Дрогнула земля, восшумела трава.
Не галочья стая летит вперелет,
Не зверь через степи бежит вперебег,
То слух о казачьем царе вперелет
Летит и степями бежит вперебег.Яицкое войско гонцов к нему шлет,
А он ежедневно меняет ночлег,
Как беркут бездомный летит вперелет,
Как зверь через степи бежит вперебег.1
Звезды летели над кошем казачьим,
В далях заря окликала зарю.
Долго ль таиться степному царю,
Долго ли рыскать по тропам сайгачьим,
В смутной тревоге встречая зарю?Весть о погоне дошла до Усихи, —
Не затушив разведенных огней,
Прыгнули в седла и по полю — гей!
Где-то воткнут вершники свои пики,
Где-то скошуют усталых коней?Он на просторы поглядывал зорко,
Джигитовали за ним кунаки —
Злой Баранга да веселый Идорка,
В седлах нахохлились казаки.Все его слушались, все почитали,
Жались конями к нему потесней,
Каждое слово ловил Почиталин,
Вьюноша русый, царев грамотей.Он улыбался царю, но сердито,
Всех оттесняя горячим конем,
Стремя в стремя, копыто в копыто
Ехал Чика с невеселым царем.Видит Чика: самого Пугачева
Смертная-смертная гложет тоска.
— Завтра на хуторе Толкачова
Взять бы тебе да и кликнуть войска.Солнце клонилось к земле. Посвежело,
Зябко. Да што там — походное дело!
За камышами сверкнула река,
Кони заржали, почуяли воду,
Легкие кони прибавили ходу.
— Завтра, надежа?
— Завтра, Чика!2
И задымилось пожарище. С ночи
Степь загудела по зову Чики.
С ближних зимовий, с татарских урочищ
Пешие, конные шли степняки.Шли как на праздник — на бунт, на расправу!
Падали гривы налево, направо,
Сотнями мелких косиц сплетены,
Плыли обвитые лентами пики,
В узких зрачках затаили калмыки
Синий огонь ущербленной луны.Над камышовыми крышами хутора
Алые крылья раскинуло утро —
Время коней напоить из реки.
Как молодые степные волчата,
Казаковали в степи казачата,
Радостны, белозубы, дики.Солнце играло на листьях, на стали
Звонких стремян. Дожидаться устали.
День занимался, сверкающий день!
Чаще и чаще поглядывать стали
На толкачовский высокий курень.Крепкий был утренник. Ну и прозябли!
Кто-то меж слов помянул про винцо.
Вот загремело дверное кольцо,
В бархатном синем кафтане, при сабле
Вышел Чика на резное крыльцо.И не узнать! Атаман — хоть куда:
Пламенно-рыжая борода,
С верхом малиновым шапка баранья.
Он ли коней воровал из орды?
Только в глазах озорное игранье
Солнечных зайчиков синей воды.Шапку сорвал и во все концы
Кланялся медленно, истово, низко.
— Слушайте, казаки молодцы,
Слушайте, славное войско яицко.
(Вытянул руку, провел по усам.)
— В наши зимовья пожаловал сам
Петра Федорыч, царь всероссийский!Ахнув, качнулась толпа. В изумленье
Старый татарин шагнул на крыльцо.
— Бачка? — Иные, упав на колени,
Плакали, в пыль зарывая лицо.И на крыльцо, великатный собою,
Вышел на радостный плач Пугачев,
Кисть золотая от шапки собольей
Пала ему на крутое плечо.По зипуну в золотом позументе
Да по сафьяновым сапожкам,
Алым, как кровь, по муаровой ленте
Все догадались: он сам.Сам, да не сам. Не того ему надо.
Не по плечу дорогие наряды,
Хуже вериги парчовый кафтан,
Ноют в сафьяне казацкие ноги,
Им бы далекие мерить дороги
В стужу, в бураны... Пропал Емельян!Не увидать никогда ему дома,
В цвели весенней донские сады,
Не зачерпнуть ему больше из
Дона Теплою горстью студеной воды.Да и куда ему, беглому, деться?
Тысяча верст до его куреня.
Только в груди беспокойное сердце,
Полное терпкого, злого огня.
Только вот эти яицкие дали,
Что разлились, расплеснулись окрест.
Крест он поставил на прожитом. Крест.
Поздно. Уже оглашал Почиталин
Первый его именной манифест:«Во имянном высочайшем указе
Войску Яицкому изображено:
Как служили до капли до крови
Деды ваши и ваши отцы
Прежним царям — так и вы послужите
Мне, великому государю,
За дорогую отчизну свою...»Слушали молча татары, калмыки,
Сузив налитые светом зрачки,
Слушали, опираясь на пики,
Седобородые старики —
Все.
«...и которые мне, государю,
Винные были — я, государь
Петр Федорыч, ныне прощаю
Все ваши вины и жалую вас
Волей, рякою с вершин до устья,
Морем, степями»... От радости пьян,
Сердце не может унять Емельян.
— Все откажу вам, любимые дети,
Только б на царство вернуться скорей.Вот он стоит перед ними — владетель
Трав зацветающих, рек и морей.
Не на стене в позолоченной раме —
Царь настоящий, казачий, живой.
Сладко он пахнет степными ветрами,
Потом коня, кизяком и травой.Он уже видит: готовы за ним
В воды, в походы, в пламя и в дым —
Выкупать сабли в господской крови,
Только приказывай, властвуй, зови!И Пугачев приказанье дает:
— Завтра, ребятушки, на́-конь, в поход. —Будет со мной вашим саблям удача,
Недругов сломим, ворвемся в Яицк,
Сядем на Яике царством казачьим,
И никаких нам не надо столиц.3
Утром сверкнула турецкая шашка,
Дрогнул от конского топота мост.
И запылила казачья ватажка
В двести копыт — на Бударин форпост.Все призадумались в скорбной тревоге.
След заметала дорожная пыль.
Кто-то воротится? И по дороге
Рвали под седла разлучник-ковыль.Сам император нахохлился. Молча
В сердце тревожную прятал тоску,
Через плечо озирался по-волчьи,
Глазом горячим косил на Чику.Все ему чудился топот погони,
Будто обходят, обходят вокруг.
Зорко поглядывал из-под ладони
В степи, дремавшие на ветру.А по зимовьям, по дальним кибиткам
Шла уже громкая слава о нем,
Мчалась, земли не касаясь копытом,
Радостным, диким, ордынским конем.Спешен был первый поход Емельяна,
Следом горячим — от стана до стана —
Гнались за ним и догнать не могли
Трое посланцев ордынского хана,
Хана кайсацкого
Нур-Али.А Пугачев на последнем привале
Вытер цветным полотенцем усы.
Целую ночь у татар гостевали.
Снова в поход. Лошадей заседлали,
Ленточки в гривы вплели для красы.— Чай, уж копьем дометнешь до Яицка?
— Шапкой докинешь!
— Да што говорить.
— К полдню доскачем.
— Близехонько!
— Близко!
Дрогнул отряд от татарского визга,
Кони во всю приударили прыть.Снова пахнуло дремотно и горько
Вялой полынью, дорожной тоской,
Пылью седой. Приотставший Идорка
Кошкой застыл над высокой лукой:
Трое киргизцев спускались с пригорка,
Знатные, видно, — в чалмах, о двуконь.Встречь им загикали, что было мочи,
Восемь охотников и привели
Перед светлейшие царские очи
Трех бородатых послов Нур-Али.Хо! Емельян подбоченился гордо,
Двинул коня вороного вперед.
Значит, ему преклоняются орды,
Орды кайсацкие,
— Што за народ?Руки к груди прижимает мулла,
Лесть расстилает донскому казаку:
— Ханские кони проворны, однако,
Ты, государь, быстролетней орла,Конь твой горячий быстрее сайгака.
Сколько ночей я скакал через степи,
Не отдыхал на становищах, не́ пил,
След Не остывший на травах искал,
Нюхал костров твоих брошенных пепел,
Нюхал коней твоих высохший кал.Старый Забир, ой, не малая птица!
Хан Нур-Али не пошлет его зря.
Старый Забир в благородной столице
Видел еще молодого царя.Стал Емельян кумачевее крови.
Выронил ногу из стремени.
— Што ж.
Шапку соболью надвинул на брови.
— Што жа, Забир, ты меня узнаешь?— Как не узнать, государь? — И подарки
Принял от старой лисы Емельян:
Ярко расшитый руками бухарки
Ханский халат, серебренный чекан.Ахнул. И было чему подивиться,
Как подводили ему в поводу
Легкого, будто бы дикая птица,
Гордого, масти лебяжьей текинца,
Плавно ступавшего, словно по льду.На стременах красовалась насечка
И сердолик рассыпался зерном.
Пахвы, нагрудник, седло и уздечка
Были оправлены серебром.И Пугачев, в стремена не ступая,
Прыгнул в седло Под лихом седоком
Дрогнул текинец, поплыл приседая,
Гикнула в голос мятежная стая,
Хлынула вслед за своим вожаком.Светлой улыбкой усы раздвигая,
В свисте хорунг он скакал впереди,
Он поспешил на свиданье к Шигаю,
Тридцатилетнею силой играя,
С лентой муаровой на груди.Не тосковало в нарядных оковах
Сердце казачье — играло волной.
Робость прошла. У него за спиной
Сотни таких же, как он, Пугачевых,
Топали тесной горячей стеной.Длинные пики маячили в небе,
Реяли крылья мятежных знамен...
Он перед ними катился, как гребень,
Поднятый морем взволнованных волн.4
Ветром дорожным размыло кручину,
Яик желанный маячил в дыму.
— Стой, государь!
Великан казачина
Взашей толкнул офицера к нему.— Што там?
Казак великанского роста
Спешился перед надежей.
— Кульер.
Брешет, что грамоты возит форпостам,
Чтобы киргиз опасались. Не верь.И Почиталин, за каждое слово
Густо краснея, читал по складам
Грамоту про казака Пугачева,
Что назвался государем. А сам —Сам Пугачев и бровями не дрогнул.
Грамоту выслушал до конца:
Духом окреп Емельян за дорогу,
Что-то в груди запаяло тревогу,
Что-то холодное, вроде свища.
Все трын-трава. И покуда кричали:
— Бей офицера! На пику его! —
Глаз его щурился, губы молчали,
Он не сказал ничего.Выдумали! Зимовейской станицы
Беглый казак... А войска, а почет?
Што ж. Пугачев не бежит, не таится.
Сам он с войсками подходит к Яицку —
Пусть меня вяжут, коль я Пугачев!
Мыслимо ль добираться до трону
Страннику беглому?
— Знамо!
— Добро.И заплескали знамена, и тронул
Повод, оправленный в серебро.
А казаки головами качали:
— Ай, оскорбители, ай-я-яй!
Старые хмурились и молчали,
Но самозванец, играя плечами, Гаркнул:
— Походную! Запевай!— Любо. Кака така войска без песен?
Грянули старую и повели
Мимо полыней, седых повилик.
Коршун заслушался в поднебесье,
Дремлет и крыльями не шевелит.*
— Как за речкой-речкой за Утвою
Пашенка неровная-а!
Эх, да пахана да не сохою,
Бороной да не бороненая-а!
Эх, да! Не боронена,
Эх, да пашня пикою стальною
Вспахана, забы-ы-та-а!
Боронили пашню за
Утвою Конские копы-ыта-а!
Эх, да! боронили пашню за Утвою
Конские копыта.
Эх, засеяна да не цветами
Пашенка, не ро-о-жью-у!
Эх, казачьими да головами
Вдоль по бездорожью.
Эх, по бездорожью!
А казачки пашню не убрали,
Слезами поли-и-ли-и!
Всколосись ты, пашенка, чубами,
Что белей ковы-ы-ли-и!
Эх, всколосись ты, пашенка, чубами,
Что белей ковыли.*
Песня стелилась дремотнее дыма,
Слаще и горче весенней травы,
Славила степи и Яик родимый,
Вставший на белых костях, на крови:
— Где кость лежит —
Там шихан стоит.
Где кровь лилась —
Там вязель сплелась,
Где слезынька пала —
Там озеро стало.
Нет ярика, нет марика,
Где бы косточка казачья Не лежала.*
Эх, ты, могучая песня казачья!
Слезы украдкой смигнул Емельян.
Сотни неслись, и тащился на кляче
Песельник барский Алеша Баян.
Степи чужие и песни чужие,
И далека его Русь, далека.
Кабы поведали, кто еще живы,
Эти пролетные облака.
Хоть прокричали бы странники-гуси,
Что летовали в родимых краях.
И зазвенели под пальцами гусли,
Песня горчайшая, полная грусти,
Вдруг закипела на теплых губах.Но государь над полынным курганом
Плетью махал, над лукою привстав,
И опустились знамена в крестах:
Между Яикушкой и Чаганом
Яик открылся в багряных садах.
Там розовели церковные звонницы,
Крест золоченый сверкал в синеве.
А перед мостом — яицкая конница.
Копья. И пушки, как жабы, в траве.
Дрогнула стая мятежная. Крики:
— Шо прохлаждаться?
— Была не была!Чика
В пики, надежа! Командуй и — в пики!
Пугачев
Пушки-то в пики? Эх, голова!
Нет, атаманы, не гоже, не гоже.Чика
Будем все думать да рыскать окрест?
Мало с тобой поизъездили мест?Нет, у надежи — другая надежа:
В роту казачью послать манифест.Эх, кабы сдались без рубки, без боя!
И запылил по дороге гонец,
Острую пику подняв над собою
С грамотой, вздернутой на конец.5
И зачалась на мосту заваруха.
Повод забрав в запотевшую руку,
С красными пятнами на лице,
Сам Пугачев из-под смуглой ладони
Видел, как дыбились гривами кони,
Тонкою шпагой махал офицер.И просияло лицо Емельяна,
Радостным светом затеплился взгляд:
Пыль поднимая, неслись от Чагана
Прямо к нему вершников пятьдесят.Он поднимает все выше и выше Плетку витую...
— Надежа, куда?
Срубят злодеи!
Но он не расслышал.
Плетью — по крупу и степью — айда!Мчался, к луке припадая по-рысьи,
Пьяный от звонкого ветра. И вдруг
Самый передний размашистой рысью
Перед величеством выплясал круг.Знал Емельян все повадки казачьи,
Да и не знать ему было нельзя.
Круг этот, лихо отплясанный, значил —
Скачут не вороги, а друзья.И впереди гарцевал, чуть касаясь
Стремени кованым сапогом,
Воронобровый яицкий красавец —
Кудри цыганские надо лбом.Это Овчинников. Следом — постарше,
Федор Чумак и Димитрий Лысов.
Всех Пугачев обогрел по-монаршьи
Теплой улыбочкой из-под усов.— Ну, атаманушки, думайте думу.
С луком татарским, с копьем да с ружьем
Не устоять против ядер чугунных,
Нечего без толку лезть на рожон.— Верно, — подумали атаманы
И порешили пуститься в обход.
Всею ватагою вверх по Чагану
С версту оттопали, кинулись вброд.Руки горели. Но только был зачат
В тыл гарнизонной команде заезд —
Вынеслась легкая сотня казачья
Войску казачьему наперерез.Перекрестились мятежники. — С богом!
Свистнули, дернули повода.
Но Пугачев пересек им дорогу
Саблей сверкающей:
— Ни-ку-да!Что проливать ему кровь понапрасну?
Он захотел, чтоб и эти сдались.
Сотник казачий покрикивал басом.
И бунтари им навстречу рвались.Там впереди красовалась по чину
В ярких кафтанах, дыша горячо,
Знать войсковая, казачьи старшины.
Потные бороды, как овчины,
Ветром откинуты за плечо.Свистнуть бы саблей по задницам сытым!
В сердце играла горячая злость.
Недруги старые! В поле открытом
Все-таки свидеться привелось.Зиму и лето, как парень невесту,
Ждали желанного мятежа,
Руки к эфесам тянулись дрожа,
Губы тряслись. И когда, наконец-то,
Клич государев взвился:
— Окружай!Разом литые копыта затопали,
Молокососы и старики
Дикой лавиною кинулись по полю,
Над головами запели клинки.Будто два птичьих крыла развернулись,
С маху разбитой о камень волной
Конники мчались в обход, стороной
Дальше и дальше. И крылья сомкнулись
У наступающих за спиной.Свистнули звонко татарские стрелы,
Брызнули турки1 горячим свинцом.
Плотно зажатая мертвым кольцом,
Сотня затопала оробело.Там с перекошенным бледным лицом
Всем верховодил, царю помогая,
Сотник казачий Максим Шигаев.
Он говорил:
— Казаки молодцы!Вам ли старшинская плетка по нраву?
— К черту их! — крикнули слева и справа
И потащили старшин на расправу,
Потных коней подхватив под уздцы....Их расказнили на зорьке туманной.
В бледном свету затухающих звезд
Заживо их отвели на погост —
На перекинутый над Чаганом
Старый казачий бревенчатый мост.
С волосяными петлями на шее
Ждали они, без жены, без родни,
Смерти заслуженной. Все хорошея,
Зорька играла. Свежее, свежее
Утренник веял навстречу. Они
Жадно дышали холодной росою,
Может, свои вспоминали грехи,
Может, молились. Но только спросонья
Утро прославили петухи,
Только растаяла в быстром Чагане
Талая льдинка последней звезды,
Их потолкали с моста сапогами,
Но не достали босыми ногами
Висельники серебристой воды.Только махнула им веткой зеленой
Ива плакучая, — смертный свой час
Встретили, выкатив удивленно
На заревые, чужие знамена
Кровью налитые яблоки глаз...А пугачевцам походные версты
Мерить копытами — не миновать.
По крепостям, по яицким форпостам
Пушек да славы себе добывать.И порешили: по коням ударя,
Тронуться в новый далекий поход.
Пять закоперщиков, тихо гутаря,
Все оттесняли от государя
Лапотников да степных пастухов.Мы-де, казачество, главная сила!
И по осеннему золоту трав
Рядом с парчовым кафтаном рысили,
Бороды копьями кверху задрав.И увели Емельяна в туманы,
В светлые струи ковыльной волны,
Чтоб на степном, на привольном майдане
Между собой поделить атаманьи Да есаульские чины.
Примечания
1. Турка — ружье.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |