Когда поймали Пугачева и скованного в железной клетке привезли в Москву, тогда г-н Шишковский, начальствующий в Тайной канцелярии, узнавши от соумышленников Пугачева, что он охотник до чесноку и луку, и не делая никаких строгих допросов, сказал ему. «Емельян! Теперь тебе не остается уже более ничего, как ожидать смерти; ты начальник бунта и разбойник; ты дерзнул присвоить себе священное имя Блаженной памяти Императора Петра III, и для того, сострадая о твоем злополучии, я хочу угостить тебя». «Правду ли ты говоришь?» — прервал слова его Пугачев. «Завтрашний день я докажу тебе на деле, отвечал ему г-н Шишковский и дал приказ изготовить обед. Когда ж сели за стол, то первое кушанье было подано, холодная солонина с чесноком. «А! Я великой охотник до этого!» — сказал Пугачев». «И я также, — говорил ему г-н Шишковский, я сам очень люблю cиe кушанье». За сим следовали и прочие кушанья, равным образом приправленные.
По окончании стола Пугачев встал, и чтоб более изъявить свою признательность г-ну Шишковскому за его к нему снисхождение, он открыл ему все то, что можно видеть в Манифесте Императрице Екатерины II и из Сентенции, сделанной на Пугачева в 1775 году, примолвив: «За твое угощение чувствительно благодарю, и открою тебе то, чего бы не открыл и тогда, когда бы вся моя жизнь была истощена в пытках».
И самые злодеи, для которых нет ничего священного, и которые, не страшась угрызений совести, чувствуют снисхождение к себе других, и чтоб изъявить им свою благодарность, делают то, чего бы никогда не сделали, хотя бы стоило им и самой жизни.