всё перехватывали письма, однако ж дошло одно письмо. Так цесаревич писал на это к батюшке, что он скоро сюда будет, а сверх того писал, что и он много от себя письма посылал да и генерала послал от себя, но так же и генерал на дороге перехвачен⁷.

Говорят, и сам Пугачев накануне битвы пил водку, однако были у него дела и поважнее. Он приказал выдать жалованье своей армии, а также произвел ближайших сподвижников в фельдмаршалы, генералы и другие высокие чины. За чином к самозванцу пришел и старый пьяница Михаил Голев, о котором уже упоминалось на страницах этой книги. Держа в руке большой медный крест, Голев встал на колени и обратился к «государю»:

— Когда ж, батюшка, ты меня пожалуешь в бригадиры? Ведь я тебе довольно уже служил, навербовал тебе гусар 700 человек, а 300 довербую.

— Ну, пошел, теперь кто пьяных жалует, — сказал, засмеявшись, Пугачев. — А что, Голев, — продолжил он шутливый разговор, — много ли я тебя бивал, как я был еще князем?

— Нет, батюшка, однава только вы меня ударили в грудь.

— Эк ты так долго помнишь, да где я тебя бил?

— Да в Зимнем дворце, сударь.

(Голев в свое время служил в гвардии. Пользуясь этим, он подыгрывал «амператору», частенько вспоминая, как тот бивал его в прежние времена.)

По свидетельству Василия Горского, во время разговора с Голевым Пугачев отдал последние распоряжения повстанческим командирам по поводу предстоящего сражения:

— Приготовьте свои полки, выведите на поле и там ночуйте. Да будьте осторожны, неприятель близко нас, завтра будет у нас работа⁸.

Бой начался на рассвете 25 августа. Повстанческое войско насчитывало до десяти тысяч человек, в то время как в правительственном отряде было 4767 человек. На сей раз победа Михельсона была более легкой и быстрой, нежели предыдущие. Видимо, именно по этой причине он в своих рапортах больше не расточал похвалы восставшим. Пугачев пытался остановить повстанцев, бегущих с поля боя, но старания его оказались тщетными. Тогда и сам на лошади бросился наутек. За ним следом, также верхом, уходили его первая жена Софья и сын Трофим. Им удалось спастись бегством, а малолетние дочери Пугачева попали в руки преследователей. Говорят, дорожная коляска, в которой они ехали, во время этой бешеной гонки опрокинулась на крутом косогоре. По данным Михельсона, в плен попало более шести тысяч человек. Кроме того, правительственному отряду удалось захватить 24 орудия, а также множество награбленного добра и освободить пленных, в числе которых были и девушки-дворянки. Что же касается погибших в последней битве, то, опять же по сведениям Михельсона, у Пугачева «на месте сражения, в догонку и в лесу над Волгою побито и потоплено до 2000 человек или более». Среди погибших были такие видные бунтовщики, как атаман Андрей Овчинников и пугачевский адъютант Яким Давилин. Михельсон потерял 16 человек убитыми и 74 ранеными⁹.

Участник этой битвы Дементий Верхоланцев объяснял поражение повстанцев изменой находившихся в войске донских казаков: «...главныя орудия наши они заколотили и изрубили лафеты». Историк Р.В. Овчинников считает, что пугачевцы в самом начале сражения лишились артиллерии из-за предательства повстанческих предводителей Чумакова, Федулева и Творогова. Мнение Овчинникова основано на записках П.С. Рунича, который передавал пугачевские упреки в адрес Чумакова, не занявшего лагерь за некоей рытвиной. Если бы «проклятый Чумаков» занял этот лагерь, уверял самозванец, «то у Михельсона не осталось бы косточки». Есть сведения, что донские казаки во время битвы будто бы перешли на сторону Михельсона и напали на повстанцев. Но едва ли донцы, Чумаков или кто-нибудь другой выводили из строя пушки и совершали прочие вредительства. Во всяком случае, о своих заслугах перед властью никто из «вредителей» во время следствия не объявил, даже несмотря на то, что, по словам Творогова, мысли о заговоре против Пугачева у него и некоторых других казаков к тому времени уже имелись. Однако настоящий заговор возник всё же несколько позже, главной же причиной поражения под Солениковой ватагой была крайне низкая боеспособность повстанческого войска. По некоторым данным, под Царицыном оружие имела лишь треть бунтовщиков. Сам Пугачев объяснял свой отказ вступить в бой с правительственными войсками под Царицыном малым количеством боеспособных повстанцев — он боялся, что бунтовщики «сробеют и разбегутца». Через несколько дней с уходом части калмыков и донских казаков ситуация могла только ухудшиться. И совершенно неудивительно, что некоторые бунтовщики, в том числе и сам Пугачев, описывая сражение у Солениковой ватаги, говорили о страхе, робости и «малом супротивлении» восставших¹⁰. А пугачевец Иван Бурнов на следствии по-иному объяснял низкую боеспособность войска: повстанцы, узнав от донских казаков, что во главе их войска стоит самозванец, не желали биться за него¹¹.

После поражения под Солениковой ватагой Пугачев с остатками войска бежал вдоль Волги на юго-восток по направлению к Черному Яру. Не доходя 20 верст до Черного Яра, вечером 25 августа бунтовщики переправились на левый берег Волги. В погоню за Пугачевым бросились правительственные отряды под общим командованием знаменитого Суворова. Кстати, вслед за Пугачевым направился и Астафий Долгополов в сопровождении отряда капитана Галахова. Однако купцу удалось убедить своих спутников сначала вернуться на правый берег Волги, а потом отпустить его с несколькими сопровождающими на поиски самозванца. Разумеется, Долгополов был отправлен не с пустыми руками. Правда, вместо запрошенных 12 тысяч рублей ему дали лишь 3100. Узнав об аресте Пугачева, проходимца попытались вернуть назад. Он бежал на родину, в Ржев, где и был арестован 2 октября 1774 года¹².

Пугачева арестовали без помощи Долгополова. Но совершили это вовсе не преследователи самозванца, а его собственные сподвижники.

Выше уже говорилось, что роковая встреча под Царицыном Пугачева с донскими казаками, узнавшими его, а затем уход какой-то части донцов из повстанческого войска заставили некоторых бунтовщиков, веривших в подлинность «Петра Федоровича», усомниться в своем «государе». Впрочем, у других эти сомнения возникли раньше. На следствии судья повстанческой «Военной коллегии» Иван Творогов вспоминал, что «еще до входу в Саратов» у него возникла полная уверенность в самозванстве «амператора». Тот приказал секретарю «Военной коллегии» Алексею Дубровскому написать именной указ донским казакам. Творогов отнес этот указ на подпись к «государю». (Напомним, что некоторые пугачевские манифесты и указы не только подписывались, но и скреплялись печатями¹³.)

— Извольте, ваше величество, сами етот указ подписать! — обратился он к самозванцу. — Вить имянные указы, я слыхал, сами государи подписывают!

Неграмотный Пугачев, разумеется, бумагу не подписал и даже дал своему отказу весьма остроумное объяснение:

— Иван! Нельзя мне теперь подписывать, до тех пор, покуда не приму царства. Ну, вить ежели я окажу свою руку, так вить иногда и другой кто-нибудь, узнав, как я пишу, назовется царем.

Самозванец приказал сходить за Дубровским, чтобы тот подписал «царский» указ. Когда же Творогов и Дубровский вышли от него, между ними произошел следующий разговор.

— Што, Алексей Иваныч, как ты думаешь? — спросил Творогов. — Ин кажется худо, пропали мы совсем; видно, што он грамоте не знает, когда сам не подписывает имянных своих указов. А вить государь Петр Федорович и по-русски, и по-немецки достаточен был в грамоте.

— Так, брат Иван Александрыч, и я то же думаю; худо наше дело.

Но ведь Творогов служил самозванцу почти с самого начала восстания. Неужели он только теперь понял, что Пугачев неграмотный? Видимо, подобный вопрос волновал и следователей. На это предположение наводят показания Творогова: «Хотя же я и с самого начала при злодее у письменных дел находился, но кленусь живым Богом, что никак не знал того, што злодей грамоте не умеет, ибо он пред всеми нами показывался знающим тем, что писывал в глазах наших какие-та крючки, иногда мелко, а иногда крупно, и сказывал, што ето пишет по-немецки; также, естли когда подашь ему в руки что-нибудь написанное, то, смотря на оное, шевелил губами и подавал вид, што он читает; почему и не смел никто из нас опробовать его знание написанием другого, нежели он приказывал, бояся виселицы, потому что он содержал нас в великом страхе». (На следствии Творогов явно преувеличил свою уверенность в самозванстве вождя мятежников. Даже после ареста Пугачева секретарь повстанческой «Военной коллегии» едва ли был твердо уверен, что тот не «подлинный государь».)

После разговора с Дубровским Творогов пошел к начальнику пугачевской артиллерии Федору Чумакову и открыл ему, что их предводитель не царь, а самозванец. Тогда-то, по словам Творогова, они с Чумаковым и задумались об аресте Пугачева, однако привлечь к этому делу других бунтовщиков опасались, поскольку, как утверждал Творогов, все без исключения считали самозванца государем. Поэтому приятели решили «таить сие до удобного случая»¹⁴.

Спустя некоторое время после переправы через Волгу Творогов и Чумаков посвятили в свои планы других бунтовщиков из числа яицких казаков — группа заговорщиков выросла до пятнадцати человек. Думается, не будет ошибкой предположить, что примкнуть к заговору казаков вынудило безнадежное положение после битвы под Солениковой ватагой и переправы через Волгу. Если раньше после поражений Пугачев довольно быстро набирал новое войско, то теперь его отряд, скитавшийся по заволжским степям, порой без пищи и воды, становился всё меньше. По всей видимости, накануне ареста с ним оставалось немногим более ста бунтовщиков, главным образом из яицких казаков. Неудивительно, что в эти дни самозванец порой бывал молчалив и выглядел «весьма унылым», тем более что за последние недели он лишился нескольких ближайших сподвижников. Помимо атамана Андрея Овчинникова, погибшего во время битвы у Солениковой ватаги, в последующие дни отстали от самозванца, а потом и попали в руки к властям такие знатные бунтовщики, как Афанасий Перфильев и Алексей Дубровский¹⁵.

После двухнедельных скитаний бунтовщики остановились близ рек Большого и Малого Узеней. Ездившие охотиться на сайгаков казаки Иван Бакалкин и Яков Лепехин сообщили, что встретили поблизости стариков, живших в отшельничестве в землянках для спасения души. Пугачев захотел побывать у них, надеясь найти то ли съестное, то ли каких-то беглых старцев. Этой-то поездкой и решили воспользоваться заговорщики: отправились вместе с Пугачевым, а на обратном пути на берегу реки Большой Узень (сейчас это территория города Александров Гай Саратовской области) арестовали его¹⁶.

Пугачев собирался сесть на лошадь, когда Иван Федулев крикнул стоявшему поблизости Бурнову:

— Иван! Што задумали, то затевай!

Бурнов схватил Пугачева «спереди за руки, повыше локтей»; тот, видимо, был настолько поражен этой дерзостью, что поначалу даже не пытался сопротивляться, а лишь «робким и перерывающимся голосом говорил»:

— Што ето? Што вы вздумали? На кого вы руки подымаете?

Казаки кричали, что не хотят больше ему служить и проливать невинную кровь, и так, мол, «прогневали Бога и матушку милостивую государыню».

— Ай, робята! — пытался Пугачев вразумить заговорщиков. — Што вы ето вздумали надо мною злодействовать? Вить вы только меня погубите, а то и сами не воскреснете! Полно, не можно ли, детушки, етова отменить? Напрасно вы меня губите!

Заговорщики не стали ничего «отменять», но обещали самозванцу отвести его в Яицкий городок, приговаривая:

— Вить ежели ты подлинный государь, так тебе нечего бояться.

Затем казаки потребовали от низложенного «амператора» отдать им шашку, ножик и патронницу. Пугачев не сопротивлялся, но сказал Бурнову:

— Мне бесчестно отдать ето тебе, а я отдам полковнику своему Федулеву.

Казаки не стали противиться, после чего посадили Пугачева на лошадь и под присмотром повезли дальше, отправив в повстанческий лагерь Чумакова с сообщением о случившемся¹⁷.

По дороге Пугачев подозвал к себе Творогова:

— Иван! Подь-ка сюды!

Творогов подъехал к самозванцу, который предложил ему отъехать от остальных для разговора. Творогов согласился, не опасаясь, что самозванец уйдет: во-первых, позади ехали два казака, а во-вторых, его лошадь была лучше пугачевской. Когда они немного отъехали, самозванец начал уговаривать Творогова прекратить бунт против своего «государя»:

— Иван! Што вы ето делаете? Вить ты сам знаешь Божие писание: кто на Бога и на государя руки подымет, тому не будет прощения ни здесь, ни в будущем веке. Ну што вам пользы — меня потеряете и сами погибнете! Полно, подумайте-ка хорошенько, не лутче ли кинуть ето дело!

— Нет уж, батюшка, — отвечал Творогов, — и не говори, што задумали и положили, то так тому и быть, отменить нельзя.

Во время этого разговора Пугачев оглянулся назад и, увидя, что казаки, ехавшие сзади, поотстали, «торопливо» сказал Творогову:

— Ну, прощай, Иван! Оставайся!

Пустив коня галопом, он поскакал с дороги в степь, пробираясь через «впереди стоящий, большой и весьма частый, камыш».

Началась погоня. Творогов нагнал самозванца, но тот хлестнул плетью по морде твороговской лошади, отчего она бросилась в сторону. Иван снова нагнал Пугачева, и снова повторилась та же история. Наконец, Творогов в третий раз подъехал к самозванцу, но теперь действовал не в одиночку — на помощь к нему пришли те два казака, по вине которых и ушел Пугачев. Преследователи попытались схватить «царя», но он «бросился с лошади на землю, намеряясь скинуть с себя сапоги и шировары и бежать, по-видимому, пешком». Казаки тоже соскочили с лошадей, и один из них, Тимофей Железной, кинулся на самозванца. Пугачев ухватился за его шашку «и выдернул было ее до половины», но другой казак, Астраханкин, «не допустил его до сего». Тут подоспел Иван Федулев, и казаки «связали руки назад злодею, браня его тут, сколько кому на память пришло, и посадили его на ту же лошадь, на которой хотел бежать».

В этой злополучной поездке принимали участие жена и сын самозванца. Следовательно, они были очевидцами пугачевского ареста. На следствии Иван Творогов вспоминал, что Софья и Трофим, видя, как «мы его вязали и содержим под караулом, хотя ничего не говорили, однако ж очень плакали». Через некоторое время после того, как у низложенного «амператора» были связаны руки, заплакал и он сам. Правда, сначала он грозил казакам местью со стороны наследника Павла Петровича и лишь потом, «переменя свои угрозы, стал плакать и божиться, что не уйдет уже более». И, как ни странно, казаки поверили Пугачеву и развязали его¹⁸.

Затем отряд заговорщиков соединился с остатками пугачевского войска. Бунтовщики не стали заступаться за своего предводителя, лишь Василий Коновалов и Сидор Кожевников высказали нежелание идти в Яицкий городок, за что и были арестованы. По просьбе Пугачева руководители заговора созвали круг, на котором свергнутый «царь» обратился к казакам:

— Куда вы, Яицкое войско, намерены теперь ехать и что хотите со мною делать?

— Мы намерены, — закричали казаки, — весть тебя в Яицкой городок с повинною. Мы сумневаемся в тебе, царь ли ты, нет ли; так поди, сам оправдайся, а мы больше с тобою ехать никуда не хотим.

— Напрасно, други мои, вы ето вздумали, — с грустью сказал Пугачев, — вить вам смерти всем не миновать!

Однако «Петр Федорович» был не из тех «царей», которые легко расстаются со своими «престолами». Уже по дороге в Яицкий городок он решил воспользоваться тем, что его руки не были связаны: во время привала, «увидя оплошность малолетка, по прозванию Харьки», схватил его шашку и пистолет и пошел прямо на главарей заговора, «сидевших в то время в одной куче на траве».

— Вяжите старшин-та, вяжите! — закричал он остальным казакам, сдобрив свой призыв матерщиной.

— Кого ты велишь вязать? — вопросил Федулев.

— Тебя, — отвечал Пугачев, направив пистолет на Федулева.

Самозванец спустил курок, «но кремень осекся», выстрела не последовало. Тогда Федулев выхватил шашку и двинулся на Пугачева, крича остальным:

— Атаманы-молодцы, не выдайте!

Казаки окружили самозванца, обезоружили его и связали руки, после чего «посадили уже вместе с женою и сыном его, рыдающими горько». Кроме того, заговорщики провели своего рода расследование — спросили самозванца, «сам ли он собою сие сделал или другой кто присоветывал». Услышав, что «присоветывал» ему казак Михаила Маденов, «надеясь, что казаки вступятся», заговорщики избили Маденова настолько «немилосердно», что «никто не знает, жив ли он или умер». Кстати сказать, из показаний самого Пугачева и некоторых других повстанцев создается впечатление, что некоторые казаки и впрямь собирались вступиться за самозванца, однако в решающий момент дрогнули¹⁹.

Несмотря на этот инцидент, в скором времени Пугачеву вновь освободили руки и не связывали его вплоть до 14 сентября 1774 года, когда его передали яицким казакам, служившим Екатерине II. Их сотник Петр Харчев был весьма удивлен подобному обстоятельству. На следствии Пугачев дал объяснение такому «милосердию» вчерашних сподвижников: «А как те сообщники мои еще и в то время думали, что я государь, то вязать меня не хотели». Пугачевское заявление подтверждается рапортом Петра Харчева. Еще до встречи с арестованным Пугачевым и сопровождавшим его отрядом Харчев говорил с Твороговым и Чумаковым, посланными бывшими мятежниками вперед. Они сказали Харчеву, что «едут от своего государя... в Яицкий город с раскаянием». К тому же они потребовали, «чтоб его в городе встретили с честью и отвели б квартиру». О том, что заговорщики «и по сю пору еще в мыслях об нем (Пугачеве. — Е.Т.) очарованы», писал С.И. Маврин П.С. Потемкину в донесениях от 15 и 16 сентября 1774 года²⁰.

Таким образом, не все ближайшие пугачевские сподвижники считали, что имеют дело с самозванцем. Но тогда получается, что, например, Творогов и Чумаков были готовы выдать властям даже «настоящего государя», лишь бы спасти себя. Возможно, так оно и было, тем более что до заговорщиков дошли слухи о «милосливом судье», приехавшем в Яицкий городок (имелся в виду капитан-поручик Савва Иванович Маврин), который «из тюрьмы всех колодников повыпустил и вдовам и сиротам выдает на пропитание хлеб». Надо сказать, толки о милосердии Маврина были небезосновательны. К тому же, спасая себя и выдавая властям «государя», некоторые его сподвижники надеялись, что «Петру Федоровичу» власти ничего плохого не сделают: «...ежели ты подлинный государь, так тебе нечего бояться»²¹.

Так или иначе, 14 сентября 1774 года заговорщики передали Пугачева сотнику Харчеву, который следующей ночью доставил его в Яицкий городок²².

Итак, грандиозный спектакль был окончен. Самозваный «царь» вновь стал тем, кем был на самом деле, — донским казаком Емельяном Пугачевым.

Примечания

1. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 152, 228; Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 80, 96, 98, 99, 112, 114, 124, 128, 136, 138, 164, 189; Емельян Пугачев на следствии. С. 210, 319.

2. См.: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 243—245; Пугачевщина. Т. 2. С. 152; Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 95, 99—101, 111, 112, 114—116, 121, 124, 128, 138, 141; Емельян Пугачев на следствии. С. 102, 210, 211, 319.

3. Емельян Пугачев на следствии. С. 211. См. также: Разсказ, записанный со слов одного из участников в пугачевском бунте. С. 218.

4. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 153, 154, 167, 168, 219, 223, 227, 228; Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 95, 124, 138, 139, 150, 151, 158, 160, 206, 207; Емельян Пугачев на следствии. С. 102, 211, 318—320; РГАДА. Ф. 6. Д. 505. Л. 285 об., 286, 287 об., 301; Д. 506. Л. 364; Д. 512. Ч. 1. Л. 312 об., 313.

5. См.: Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 139, 141, 207; Крестьянская война 1773—1775 гг. в России. С. 165—169, 230, 231.

6. См.: Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 207, 208.

7. См.: Там же. С. 207, 211, 212.

8. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 218; Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 139, 141, 207, 208; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 1. Л. 202, 202 об., 204.

9. См.: Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 251—253; Пугачевщина. Т. 2. С. 153, 154; Т. 3. С. 308, 309; Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 121, 131, 132, 139, 141, 160, 164, 208, 209; Крестьянская война 1773—1775 гг. в России. С. 169, 220—222; Емельян Пугачев на следствии. С. 102, 211, 271, 274, 320.

10. См.: Записки сенатора Павла Степановича Рунича о Пугачевском бунте. С. 353, 354; Пугачевщина. Т. 2. С. 151, 153, 154, 228, 241; Дон и Нижнее Поволжье в период крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 87, 139, 141; Разсказ, записанный со слов одного из участников в пугачевском бунте. С. 218; Емельян Пугачев на следствии. С. 211; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 364; Дубровин Н.Ф. Следствие и суд над Е.И. Пугачевым и его сподвижниками. С. 87; Он же. Введение. С. 22.

11. См.: РГАДА. Ф. 6. Д. 505. Л. 301.

12. См.: Записки сенатора Павла Степановича Рунича о Пугачевском бунте. С. 321—334; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 253, 254; Пугачевщина. Т. 2. С. 168; Емельян Пугачев на следствии. С. 102, 211, 321; РГАДА. Ф. 6. Д. 425. Л. 95 об., 97, 97 об., 130 об., 131 об., 133.

13. См.: Дубровин Н.Ф. Обзор печатей на документах Е.И. Пугачева, его Военной коллегии и атаманов; Он же. Манифесты и указы Е.И. Пугачева. С. 110, 111, 151, 152; Соболева Н.Л. Указ. соч. С. 211—215.

14. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 151, 152; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 363 об., 364.

15. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 154—156, 168, 169; Сподвижники Пугачева свидетельствуют. С. 107; Емельян Пугачев на следствии. С. 102, 211, 212, 321—323; РГАДА. Ф. 6. Д. 512. Ч. 2. Л. 152, 152 об., 370—371.

16. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 156, 157, 170, 171; Емельян Пугачев на следствии. С. 103, 212, 213, 322, 323; РГАДА. Ф. 6. Д. 505. Л. 286, 286 об., 301, 301 об.; Д. 506. Л. 364 об., 365.

17. См.: Пугачевщина: Т. 2. С. 157, 158; Емельян Пугачев на следствии. С. 213; РГАДА. Ф. 6. Д. 505. Л. 286 об., 301 об.; Д. 506. Л. 365.

18. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 158, 159; Емельян Пугачев на следствии. С. 103, 213; РГАДА. Ф. 6. Д. 505. Л. 286 об., 287, 301 об.; Д. 506. Л. 365, 365 об.

19. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 160, 161, 169, 172; Емельян Пугачев на следствии. С. 103, 213, 214; РГАДА. Ф. 6. Д. 505. Л. 287, 301 об., 345 об., 346; Д. 506. Л. 365 об. — 366 об.

20. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 161, 203; Емельян Пугачев на следствии. С. 103, 214. Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // ВИ. 1966. № 3. С. 132; Дубровин Н.Ф. Следствие и суд над Е.И. Пугачевым и его сподвижниками. С. 32, 39; РГАДА. Ф. 6. Д. 505. Л. 286 об., 287, 301 об.

21. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 159, 160, 171; РГАДА. Ф. 6. Д. 505. Л. 286, 287, 301, 301 об., 345 об.; Д. 506. Л. 364 об., 365 об., 366; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. 3. С. 266—276; Дубровин Н.Ф. Следствие и суд над Е.И. Пугачевым и его сподвижниками. С. 41, 42.

22. См.: Пугачевщина. Т. 2. С. 407; Дубровин Н.Ф. Следствие и суд над Е.И. Пугачевым и его сподвижниками. С. 37.