Еще до восстания, во время Прусской и Турецкой кампаний, донской казак Емельян Пугачев проявил себя отличным воином. Во время бунта самозванец отличался «смелостию и проворством» и, несмотря на «высокое происхождение», во время сражений «всегда был сам напереди». Один из первых соратников Пугачева Иван Почиталин утверждал, что предводитель повстанцев «лутче всех знал правило, как в порядке артиллерию содержать». По словам другого пугачевского сподвижника Тимофея Подурова, «пушки и прочия орудия большою частию наводил сам самозванец, а иногда и канонеры».
Навыки стрелка и наездника Пугачев любил прилюдно демонстрировать не только в бою, но и в часы досуга. Подпрапорщик Григорий Аверкиев на допросе 5 февраля 1774 года в Казанской секретной комиссии вспоминал, что самозванец «стрелял иногда из лука в цель, пробивал колчугу, сеном набитую, а в шапки, вверх на копьях держанные, на всем скаку стрелял». Кроме того, Пугачев ездил «с молодыми казаками бегать по степи на лошадях». По всей видимости, в последнем случае он не просто показывал удаль, но и пытался передать молодежи свои навыки. Известно, что он предводительствовал вооруженными силами повстанцев во время сражений, руководил подготовкой к боевым операциям, то есть был реальным, а не номинальным главой своего войска.
А.С. Пушкин в своей книге о пугачевщине охарактеризовал самозванца как отважного и проворного казака. Экземпляр «Истории пугачевского бунта» (под таким названием вышла книга, которую теперь мы знаем как «Историю Пугачева»), подаренный Денису Давыдову, он сопроводил стихами:
Вот мой Пугач — при первом взгляде
Он виден — плут, казак прямой!
В передовом твоем отряде
Урядник был бы он лихой.
Несмотря на то что Пугачев был храбрым человеком, его храбрость не была безрассудной. С одной стороны, он неоднократно участвовал в сражениях на переднем крае, с другой — выходил в «худом» платье, чтобы не быть узнанным. Под Татищевой он не стал дожидаться полного разгрома своего войска, а вовремя убрался в Бердскую слободу. Возможно, тот факт, что за все военные кампании, выпавшие на долю Пугачева, он был ранен всего лишь однажды, да и то легко, объясняется сохранением им присутствия духа и осторожностью.
Пугачевское войско состояло из главной армии и множества отрядов, действовавших в разной степени отдаленности от ставки самозванца. Иногда возникали новые повстанческие центры, довольно тесно связанные с «царем» и его правительством, например чесноковский под Уфой. Однако зачастую отряды бунтовщиков, находившиеся вне главной армии, лишь выступали от имени «Петра Федоровича» и были слабо или вовсе никак не связаны с каким-либо повстанческим центром (такая ситуация особенно характерна для лета 1774 года).
На службу в войско «амператора» принимались лица от 18 до 60 лет. При вступлении на службу русские крестьяне, солдаты, разночинцы остригались по-казачьи «в кружок», по мере возможности экипировались в казачью форму. Мобилизованные давали присягу на верность «Всероссийскому императору Петру Федоровичу». Христиане клялись перед Евангелием, мусульмане целовали Коран. Иногда клялись, держа в руках соль. Повстанцы называли свою армию «Новой», а екатерининскую — «Старой Армией», или «Московской».
Главной армией командовал походный атаман Андрей Овчинников. Все пугачевское войско делилось на полки, как правило, формировавшиеся по национальному, социальному или территориальному принципу, например полки яицких или илецких казаков, заводских крестьян, пленных солдат, башкир, татар, калмыков. Командовал полком полковник или атаман, обычно происходивший из той же среды, что и его подчиненные: во главе илецких казаков стоял их земляк Иван Творогов, крестьянин Хлопуша возглавлял мужиков и т.п. Но вот пленными солдатами руководили их бывшие офицеры. Полк делился на роты, «в каждой роте считается до ста рядовых, есаул, сотник и два хорунжих». Командирами низших подразделений были пятидесятники и десятники.
Пугачев, Государственная военная коллегия и полковники повстанческого войска, стремясь укрепить дисциплину, требовали от сотников и есаулов «воинскую команду содержать в великой строгости и вам послушании». Дезертирство всячески преследовалось. Государственная военная коллегия ввела написанные на бумаге или жестяные «билеты», выдававшиеся освобожденным от службы в повстанческом войске или получившим отпуск. Войско получало денежное жалованье, но нерегулярно. Ведавший казной Максим Шигаев выдавал то по рублю, то по 5–6 рублей на человека. У Пугачева была своя гвардия — «непременный караул» из 25 яицких казаков, потом он был увеличен до 50 человек. Пугачев собирался одеть их в мундиры из зеленого сукна, наподобие мундиров преображенцев.
Кроме Главной армии войско восставших состояло из больших отрядов, длительное время действовавших почти самостоятельно и возглавлявшихся деятельными и способными военачальниками. Среди них особенно выделялись полковник Иван Никифорович Зарубин-Чика, полковники Иван Никифорович Грязнов, Афанасий Тимофеевич Соколов, командир «сибирского корпуса» Иван Наумович Белобородов, «главный российского и азиатского войска предводитель» бригадир Иван Степанович Кузнецов, вожди восставших башкир «походный полковник и бригадир» Салават Юлаев, Кинзя Арсланов, Батыркей Иткинов, мишари Канзафар Усаев и Бахтиар Канкаев, калмык Федор Дербетев, татары Садык Сеитов и Мясогут Гумеров. Среди командного состава войска восставших были казаки (52 человека), крепостные крестьяне (38 человек), заводские крестьяне и работные люди (35 человек), украинцы, башкиры, татары, калмыки, мещеряки, чуваши, удмурты.
Стоит отметить, что летом 1774 года «Петр Федорович» начал присваивать сподвижникам военные чины, скопированные с императорской армии. Так, например, 5 июня самозванец произвел в бригадиры башкира Салавата Юлаева и мещеряцкого полковника Канзафара Усаева, а незадолго до окончательного разгрома восстания сделал Овчинникова генерал-фельдмаршалом, Перфильева — генерал-аншефом, Чумакова — генерал-фельдцейхмейстером, Творогова — генерал-поручиком.
По свидетельству хорунжего Родиона Чеботарева, некоторое время находившегося в пугачевском войске, повстанческие отряды имели «именные списки». Согласно же показаниям самого Пугачева и его ближайшего сподвижника Максима Шигаева, подобных списков не было, ибо восставшие «выбывали и прибывали, а был счет одним командирам». Поименные списки отрядов главной армии до нас не дошли, но, по всей видимости, все же существовали. Во-первых, подобные списки имелись в некоторых отрядах, не входивших в главную армию; во-вторых, походный атаман А. Овчинников, захватив Гурьев городок, приказал местному атаману составить «именной список» своих подчиненных, а значит, такая практика могла существовать и в главной армии.
В конце восстания практиковалось награждение отличившихся бойцов и командиров медалями. Афанасий Перфильев на следствии вспоминал, что по дороге на Царицын (август 1774 года) «самозванец жаловал многих медалями серебряными, вызолоченными, в том числе и ево, Перфильева, и нашивали сии медали на груди на лентах, а делали их бывшие в толпе серебряники». Другой пугачевский сподвижник Иван Творогов на допросах говорил, что в качестве полуфабриката самозванец использовал «рублевяки с портретом покойного императора Петра Третьего и отдавал оные бывшим в его толпе серебряникам приделывать ушки, в которые вдевая ленты, у кого какие случилися, накалывали на левой стороне груди». Имеются также данные о том, что пугачевские награды делали из «старинных медалей» с изображением Петра I. Самозванец, по собственному признанию, просил мастеров выбить медаль с его изображением, но получил ответ: «У нас-де штемпелей нет, так-де зделать такова, как вы, не можем». Награждал Пугачев своих «детушек» и другими медалями, например теми, которые в русской армии вручали во время Семилетней войны.
Разумеется, чины и награды, так или иначе напоминающие чины и награды правительственной армии, лишний раз должны были подчеркнуть, что во главе повстанческого войска стоит подлинный «государь Петр III». Этой же цели служило и знамя одного из голштинских полков настоящего Петра III, расформированных после его свержения, появившееся у бунтовщиков в августе 1774 года. Другие пугачевские знамена мало походили на знамена регулярной российской армии: на них встречались изображения старообрядческих крестов, а также Николая Чудотворца и самого Христа. Говорят, что одно из знамен украшала написанная пугачевская «прокламация», которая якобы «была пересыпана кое-какими крепкими словцами без всякого стеснения и деликатности».
Если армию без чинов, наград и знамен все же можно представить, пусть и с большим трудом, то без оружия она совершенно немыслима. Конечно, наиболее эффективным оружием было огнестрельное, но как раз его повстанцам сильно не хватало. Подробные сведения об оружии, использовавшемся пугачевцами, собрал советский историк В.В. Мавродин. Как правило, ручное огнестрельное оружие имелось у яицких казаков и ставропольских калмыков: разного рода ружья и даже винтовки (как правило, персидского и турецкого производства — «турки»). Что же касается солдат, перешедших на сторону самозванца, то они были вооружены длинноствольными петровскими фузеями и ружьями образца 1760 года с укороченными до метра стволами. У казаков, а иногда и у башкир имелись и пистолеты как русской, так и восточной работы: турецкие, персидские, кавказские, причем восточные отличались легкостью и удобством, да к тому же красотой отделки. Кроме ручного огнестрельного оружия у казаков были сабли и пики, а у башкир — сабли и луки. Лук являлся у башкир основным оружием, калмыки тоже владели им виртуозно. Какое-то огнестрельное оружие имелось, конечно, и у крестьян, однако в основном они использовали холодное оружие и орудия крестьянского труда: топоры, косы, вилы и пр. Широкое распространение в пугачевском войске получили копья — в данном случае этот собирательный термин объединяет все холодное оружие на древке: длинные копья, пики, дротики и т. д.
Большое значение Пугачев и его сподвижники придавали артиллерии. Уже первые приступы к Яицкому городку в сентябре 1773 года показали, что без нее нечего и думать об успешной борьбе с правительственными войсками. Большинство орудий было трофейным. Правда, бунтовщики на подконтрольных им заводах начали производство собственных орудий и боеприпасов, однако больших успехов им добиться не удалось. В.В. Мавродин суммировал причины подобной неудачи: «Малочисленность запасов чугуна на Авзяно-Петровском заводе, отсутствие достаточного числа работных людей для выплавки чугуна и разного рода подсобных работ, нехватка опытных мастеров, боязнь голода, заставлявшая забирать в главное войско с заводов хлеб, уход с завода партийных [крестьян] — все это в общей сложности и привело к тому, что главная армия ориентировалась на то оружие, которое есть, а не на то, которое будет изготовлено». Следует также сказать, что после поражений под Татищевой крепостью и Сакмарским городком повстанцам и вовсе пришлось отказаться от производства собственных орудий и боеприпасов.
А.И. Андрущенко придерживается противоположной точки зрения: «Артиллерия пугачевской армии по количеству и по качеству боевого огня часто не уступала артиллерии карательных войск, а нередко даже превосходила ее». Несмотря на все трудности с пополнением артиллерийского парка, численность орудий в главной пугачевской армии могла доходить до 120 стволов. Имелась артиллерия и в отрядах, действовавших в отдалении от главной армии. Например, в отряде И. Зарубина-Чики насчитывалось от двадцати пяти до сорока орудий. Пожалуй, к вышесказанному остается добавить, что во главе пугачевской артиллерии стоял яицкий казак Федор Чумаков и что сам «Петр Федорович» был или, во всяком случае, считался большим знатоком артиллерийского дела.
Недостаток оружия и прочие проблемы повстанческого войска в некоторой степени компенсировались боевыми качествами бунтовщиков или, по крайней мере, их боевым духом. Причем эти достоинства восставших неоднократно отмечались их противниками. Например, подполковник Михельсон высоко оценил пугачевское войско, с которым ему пришлось сражаться под Казанью в июле 1774 года: «Злодеи меня с великим криком и с такою пушечною и ружейною стрельбою картечами встретили, какой я, будучи против разных неприятелей, редко видывал и от сих варваров не ожидал». Капитан Крылов отзывался об умении яицких казаков стрелять «отменно хорошо». Их меткость Крылов объяснял тем, что они «гулебщики», то есть охотники. Подполковник Михельсон в донесении о победе над бунтовщиками под Уфой (24 марта 1774 года) сообщал А.И. Бибикову о башкирах, «в коих злость и жестокосердие с такою яростию вкоренилось, что реткой живой в полон отдавался, а которые и были захвачены, то некоторые вынимали ножи ис карманов и резали людей; другие [будучи] найдены в сене и под полом, видя себя открытыми, выскакивали с ножами и копьями». Генерал Кар отмечал чрезвычайную подвижность повстанческой артиллерии. Подобная подвижность достигалась, в частности, установкой орудий на лафеты, представлявшие собой сани на широких полозьях. Такие сани-лафеты при бездорожье и глубоких снегах были гораздо полезнее, чем обычные колесные.
Наиболее боеспособной частью главной пугачевской армии было яицкое казачество, то есть прежде всего прекрасная конница. В.В. Мавродин, изучавший боевую тактику пугачевцев, писал: «В бою казаки шли лавой, массой, при неудаче первого удара продолжая бой в рассыпном строю. При таком строе сражается каждый воин в отдельности, применяя все виды оружия, самые разнообразные способы и приемы боя. Бой ведется и на большом расстоянии, с применением ручного огнестрельного оружия, и грудь с грудью, на саблях, и на некотором расстоянии друг от друга, когда в ход идут пики, требующие известного пространства». Немаловажное значение для повстанцев имела башкирская и калмыцкая конница — по словам Мавродина, она, «стреляя на скаку, засыпала противника тучей стрел, сходилась вплотную, рубилась на саблях».
Казалось бы, хорошим дополнением к коннице могла стать пехота из солдат, попавших в повстанческое войско. Однако у Пугачева на этот счет было иное мнение. «Солдат для того в толпе своей не имел, — показывал самозванец на допросе в Яицком городке, — что они для меня в службе не годятся. А когда в пехоте была надобность, то я приказывал спешиваться казакам, кои все то делали, что и солдаты». Конечно, солдаты служили в его «толпе», о чем сам предводитель свидетельствовал на том же допросе. Более того, он называл их пехотой. Тем не менее повстанческая верхушка частенько относилась к ним с пренебрежением и недоверием. Возможно, говоря, что солдат у него не было, Пугачев просто хотел выразить свое пренебрежительное отношение к ним. Однако не следует преувеличивать негативное отношение Пугачева и яицких казаков к другим повстанцам — в противном случае крестьяне и солдаты не вливались бы столь охотно в главную пугачевскую армию. Причем многие из них верно служили «третьему императору».
Есть сведения, что в главной армии проводились учения, причем бунтовщики упражнялись не только в верховой езде, но и в стрельбе, в том числе артиллерийской. Но вот чем они точно не занимались, так это строевой подготовкой. Состоявший в отряде Белобородова Дементий Верхоланцев вспоминал: когда белобородовцы в мае 1774 года подошли к местопребыванию самозванца под Магнитной крепостью, Пугачев принял их за врагов, ибо они «шли стройно».
Несмотря на то, что многие простолюдины по доброй воле вступали в пугачевское войско, повстанческому руководству порой приходилось прибегать к принудительным мобилизациям, причем иногда приказы о ней звучали весьма жестко. Например, 9 июля 1774 года мишарский старшина и полковник Бахтияр Канкаев потребовал от крестьян Шумбутско-го винокуренного завода прислать «казаков со всем нарядом с пушками и порохом», а в случае непослушания грозил отдать приказ «калмыкам и башкирам вырубить [крестьян] и завод сожечь».
Несмотря на отвагу, бунтовщикам явно не хватало военных навыков, как не хватало и оружия. Именно поэтому им не удалось взять штурмом Оренбург, Уфу, Екатеринбург, Кунгур, а также Казанский кремль. Повстанцы не могли противостоять регулярной армии в тех случаях, когда эта армия была нормально вооружена и укомплектована и возглавлялась такими высококвалифицированными военачальниками, как Бибиков, Панин, Михельсон.