Вернуться к И.М. Гвоздикова. Башкортостан накануне и в годы Крестьянской войны под предводительством Е.И. Пугачева

§ 3. Уфимский район народного движения. Чесноковский повстанческий центр

Многочисленному тюркоязычному населению края, основная масса которого проживала в Уфимской провинции, «Петр III»-Пугачев направил несколько специальных манифестов и указов на тюрки, призывая верно служить ему. Выше упоминался именной указ башкирам Оренбургской губернии от 1 октября 1773 г. Одновременно с ним по Ногайской и Сибирской дорогам был разослан указ, адресованный как башкирам, так и другим «мухаметанцам», т. е. мишарям, татарам и тептярям (среди последних — ясачным татарам), сартам, аюкинским калмыкам. 14 октября был составлен новый указ башкирам всей губернии. Наконец, известно, что среди мусульманского населения широко распространялись манифесты от 1-го, 3-го и приблизительно 15 декабря, также написанные на тюрки1.

В вопросах государственного права и гражданских обязанностей Пугачев не делал различия между обещанным русским, башкирам, татарам или каким другим народам. Он твердо стоял на идее социального равноправия. И своих «подданных мухаметанцев» он также щедро жаловал землями, водами, «пажитью», солью, разными экономическими выгодами и вольностью, заверяя при том, что свободными будут и потомки мусульманских народов России: «даю волю детям вашим и внучатам вечно»2.

Манифесты к мусульманскому населению выделялись, между прочим, самой острой постановкой социальных проблем. Они содержали критику крепостнических порядков в стране и звали к борьбе против помещиков-«бояр», царских генералов и офицеров, т. е. против всех дворян «как сущих преступников закона и общаго покоя», наживших свое богатство за счет «отягощения и разорения» народа. «Они вас объедали, лишали моих рабов воли и свободы», — сочувствовал народу «Петр III»-Пугачев. Во имя социальной справедливости он предписывал конфисковывать имущество помещиков и офицеров: часть его — «обоз, лошади и разное оружие» — везти в Берду, «другие пожитки» раздавать вступившим в повстанческие отряды «армейским людям»3.

В тех же указах и манифестах ставились важнейшие вопросы самоуправления народов, религиозного равноправия, уважения к национальным обычаям. «Петр III»-Пугачев одаривал мусульманское население свободой вероисповедания — «верою и законом вашим», «верою и молитвою»4. При этом особую значимость этим посланиям придавало то, что «государь» обращался к тюркским народам на их собственном языке. Арабографический тюрки был письменным литературным языком, обслуживавшим в XVIII в. татар, башкир, мишарей, казахов5.

Изложенные в воззваниях Пугачева к тюркоязычным народам идеи социальной справедливости и религиозно-национального равноправия способствовали подъему социального сознания народных масс, укреплению веры в свое человеческое и гражданское достоинство. Здесь уместно привести оценку деятельности предводителя восставших, данную известным ученым-востоковедом М.А. Усмановым: «Е.И. Пугачев был выдающимся вожаком народа, который одним из первых в истории многоэтнической Российской империи осознал, по-своему сформулировал и даже пытался на уровне своего времени решить вопросы равноправия народов как в социальном, так и в религиозном, этническом планах»6.

В походных канцеляриях пугачевских атаманов, земских избах и других учреждениях восставших четко следовали распоряжениям Пугачева о рассылке его предписаний. Вот что, например, гласила приписка к обращению от 3 декабря: «Копию этого указа отправьте в разные стороны и во все края. Условлено, копию с копии, не задерживая нисколько, передавать из деревни в деревню»7. Тюркоязычные документы не только копировались, но и переводились на русский язык и уже на двух языках широко распространялись не только в Оренбургской губернии, но и в Прикамье и Поволжье8.

Агитационная сила повстанческих манифестов и указов, вести о победах пугачевцев над правительственными войсками и гарнизонами крепостей привели к тому, что основная масса башкир и других народов края от «большого колебания» в первые месяцы восстания перешли в ноябре к «генеральному бунту», и Башкирия до конца Крестьянской войны становится одним из основных районов народного движения.

Довольно полные сведения об участии в восстании служилого населения — башкир, мишарей, служилых татар, а также татарских, марийских, чувашских, удмуртских ясачных крестьян, большинство которых входило в тептярское сословие, дают ведомости, составленные в Уфимской и Исетской провинциальных канцеляриях по запросу оренбургского губернатора в конце 1774 г. — начале 1775 г. В Уфимской провинции из людей, живших в 14092 башкирских, 2352 мишарских дворах и 180 дворах служилых татар, а также из 37416 душ м. п. ясачных крестьян, проживавших на территории Казанской, Осинской, Сибирской и Ногайской дорог, не приняли участия в восстании башкиры из 54 дворов, 1170 душ м. п. татарских крестьян да 15 чел. из числа башкиро-мишарской старшинской верхушки. В Зауральской Башкирии, по данным Исетской провинциальной канцелярии, к участникам народного движения были причислены башкиры всех 3174 дворов из одиннадцати волостей Сибирской дороги и двух волостей Ногайской дороги, мишари из 165 дворов, татарских, марийских и удмуртских крестьян — 648 душ м. п. «Непричастными к бунту» названы два башкирских, шесть мишарских, три татарских старшины, несколько сотников и рядовых — всего 52 человека9. Как видно, подавляющая часть башкир, мишарей и ясачных крестьян была вовлечена в народное движение.

К числу участников восстания местная администрация отнесла и почти всю старшинскую верхушку башкир, мишарей, служилых татар, тептярей. Хотя численный состав этой группы населения, включавшей старшин, их помощников, походных старшин, сотников, есаулов, хорунжих, старшинских писарей, отставных старшин, тарханов, представителей духовенства и др., не превышал, как отмечалось выше, двух тысяч человек, ее социально-экономическое и духовное влияние на рядовых общинников было значительным. В условиях углубления феодальных отношений в башкирском обществе, активизации процесса обогащения старшинской верхушки и роста социального неравенства старшины, с одной стороны, были заинтересованы в поддержке властей, но с другой, — в них накапливалось недовольство политикой правительства, ведущей к умалению старинных прав и привилегий. Отмена правительственными властями принципа выборности волостных старшин, полное их подчинение губернатору, губернским и провинциальным канцеляриям и параллельно — ликвидация права наследования старшинской должности, — все это вело к тому, что старшины постепенно превращались в низшее звено общегосударственного административного аппарата. На имущественном положении старшинской верхушки не могло не сказаться отчуждение земельных, лесных и пастбищных угодий под крепости, заводы и поселения служилых людей и заводских крестьян. Вызывало недовольство и притеснение мусульманской церкви. Наконец, третьим моментом, неотвратимо влиявшим на отношение старши́ны к народному движению, стал собственно размах восстания: в его экстремальных условиях старшинская верхушка вольно или невольно поддалась настроению инсургентов — рядовых общинников.

Среди старши́ны выявилось три группы, стоявшие на различных позициях по отношению к повстанческому движению. К первой из них относились те, кто сохранил верность правительству. По сведениям Уфимской и Исетской провинциальных канцелярий, из 173 старшин открыто враждебно настроены к восстанию были только 22 старшины (9 башкирских, 10 мишарских и 3 татарских)10. Складывается впечатление, что все старшины тептярей — татар, чувашей, удмуртов, марийцев — будто бы поддержали повстанцев. Однако эти сведения недостаточно полны и точны.

Ведомости составлялись спешно в конце 1774 — начале 1775 гг., в период, когда многие обстоятельства поведения отдельных старшин, их помощников, ахунов и прочих не были еще известны провинциальной администрации во всех подробностях. Например, позднее выяснилось, что мишарский старшина Ногайской дороги Ишмухаммет Сулейманов, возвращаясь в ноябре 1773 г. с Сибирской линии, был схвачен повстанцами и сидел в чесноковской тюрьме до подхода к Уфе правительственных войск11. До присоединения к карательным войскам прятался от повстанцев и мишарский старшина той же дороги Муксин Абдусалямов12. За отказ подчиниться повстанцам был казнен башкирский старшина Сунларской вол. Сибирской дороги Халиль Якупов, а мишарский старшина Мухамметрахим Юсупов был убит повстанцами за попытку сформировать карательный отряд из жителей Казанской дороги13. Правящий старшинскую должность в Чирлинской волости Исетской провинции Аязбай Кызылов с частью своей команды оставался в стороне от восстания и был использован воеводой А.П. Веревкиным для охраны дороги от Челябинска к Кыштымскому заводу14.

Документы называют и других представителей старшинской верхушки, которым удалось избежать напора восставших и продолжать службу властям. Это, в частности, башкирские походные старшины Утяган Нурмухаметов и Аднагул Авязбакыев, башкирские сотники Абдулзялиль Султанов, Шарыпкул Каипкулов, Абдул Сырметев, мишарские сотники Абдулмазит Ахмеров, Бахтияр Янышев, сотники служилых татар Рахмангул Рахмангулов, Чурагул Уразметев и др.15. Против пугачевцев выступала часть духовенства. Знаменательно, что для переговоров с пугачевским атаманом Грязновым генерал Деколонг, находившийся в осажденном Челябинске, выбрал не казака или русского крестьянина, а «инородца» муллу Салзаутской вол. Абдулгафара Мансурова. Генерал давал задания и ахуну Исетской провинции Абдулле Муслюмову Даушеву, рассчитывая на авторитет ахуна среди верующих и на его преданность властям16. Все эти старшины были тесно связаны с местной властью, всегда служили опорой администрации в проведении правительственной политики и прежде участвовали в подавлении народных волнений. В дни Пугачевского восстания обозначенная группа выступила открытым союзником правительства. Активным участием в карательных акциях против восставших она стремилась получить офицерские чины, добиться дворянских привилегий.

И все же, список старшинской верхушки, тех, «которые нынешнему бунту совсем причастны не были», может быть продолжен ненамного. Основная часть старши́ны так или иначе приняла участие в восстании.

Прежде всего, к повстанцам примкнула старши́на, недовольная политикой правительства, направленной на ущемление ее политических прав и хозяйственно-экономических интересов, обойденная милостями губернских и провинциальных властей. Размах народного движения, первые военные успехи пугачевцев, распространение недостоверных известий о взятии Оренбурга, Уфы и других крупных центров вызвали у этой части старшинской верхушки иллюзорную надежду на быстрое окончание восстания и использование даруемых «Петром III»-Пугачевым вольностей в своих интересах, для укрепления собственной власти в волости. Так, Упак Абзанов, сотник Балакатайской вол., говорил во время допроса о своей вере в то, что Пугачев «может возвратить в здешних местах заселившую землю и что господ никто не будет, а всякой зделаетца самовластным»17. Поэтому на первом этапе Крестьянской войны старшины проявили активность в формировании повстанческих отрядов и даже возглавили эти отряды на правах командиров. Из 16 башкирских старшин и сотников, получивших от Пугачева звания полковников, семеро с приходом в Башкирию карательных сил изменили повстанцам.

Но кто-то из феодализирующейся верхушки местного общества примкнул к пугачевцам и вовсе с целью использовать военное положение в крае для грабежа населения. Примером могут служить действия четырех башкирских старшин и пяти тептярских (ясачных татар) старшин Ногайской и Казанской дорог на территории Западной Башкирии.

В ноябре 1773 г. в Берду поступили жалобы на притеснения и разорение хозяйств со стороны прикрывавшихся повстанческими призывами отрядов во главе со старшиной Кара-Табынской вол. Кидрясем Муллакаевым. Для пресечения их действий Военная коллегия направила в район Нагайбакской крепости своего эмиссара В.И. Торнова. Атаман Торнов и пугачевские власти в этом районе восстания в лице полковников Караная Мратова и Нигматуллы Бакирова сурово наказали грабителей. Наказание плетьми, штрафы, смертные казни, к которым они прибегали, вызвали страх и ненависть старшин и развращенных легкой добычей членов их команд. С приближением карательных войск они тотчас, в начале апреля 1774 г., предательски захватили в плен В.И. Торнова и доставили к начальнику воинской команды. И тот, «почтя сей... поступок за знак их раскаяния, распустил всех с билетами», свидетельствующими о верности властям18.

За мародерство, разорение жителей сел и заводов пугачевский полковник, ясачный татарин Осинской дороги Ермухаммет (Еркей) Кадырметев повесил в Сарапуле тептярского старшину этой же дороги татарина Исеня Елметева19. Известно также, что в течение первого периода Крестьянской войны на Казанской дороге отряд башкирского старшины Имангула Кутлина и тептярского старшины (ясачных татар) Уметкула Тяукелева грабил помещичьи дома,20 нарушая тем самым требование Военной коллегии об организованной конфискации имущества представителей господствующего класса. С подходом правительственных отрядов грабители-старшины шли в ряды карателей, чтобы уберечь награбленное имущество, продемонстрировать свою лояльность к властям.

Большая часть старшинской верхушки не решалась противопоставить себя рядовым общинникам-пугачевцам и выступить на стороне правительства из страха перед восставшими. Кажущееся единодушие старши́ны и трудовых масс в первый период восстания разоблачается многочисленными фактами, подтверждающими мнение командующего правительственными войсками А.И. Бибикова: большинство старшин «отнюдь сему неустройству несогласны, но силою и страхом смерти от прельщенных злодеями понуждаются»21. Да и сами старшины, муллы, купцы, разбогатевшие крестьяне объясняли позже свое вынужденное участие в восстании тем, что «деревни их совсем состоят» в руках повстанцев, «и противитца они ничем им не могут, а оказывают во всем им себя послушными и спасают живот свой»22.

Под угрозой разорения вступил в повстанческий отряд старшина Юмран-Табынской вол. Ногайской дороги Каипкул Аслыкаев23. Пугачевцы вынудили войти в отряд старшину ясачных удмуртов Осинской дороги Ишкиню Уразова, «коего возили за собой силою, устращивая повесить»24. Подчинился повстанцам и ахун Исетской провинции мурза Абдулла Муслюмов Даушев. Он был в плену у Салавата Юлаева, а затем стал узником в отряде башкирского походного старшины Юламана Кушаева. Абдулле удалось отослать письмо к воеводе, в котором он сообщал, что присягу Екатерине II хранит «чистосердечно», но убежать от повстанцев не может, так как «самого ж меня возят за караулом». Ахун надеялся, что ему с семьей и другими «верными» удастся скрыться в Сибирской губернии, и поэтому просил воеводу выслать билет, удостоверявший его преданность властям. Из страха перед народным гневом он готов был бежать, бросив свое хозяйство: «хотя ж скот наш и останется, о том... не печалимся, а только б целы были наши головы»25.

Определенно, можно видеть, что в первые месяцы Крестьянской войны многочисленная группа старшинской верхушки не была вольна в выборе и в большинстве случаев была вынуждена учитывать настроение рядовых и идти за ними. Это и объясняет ее непостоянство и колебания. Участие или неучастие в народном движении конкретно определялось реальной обстановкой в тот или иной период восстания. Примкнув к повстанцам под давлением восставшего народа или с корыстными целями, встав, по воинским правилам, во главе своих команд, эти старшины в условиях первых успехов восставших находились в колее движения. Но по мере наступления карательных войск они, а за ними и другие представители богатой верхушки местного населения торопились отойти от восстания. Одни из них занимали нейтральную позицию, другие исподволь помогали властям в подавлении народного движения.

Лишь третья небольшая группа старшинской верхушки с самого начала восстания и до конца сохранила ему верность. Это были, главным образом, старшины восточных районов края, где башкирское полукочевое хозяйство особенно сильно страдало от отчуждения огромных земельных площадей под заводы и крепостные линии, из волостей Сибирской и Ногайской дорог. Активность в народном движении проявило и мусульманское духовенство, что объясняется его близостью к трудовым массам. Многие муллы были писарями в повстанческих отрядах. В борьбе крестьянских масс участвовало большинство старшин тептярей — татар, марийцев, удмуртов, чувашей, — близких по своему положению к социальным низам населения.

Рассмотренная позиция старшины, ко всему, еще и показатель процесса социального разложения в общине, стремления старшин и других чиновных лиц занять господствующее положение в экономической и общественной жизни своих народов. Присоединялись они к правительственным войскам или шли в армию Пугачева, они преследовали, как правило, своекорыстные цели. Поэтому и в повстанческом лагере вместе с трудовыми массами оказались представители феодализирующейся старшинской верхушки. Таким образом, восстание в Башкортостане предстает сложным по своему социальному составу движением.

Новым социальным слоем антифеодального лагеря в Пугачевском движении стали работные люди, мастеровые и приписные к заводам крестьяне. На 33 заводах Уфимской провинции числилось свыше 26 тыс. душ м. п.26

Вести о восстании на Яике и появлении там «императора Петра III» вызвали сильное брожение и волнения среди заводского населения. Как вспоминал Пугачев во время допросов, он уже в октябре послал указы «на Воскресенский и на протчия заводы крестьяном со обещанием им вольности и всяких крестьянских выгод, с требованием, чтоб шли все в службу»27. Пугачев и его сподвижники придавали исключительное значение заводам и как резерву людской силы, необходимой для пополнения войска, и как материальной базе восстания: на заводах имелась артиллерия, значительные запасы оружия, боеприпасов и продовольствия, крупные денежные суммы.

Из посланных на заводы пугачевских указов сохранились лишь тексты указов приказчикам и заводским крестьянам Авзяно-Петровского и Кано-Никольского заводов. В ряде документов иного рода также имеются сведения, что именные указы в октябре были получены на Воскресенском, Вознесенском, Белорецком заводах28. Пугачев призывал служить ему «верно и неизменно до [последней] капли крови», за что обещал наградить заводское население «всякою вольностию» и теми же экономическими льготами, какие пожаловал казакам. Многие из работных людей были раскольниками и поэтому с удовлетворением, по словам конторщика Кано-Никольского завода, приняли пожалование «носить бороду и креститься, как они обыкли»29. Хотя пугачевские указы к работным людям и приписным крестьянам не учитывали специфических потребностей этих прослоек подневольного населения, провозглашение «всякой вольности» воспринималось ими как освобождение от заводских работ, «увольнение от подушных податей и от рекрут» и других обременительных повинностей30. Многие приписные крестьяне сразу же отправлялись с заводов с отпускными билетами в места постоянного жительства.

Первым к восстанию присоединилось население ближайших к Оренбургу Воскресенского, Верхоторского, Покровского заводов и их рудников. В начале октября к повстанцам ушел отряд рудокопов с Каргалинских рудников. А через несколько дней они привели из Берды на Воскресенский завод отряд из 70 башкир под командованием пугачевского полковника Качкына Самарова. Около тысячи крепостных работных и вольнонаемных людей записалось в «казаки» и повезли к Пугачеву реквизированные деньги, оружие и 18 пушек31. Вскоре в числе восставших оказались Верхний и Нижний Авзяно-Петровские, Кухтурский, Кагинский заводы, составлявшие единый производственный комплекс, крупнейший среди железоделательных заводов Южного Урала. 22 октября сюда прибыла команда из 8 казаков и 30 башкир (по другим сведениям — из 6 казаков и 100 башкир) во главе с одним из видных вожаков Крестьянской войны А.Т. Соколовым-Хлопушей32. Перед собравшимся заводским людом был зачитан пугачевский указ; «а как во оном написаны были все крестьянские выгоды, то крестьяна закричали: «Рады ему, государю, послужить!», и выбралось охотников к Пугачеву в службу 500 человек»33. Так же восторженно встречали башкиро-казачьи повстанческие отряды на Преображенском, Кано-Никольском, Богоявленском, Вознесенском, Симском, Катавских, Юрюзанском и других заводах34.

Карта окрестностей Уфы и конспект рапорта подполковника И.И. Михельсона о битве с отрядами атамана И.Н. Зарубина под Уфой 24 марта 1774 г. Выполнены рукою А.С. Пушкина

В течение октября и ноября в восстание добровольно включились 32 завода Уфимской провинции35. Некоторое время во власти заводской администрации оставался Белорецкий завод; пугачевские эмиссары, привлекшие было заводчан на сторону восстания, вскоре были арестованы, а 788 крепостных работных людей 7 ноября приведены в повиновение36. Лишь 3 января завод был вторично захвачен повстанцами37. Работы на всех заводах были прерваны. Они были возобновлены только на Авзяно-Петровских и Воскресенском заводах в связи с заданием Пугачева и Военной коллегии изготовить пушки и боеприпасы38.

Характерно, что вовлекали горнозаводское население в восстание непосредственно команды, состоявшие в основном из башкир-пугачевцев. Их приезд в подавляющем большинстве случаев служил побудительным мотивом для перерастания заводских волнений в восстание. Присоединение завода к восстанию обставлялось торжественной церемонией: завод присягал «императору» и определял себе новое руководство. Башкиры-повстанцы, исполняя поручения Пугачева по установлению новой власти на заводах, рассчитывали на возвращение своих старинных вотчинных земель. Они ни на миг не забывали, что своими указами вождь восстания жаловал башкир «во-первых, даже до последка землями, водами, лесами...»39.

В течение первого периода Крестьянской войны башкиры не прибегали к уничтожению заводов. Исключение составляет сожжение бездействовавшего Покровского медеплавильного завода и строившегося Азяш-Уфимского. Посланцы Пугачева действовали на заводах в полном согласии с местным населением. Даже некоторые правительственные чиновники вынуждены были признать, что в отношении к работникам заводов «башкирцы их ничем не вредили, а из их пожитков ничего не брали»40.

Отдавая должное роли посланцев Пугачева в процессе присоединения заводов к восстанию, нельзя забывать об инициативе и активности самих работных людей и приписанных к заводам крестьян. Группами и в одиночку они бежали к Пугачеву в Берду, а затем становились проводниками направляемых на заводы повстанческих отрядов. Пугачевские команды были немногочисленны, потому что их целью был не насильственный захват заводов, а лишь проведение совместно с готовыми к восстанию крестьянами ряда мероприятий по установлению новой власти. Заводское население тотчас прекращало работу. Вместе с пугачевскими отрядами, а иногда и самостоятельно оно расправлялось с представителями заводской администрации, защищавшей интересы заводовладельцев, конфисковывало деньги, продовольствие, оружие, инструменты, уничтожало долговые обязательства. По подсчетам заводчиков, повстанцы сожгли конторские книги с долговыми расписками на сумму в 104 тыс. руб. На заводах устанавливалась повстанческая власть в лице выбираемых народом атаманов, есаулов, урядников, которые несли ответственность за сохранение денежной казны, снабжение населения продовольствием, а также охраняли заводы, следили за общим порядком. По заключению Оренбургской секретной комиссии, расследовавшей причины начальных успехов восстания, заводские крестьяне с получением пугачевских указов «сами, раззоря многия помещиков своих заводы, забрав деньги, хлеб и скот, явились к самозванцу и все нужное, касающееся до артиллерии, привезли»41. Из всех других категорий крестьянства-они были «к самозванцу усерднее»42. Из среды заводских крестьян вышло много талантливых предводителей народного движения: стал атаманом и повытчиком повстанческой Военной коллегии крестьянин Воскресенского завода Г. Туманов, походными атаманами были крестьяне этого же завода А.Д. Ерусланов и К.С. Микеров, а приписной Авзяно-Петровских заводов Д.М. Загуменнов получил чин полковника.

Участие в антифеодальном движении значительного числа заводских крестьян не могло не придать Пугачевскому восстанию некоторых особенных черт. Заводской люд, приобретавший навыки коллективной работы на крупных предприятиях и привычный к дисциплине труда, вносил в действия повстанцев известный элемент организованности, сплоченность, слаженность выступлений. Особой заслугой повстанческого руководства было использование для нужд народной войны производственных мощностей металлургических мануфактур Южного Урала. Заводы снабжали пугачевское войско пушками, боеприпасами, оружием; часть этого арсенала была изготовлена по инициативе повстанческих властей. С начала ноября 1773 г. и до конца марта 1774 г. на нужды восстания работали Авзяно-Петровский и Воскресенский заводы. Воскресенские заводские крестьяне отлили 15 медных орудий. На Авзяно-Петровском заводе было изготовлено 7 (или 6) бомб и 3 куля ядер (60 двадцатифунтовых или 40 двадцативосьмифунтовых). Ядра для пушек, бомбы и дробь отливались на Воскресенском заводе, а также в специальной мастерской в Берде, где «ядра и бомбы чинили и заряды делали»43. Повстанцы пытались организовать военное производство и на Белорецком, Кано-Никольском, Преображенском (Зилаирском) заводах. Выпущенная этими заводами продукция занимала значительное место в поступлении артиллерии, притоке боеприпасов в Главное повстанческое войско под Оренбург. Но наладить широкое производство орудий, бомб и ядер не удалось: сказалось отсутствие на заводах специалистов по литью пушек и снарядов, недостаток металлургического сырья. На первом этапе Крестьянской войны у пугачевцев было по меньшей мере 150 трофейных орудий, взятых в основном с южноуральских заводов. Из заводских касс было изъято 144 929 руб. денег, конфисковано у владельцев продовольствия, фуража, скота на сумму 81 406 руб.44

Постепенно в народное движение втягивались все другие категории населения. Успехи восстания, пугачевская агитация делали свое дело. Среди русских крестьян, казаков Оренбургского казачьего войска также «публиковались», т. е. зачитывались в людных местах предписания «императора Петра Федоровича». В манифесте от 25 ноября достаточно четко была выражена идея равноправия людей разных сословных групп перед особой «государя императора». Пугачев обращался к «верноподданным всякого звания и чина» и всех жаловал «всякою вольностию отечески»45.

Наиболее широкое распространение получил манифест от 2 декабря 1773 г. Это был важнейший директивный акт, использовавшийся ставкой Пугачева до конца июня 1774 г. Основной целью документа было укрепление авторитета «Петра III» как полновластного самодержца, поэтому в нем излагалась «подлинная» история отлучения и появления на государственной арене злосчастного «императора». Социальное звучание документа было приглушено по сравнению с предыдущим манифестом на тюрки от 1 декабря и некоторыми другими указами. Но обещание Пугачева «наших верноподданных рабов, истинных сынов отечеству» пожаловать «всякою вольностию» воспринималось трудовым населением как реальное освобождение от феодального гнета и разных форм зависимости46.

Как и на заводах, присоединение к восстанию крестьян ускорялось с появлением в деревнях небольших команд из казаков и башкир, которые «публиковали» указы «императора Петра III», принимали присягу ему, брали охотников в «казаки».

В Уфимской провинции русских государственных, дворцовых, помещичьих (без заводских владельческих) крестьян насчитывалось более 27 тыс. душ м. п.47 По сведениям провинциальной канцелярии, представленным губернским властям в декабре 1774 г., крестьяне всех русских деревень «к злодейству присоединялись». Особо канцелярией были выделены 70 деревень, куда приходили пугачевские команды, и жители которых «все безизъятно в злодейских скопищах и совокупно з башкирцами и протчими иноверцами на приступах к здешнему городу Уфе и протчим ведомства Уфимской провинции городам же и крепостям были и раззорении дворянским и протчим селениям чинили»48.

По ведомости войсковой канцелярии в 1772 г. в Уфе и четырех крепостях провинции (Елдякская, Красноуфимская, Нагайбакская, Табынская) числился 1221 служащий казак Оренбургского казачьего войска49. Там же проживало не менее 500 отставных казаков. Известно, что в осажденной повстанцами Уфе оставались 233 служащих и отставных казака50. Но подавляющее большинство казаков провинции вошло в состав конных отрядов пугачевцев.

Разнородное многонациональное население Уфимской провинции — башкиры, мишари, оренбургские казаки, государственные, дворцовые и помещичьи крестьяне, работные люди и приписные крестьяне горных заводов и вошедшие в тептярское сословие татарские, марийские, чувашские, удмуртские ясачные крестьяне — это массив восстания, его основные движущие силы.

Помня о заявлениях местных властей о «генеральном», всеобщем участии в Крестьянской войне трудовых масс края и принимая во внимание численность разных категорий его населения, можно приблизительно определить количество повстанцев — воинов из служилого населения и «казаков» из многонационального крестьянства Уфимской провинции.

Каждый башкирский двор (а их было более 14 тыс. дворов) мог выставить по 2—3 всадника, а это означает, что повстанческие войска получили до 40 тысяч воинов-башкир. Дворы мишарей (более 2350 дворов) и служилых татар (180 дворов), выделяя по 2 конника, имели возможность направить в повстанческие отряды до 5 тыс. человек, 1700 служащих и отставных оренбургских казаков — до 1400 чел. Всего из служилого населения провинции в повстанческих отрядах могло быть примерно 45 тыс. человек. Население 33 заводов провинции, насчитывавшее около 26 тыс. душ м. п., в основном «рабочего возраста», могло выставить «в казаки» 10—15 тыс. человек. Татарские, марийские, чувашские, удмуртские крестьяне (более 36 тыс. душ м. п.) и русские крестьяне (более 27 тыс. душ м. п.) могли послать в отряды соответственно 10—15 тыс. и 8—10 тыс. человек. Всего в пугачевских отрядах было свыше 40 тыс. крестьян разных категорий.

Таким образом, служилое население и крестьяне провинции дали приблизительно одинаковое количество воинов в конные и пешие отряды повстанцев. Конечно, приведенные сведения не вполне точны по тем же причинам, по которым, как отмечалось выше, нельзя получить полных сведений о количестве населения в провинциях и губернии. Не сохранились и списки наличного состава повстанческих отрядов.

На примере Уфимского повстанческого района можно проследить и другие характерные черты и особенности народного движения в Башкортостане, касающиеся движущих сил и форм организации восстания.

Все большие отряды пугачевцев были многонациональными. Это служит самым основательным подтверждением тому, что в целях борьбы многоязыкого и разносословного населения края на первом месте стояли социальные интересы. Дружное выступление народов Башкирии против своих угнетателей сильно озадачило командующего карательными войсками А.И. Бибикова. 8 января 1774 г. он писал генерал-прокурору Сената А.А. Вяземскому, что мог бы «усмирить» башкир, если бы они выступали в одиночку, но «к несчастью, черный народ... был к злодеям склонен», и башкиры-повстанцы «умножали» свои команды за счет крестьян51.

Примером, подтверждающим эти наблюдения генерал-аншефа, может служить комплектование первого отряда полковника Салавата Юлаева. В декабре 1773 г. из жителей Сибирской дороги — башкир, мишарей, марийских и татарских крестьян — он сформировал отряд из 800 человек. В первой половине января к ним присоединились оренбургские казаки Красноуфимской крепости, заводские люди Суксунского завода, русские и татарские государственные крестьяне из селений Пермской провинции, и отряд за месяц вырос до 4 тыс. человек52.

Этнические, а также религиозные различия не выступали на первый план. В переписке повстанческих властей и учреждений «врагами», «ворами» именуются не представители какого-либо народа или определенной религии, а все угнетающие народ крепостники и царские администраторы. В обращениях к «Петру III»-Пугачеву или при упоминании о нем в тюркоязычных документах приводилось его пышное титулование. Так, в охранных билетах, выдаваемых в декабре 1773 г. — январе 1774 г. повстанческими атаманами татарином Юскеем Кудашевым, башкирами Батыркаем Иткининым, Абдеем Абдулловым и другими жителям Уфимской, Казанской, Пермской провинций говорилось о «Петре III»-Пугачеве как о «светлейшем и величайшем императоре стран, государе нашем». Пугачевский полковник мишар Канзафар Усаев в своем повелении старосте Суксунского завода Ф. Иванову писал о «Петре Федоровиче» как о «великом императоре и великом государе нашем»53. Это свидетельствовало не только о признании «инородцами» русского «мужицкого царя», но и о том, что, участвуя в антифеодальном движении, народы стремились не к национальному или религиозному сепаратизму, а боролись за социальную справедливость, олицетворением которой стал новоявленный «царь Петр Федорович» — Е.И. Пугачев. Определенно, в таком мощном, социально многослойном, национально представительном движении, как Крестьянская война, звучали и национально-освободительные мотивы. Однако последние не превалировали, а вернее сказать, они были претворены в социальное начало, «ибо национальный протест был в конечном счете проявлением не особенности этнической психологии нерусских народностей, уровня их общественного самосознания или исторических представлений, а являлся результатом жестокого социального гнета со стороны русского феодализма, русского царизма»54.

Костяк пугачевских отрядов представляли служилые люди — казаки, башкиры, мишари, обученные военному делу. Иногда в воинской элите восстания оказывались работные люди заводов. Они верстали «казаков» из крестьян, присоединяя их к своим командам, в бою на собственном примере учили военному искусству или оказывали самостоятельным крестьянским отрядам посильную помощь в сражении с карателями. Выступления башкир и казаков отличались не только лучшей организованностью, но и, в большинстве случаев, отсутствием эгоистических местнических тенденций, столь характерных для крестьянских движений. Их отряды действовали не только на территории своих волостей или близ казачьих крепостей, но и в местах, отстоявших от родных домов за сотни верст.

Если основная кадровая часть командного состава повстанческих отрядов назначалась «императором Петром III», то звания есаулов, сотников, походных атаманов присваивались командирами крупных отрядов. Формировали средний командный состав своих отрядов пугачёвский атаман И.Н. Зарубин, полковники Абдей Абдуллов, Бахтияр Канкаев, Качкын Самаров, Салават Юлаев55 и другие. Им, командирам крупных повстанческих отрядов, в разнообразной военной и гражданской работе помогали походные канцелярии, состоявшие из самого командира, есаула, писарей и переводчиков.

По предписанию Пугачёва отряды вначале комплектовались на основе добровольности. Но потребность в большом числе людей для обеспечения блокады Оренбурга, Уфы, Мензелинска, Челябинска и других административных центров губернии, для отпора массированному наступлению карательных войск заставила повстанческое руководство перейти к мобилизации населения. Поначалу забирали «в казаки» по 1 человеку с 1—2 дворов, а затем стали призывать всех взрослых мужчин. В декабре 1773 г. Качкын Самаров предлагал башкирским старшинам наряжать «с каждого дому по человеку, годных, вооруженных», а тептярский старшина Казанской дороги Ибраш Уразбахтин предъявил подобное требование ко всем жителям дороги56. В январе 1774 г. Зарубин писал атаману В.И. Торнову в Нагайбак: «Стараться вам, сколько можно, собирать казаков из тамошних пределов». В марте Салават Юлаев велел произвести набор жителей на Казанской дороге «ис каждого дому конных и пеших..., не оставливая годных в службу и не приемля от них отговорок»57.

Вооружено восстание было, естественно, неровно. Крупные отряды, иногда называвшиеся в повстанческих документах «армиями» и «корпусами», имели, наряду с ручным холодным оружием, огнестрельное оружие и пушки. Лучше были снабжены отряды, действовавшие неподалеку от заводов и крепостей, откуда они вывозили артиллерию, ядра, порох, ружья, и где в кузницах изготовлялись сабли, кольчуги, латы. В отдельных отрядах было до шести — семи пушек. В северных волостях Ногайской дороги и прилегавших к ним волостях Казанской дороги, где заводов было мало, повстанцы были плохо обеспечены пушками и ружьями. Основным оружием были луки со стрелами, копья у конницы, дубины и рогатины у крестьянской пехоты58.

«Генеральное» выступление народных масс Башкирии, развернувшееся в ноябре 1773 г., быстро набирало темпы, развиваясь по восходящей линии. Города и крепости края как средоточие административной и военной силы правительства были особо ненавистны угнетенным народам. В декабре все пригородки и крепости (кроме Бирска) были в руках у повстанцев, в блокаде находились Уфа и Мензелинск.

Главные усилия повстанцев в провинции были направлены на захват Уфы. Уже в октябре первые отряды восставших подошли к городу, и вскоре Уфа была полностью блокирована59. С конца ноября 1773 г. и до конца марта 1774 г. связь города с административными центрами губернии фактически была прервана. В ноябре командиры тысячного отряда, состоявшего из башкир, татарских и марийских государственных крестьян, русских дворцовых и помещичьих крестьян, предвидя сложность операций по овладению Уфой, обратились к Пугачёву с просьбой прислать необходимые «для нынешней войны» пушки60.

Предводителями отрядов, осаждавших Уфу, были поначалу посланцы Пугачёва башкирский походный старшина Тамьянской вол. Ногайской дороги Качкын Самаров и пятидесятник уфимских казаков И.В. Губанов. Обоим им были присвоены звания повстанческих полковников61. Качкын Самаров и Губанов, преследуя свои цели, проводили мобилизацию населения в отряды под Уфу. Так, 6 декабря Качкын разослал объявления старшинам и жителям всех прилегавших к реке Дема волостей, в которых был изложен приказ «Петра III» «с каждого двора изготовиться вам в поход со всяким оружием и выступать вам в город Уфу»62. К середине декабря многонациональные повстанческие отряды под Уфой насчитывали четыре тысячи человек63.

Наставление пугачевского полковника Салавата Юлаева Красноуфимской станичной избе 14 января 1774 г. РГАДА. Ф. 6. Д. 439. Л. 140

14 декабря сюда прибыл пугачёвский атаман И.Н. Зарубин. С именем этого выдающегося вожака народных масс связано создание и деятельность Чесноковского повстанческого центра, призванного содействовать сплочению сил восставших на территории Приуралья, Урала (к северу от Уфы) и Западной Сибири. Ставка Пугачёва поручила Зарубину взять Уфу; ему дана была вся полнота власти для оперативного решения вопросов войны и административного управления, связанных с осадой и неизбежным, как предполагалось, падением Уфы. И вскоре возведенный Пугачёвым в сан «графа Чернышева» И.Н. Зарубин (настоящий граф З.Г. Чернышев вполне здравствовал и был, как известно, президентом Государственной Военной коллегии) сделался общепризнанным предводителем крупнейшего повстанческого центра64. Его ближайшими помощниками стали Качкын Самаров, И.В. Губанов, тептярский старшина (ясачных татар) Казанской дороги Ибраш Уразбахтин, повстанческий полковник башкирский походный старшина Ногайской дороги Канбулат Елдашев, повстанческий бригадир казак из Табынской крепости И.С. Кузнецов, повстанческий полковник яицкий казак И.И. Ульянов.

Зарубин и его сподвижники развернули работу, направленную, прежде всего, на расширение территории повстанческого движения, поэтому усердно занимались комплектованием боевых сил повстанческого войска под Уфой, заботились об обеспечении его оружием, боеприпасами, провиантом, фуражом. Успехи их деятельности были значительны. К концу года, по сведениям уфимских властей, под Уфой собралось не менее 10 тысяч повстанцев; в январе их число возросло до 12 тысяч. С заводов и крепостей сюда были привезены 25 пушек65.

Башкиры, мишари, яицкие и оренбургские казаки составляли конные команды войска Зарубина, крестьяне и работные люди — отряды пехоты. В войске велся учет наличия повстанцев. По показаниям сержанта Оренбургского батальона Н.Л. Катанского, доставленного в Чесноковку из Табынской крепости, Зарубин приказал ему «всех росписать тут по десяткам». Именные списки повстанцев затем набело переписывались66.

О социальном составе чесноковского войска некоторое представление дают сведения, содержащиеся в рапорте подполковника И.И. Михельсона генерал-аншефу А.И. Бибикову о захваченных в плен пугачёвцах после сражения 24 марта под Уфой. Каратели задержали более тысячи человек: 106 отставных армейских и морских солдат, 120 пехотинцев и артиллеристов, 209 дворцовых, экономических и помещичьих крестьян, 543 заводских крестьянина, 93 башкира и татарина. Здесь же Михельсон отметил, что пленных было намного больше, но он «распустил по их деревням, зделав им увещевание»67. К тому же, нужно иметь в виду, что основной части многотысячного войска Зарубина и, прежде всего, его конным отрядам удалось уйти от преследования карателей.

Долгое время, рассчитывая на мирные переговоры и «бескровный» переход города в руки повстанцев, предводители Чесноковского центра ждали и засылали в Уфу указы Пугачёва и обращения Зарубина с требованием, чтобы «здешние командиры... город без всякого отпору и супротивления отдали». В противном случае они угрожали «с великим числом людей... зделать нападение..., а командиров, дворян и всех лутчих людей истребить»68.

Возглавлявший оборону города комендант полковник С.С. Мясоедов твердо надеялся отстоять город до подхода правительственных войск. Во время осады в Уфе боеспособных было 1434 чел., в т. ч. 244 офицера и солдата, 468 отставных чинов, 233 казака, 170 купцов и цеховых, 125 дворовых, 148 разночинцев, 43 заводских крестьянина, 39 наемных работников и др.69 В городе было 20 пушек, значительные запасы пороха. Удачное географическое расположение города на холмах, окруженных глубоководными реками — Белой и Уфой, имевшиеся тут оборонительные укрепления — земляной вал, деревянная крепость с башней, палисад, 13 пикетов служили хорошей защитой.

Не дождавшись добровольной сдачи города, повстанцы перешли к активным действиям. Многотысячное войско дважды, 23 декабря 1773 г. и 25 января 1774 г., штурмовало Уфу. Повстанцы ворвались было в крепость, но, встреченные сильным оружейным и артиллерийским огнем, отступили70. В последующие дни, вплоть до сражения с корпусом подполковника И.И. Михельсона, повстанцы не предпринимали попыток штурмовать город, но держали его в плотной осаде. Среди крестьян и рядовых казаков, находившихся в Уфе, бродили пропугачёвские настроения. Используя вылазки из города для заготовления топлива и фуража, к повстанцам перебегали «господские люди, а 23 марта с бекета бежал канонер Нагаев с намерением, чтоб при будущем приступе показать место, где злодеям удобно будет взойти в город»71.

Повстанцам не удалось овладеть Уфой, как не были взяты ими Оренбург, Кунгур, Мензелинск и некоторые другие города и крепости. Среди причин, предопределивших такой исход событий, следует, в первую очередь, назвать слабую обеспеченность восставших артиллерией, ручным огнестрельным оружием и боеприпасами, а затем — недостаточную военную выучку, почти полное отсутствие опыта ведения осадных боев. Значительной помехой становилось промедление в подготовке наступления: оно давало возможность противнику выиграть время для мобилизации резервов, восстановления городских оборонительных сооружений, усиления гарнизона за счёт подходивших к осажденным городам войск. В конце концов, сказывалась стихийность действий, присущая всем крестьянским выступлениям, недостаточная организованность восставших72.

Чесноковский повстанческий центр подчинялся Военной коллегии, откуда поступали указы и распоряжения по организационным и военно-оперативным вопросам. Между тем, из-за удаленности Берды большинство решений Зарубин и его сподвижники принимали самостоятельно. Деятельность Чесноковского центра была сугубо направлена на сплочение и координацию действий многочисленных повстанческих отрядов, на мобилизацию сил подкрепления. Зарубин посылал своих эмиссаров в отдаленные районы восстания, поручая им формирование отрядов, пополнение повстанческих сил в Берде и Чесноковке новыми боевыми группами, снабжение их боеприпасами, продовольствием, фуражом, организацию контрольно-пропускных постов на дорогах, ведущих к Оренбургу, Уфе, Кунгуру, Челябинску, нападение на отдельные мелкие гарнизоны.

Чесноковский центр старался поддерживать военно-оперативную связь с очагами повстанческого движения под Казанью, Осой, Сарапулом, Кунгуром, Исетским районом восстания и даже пугачёвскими отрядами в западных уездах Сибирской губернии. «Графу Чернышеву» — Зарубину поступали донесения от башкирских полковников Караная Мратова и Батыркая Иткинина, предводителей татар-повстанцев Аита Размаметева и Юскея Кудашева, атаманов приписных крестьян Воткинского завода А.Ф. Носкова и осинских пахотных солдат С.Я. Кузнецова, других видных пугачевцев73. Вот что рассказал во время допроса о взаимоотношениях повстанческих командиров плотник Казанского адмиралтейства И. Костылев, писарь в отряде видного военачальника повстанцев в Западном Прикамье служилого татарина Казанской провинции Мясогута Гумерова: «Находящиеся по Каме и Вятке старшины имели переписки татарскими и русскими письмами с находящимися ж старшинами в Уфимском уезде и около Мензелинска, в том числе с называемым графом Иваном Никифоровым сыном Чернышевым», т. е. И.Н. Зарубиным74.

Чесноковский центр оказывал помощь самостоятельно действовавшим отрядам. Особое значение как Военной коллегией, так и Зарубиным придавалось охране северо-западных районов Оренбургской губернии, через которые шли дороги из центра страны. В районе Мензелинск-Бакалы-Нагайбак действовали отряды Караная Мратова, повстанческого полковника Минлигула Кутлуметева, атамана В.И. Торнова, которые вели наблюдение за передвижением правительственных войск. Туда же посылался из-под Уфы и отряд И.И. Ульянова75.

Четыре раза повстанцы шли на приступ Мензелинска, но захватить хорошо укрепленный город не смогли. После сражений с командой полковника Ю.Б. Бибикова в конце января 1774 г. пугачевские отряды отступили к Нагайбаку76. Бибиков освободил от осады Мензелинск, а 8 февраля занял Нагайбакскую крепость, оттеснив отряд В.И. Торнова к д. Стерлитамаково. Не задерживаясь долго в Нагайбаке, Бибиков отошел к Бугульме, куда стягивались войска, отправлявшиеся к Оренбургу77. Воспользовавшись этим, 19 февраля Нагайбакской крепостью с боем овладел повстанческий отряд И.И. Ульянова. Своей ставкой Ульянов избрал с. Бакалы78. Размах народного движения в этой части края был столь значителен, что в канцелярию командующего правительственными войсками А.И. Бибикова поступили сведения о четырехтысячном отряде, имевшем 11 пушек, присланных из-под Уфы. На самом деле, Ульянов привез всего лишь пять пушек, а Торнов безуспешно пытался получить дополнительно пушки и порох в Чесноковке и Берде79.

Из Чесноковки высылали отряды на помощь атаману И.Н. Белобородову, вступившему в Исетскую провинцию80. Под Кунгур в январе 1774 г. был послан бригадир И.С. Кузнецов, которому предписывалось объединить действовавшие там повстанческие отряды81.

В деятельности Чесноковского центра необходимо выделить его посильное стремление направлять и регламентировать работу повстанческих властей.

Вместо правительственных учреждений повстанцы всюду создавали свои органы управления и самоуправления — походные канцелярии атаманов, станичные и земские избы, канцелярии в городах, крепостях, на заводах. Прежних ненавистных начальников они везли на расправу в Чесноковку. Типичным примером служит выдача дворцовыми крестьянами Каракулинской волости прятавшихся от повстанцев управителя капитана Ф. Орлова и воеводу Бирска премьер-майора Ф.Д. Моисеева. Этот акт, а также мобилизация в пугачёвские «казаки» более 500 дворцовых крестьян были поставлены в вину волостному старосте Т. Санникову и сотнику И. Марлягину, сосланным в 1775 г. по решению Казанской следственной комиссии на сибирские казенные заводы без права производства в мастеровые82.

На смену отрешенным от власти чиновникам и служителям правительственной администрации избирались или назначались должностные лица из среды самих повстанцев. Зарубин объяснял им, «что во всех де местах будут таких чинов народные судьи, а воевод и канцелярии не будет»83. Иногда Зарубин сам назначал приезжавших в Чесноковку повстанцев атаманами, сотниками, есаулами. Но чаще к нему являлись представители уже избранных населением местных органов власти за санкциями. Они утверждались «графом Чернышевым» и получали наставления по организации новой власти в крепостях, деревнях, на заводах. В сохранившихся инструкциях Зарубина об управлении Ижевским и Рождественским заводами, Осинской волостью содержится требование и конкретные рекомендации, как охранять заводское имущество, организовать распределение продовольствия из казенных запасов между крестьянами. Зарубин требовал от атаманов хозяйского подхода к ведению дел: «где что видеть можите интересу казенному какую трату, о том немедленно меня рапортовать»84.

Захваченные города и крепости повстанческое руководство стремилось превратить в надежные оплоты для защиты восставших, организации военного отпора карателями, а также — место работы новых повстанческих властей и учреждений по налаживанию гражданского управления.

Известно, что повстанческий управленческий аппарат наивно копировал сложившуюся структуру власти со всеми её учреждениями, чинами, делопроизводством. Вместе с тем, в целом ряде районов, занятых восставшими, вводилась форма управления, подсказанная историческим опытом общинного самоуправления казачества и крестьянства. Практически повстанческая власть на местах сосредоточивалась в руках выборных органов, деятельностью которых руководили или функционирование которых контролировали повстанческие атаманы. Ярким примером формирования и деятельности новых властей является Красноуфимская станичная изба.

12 января в казачью крепость вступил отряд полковника Салавата Юлаева. Три-четыре дня, которые он здесь провел, Салават посвятил учреждению новой власти, энергичным мерам по её укреплению, установлению общественного порядка и правопорядка. Сохранились два указа Салавата Юлаева и его наставление об управлении крепостью. На крепость и её округу распространялся «казачий устав» самоуправления. И, как гласил указ Салавата Юлаева от 13 января, «над всеми пригорода Красноуфимска жительми атаманом» назначался пугачёвец М.И. Попов, его помощником — есаул М.Д. Чигвинцев. При атамане функционировал орган казачьего самоуправления — станичная изба, которая должна была стать строго выборным учреждением и полностью обновить свой состав.

Указы Салавата и его наставление полагали также широкое привлечение населения к управлению через общинные собрания и их коллективные постановления, которые фиксировали бы взаимную ответственность, взаимный контроль властей и граждан: «...по городу приказы от них, Иванова (автор указа называет атамана Макара Ивановича Попова по отчеству. — И.Г.) и Чигвинцова, определенным, кого они за наилутче выберут, принимать, им наставлении давать, в чем во всем безпрекословно и ослушности им не иметь, и повиноваться под опасением за неисполнение тяжчайшаго штрафа». Атаману и есаулу предписывалось: «со здешними гражданами поступать добропорядочно», поборов и притеснений «ни под каким видом никому не чинить, ко всяткам не касаться»85.

Эти и некоторые другие акты достаточно подробно излагают основные функции новой администрации. Во главу угла ставились цели восстания, и властям вменялось в обязанность «до последней капли крови охранить и оборонять» завоеванные позиции. В тесной связи с центральной задачей формировались военные и военно-организационные задания: администрации предписывалось продолжать комплектование повстанческих подразделений, держать команды в боевой готовности, заботиться об отпускниках, следить за поведением представителей старой администрации и т. д. Особые разделы документов, вышедших из походной канцелярии Салавата Юлаева, составляли финансово-экономические предписания: учёт общественных доходов и расходов, контроль за торговлей, устройство почтовой связи, выплата жалованья и квартирных денег служащим, обеспечение неимущих.

После ухода Салавата из крепости повстанческие власти руководствовались указами Военной коллегии и распоряжениями И.Н. Зарубина. Красноуфимская станичная изба просуществовала всего лишь около полутора месяцев. Но и за это короткое время она смогла внести определенный порядок в повстанческое движение86.

В районах, где действовали отряды наиболее энергичных и преданных делу восстания командиров, было больше организованности, велась борьба с нарушениями воинской дисциплины и грабежами. Это точно видно на примере отношений повстанческой власти к церкви, её имуществу и строениям. В ведомости Уфимской провинциальной канцелярии от 9 декабря 1774 г. отмечено, что в Красноуфимской, Табынской, Елдякской крепостях, селе Бакалы, во всех дворцовых селах и в экономическом с. Чесноковка «как от злодея Пугачёва, так и его сообщников, наглости, злодейства и богохуления производимо не было»87. Не тронули повстанцы на первом этапе движения церквей на заводах, в пригородке Осе. Разорены и сожжены были лишь церкви и часовни в местах расселения новокрещенцев, для которых разрушение православных храмов было голосом оскорбленной совести, проявлением религиозного протеста: в селах Куганак, Белебей (Архангельское), д. Урусу Тамак, Нагайбакской крепости88.

Чесноковский центр заботился о поддержании общественного порядка на освобожденной повстанцами территории, вел борьбу «со своевольствами и грабительствами». В первые месяцы восстания наблюдались случаи грабежей и мародерства. Вместе с имуществом богачей башкиры, мишари, казаки иногда захватывали скот, продукты питания, одежду и у крестьян, считая захваченное военной добычей. По указу Военной коллегии в декабре 1773 г. Зарубин поручил своим сподвижникам Качкыну Самарову и Канбулату Елдашеву оградить русские селения под Уфой от разорения89. Он провел строгое расследование жалобы рождественских заводских крестьян о реквизиции башкирским повстанческим отрядом заводской казны, часть которой была предназначена для выдачи заработной платы работникам90. Разбои и грабежи были неизбежным, по вполне понятным причинам, явлением в гигантском потоке народного гнева.

Создание на территории, охваченной народной войной, органов повстанческой власти оказывало определенное организационное воздействие на стихийный ход восстания. В принципе народовластия и его практическом осуществлении также заключался вызов крепостническому строю и самодержавию.

Примечания

1. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 25—28; 35—38; Воззвания и переписка вожаков пугачевского движения в Поволжье и Приуралье. Казань, 1988. С. 42—45; Овчинников Р.В. Манифесты и указы Е.И. Пугачева. С. 80—82, 84—86.

2. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 27.

3. Там же. С. 35—38.

4. Там же. С. 26—28, 38.

5. Очерки истории башкирского литературного языка. М., 1989; Халикова Р.Х. Язык башкирских шежере и актовых документов XVIII—XIX вв. М., 1990. С. 8—14. В силу делопроизводственной традиции тюркоязычные документы на арабской графике обозначались как татарские.

6. Усманов М.А. Предисловие к сб. док. «Воззвания и переписка вожаков пугачевского движения в Поволжье и Приуралье». С. 13, 16.

7. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 38.

8. Там же. С. 373—374, 379—385.

9. РГАДА. Ф. 1274. Д. 196. Л. 317; Материалы по истории СССР. М., 1957. Вып. V. С. 533—588, 590, 592, 594, 596—597, 601—602. Количественные данные о ясачных крестьянах даны по сведениям на 1762 г.

10. Материалы по истории СССР. Вып. V. С. 573—580, 600—602.

11. РГВИА. Ф. 41. Оп. 1/199. Д. 284. Л. 133, 134 об.

12. Там же. Л. 101 об.; РГАДА. Ф. 6. Д. 507, ч. 2. Л. 266.

13. РГАДА. Ф. 6. Д. 443. Л. 5; ГАОО. Ф. 3. Д. 140. Л. 31.

14. Плотников Г. Далматовский монастырь в 1773 и 1774 гг. или в Пугачевский бунт // Чтения ОИДР. М., 1859. Кн. 1. С. 21.

15. РГАДА. Ф. 1100. Д. 11. Л. 1, 2; Ф. 6. Д. 592. Л. 498—500; Д. 507, ч. 4. Л. 210—215; Д. 627, ч. 2. Л. 378—379; ч. 11. Л. 17; Крестьянская война. С. 51, 251, 375.

16. РГАДА. Ф. 6. Д. 627, ч. 10. Л. 239, 248; Дмитриев-Мамонов А.И. Указ. соч. С. 62; Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 272—273.

17. РГАДА. Ф. 1274. Д. 182. Л. 231; Андрущенко А.И. Указ. соч. С. 137.

18. РГАДА. Ф. 6. Д. 431. Л. 30 об. — 34.

19. Там же. Д. 507, ч. 4. Л. 118—119.

20. Там же. Д. 467, ч. 6. Л. 296—297.

21. РГВИА. Ф. ВУА. Д. 143. Л. 98.

22. Там же. Ф. 20. Д. 1231. Л. 343.

23. РГАДА. Ф. 1100. Д. 9. Л. 429.

24. РГАДА. Ф. 6. Д. 507, ч. 4. Л. 22 об.

25. Там же. Д. 627, ч. 10. Л. 250—251; ГАОО. Ф. 3. Д. 141. Л. 132—133; Дмитриев-Мамонов А.И. Указ. соч. С. 62.

26. Андрущенко А.И. Указ. соч. С. 328—336; см. раздел 1, гл. II данной работы.

27. Вопросы истории. 1966. № 4. С. 117.

28. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 30—31, 34, 375, 379; Овчинников Р.В. Манифесты и указы Е.И. Пугачева. С. 175—179.

29. Осада Оренбурга (Летопись Рычкова). С. 247.

30. Овчинников Р.В. Манифесты и указы Е.И. Пугачева. С. 51, 175—179.

31. Крестьянская война. С. 38, 124; Пугачевщина. Т. 2. С. 268; РГАДА. Ф. 6. Д. 504, ч. 1. Л. 49—51; Мартынов М.Н. Воскресенский завод в Крестьянской войне 1773—1775 гг. // Исторические записки. 1967. Т. 80. С. 287—304; Андрущенко А.И. Указ. соч. С. 241—243.

32. РГАДА. Ф. 6. Д. 467, ч. 4. Л. 30; ч. 6. Л. 34 об. — 35; ч. 7. Л. 23, 25—28, 78—93, 104—110, 116—117, 123—128; ч. 9. Л. 274—278; Д. 507, ч. 3. Л. 537—538;ч. 4. Л. 610—612. О Соколове-Хлопуше см.: Лимонов Ю.А., Мавродин В.В., Панеях В.М. Пугачев и пугачевцы. Л., 1974. С. 138—151.

33. Красный архив. 1935. № 68. С. 165.

34. РГАДА. Ф. 6. Д. 467, ч. 2. Л. 276 об. — 277; ч. 13. Л. 105 об.; Д. 507, ч. 5. Л. 147—148; Д. 627, ч. 10. Л. 378, 404; Крестьянская война. С. 61.

35. РГАДА. Ф. 271. Оп. 1. Д. 1339б. Л. 109—263, 965—998; Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева. Т. 2. С. 256—291; Андрущенко А.И. Указ. соч. С. 234—274, 328—336.

36. РГВИА. Ф. 20. Д. 1230. Л. 259; Д. 1231. Л. 141.

37. Ушаков И.Ф. Работные люди Белорецкого завода в Крестьянской войне // История СССР. 1960. № 6. С. 131—135.

38. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 56, 58, 60, 63—65, 393—394.

39. Там же. С. 27.

40. РГАДА. Ф. 6. Д. 627, ч. 2. Л. 146 об.

41. РГБ Ор. F. IV. Д. 668. Л. 134 об.

42. РГАДА. Ф. 6. Д. 508, ч. 2. Л. 6.

43. Пугачевщина. Т. 2. С. 135; Т. 3. С. 214; Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева. Т. 2. С. 480—493.

44. Пруссак А.В. Заводы, работающие на Пугачева // Исторические записки. 1940. Т. 8. С. 174—207; Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева. Т. 2. С. 492; Андрущенко А.И. Указ. соч. С. 328—337.

45. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 35, 379.

46. Там же. С. 36—37, 380—383; Овчинников Р.В. Манифесты и указы Е.И. Пугачева. С. 82—84.

47. Материалы. Т. IV, ч. 2. С. 12; см. раздел 1, гл. I данной работы.

48. РГАДА. Ф. 1274. Д. 185. Л. 165—182.

49. Материалы по... ОКВ. Вып. VII. С. 185.

50. Асфандияров А.З. Чесноковский лагерь под Уфой — второй повстанческий центр Крестьянской войны 1773—1775 гг. // Народы в Крестьянской войне 1773—1775 гг. С. 69.

51. РГИА. Ф. 468. Оп. 32. Д. 2. Л. 60.

52. Гвоздикова И.М. Салават Юлаев. С. 100, 132, 137—139, 142—143.

53. Воззвания и переписка вожаков Пугачевского движения в Поволжье и Приуралье. С. 51—58, 76—78, 87.

54. Усманов М.А. Указ. соч. С. 8, 10, 25—27.

55. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 110—190, 200—257.

56. Там же. С. 114, 116, 125.

57. Там же. С. 132, 254.

58. Кулбахтин Н.М. Башкирский народ в Крестьянской войне 1773—1775 гг. С. 56—58.

59. РГАДА. Ф. 6. Д. 504, ч. 1. Л. 168.

60. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 112.

61. РГАДА. Ф. 6. Д. 467, ч. 7. Л. 335; Ф. 349. Д. 7410. Л. 10—11.

62. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 114, 118.

63. Пугачевщина. Т. 2. С. 135.

64. Подробнее о И.Н. Зарубине см.: Лимонов Ю.А., Мавродин В.В., Панеях В.М. Указ. соч. С. 47—73; Овчинников Р.В. Последние страницы биографии пугачевского атамана И.Н. Зарубина-Чики // Башкирский край. Уфа, 1991. Вып. 1. С. 30—45.

65. РГАДА. Ф. 1100. Д. 7. Л. 398—399; Журнал Уфимской комендантской канцелярии о ходе боевых действий против повстанческих отрядов И.Н. Зарубина-Чики под Уфой с 24 ноября 1773 г. по 24 марта 1774 г. // Южноуральский археографический сборник. Уфа, 1973. Вып. 1. С. 321; Крестьянская война. С. 114.

66. РГАДА. Ф. 349. Д. 7410. Л. 12; Овчинников Р.В. Источники изучения социального состава отрядов Е.И. Пугачева // Народы в Крестьянской войне 1773—1775 гг. С. 114.

67. Крестьянская война. С. 113. Сохранились именные списки пленных повстанцев: РГАДА. Ф. 6. Д. 592. Л. 85—92; РГВИА. Ф. 20. Д. 1240. Л. 161—174.

68. Журнал Уфимской комендантской канцелярии. С. 309—316.

69. Асфандияров А.З. Чесноковский лагерь под Уфой — второй повстанческий центр Крестьянской войны 1773—1775 гг. С. 69.

70. Журнал Уфимской комендантской канцелярии. С. 320—321.

71. Гвоздикова И.М. Несколько страниц из «Краткого описания губернского города Уфы» // Башкирский край. Вып. 1. С. 17, 25.

72. Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева. Т. 2. С. 228—229; Андрущенко А.И. Указ. соч. С. 63, 142—143.

73. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 125, 127, 129, 132—135, 153, 167, 179, 184, 216—217, 282, 305; РГАДА. Ф. 6. Д. 431. Л. 30; Д. 467, ч. 3. Л. 27; Д. 506. Л. 508 об. — 509.

74. Пугачевщина. Т. 2. С. 428.

75. РГАДА. Ф. 6. Д. 431. Л. 30—31; Д. 467, ч. 10. Л. 309—311; Д. 592. Л. 139, 140, 463.

76. РГВИА. Ф. 20. Д. 1235. Л. 71—72, 425, 493; РГАДА. Ф. 6. Д. 592. Л. 605—608.

77. РГВИА. Ф. 20. Д. 1235. Л. 514, 525, 533—535.

78. Там же. Л. 612.

79. Там же. Л. 533—534; РГАДА. Ф. 6. Д. 506. Л. 338—339.

80. РГАДА. Ф. 6. Д. 507, ч. 5. Л. 116 об. — 117; Д. 512, ч. 1. Л. 94.

81. Там же. Д. 439. Л. 16—17.

82. Там же. Д. 507, ч. 7. Л. 330; Ф. 1274. Д. 195. Л. 308.

83. Там же. Ф. 6. Д. 507, ч. 3. Л. 449.

84. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 133—136.

85. Там же. С. 243—245.

86. Там же. С. 12—13, 205—245.

87. РГАДА. Ф. 1274. Д. 185. Л. 165—182.

88. Там же.

89. Документы ставки Е.И. Пугачева. С. 55.

90. Там же. С. 136—137.