Благоприятные известия, приходившие в Петербург об успехах наших войск и поражении мятежников в разных пунктах, были омрачены распространившимся в половине мая слухом, что волнения возникают в Воронежской и других великороссийских губерниях. В апреле между крестьянами Воронежской губернии распространился слух, что за Казанью царь Петр Федорович отбирает у помещиков крестьян и дает им волю. Крестьяне Кадомского уезда (ныне заштатный город Тамбовской губернии) села Каврес, в числе 367 душ, собрались на сходку и решили послать двух человек к самозванцу с прошением, чтобы не быть им более за помещиками, а быть вольными1. До столицы стали доходить также слухи, что воронежский губернатор обременяет население излишними работами и возбуждает тем неудовольствие. Смутные обстоятельства вообще и нежелание раздражать население побудили правительство обратить на это серьезное внимание.
«Ее величество, — писал Г.А. Потемкин князю А.А. Вяземскому2, — запамятовала вам вчера сказать, что она намерена была. Приказала мне вам сообщить, чтобы вы написали к губернатору воронежскому Шетневу партикулярное письмо: как известно ее величеству, что сей г. Шетнев более десяти тысяч народу держит согнанного для делания дороги перспективой. Сие некстати в рассуждении поры рабочей, а еще больше по обстоятельствам. Притом ему, г. губернатору, не с перспектив бы и начинать нужно, а есть дела важнее в его губернии, которые требуют поправление. Ежели это правда, то не худо бы на него немного покричать».
Шетнев отвечал, что слухи ложны и донесения, на него сделанные, неверны.
«Перспективой дороги я никогда делать не зачинал, — отвечал он князю Вяземскому3, — а было нижеследующее: 1) в полученном о строении гор. Воронежа и высочайше опробованном плане, въезд в оный город с московской стороны сажен 200 от прежде бывшей дороги; а где был прежний въезд, тут [велено] сделать вал и въезду на том месте быть не положено; 2) по тому, назначенному от Москвы, въезду и дорогу на старую привести необходимо принуждено; 3) по именному указу, данному бывшему губернатору, высочайше повелено около дорог обсадить березки, коих, по прибытии моем, ни одного дерева не найдено, а которые и посажены были — поломаны, а иные засохли и вновь переменяемы не были; 4) в силу прежних и подтвердительного 1765 года сентября 16 указов, коими велено сквозь леса дороги прорубить на 30 сажен, никогда прорублены не были и тем воровские люди имели способ укрываться и делать вред и грабеж людям.
Итак, исполняя сии высочайшие повеления, старался, во-первых, сделать назначенный вал бывшими пленными турками, производя им вдобавок поведенного жалованья из собственных моих денег; а во-вторых, дорогу привести к тому месту, где ворота и въезд назначены, для чего приказал от того въезду на старую дорогу снять план. По снятии усмотри из него, что по прежней дороге, от Воронежа до последней станции, числится по почтовому календарю 28 верст, а если некоторые излучины выкинуть и сделать по самой той же дороге, то и будет от Воронежа до первой почты только 22 версты с несколькими саженями — что сделает пользу: первое, что от остающихся от прогонов денег казне приращение; другое и самим жителям выкинет шесть верст в езде, а паче из прежней дороги без мала сорок десятин получится в прибавок земли для пашни... И к той работе употреблялись из полицейских десятских и из гарнизонных мастеровой роты солдат, а к тому самое малое число обывателей, да и всех с десятскими и солдатами не более как от 50 до 100 человек в разные дни находилось и для одной только вырубки лесов. Причем обыватели долее не были как по одному, по два и не более трех дней и то в такую пору, что яровой хлеб был уже посеян, а сенокосу и жатвы хлеба никто еще не зачинал, да и вся работа продолжалась с переменами не более недели».
Несмотря на все отговорки воронежского губернатора, ему было сообщено, что теперь не время заниматься подобными работами и что гораздо полезнее будет, если он обратит внимание на жителей и примет меры к тому, чтобы не раздражать их. Последнее обстоятельство особенно занимало императрицу, и она, желая отклонить население от Пугачева и привлечь его на сторону правительства, не пренебрегала никакими средствами. Так, в июне обер-коменданту крепости Святого Димитрия, генерал-майору Потапову, было высочайше повелено прекратить все следственные дела над донскими казаками, выпустить всех арестованных и объявить им «наше милостивое прощение и оставление дальнего взыскание, в рассуждении верных и усердных заслуг сего войска, в нынешнюю войну оказанных»4.
Казаки особенно привлекали на себя внимание Екатерины, и спокойствием их она очень дорожила, в особенности после того, как до Петербурга дошли слухи, что Пугачев отправил в столицу нескольких человек казаков с ядом для отравления особ императорской фамилии.
После занятия генералом Мансуровым Яицкого городка в числе бежавших на Иргиз мятежников и пойманных Г.Р. Державиным был некто Иван Мамаев. При первых его допросах казалось, что он не хочет говорить истину, лжет и скрывает что-то весьма важное. Державин доносил, что «совершенно тайность души его открыть не мог, но только как он ни путается, а думать надобно, что человек хранящий великое таинство и самый важный. Он желает себе смерти и с радостью от нее не отрекается, готов все показать и от всего отрещися, но только весьма не дурак»5.
Сначала Мамаев говорил, что он беглый солдат, что содержался вместе с Пугачевым в казанском остроге и бежал из тюрьмы; что в последнее время он был секретарем самозванца и знает, что яицкие казаки отправили в Петербург доверенных с ядом6.
Заявление это наделало много шума в столице, тем более что, сообщив приметы посланных, Мамаев как бы усиливал достоверность своего показания. Об отыскании посланных, писал князь А.А. Вяземский к Г.А. Потемкину7, «по описанным приметам кажется нужно употребить все силы, а между тем должно и по Царскому Селу8 таковых велеть присматривать, как между челобитчиками, бродягами, так и между работниками. Всякая порядочная осторожность лишней быть не может».
«Мне кажется, — отвечал Потемкин9, — что это не новое и хотя больше на вздор, нежели на дело, походит, однако ж в столь важнейшем пункте, как драгоценному здоровью касающемуся, не худо сделать строгое изыскание, что я здесь произвести не оставлю».
Лично Екатерина не верила в справедливость показаний Мамаева. «Je crois, — писала она Г.А. Потемкину10, — que la montagne accouchera dune souris; однако, если где сих шалунов отыскать должно, то чаю, здесь, в Царском Селе, а то нигде не опасны».
Разослав повсюду приметы мнимо посланных11, императрица крайне заинтересовалась показаниями Мамаева. Надеясь узнать от него, как от человека близкого Пугачеву, некоторые подробности о восстании, Екатерина II приказала привезти Мамаева в Петербург. «Я весьма любопытна, — писала она князю Вяземскому12, — прочесть еще раз вранье Мамаева и ваши выправки и примечание о сем деле и думаю, что нужно его самого сюда взять, дабы он противоречиями комиссию тамошнюю не исконфузил. А для примера и без него есть у них кого повесить».
Наведенные предварительно справки по главнейшим пунктам показаний Мамаева заставили его по доставлении в Петербург сознаться во всем. Он признался, что был дворовый человек помещика Федора Васильевича Ржевского, из имения его Нижнеломовского уезда; что настоящее имя его Николай Михайлов Смирнов; что в январе 1773 года бежал в Илецкую защиту, жил в работниках у казака Рыбникова, был в шайке Пугачева, а потом в Яицком городке. Признаваясь, что никогда не был секретарем у самозванца, Мамаев (Смирнов) объявил, что посылка казаков с ядом им выдумана, что он «лгал и болтал от страха, видя, что поручик Державин хочет его сечь»13.
Угрозы и пытки при допросах были строго воспрещены императрицей, а между тем до нее стали доходить слухи, что подобные меры предпринимаются в следственных комиссиях. Занятые административными распоряжениями и водворением спокойствия в губерниях, генералы фон Брандт и Рейнсдорп не имели возможности посвятить себя всецело следственным делам, и они перешли в руки молодых, энергичных, но не вполне опытных офицеров. В показаниях допрашиваемых были невыясненные противоречия и оговоры невиновных лиц, сделанные под влиянием страха и угроз. Опасение, чтобы, с одной стороны, не были пущены в дело пытки и истязание, а с другой — чтобы подсудимые своими показаниями не «оконфузили» комиссий, императрица признала более удобным соединить опять в одно обе секретные комиссии и назначить им общего руководителя. Таким лицом был избран троюродный брат фаворита, Павел Сергеевич Потемкин, произведенный 17 марта из бригадиров в генерал-майоры и вызванный в Петербург из армии графа Румянцева14.
Поручая П.С. Потемкину секретные комиссии, Екатерина определила круг его деятельности в особой, составленной для того инструкции.
«Известны уже вам, — писала императрица П.С. Потемкину15, — происшедшие бунты на Яике и в Оренбургской губернии, для угашение коих посланы туда войска, которые, так как и все сие дело, поручены были в главное предводительство и управление покойному генерал-аншефу Бибикову. Вследствие чего и учреждена им в Казани, по нашему повелению, секретная комиссия, для произведения разбирательства и следствия над пойманными злодеями. По разбитии же Пугачева и по освобождении Оренбурга учреждена и тамо, по повелению нашему, такая же комиссия под ведением губернатора. Равномерно и казанская, по смерти генерала Бибикова, поручена от нас казанскому губернатору. Ныне же дела тамошнего драя возымели такой оборот, что оба те губернатора долженствуют быть единственно упражняемы внутренними гражданскими делами своих губерний; то мы, имев достаточное испытание о вашей ревности и рачении к службе нашей, заблагорассудили вас определить главным к обеим тем комиссиям, яко неразделимую между собой по делам связь имеющим. Того ради повелеваем вам:
Первое, отправиться отсюда в Казань и в Оренбург с включенными здесь от нас указами к обоим тем губернаторам, по силе которых и должны вы принять от них под свое ведомство те комиссии со всеми в них находящимися лейб-гвардии офицерами и с принадлежащими к отправлению тех дел разными офицерами и служителями.
Второе, равномерно принять от помянутых губернаторов насланные от нас к ним именные наши повеление по тем обеим комиссиям; а от офицеров лейб-гвардии нашей — данные комиссии от нас указ, ордеры и наставление покойным генералом Бибиковым. То и другое долженствует вам служить настоящим руководством в производстве дел на первый случай, следовательно, вы и имеете во всем поступать точно по тем нашим именным повелениям.
Третье, при производимых допросах и следствиях поручаем вам главнейшим попечением: 1) узнать и открыть истинное познание о тех прямых причинах и междоусобной оных связи, кои произвели толикое зло в той части империи нашей, а особливо в яицких жилищах, яко в первоначальном гнезде оного; 2) изыскать на месте лучшие и удобнейшие средства к совершенному искоренению тех вредных причин и 3) изобресть новые и надежнейшие для переду положения, на которых можно бы было впредь основать и установить поселянский порядок и повиновение возмутившегося Яицкого народа.
Четвертое, к отправлению комиссии вашей нужны вам быть могут разные сведения и вспоможения от казанского и оренбургского губернаторов; вы оные имеете от них в свое время по настоящим надобностям требовать.
Пятое, для удобнейшего исполнения намерения нашего, с которым мы вас отправляем, имеете вы принять и содержать в особенном вашем ведомстве и команде всех возвратившихся и возвращающихся в повиновение яицких казаков и, не делая еще никакого решительного и нового с ними положения, устроить, однако ж, между ими и в их жилищах повиновение, тишину и спокойство до того времени, пока от нас решительное впредь положение о них учинено будет, вследствие того, что вы, по точному рассмотрению об оном за полезнейшее нашед, нам донесете; а дабы тем охотнее сии казаки к законному повиновению возвращались, можете вы сделать от имени вашего объявление, в подтверждение данных о том от нас манифестов, в тамошнем краю публикованных.
Шестое, по вступлении вашем в дело, по-видимому, нужнейшее в том состоять будет, чтоб вы, персоной своей произведя к себе в яицких казаках уважения и доверенность, поселили в них дух кротости и истинное раскаяние о прежних преступлениях. К способствованию же вам во всем сем действии гражданской политики, если вам какое вспоможение нужно будет и от командиров войск наших в тамошнем краю обращающихся, вы можете оного от них требовать, о чем и указ наш туда к главному командиру, генерал-поручику князю Щербатову, отправлен будет.
Седьмое, точного и особливого пребыванию вашему места мы вам предписать не хотим, а имеете вы обращаться в том и другом месте по вашему усмотрению, где и когда дела ваши требовать того будут. На отправление же ваше отсюда всемилостивейше вам жалуем две тысячи рублей; а на расходы комиссии пять тысяч рублей.
Впрочем, все ваши донесения имеете вы отправлять прямо к нам, и мы, уповая, что вы благоразумным вашим исполнением сего вам порученного и толь важного для спокойства отечества дела наивящше себя достойным сделаете нашего монаршего благоволения, с которыми к вам благосклонными пребываем».
Получив эту инструкцию, П.С. Потемкин отправился в Казань, где и встретился лицом к лицу с самозванцем и его толпой.
Примечания
1. Письмо воронежского губернатора Шетнева А.И. Бибикову от 11 апреля 1774 г., № 625 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VIII.
2. В собственноручном письме без числа и месяца.
3. В письме от 30 августа 1774 г. // Архив Кабинета его императорского величества, особое дело о Пугачеве.
4. Указ Потапову от 21 июня 1774 г. // Архив канцелярии военного министерства. Высочайшие повеления, кн. № 68.
5. Всеподданнейший доклад поручика Василия Собакина 11 мая 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 460.
6. Показания Мамаева // Гос. архив, VI, д. № 460.
7. В собственноручном письме от 22 мая // Там же, д. № 488.
8. Где жила тогда императрица.
9. Князю Вяземскому от 23 мая // Там же, д. № 460.
10. Сборник Императорского русского исторического общества, т. XIII, 407.
11. См. указ Оренбургской секретной комиссии // Чтения, 1860, кн. II, с. 69. Ложные показания Мамаева // См. Русская старина, 1876, т. XVII, с. 53.
12. В письме без месяца и числа // Гос. архив, VI, д. № 460.
13. Всеподданнейшая записка князя Вяземского от 21 июня 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 460. По высочайше утвержденной конфирмации 7 июля 1774 г., Мамаев (Смирнов) сослан в Таганрог «в тяжкую работу», где и приказано его «содержать всю жизнь в оковах».
14. Архив Канцелярии военного министерства, высочайшего повеления, кн. № 68 // Архив Сената, копии высочайших повелений, кн. № 207. Письмо Г.А. Потемкина графу З.Г. Чернышеву от 23 марта 1774 г. На основании этих данных, собственноручную записку императрицы, помещенную на с. 403 т. XIII Сборника Императорского исторического общества, следует отнести к марту месяцу, вместо апреля 1774 г.
15. В инструкции от 11 июня 1774 г. Мы приводим полный текст инструкции потому, что нам придется говорить о ней в будущем.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |