VII. Пугачевцы в Самаре

В зареве песен, в разливе огней
Мчится мятеж на тройке коней...

Белые степи, сыпучие яры,
Ветры повольные хлеще плетей,
Пляшет в упряжке седая метель,
Рыжими гривами вьются пожары.

Речка — не речка, пески — не пески,
Пьяные кони летят из околиц,
И по морозу до самой Москвы
Льется разгульный лихой колоколец.

1

Тучи темны, тучи грозны
Поднебесием идут,
Идут-идут казаченьки,
Снег подковами куют.
Мчат татары диким полем,
Брезжет искрою кремень.
Черносошники с дрекольем
Из орловских деревень.
Атаман Илья Арапов
Смотрит в степь из-под руки.
Пляшет конь под ним караков,
Пляшет конь, кусая с храпом
Ледяные мундштуки.
Ты прошел с блескучей шашкой
Все дороженьки окрест,
Рядом с сердцем под рубашкой —
Государев манифест.
Он рукой подписан царской.
Та высокая рука Отрядила казака
По дистанции самарской
До Самары-городка.
Тучи темны, тучи грозны
Поднебесием идут.
Не видать ни зги. Морозно.
Кони звонкий снег куют.

2

Тужат леса по далекой грозе,
Волга лежит оловянной подковой.
Рубленый город стоит на косе,
Льдами двух рек, что железом окован.
Степь под раскаты снега намела,
Солью посыпала черствые пашни.
В заячьих шапках стоят купола,
Избы посадские, старые башни.

Рыбой, овчинами город пропах.
Меркнут кресты золотые в буране,
Мечутся псы на железных цепях,
На сто замков заперлись Самаряне.

Город готовился к рождеству,
Постно и медленно в колокол били,
Жирных свиней на задворках палили.
Слава обжорству и торжеству!
Город готовился к рождеству.

Вьюгой гонима под кров кабаков,
Дует в ладони, хрипит с перепоя
Голь переметная — перекати-поле,
Да мастера по ночному разбою —
Соколы из жигулевских лесов.

В кружках кабацких — огни фонарей,
Поздние ночи да желтые зори,
Вольница снова рвалась с якорей
В горький запой, в разливанное море.

Только и ждали, чтоб нож за кушак,
Выплеснуть злобу в похмельном угаре.
Медным набатом гудело в ушах
Имя мужицкого государя.

Ветхая бабка с кривым батогом
Вышла в калитку, зевая спросонок,
Следом за ней потащился внучонок,
Снег загребая большим сапогом,
Хныча в отцовскую варежку;
— Эка...

Тащит к обедне — заря на дворе...
Больно глазам от жемчужного снега,
От белостволых берез в серебре,
Сладок ребяческий сон на заре!

Вдруг загорелся глазенками:
— Гля-ка,
Баушка!
Из дверей кабака
В шапке заломленной вышел гуляка,
Грудь нараспашку, руки в бока.

— Други!
От снега, от зимнего солнца
Снега белее разбойный оскал.
— В нынешну ночь капитан Балахонцев
Город покинул — нам отказал.
Выкатим бочки, штоб не было скушно,
Славить пойдем по купецким домам —
В пух раздуваним! Конно, оружно
Едет к нам в гости царев атаман.

Кудри — по ветру! Кушак — на отлет!
Взлаяли псы, завизжали засовы.
Люди посадские шли из ворот,
В ус ухмылялся народец торговый.
Бабка плевалась:
— Хуже орды.
В этакий день нажрались до звезды.
У, блудословы, нечистая сила!
Грех-то какой... — Отошла на зады
И батогом все оттуда грозила.
— Сгинь ты, постылая. Наша ль вина,
Что в кабаках наварили вина?

3

Скорбен умом капитан Балахонцев.
Дело дрянное — мудри не мудри.
В санки уложена бочка червонцев,
Кони заложены, и до зари
Погоревал, пораздумался мало
Града сего нерадивый отец,
Перекрестился. Звезда замигала,
Залопотал про свое бубенец.
. . . . . . . . . . . .
Ходят по городу песня да свист,
Мчится в пушистых бобрах бургомистр —
В санках ковровых, на собственной паре,
В облаке снега, в горячем пару —
Мимо лабазов своих на базаре,
Мимо амбаров своих на яру.

Что ты не весел, король осетровый,
Князь над овсом, над пшеницами князь?
Шапку надвинул на рыжие брови,
Хмуришься, сердцем своим распалясь.

Что тебе сила твоя ломовая,
Треск твоих легконогих игрень,
Если обходят тебя, не ломая
Шапок, заломленных набекрень?

Кто? Переметная голь, босоноги,
Пыль подорожная, бражники. Смех!
Что ты нахмурился в скорбной тревоге,
Смотришь на башни, осевшие в снег?

Смотришь в открытые настежь ворота,
В зыбкую заметь сугробов — туда...
Что загадал этот сброд полоротый,
Дымом окутавший города?

Сердце твое над огнями становищ
Вороном вьется и кличет беду.
Кто остановит? Чем остановишь
Дикое поле, слепую орду?

Чтобы орлиным не выглядел мытом¹
Двор твой бревенчатый, чтоб не лились
Рыжие реки разграбленных лис
Из сундуков по ручищам, обмытым
Черною кровью твоей, бургомистр,

Чтоб не помялись лебяжьи постели,
Чтоб ни сучка не упало в саду, —
Кто остановит степные метели,
Кто остановит слепую орду?

Он, бургомистр. Его славе славущей
Не запустеть ни в огне, ни в воде.
Хмелем цвести его пажитям. Пуще
Кольцами виться его бороде.

4

А в магистрате ахи да охи...
Шли, отдуваясь, в широкую дверь
Волчий тулуп, чернобурые дохи,
Красным пожаром напуганный зверь.

Вся городская мошна. Старожилы.
Сила казны на земле и воде.
Выжиги старые, тертые жилы,
Крепкий народ — борода к бороде.

Этакий страх задала им впервые
Степь, заплясавшая в снежной пыли.
Копьями били в полы костыли,
Скорбно клонились пунцовые выи,
Бороды скорбно меж пальцев текли.

— Эх, гарнизонишка наш — инвалиды.
Встанут во фрунт — что твои гниды.
Вошь задавила бездельников, вошь!
Ахни по этой трухе из мортиры —
Вонью рассыплются — не продохнешь.
— Ну, да и крепушка тож неказиста —
Прах подорожный — стоит вполпьяна.
Ахали, ждали купцы бургомистра —
Что еще скажет старших старшина.

Да вспоминали про славные годы,
Про недалекие те времена:
...В степи ордынские, в ясные воды
Крепость смотрела, крепка и грозна.

Дважды вставали с нагайских урочищ,
В молниях сабель, в багряной пыли,
Грозные тучи разгневанных полчищ,
Падали гривы до самой земли.

Бревна раскатов дрожали от воя,
Степь закипала под жарким конем, —
Выломать начисто, выжечь огнем
Башни, проткнувшие небо родное,
Жить-кочевать в нерушимом покое
Зверем несчитанным в поле родном.

Но отступали в степные туманы
Кровь отмывать с притупленных клинков,
И утвердились мечом Самаряне
В крепости тесной на веки веков.

Баржи сплавляли на веслах и волоком,
Правили бранный нехитростный труд.
Царь Михаил им пожаловал колокол,
Звонкий, как ветер, шестнадцати пуд.

Слышали б с дальних татарских ночлегов,
Что нерушима орда под Москвой,
В дни мятежа и кровавых набегов
Плакал бы колокол тот вестовой.

Но покорился степняк. Воеводы
Вывелись начисто. Город одрях.
И потекли захолустные годы
В праздниках пьяных, в грошовых торгах.

Вал осыпался. И колокол царский
Отдан соборному пономарю,
Пьяный трезвон разливает на пасхи
Стонет постом, отбивает зарю.

...Так вспоминали про все понемногу,
Тут краснобай размахнулся — и хлоп.
Рано-де колокол отдали богу,
Жиром заплыли, забыли тревогу,
Посохом в пол загремел протопоп.

— А, богохульники! Супротив храма?
Господу нашему или царю Служим — не все ли единственно.
— Знамо.
Богу, мол, служим, — про то говорю.

— Служите! Все барышам да расчетам,
Свечки не купят — в карман да в карман.

А в уголочке сидел себе чертом,
Бровью не дрогнув, Алешка Баян.
Кабы не строгий наказ атамана,
Не утерпел, не сдержал бы огня —
Ястребом пала бы петля аркана,
Дверь нараспашку — и на коня!

Да без дороженьки, полюшком пенным,
Чтобы завихрился снег серебрист...
В облаке пара входит к почтенным
Самый почтеннейший — бургомистр.

— Думали?
— Думаем, Нил Африканыч.
— Что же надумали?
— Гибель.
— Бяда.
— Ум в раскорячку.
— Ты как, Степаныч?
— Туг я на слово разумное...
— Д-Да.
Плохо, купечество. Ну-ка, посадкой,
Крепок ли силой злодей-атаман?
Чай, поди, жалует милостью царской,
Землями, волей? —

Встряхнулся Баян.
— И, господа! И не думайте биться,
Грозен злодей, не щадит живота,
Пушки, мортиры, при ем голубицы,
Конные, пешие — Могута!
Сколько орды нехрещеной!
— Да што ты?
— Осиротились мы, братцы. — И вот
Красные лысины клонят сироты.
Бороды дыбом стоят у сирот.

Бургомистр

Может быть, пустимся вслед капитану?
Сядем на легкие санки, а там
Трактом накатанным — прямо к Сызрану.
Так, что ли?

Голоса

— Нам не указ капитан.
— Что у него — гамазеи, амбары,
Как у тебя ай у меня?
— Ох уж мне эти военные бары!
— Сабельку к ляжке — и на коня!

Бургомистр

— Обороняться? Выкрасить поле
Теплою кровью своей? А потом?
Чистую правду сказывать, что ли?
— Сказывай!
— Ну так скажу: не мечом —
Встретим разбойников хлебом да солью
На полотенцах расшитых. С крестом.
— Как? — Заворуев? — Изменников?
— Пошто
Крест целовали? Недоброе, Нил,
Вздумал под старость.
— Недоброе? Вон што!
Клятву припомнил, а позабыл,
Что тебя ждет? Какая расплата?
Петлю на шею, ай в Волгу с раската!

— Или недороги наши богатства,
Честь дочерей наших, наши стада.
Черт еще, кто устоит в государстве, —
Вон как под ними трещат города!
Думайте, думайте, господа.

Думали долго, по старым заветам,
Прятали глаз, шевелили перстом.
— Што бы отец протопоп присоветал —
Как их встречать? —
Над мудрейшим советом Встал протопоп:
— Со крестом.

И посмотрел на славнейшую в мире,
Бич и грозу иностранных держав —
Ту, что цветет золотыми кудрями,
Ту, что висит в позолоченной раме,
В Преображенском зеленом мундире,
Верхнюю губку хитренько поджав.

5

— Е-э-дут!
И выплыли легкие кони
Из перелеска далекого...
— Вдарь!
И, покрестясь, поплевав на ладони,
Медный язык раскачал пономарь.

И расплескал из братины пудовой
На перекрестки, на крылья полей
Тысячелетний, густой и медовый
Звон колокольный, браги пьяней.

Уж не весна ли раскинулась станом
В городе тесном? Цветов намела,
Расколыхала колокола.
Шубой малиновой, синим кафтаном
Да полушалком букетовым, пьяным
Снежная улица вдруг расцвела.

И расступились. Тогда из ограды
Вышли старшины торгового града,
Выплыли древние образа.
Солнце огнем запалило оклады,
Било в заплывшие жиром глаза.

И растекалось по бронзовым латам
Строгих икон. Колыхалась свеча
Пламенем бледным, сверкала парча,
И полыхал в кулаке волосатом
Крест золотой, наподобье меча.

Так потекли в городские ворота.
Два казака проскакали верхом,
Маршем прошла гарнизонная рота,
Выкинув знамя. А в толпах народа
Хмель подгуленный бродил ветерком.
Хмель, побратим золотого веселья,
К воле на пьяное шел новоселье,
Он сладкогласных не пел тропарей, —
Сердцем летел он к седым перелескам,
Он разгибал красовитым невесткам
Тонкие стрелы сурмленных бровей.

Он сторонился толпы богомольной
Жадных купцов, что дрожат за карман.
Дрогнул народ, и под звон колокольный
В город со славой вступил атаман.

Мчатся по улице. Вот они — близко!
Шапкой докинешь. Идут на рысях
Бородачи из степного Яицка, —
Иней пушистый лежит на усах.

Дрогнула улица в радостных криках,
Дрогнуло желтое пламя свечи.
Вот они, страшные пугачи!
Вьются хорунги цветные на пиках;
Скачут татарские ухачи.

От вершников, от знамен с канителью
Веяло степью, огнем и метелью,
Холодом, кровью и дымом костров.
И поклонились до самых подков
Шапкам казачьим и конским подпругам
Под несмолкающий красный трезвон
Медное кружево древних хоругвей
И бахрома гарнизонных знамен.

И к полыхающим ризам парчовым,
К древкам, приклоненным к белой земле,
Конь, подаренный самим Пугачевым,
Мчит атамана в киргизском седле.

Мчит, задыхается бешеным храпом
И, поскользнувшись, осел на лету.
Снег с бороды отряхая, Арапов
Шагом широким подходит к кресту.

По-тараканьи играя усами,
Хмуро столпились за ним степняки —
Шапки на лоб и в ножны побросали
Необагренные тесаки.

Понял татарин: не будет дувана.
Перемигнулись старшины: пора!
И положили к ногам атамана
Плаху саженного осетра.

И потекли дорогие подарки
Щедрой рукой от купецких щедрот:
Вина в бочатах, хрустальные чарки,
Гнезда медовых слезящихся сот.

Перемешались, поплыли знамена
К церкви. Во славу царя мужиков
Грянули «многая лета» с амвона,
Здравницы грянули у кабаков.

6

Смолк, захлебнулся трезвон на соборе,
Хриплые пушки устали палить,
Потных коней повели на подворья,
Город хвалили — и как не хвалить?

Есть кому встретить, кому полюбить —
В шубках посадские ходят молодки.
— Милости просим, сударь казак,
В избу, опробовать наше варенье.
(Брови что стрелы, глаза что гроза,
Губы что зорюшка — загляденье).

Что там! В походе любая люба.
Мягки стога в тишине переулка.
На площадях затихает разгулка,
В жарких домах закипает гульба.

Ломится стол у хозяев веселых,
Розаны пляшут на бабьих подолах,
Месяц-завистник глядится в окно.
Крякая, тянут из чарок тяжелых
Волю желанную — не вино.

— Ах вы, сени, мои сени, —
Запевает запевала.
Сени новые, кленовые
Трещат под каблуком.
Хорошо на свежем сене,
На разгуле, на привале.
И в решетчатые — следом
За кудрявым казаком.

Расстегнув рубашку — жарко,
Сбросив огненный кафтан,
Черный ус макает в чарку
Государев атаман.

А наутро через площадь,
Грея взмыленную лошадь,
Скачет бешеный казак,
Спит в снегах немая площадь.
Знамя сонное полощет,
Часовые на часах.

Убаюканный удачей,
Атаман храпит взасос.
Перевился чуб казачий
Повиликой бабьих кос.

У радетельной хозяйки
Под ресницами дурман.
— С добрым утром, атаман! —
И ожег его нагайкой.
И заржал. Илья — за турку,
(Не продрать заплывших глаз).
— Кто такой?
— С-под Оренбурга.
От коллегии указ.

Пушки на площади грянули сбор,
Кони столпились. Татарин раскосый
Наотмашь рубит солдатские косы
Шашкой кривой и бросает в костер.
Шляпы в огонь. И мундиры — в огонь.
Ловкий кафтан — на широкие плечи,
Черпают водку татарской янгой.
— Пей, чтобы жил государь многовечно!
Вот тебе шашка, вот тебе конь.

— Ну и охотничек! — Кашляя глухо,
Еле ступает служивый старик.
Сдернул охотничек грязный парик —
Лысина светит от уха до уха.
Режь, чего хочешь!
— Куда тебя, прах?
— В службу, родимый.
— Проваливай, старый.
Тоже вояка...
— Дурак, ты, дурак!
Лает, как пес. — Поднесли ему чару.
Принял служивый и, выдохнув «В-р-р-а!» —
Всю опорожнил за здравье Петра.

Встал атаман перед сомкнутым кругом,
Кланяясь в пояс казачьим хорунгам,
Челкам на пиках, клинкам наголо.
— Царская грамота с-под Оренбурга!

Шапки бараньи как ветром смело.
Требовал царь от Арапова пушек —
Брать их попутно из всех городов,
Звать под оружье охотников пущих
И сикурсировать против врагов.

Да выгребать из господских амбаров
Рожь зимовую, пшеницу, овес
И под охраною в стан государев
Гнать поскорей за обозом обоз.

— Слышали?
— Слухаем.
— Любо ли, други?
— Любо!
— Подтягивай туже подпруги.

Кто тут охотники? По деревням!
Вышли за круг атамановы други,
Перетянули потуже подпруги,
Грамоту — в пазуху, повод — коням.

И понеслись, засвистав и загайкав,
Брызнул снежок из-под легких копыт,
Вслед погрозил им Арапов нагайкой,
Чтоб мужикам не чинили обид.

К ночи поднялись пламена пожаров,
К ночи ударил трескучий мороз,
И под охраною в стан государев
Тронул, скрипя, за обозом обоз.

Плыли над городом ноченьки черны.
Пеши и конны бежали гонцы,
Ярко пылали кузнечные горны,
Пики ковали всю ночь кузнецы.

Ахали дружно и, пронятый холодом,
Грелся Арапов, играючи молотом,
Выковал пику и вышел во двор.
Ветром тянуло под небом морозным.
Белую гриву раскинув по звездам,
Снежная туча плыла из-за гор.

А через площади, ухая глухо,
Всадник скакал без седла и стремян.
Загнанный конь пошатнулся и рухнул.
— Что там случилось?
— Беда, атаман!
Враг приближается к городу.
— Где же?
— Видели около Переволок...
Ясное небо буран заволок,
Вьюга упала на город мятежный,
Заголосил, заметался сполох.

7

Пенная туча плыла из-за гор.
За непогодой, за кипенью снежной,
Крадучись, к Волге спешил майор,
Мчались драгуны на город мятежный.

Шли, увязая в снегу, егеря.
День занимался ненастно и долго.
В мутной дали погибала заря,
И расступились вокруг сокоря —
В логове белом раскинулась Волга.

Кончился, кончился длинный поход,
Город мерещится в мороке слитом.
Первые кони ступили на лед,
Пробуя наст осторожным копытом.

Трубы не пели, не бил барабан,
Грудью коня разрывая буран,
Муффель во мгле помаячил рукою.
— Эй, офицеры! Построить скорей!
Видите — вот он стоит на горе
Город разбойный, гнездо воровское.

Черною тучей команда плыла,
Только звенели в тиши удила,
Будто бы ветром задетые струны.
Конница выгнулась на два крыла:
Слева — казаки, справа — драгуны.

Стлала лебяжьи постели вьюга,
Стлала постели, чтоб крепче уснули
Те, кого сабля уложит в снега,
В жарком бою убаюкает пуля.

Ветер трепал снеговые кудели,
Но за снегами, за ревом метели
Бухнули в городе колокола.
И, рассекая буран, налетели
Сабли, сверкавшие в диком веселье.
Кони неслись, закусив удила.
Колокол выл, и повстанцы ревели:
— Гей, казаченки!
— Алла-бисмилла!

На жеребце пугачевском Арапов
Мчал впереди с тесаком наголо,
Свистнула пуля, плечо оцарапав,
Он не слыхал, не видал ничего,
Он расскакался на волжских казаков:
— Бабьи защитники! Вы на ково-о?
— Га, где он храбрый, — и подняли пики
На атамана четыре руки.

Но за спиной его грянули гики,
По льду затопала конская лава,
Всадники выросли слева и справа,
Загородили его казаки.

Сшиблись противники в яростном реве,
Вот опалила уже лезвие
Кровь, — и тогда, стервенея от крови,
Ринулись пьяные лошади в мыле,
Люди сошлись — и рубили, рубили,
Не различая уже ничего.

И разлились, раскатились по Волге
Пенные волны кровавой гульбы,
Лошади ржали и грызлись, как волки,
И обнимались, взлетев на дыбы.

Сзади кривые мужицкие косы
Тож на кровавые плыли покосы,
Город платками помахивал им.
И подломили врага пугачевцы,
Страшные диким бесстрашьем своим.

Дернулся Муффель, бледнея от злости,
Видя, что счастье дается врагу.
Он заревел:
— Порутшик, фон-Горстен!
Бросьте на грязную сволош драгун!

За поволокой сплошного бурана
Выловил зоркий зрачок атамана
Конную роту, что мчала в обход.
— Не распаляйтесь, ребятушки! Рано.
Передавайте приказ атамана:
Бросить врага, отступить до ворот.

Разгоряченные, неохотно
Всадники повернули к стене.
Снег окровавленный таял на потных
Спинах казаков, на крупах коней.

Мчался Арапов в прожженном кафтане,
Ражий детина отплевывал зуб.
Снег разметая, распластанный труп
Плыл у копыт на татарском аркане,
И волочила собака за чуб
Голову чью-то. В кипучем буране
Сабли сверкнули десятками лун, —
Выплыла свежая рота драгун.

Вот уже видны кричащие губы,
Кто-то потоптан передним конем,
Взмах атаманской руки — и раструбы
Пушек мятежных рыгнули огнем.

Красные брызги картечного града!
Взвихрили снег под копытами ядра,
Шлепнул с разлету пудовый чугун
Первую лошадь по выгнутой шее,
И отлетел на четыре сажени
Отвоевавший навеки драгун.

Кони запрыгали в бешеном танце,
Часто стреляя, бегли егеря,
Но недоступно стояли повстанцы
Около вала под крышей огня.

Муффель скакал меж рассыпанных кучек,
Плащ развевая вороньим крылом.
— Што же замешкались? Што же, порутшик?
Рявкнул фон-Горстен:
— Драгуны! На слом!

В свисте мелькающих стрел и метели
Ринулись в бой голубые плащи.
И прорвались сквозь огонь, налетели,
Взвизгнув, ударили в палаши.

Смяла повстанцев тяжелая рота,
Взвыли драгуны и на плечах
Сбитых противников мчали в ворота,
Гнали сквозь город, конями топча.

К полдню все кончилось. Кровью закапав
Степи на многие версты вокруг,
С парою сот уцелевших Арапов
Скрылся в сугробах за пологом вьюг.
Путь оставался один — в Бузулук.

В городе гнали нагайками пленных,
Там еще слышался сабельный свист.
Сбитый прикладами в снег бургомистр
Слезно прощенья молил на коленях.

А через площадь драгунская свора
За голубую ограду собора
Взмахами сабель гнала горожан.
Прядью закрыв кровенеющий лоб,
Там в облаченье стоял протопоп,
Крест в кулаке волосатом дрожал.

Хмуро он слушал рыдающий плач,
Хмуро смотрел, как расставили возле
Для наказанья высокие козлы,
Кнут трехаршинный расправил палач И замахнулся.
В холодном поту,
В злобе, в рубцах багровеющих, страшных
Первый мятежник завязывал гашник
И подходил для присяги к кресту.

Примечания

1. Мыт — место, где орлы терзают добычу.