Скрывшись, при помощи гор и лесов, от преследования Михельсона, Пугачев пробрался на реку Миас, где и соединился с толпой башкирцев, бродивших между Челябой и Чебаркулем. Здесь самозванец в течение восьми дней «скоплялся», т. е. собирал толпу и устраивался. Потеряв большую часть членов бывшей Военной коллегии и имея при себе из оставшихся только одного Творогова, Пугачев выбрал в секретари беглого Мценского купца Ивана Трифонова, принявшего на себя имя Алексея Дубровского, и в помощь ему назначил повытчиком заводского крестьянина Герасима Степанова. «Хотя от сей погибельной должности и много я отговаривался, — показывал Дубровский1, — только избавиться не мог и именован я у него секретарем».
Новые должностные лица немедленно приступили к делу и по приказанию самозванца разослали повсюду указы о наборе нового ополчения. Так как большая часть этого ополчения должна была состоять из башкирцев, то Пугачев, желая завлечь и удовлетворить их желанию, уверял, что пойдет в Уфу для встречи сына своего Павла Петровича, который идет к нему с 40-тысячным войском. Одного старшину он пожаловала генералом, другого бригадиром и человек 10 полковниками. Всех остальных старшин самозванец обещал наградить богатыми кармазинными кафтанами с золотым позументом2.
В указе, обращенном к русскому населению3, Пугачев писал, что «мы отеческим нашим милосердием и попечением жалуем всех верноподданных наших, кои помнят долг свой к нам присяги, вольностью, без всякого требования в казну подушных и прочих податей и рекрутов набору, коими казна сама собой довольствоваться может, а войско наше из вольножелающих к службе нашей великое исчисление иметь будет. Сверх того, в России дворянство крестьян своих великими работами и податями отягощать не будет, пониже каждый восчувствует прописанную вольность и свободу»4.
Обещая милости, Пугачев вместе с тем требовал, чтобы в случае появления злодеев (правительственных войск) все его верноподданные истребляли «оных злодеев и себя тем злодеям в обиду не отдавать»5.
Указы самозванца произвели громадное впечатление не только на башкирцев, но и на все русское население. Башкиры и заводское население поднялись, как один человек. Они грабили и разоряли заводы. Ночью 22 мая башкирцы сожгли Уртазымскую крепость, а на следующий день разграбили и сожгли Симский завод.
В начале июня они разорили в Уфимском уезде заводы: Воскресенский и Верхотурский, Богоявленский (в 10 верстах от Табынска), Архангельский (в 50 верстах от Табынска), Катавский и другие. Заводчики просили помощи, но князь Щербатов отвечал, что на каждый завод он не может поставить отдельной команды, а причина разорения заключается в том, что «жестокость заводчиков с своими крестьянами возбудила их ненависть против господ»6.
Ненависть эта была так сильна, что ни увещевание, ни воззвание на них не действовали; преследующие отряды ходили по разным направлениям, но башкирцы, уклоняясь от боя, собирались более или менее значительными толпами в тех местах, где войск не было.
3 июня Тимашев настиг с своим отрядом толпу близ Зелаирской крепости, разбил ее, но преследовать далеко не мог, за пересеченностью местности и усталью лошадей, тогда как мятежники имели заводных или были одвуконь. «Я же, — доносил Тимашев7, — не мог от них, злодеев, пользоваться хорошими лошадьми, а брал кобыл и молодых неезженых лошадей».
Продовольствуя на пути отряд местными запасами, Тимашев по прибытии в Зелаирскую крепость принужден был остановиться, чтобы сделать необходимые запасы продовольствия. Через день, 5 июня, он произвел набег с 500 человек на Преображенский завод, но нашел его сожженным и почти без населения, частью умерщвленного, а частью уведенного за мятежниками, ушедшими на реку Сакмару.
Возвратившись обратно в Зелаирскую крепость, Тимашев получил приказание генерала Фреймана идти к нему на соединение. «Верхнеяицкие обстоятельства показывают, — писал Фрейман8, — что злодеи находятся недалеко от упомянутой крепости. Сейчас выступаю; вы должны меня, через скорый марш, догнать или вы будете в великом ответе».
После такого строгого предписания Тимашев принужден был оставить то направление действий, которое было ему указано князем Голицыным, и идти на соединение с Фрейманом. Подходя к Кизильской крепости, в вершинах Таналыкских, Тимашев был атакован толпой калмыков и башкир в числе 2 тысяч человек.
После весьма упорного и продолжительного боя мятежники отступили и разделились на две части: одна пошла к реке Белой, а другая — в Ирентицкие горы9.
Торопясь соединиться с генералом Фрейманом, Тимашев не преследовал их и 11 июня пришел в Кизильскую крепость, но Фреймана там не застал. Последний перешел в Уйскую крепость, в которой и оставался долгое время, занимаясь заготовлением продовольствия для отряда10.
Отодвинутые войсками от Уральских гор, мятежники под начальством Белобородова, в числе до 3 тысяч человек, преимущественно русских заводских крестьян и красноуфимских казаков, собрались у Красноуфимска. Для рассеивания их подполковник Попов выступил из Кунгура с отрядом в 810 человек пехоты и четырьмя орудиями11. В 8 верстах от Красноуфимска, 11 июня, они встретили отряд «сильной мелкого ружья стрельбой и держали до 6 часов».
«Пороху у них столь довольно было, — доносил Попов, — что у убитых оставалось патронов по 15, и сверх того, в мешочке у каждого было особливо по полфунта».
Окруженный почти со всех сторон, Попов построил свой отряд в каре и отступал в таком строе почти 30 верст под беспрерывным огнем неприятеля. 13 июня он вернулся в Кунгур и, видя многочисленность неприятеля, просил помощи. «Конницы у меня, кроме мужиков, нет, — писал он Фрейману, — да и военных, и то рекрут, до 350 человек. В таком случае вашему превосходительству донеся, покорнейше прошу ко истреблению сих злодеев подать мне и городу помощь».
Положение Кунгура становилось опять весьма затруднительным и опасным. На другой день после возвращения Попова, т. е. 14 июня, было получено донесение, что Уинский и Иргинский заводы сожжены, что толпа мятежников появилась в 40 верстах от Кунгура в селе Введенском (Соксунское тож), в 27 верстах в Ильинском острожке, в Ачитской крепости и что Белобородов 13 июня прибыл в село Алтынное (в 80 верстах от Кунгура), взял в толпу 50 человек и всех лошадей. На следующий день его посланные явились за тем же в село Златоустовское и деревню Берехово12.
Незадолго перед тем башкирцы выжгли предместье Табынска и отогнали скот. Находившийся в Стерлитамаке подполковник Рылеев выступил на выручку Табынска, а башкирцы, воспользовавшись его уходом, бросились на Стерлитамацкую пристань, но были предупреждены полковником Шепелевым, явившимся с пехотой, посаженной на лошадей13.
Рассыпавшись по окрестностям, мятежники переходили от одного пункта к другому, то сосредоточивались в весьма значительные партии, то разбивались опять на мелкие отряды. Не имея определенной цели для действий, они уговаривали население восстать в защиту Пугачева и его прав, как истинного государя, на престол всероссийский.
— Подлинно государь Петр III император восходит по-прежнему на царство, — говорил своим односельчанам крестьянин села Троицкого (Старый посад) Данило Котельников. — Был он по всему государству и разведывал тайно обиды и отягощение крестьян от бояр. Хотел он три года о себе не давать знать, что жив, но не мог претерпеть народного разорения и тягости. Взяв в свое владение Оренбург, Уфу, Новотроицкую и Чебаркульскую крепости, он отправил в Москву для покорения сто полков, а под Кунгур идет с полковником Белобородовым 20 полков. Построил государь в степи пороховые и пушечные заводы, делает белый и черный порох. Белый порох сильно палит, а огоньку не дает. Пушек у государя великое множество, и поставлены они в Новотроицкой крепости в шесть ярусов. Ту Новотроицкую крепость наименовал он Петербургом, а Чебаркуль — Москвой. Его высочество цесаревич Павел Петрович с великой княгиней Натальей Алексеевной и граф З.Г. Чернышев приехали в Оренбург. Его высокопревосходительство генерал-аншеф А.И. Бибиков съехался с государем и, увидя точную его персону, весьма устрашился, принял их крепкое зелье и умер. Полковник Белобородов прислал в Кунгур к воеводе Миллеру указ, чтобы отнюдь не воевал, почему воевода и отозвался, что более воевать не будет, за что его государыня от воеводства отрешила. Казенный Уткинский завод и город Екатеринбург не воюют, а только мутит всей здешней стороной асессор Башмаков, называя государя злодеем, за что государь приказал его поймать и в мелкие части изрубить.
— От кого ты все это слышал? — спрашивал случившийся в толпе канцелярист Степан Трубников.
— К степановскому мельнику, — отвечал Котельников, — писал служитель Юговского завода Таврило Ситников, находящийся ныне при армии государя атаманом. Да и потому каждому разуметь можно, что если бы это был подлинно не государь, то давно бы полки были присланы. Теперь хотя две роты с майором и были присланы, но и те пропали без вести. Мы с часу на час ждем, чтобы быть за государем, и, хотя за государыню другую присягу принимали, но не от чистосердечного своего желания, а по принуждению. Государь обещает во многих указах, что подушные деньги будут собираемы только по 70 коп. с души, как и при прежних государях было.
Несмотря на всю нелепость рассказа Котельникова14, население безусловно верило в справедливость их и решило отстаивать права государя, надеясь получить от него многие милости и льготы. Восстание снова разгоралось там, где прежде было совершенно покойно или где жители были усмирены при помощи войск. 3 июня казанский губернатор генерал фон Брандт писал генерал-прокурору князю Вяземскому, что в его губернии совершенно покойно, что жители вносят подушные деньги и собирают рекрут15, а между тем, накануне отправления этого письма, тулвенские татары и башкирцы подошли к городу Осе. Собравшись в числе до 3 тысяч человек и остановившись близ деревни Гамицы, они отправили в город Осу письмо с требованием вывести гарнизон.
«Сим письмом во известие объявляем, — писали они начальнику отряда, унтер-шихтмейстеру Леонтью Федоровичу Яковлеву16. — Сего 1774 года июня 2-го дня присоветовали мы все вышеименованные и к лучшему рассудили для государственной и народной пользы, чтобы вам, г. унтер-шихтмейстеру, и со всей командой из города Осы выйти в свои жительства и жить по-старому. Если же сего числа из города Осы не изволите выступить, то мы все башкирцы со всей командой чинить будем против вас сопротивление неотменно, понеже как мы, так и вы произвели государственному интересу немалый ущерб, также и промежду собой немалые ссоры. Если же вы из города Осы со всей командой выступите, то мы как осинской волости крестьянам, так и вашим обывателям обид и разорений никаких причинять не будем впредь до указу, а сверх того, желаем мы обращаться во всяком благополучии».
Получивши это письмо, Яковлев вместе с воеводой Пироговским выступили из города Осы, присоединили себе пост в 100 человек, стоявший в селение Горы, и заняли деревню Гамицы, где находилось команды до 200 человек. Башкирцы отступили и требовали, чтобы Яковлев вступил с ними в переговоры, но последний отправил вместо себя воеводу Пироговского, муллу Атнагулова и татарина Усаева.
Башкирские уполномоченные объявили высланным, что готовы покориться, если русские войска не будут вводимы в их селение. Требование это не могло быть исполнено, и Яковлев, не считая себя в силах разогнать собравшуюся толпу, возвратился в Осу со всем своим отрядом17.
Башкирцы заняли близлежащие села: Горское, Рождественское, Гамицы и возмущали жителей. Волнение усиливалось, и через неделю после письма, отправленного князю Вяземскому, генерал фон Брандт писал князю Щербатову18, что «около Осы и по Черемшану-реке в нынешнее время являться начали злодейские возмутительные шайки. В первом месте великими толпами скопляются бунтующие тулвенские башкирцы, а в Ставропольском уезде, из разных бродяг, шатаются небольшие партии злодейских остатков и пакости людям делают».
Спустя несколько дней Брандт получил донесение, что в село Сундырь, Кокшайского уезда, приехал посланный от Пугачева с приказанием, чтобы жители приготовляли суда для переправы государевых войск через реку Волгу. Лодки и суда оказались затопленными, и экономические крестьяне заявили, что то сделано по распоряжению канцеляриста. Предводитель шайки арестовал канцеляриста и еще нескольких лиц, а крестьянам приказал отлить суда и починить их. Крестьяне охотно принялись за работу, а местные власти не знали, что им делать. «Представьте, ваше высокопревосходительство, — писал кокшайский воевода Чичерин Брандту19, — в какой теперь здешняя сторона моей провинции и самый здешний город состоят в крайней опасности». Войск действительно не было: все они находились или внутри Башкирии, или огибали ее с разных сторон. Так, южнее всех, в Яицком городке, находился отряд генерал-майора Мансурова, наблюдавший за Гурьевым городком и Сызранью и прикрывавший течение реки Волги и Иргиза. По реке Белой были расположены небольшие отряды: в Богульчанах — полковника Хорвата, в Стерлитамак — подполковника Рылеева, в Табынске — полковника Шепелева, в Бакалах — 100 человек под начальством полковника Обернибесова. Резервом для этих отрядов служил отряд в 140 человек под начальством полковника Кожина, расположенный в Бугульме. Далее, в Уфе, находился отряд полковника Якубовича. От Уфы до Бирска, на четырех пристанях реки Белой, были расположены небольшие команды, «с довольным числом при оных усердных мещеряках». В пригороде Осе находился отряд унтер-шихтмейстера Яковлева. Подполковник Попов охранял Кунгурский уезд, отряды майоров Жолобова и Гагрина прикрывали Екатеринбург; в Челябинске находился генерал Деколонг, в Троицкой крепости — генерал-майор Станиславский с 14-й легкой полевой командой и, наконец, в Оренбурге — полковник князь Долгоруков с двумя ротами гренадер, двумя эскадронами гусар и 300 малороссийских казаков.
Внутри Башкирии действовал отряд князя Голицына, которому приказано было следовать к Уфе, очистить от мятежников оба берега реки Белой и обеспечить новомосковскую дорогу. Собственно для преследования Пугачева были назначены отряды генерал-майора Фреймана и подполковника Михельсона. Первому приказано было остановиться в Зелаирской крепости и наблюдать как за линией, так и за Уральскими горами, а Михельсону было предписано гнаться за Пугачевым, «повсюду его преследовать и иметь только его одного своим предметом, не допуская не только внедриться в Кунгурский уезд или обратиться в екатеринбургское ведомство, но и усиливать себя присоединением башкирцев»20.
Последние, по словам князя Щербатова, несмотря на постоянные поражения, не только не укрощались, по «в злодействах своих время от времени наиболее свирепствуют и все свое зверство обращают на истребление заводов». Убийства, грабежи и разорение башкирцев навели такой ужас на жителей, остававшихся верными правительству, что когда Михельсон подошел к Уфе с своим отрядом, то «нашел всех от злодеев в немалом страхе». Находившийся в этом городе полковник Якубович притянул к себе майора Дуве, под предлогом поиска под башкирцами, и, сформировав отряд более 700 человек, с тремя орудиями, выступил с ними к Бирску. По дороге он сжег две деревни, из которых одна принадлежала мещерякскому старшине, служившему при отряде Михельсона. Отойдя верст двадцать от Уфы, полковник Якубович остановился, постоял несколько дней на одном месте, а потом пошел назад, под предлогом, что городу угрожает опасность от нападения башкирцев. Майор Дуве заметил, что к Уфе прошел уже подполковник Михельсон, что он остановился всего в 8 верстах от города и что опасности никакой быть не может, но Якубович не послушал, отобрал от майора Дуве почти половину его отряда и пошел в Уфу. Оставив в распоряжении Дуве 60 человек Владимирского пехотного полка, 80 карабинеров и 40 человек чугуевских казаков, Якубович приказал ему производить поиски над мятежниками. Отвечая, что с такими силами сделать ничего нельзя, Дуве жаловался Михельсону и просил его взять к себе. «Если же мне в Уфу следовать, — писал Дуве князю Щербатову21, — и там находиться без всякого действия, то я счел бы себя за чистого нерачителя службы ее величества. От вашего сиятельства ожидаю милостивой резолюции позволить с г. Михельсоном соединиться. Причина та: служба моя, к коей имей ревность, не позволяет на одном месте сидеть без всякого дела».
Возвратившись в Уфу, Якубович отправился в лагерь Михельсона и уговаривал его не двигаться далее, а разослать партии для прикрытия Уфы. «Я, рассуждая, — доносил Михельсон22, — что лучшая партия и прикрытие есть то — сыскав неприятеля, его разбить и что разъезды единственно нужны для получения о неприятеле сведений», не согласился с доводами Якубовича и решился действовать наступательно. Михельсона задерживали только солдаты Томского полка, которые от форсированных маршей «немало потерли ноги» и к быстрым переходам были неспособны. Узнав, что взятая Якубовичем у майора Дуве рота Владимирского полка гораздо свежее, чем его солдаты, подполковник Михельсон предложил ему поменяться. Не ожидая ничего хорошего от действий Якубовича и будучи уверен, что он не выйдет из Уфы, Михельсон считал такую мену совершенно законной и полезной для дела. Получив согласие Якубовича, подполковник Михельсон передал ему 84 человека Томского, а себе взял столько же Владимирского полка. Оставив в Уфе всех своих больных и раненых, он 17 июня перешел с своим отрядом на завод Потехина, присоединил к себе майора Дуве с его эскадроном, состоявшим из 90 человек, и намерен был двинуться через Бирск к Сарапулю, чтобы выйти на встречу Пугачеву и всюду его преследовать.
Он только один и мог это сделать, потому что большая часть войск, как мы видели, была стянута в Оренбургскую губернию и разбита на мелкие отряды.
С захватом и разорением мятежниками Бирска на всем пространстве от городов Уфы и Кунгура до Казани стоял в городе Осе ничтожный отряд Яковлева, и, следовательно, вся закамская сторона была открыта для прорыва мятежников. Главнокомандующий, князь Щербатов, сидел в Оренбурге и, будучи отдален от театра действий, не мог руководить отдельными отрядами и направлять их к одной цели. Получая сам запоздалые рапорты, он делал распоряжения по большей части не соответствовавшие данной обстановке. Предоставленные самим себе, частные начальники в каждой толпе башкирцев видели присутствие самого Пугачева и боялись выйти из своих нор. Не считая возможным действовать наступательно, начальники отрядов вертелись возле мест своего расположения, причем старшие в чине, при всяком удобном случае, старались присоединить к себе отряды младших. Возникали споры и несогласия, доходившие иногда до ссоры. Если эти ссоры и несогласия будут продолжаться, писал генерал Брандт князю Щербатову23, то «Бог знает, может ли быть что-нибудь доброе». Казанский губернатор предвидел возможность прорыва мятежников в необороненное пространство и предупреждал князя Щербатова, что если самозванец переправится через Каму, к вотякам, то защищать Казанскую губернию будет невозможно, «ибо за отнятием отсель гарнизонных людей и за растаскиванием помаленьку из цейхгауза артиллерии и служителей, с моей стороны более уже взять предосторожности нечем».
Предположения Брандта оказались более чем справедливыми. Пугачеву оставаться в Башкирии было неудобно: страна была разорена, заводы и русские селение выжжены, многие крепости и укрепленные пункты разрушены24, отряды князя Голицына и Фреймана хотя и очень медленно, но все-таки подвигались вперед, а Михельсон то гнался за самозванцем, то обходил его и встречал с фронта. Всякая встреча с правительственными войсками кончалась не в пользу мятежников, и потому Пугачев направился в ту сторону, где всего наименее мог ожидать встречи с правительственными войсками и, скорее всего, мог надеяться усилить свою толпу сочувствовавшим ему населением. Воспользовавшись тем, что Михельсон повернул к Уфе и что в окрестностях Кунгура и пригорода Осы сосредоточились две наиболее значительных толпы башкирцев, Пугачев пошел к ним на соединение. Захватив в свои руки Красноуфимск, самозванец хотел удовлетворить желанию башкирцев и занять Кунгур, но потом переменил свое намерение, прошел через Иргинский завод, переправился через реку Тулву и повернул на Осу, с тем чтобы идти потом на Казань25.
— Хотя я и имел намерение идти к Кунгуру, — говорил Пугачев башкирцам, — но, получив известие, что в подкрепление ко мне пришло в Казань двадцать тысяч войска, я должен идти к ним.
Известие это было, конечно, ложное, но выдуманное Пугачевым чрезвычайно правдоподобно, при содействии прибывшего к нему ржевского купца Евстафия Трифонова Долгополова.
Имея от роду всего 49 лет, Долгополов казался гораздо старше, и, по словам Перфильева, ему было на вид лет шестьдесят. Среднего роста, сухощавый и рябой, Долгополов в молодости ставил в Ораниенбауме фураж для лошадей великого князя Петра Федоровича и, по свидетельству А.И. Дебресана, часто «хаживал к бывшему государю»26. Впоследствии, разорившись и будучи обременен долгами, Долгополов решился воспользоваться смутой, извлечь из нее пользу и поправить свои дела. В январе 1774 года он выпросил себе паспорт27, занял под векселя у ржевских купцов 2080 руб. и выехал из Ржева. Жене он объявил, что едет в ближние города для закупки хлеба и пеньки, а товарищам, ссудившим его деньгами, — что отправляется на Яик для закупки лисьего меха28. В действительности он отправился искать Пугачева, надеясь извлечь пользу из своей прежней деятельности в Ораниенбауме. Долгополов настиг Пугачева на последнем ночлеге перед Осой, но за несколько дней перед тем самозванец знал уже о скором его приезде.
— Везут наши башкирцы по почте из Петербурга, — говорил однажды Пугачеву сын башкирского старшины Кинзи, — какого-то к вашему величеству человека, который сказывается, что к вам послан от Павла Петровича.
В день приезда Долгополов был введен в ставку самозванца, который сидел на ковре, одетый в шелковый халат. Приезжий низко поклонился и стал на колени.
— Кто ты и откуда сюда приехал? — спросил Пугачев.
— Я города Ржева-Володимирова купец, служил при вашем величестве и ставил овес в Рамбове [Ораниенбауме], когда вы были еще великим князем, но денег за пятьсот четвертей до сих пор не получил.
— Знаю, знаю, — сказал самозванец, — помню, что я тебе должен.
— Я теперь в несчастий, — говорил Долгополов, — меня дорогой ограбили.
— Молись Богу, когда я буду счастлив, то все заплачу.
Долгополов вынул из кисы черную шляпу, обшитую золотым позументом, желтые сафьянные сапоги и шитые золотом перчатки.
— Павел Петрович, — говорил Долгополов, передавая подарки, — приказал кланяться вашему величеству.
— Благодарствую, — отвечал обрадованный таким заявлением Пугачев, принимая подарки.
Зная, что «множество людей собралось к ставке, любопытствуя о причине приезда» нового лица, самозванец приказал поднять у ставки полы и, увидя, что ближе всех стояли Овчинников, Перфильев, Творогов и другие старшины, пригласил их к себе и просил сесть.
— Ты зачем ко мне прислан? — продолжал спрашивать Пугачев Долгополова.
— Меня, ваше величество, прислал Павел Петрович посмотреть, подлинно ли вы родитель его, и приказал возвратиться к себе с отповедью.
— Узнал ли ты меня?
— Как не узнать! Вы жаловали меня вот этим зипуном и шапкой29. Вы, господа казаки, — продолжал Долгополов, обращаясь к присутствующим, — не сомневайтесь, он подлинно государь Петр Федорович, я точно его знаю.
Пугачев приказал подать вина, и первая чарка была выпита за здоровье «великого государя», вторая — за государыню Устинью Петровну, а третья — за цесаревича Павла Петровича.
— Благополучен ли он? — спрашивал Пугачев, допивая последнюю чарку.
— Слава Богу, благополучен, — отвечал Долгополов. — Его высочество молодец и уже обручен30.
— С кем?
— С Натальей Алексеевной. У меня и от нее есть вашему величеству подарок два камня, я после принесу вам; они у меня спрятаны в возу далеко31.
— Вот, детушки, — сказал самозванец, обращаясь к собравшимся, — этот человек прислан от Павла Петровича посмотреть, подлинно ли я отец его, и велено ему, посмотри, возвратиться назад.
Слова самозванца и весть о приезжем разнеслись по всей толпе, и большинство верило тому, что Долгополов был уполномоченный цесаревича32. «Почему, — показывали Чумаков и Творогов33, — яицкие казаки хотя и прежде звали его [Пугачева] в Москву, а тут еще больше стали склонять, чтоб он в Москву свой путь направил».
— Там, — говорили казаки, — больше знакомых вашему величеству, так скорее помогут на престол взойти.
Пугачев знал, какого рода знакомых он может встретить в Москве, и потому отвечал уклончиво.
— Теперь еще не время, — говорил он, — а когда можно будет, то, конечно, пойдем.
На следующее утро вся толпа двинулась к пригороду Осы, который еще со 2 июня был блокирован башкирцами. Находившийся в Осе с своим незначительным отрядом шихтмейстер Яковлев получил приказание асессора Башмакова разделить свой отряд на две части: одну отправить к Кунгуру, а с другой идти к нему на соединение в Юговский завод. Он пытался несколько раз пробиться сквозь облегавшую город толпу башкирцев, имел весьма горячие дела 14 и 16 июня и, будучи не в состоянии прорвать блокаду, просил помощи у казанского губернатора, говоря, что неприятель с каждым днем усиливается и опасность угрожает всему прикамскому краю.
По первым известиям о появлении башкирцев в начале июня у Осы, генерал фон Брандт собрал с большим трудом из разных мест сто человек с двумя трехфунтовыми пушками и отправил их в Осу под начальством секунд-майора Скрипицына. Последнему было приказано усмирить терсинских татар, рассеять башкирцев, намеревавшихся напасть на Сарапульскую волость, и вообще удержать жителей от восстания на пространстве от Осы до Мензелинска.
Расположенный на берегу реки Камы, пригород Осы находился на главном казанском тракте, и потому захват его мятежниками открывал им свободный путь в Казанскую губернию. Вот почему Брандт собрал последние силы и отправил их в Осу. Взяв с собой 100 человек вооруженных мужиков и 48 нижних чинов, майор Скрипицын выступил из Сарапула, по дороге присоединил к себе капитана Смирнова, шедшего с 40 человеками низших чинов из Казани, 116 человек команды, находившейся в Рождественском заводе, и с этим отрядом 18 июня подошел к Осе. В это время башкирцы атаковали пригород и успели отхватить три пушки со снарядами, но, заметив приближение отряда, отступили. Скрипицын пробился сквозь толпу мятежников, впрочем, без потери, и соединился с гарнизоном. Таким образом, с прибытием Скрипицына и за несколько дней перед тем с Воткинского завода прапорщика Евреинова с небольшой командой, силы, назначенные для защиты Осы, вместе с вооруженными жителями простирались до 1100 человек с 13 орудиями34.
В полдень того же 18 июня Пугачев подошел к Осе и отправил свой указ, требуя безусловной сдачи города. Не получив ответа, самозванец приказал толпе расседлать лошадей и идти на штурм пригорода. Начальники войск ободряли жителей, и майор Скрипицын вышел из города с намерением отбросить неприятеля, по потерпел неудачу и принужден был возвратиться с потерей одного орудия, причем человек до 80 из отрядов Скрипицына и Яковлева ушли в толпу мятежников. Войска заперлись в небольшой деревянной крепостце, защищавшей Осу, и открыли огонь по преследовавшим их мятежникам. Защитники осыпали их картечью, камнями и лили на них растопленную смолу и масло. Пугачев был отбит, но от захваченного в плен башкирца в городе узнали, что в толпе у самозванца находится до 8 тысяч человек. Эта цифра испугала многих и впоследствии сильно подействовала на самого майора Скрипицына.
Наутро 19 июня яицкие казаки, объезжая вокруг крепости, кричали, что приехал сам батюшка Петр Федорович, советовали защитникам сдаться без сопротивления, обещая не делать никакого вреда покорившимся. Майор Скрипицын отвечал, что считает Пугачева за разбойника и государственного бунтовщика, сдаваться не желает, а будет защищаться, пока сил его достанет35.
В этот день самозванец не предпринимал ничего, а ездил с старшинами к Каме осмотреть ее течение и отыскать место для переправы. Он приказал исправить дорогу вниз по Каме и построить мосты через топкие места. Возвратившись в лагерь, Пугачев собрал к себе старшин, чтобы посоветоваться с ними о дальнейших действиях. Белобородов советовал навить несколько возов сена, соломы, бересты и, подвигая их фронтом, под прикрытием их подойти к крепости как можно ближе, зажечь их и броситься на штурм.
— Я взял так Уткинский завод, — сказал он.
Пугачев принял совет, приказал приготовить до 15 возов36, а между тем подосланные к пригороду казаки требовали покорности и грозили, в противном случае, сжечь город до основания и истребить всех жителей до единого. Они уверяли, что Пугачев истинный государь, и просили для убеждения в этом прислать в их лагерь знающего человека. Преувеличенные сведения о численности сил самозванца, блокирование пригорода со всех сторон и отсутствие какой-либо надежды получить помощь извне произвели колебание среди населения. Образовались две партии: одна советовала сдаться, а другая — защищаться; одни говорили, что Пугачев истинный государь, а другие — что он самозванец. Для более определенного решения этого вопроса население положило отправить в неприятельский лагерь доверенное лицо, отставшего гвардии сержанта, посмотреть на самозванца и убедиться, похож ли он на императора Петра III.
Когда Пугачев, по словам Ивана Творогова, узнал, что ему будут произведены смотрины, «то, переодевшись в простое казачье платье и поставя в ряд казаков человек с двадцать, стал сам между ними и приказал привести посланца из крепости. Как же сей приведен был и сказано ему было, чтоб он узнавал из представленной шеренги государя, то он, смотря порознь на каждого, наконец, уставил глаза свои прямо на злодея и смотрел пристально».
— Что, старик, узнаешь ли ты меня? — спросил тогда Пугачев сержанта.
— Бог знает, — отвечал он, — как теперь узнаешь! В то время был ты помоложе и без бороды, а теперь в бороде и постарее.
— Смотри, дедушка, хорошенько узнавай, коли помнишь.
Сержант смотрел долго.
— Мне кажется, — сказал он, — что вы походите на государя.
— Ну, так поди, дедушка, и скажи своим, чтобы не противились мне, а то ведь я всех вас предам смерти.
По возвращении посланного майор Скрипицын и поручик Пироговский, при собрании многих обывателей, спрашивали, похож ли самозванец на покойного государя.
— Волосами и глазами как государь, — отвечал сержант, — а лицом несколько не походит, однако действительно уверить не могу.
При этом сержант передал слова Пугачева, что если жители не покорятся, то все будут истреблены. Майор Скрипицын предложил тогда всем собравшимся сдать самозванцу пригород и крепость.
— У нас не осталось ни пороху, ни ружейных патронов, — говорил он, — не лучше ли сдаться без сопротивления, ибо нам против столь многочисленной толпы защищаться уже невозможно.
— Сдаваться злодеям, — отвечал на это Пироговский, — не видя от них еще серьезной опасности, нет никакой надобности37.
Скрипицын не слушал советов Пироговского и настаивал на своем. Он вторично отправил сержанта в лагерь самозванца, чтобы тот окончательно убедился, истинный ли это государь или нет? Для сержанта и большинства присутствовавших было ясно, что вторичная посылка требовала утвердительного ответа. Сержант опять посмотрел на Пугачева и на этот раз признал его государем.
— Теперь я узнаю, что ты подлинно наш надёжа-государь, — сказал он и поклонился.
— Ну, так уговори своих офицеров, — сказал Пугачев, — чтобы не проливали напрасно крови и встретили бы меня с честью.
Посланный обещал исполнить требование.
— Господа офицеры, полно, не противьтесь, — кричал сержант, возвращаясь в крепость, — он подлинный наш государь Петр Федорович!
Весь день 19 июня прошел в Осе в совещаниях, сдаваться или нет? А между тем утром 20-го числа мятежники стали приближаться к пригороду. Впереди везли возы сначала на лошадях, а потом на людях; за возами шла толпа, готовая броситься на штурм. С городской стены открыли было огонь, но когда заметили, что инсургенты подошли уже близко и намерены зажечь сено и солому, то, опасаясь пожара, жители просили остановиться.
— Не подвигайте возов близко, — кричали они, — дайте нам сроку до завтра посоветоваться, мы сдадимся без драки!
Возы были остановлены, и перестрелка прекратилась38.
Майор Скрипицын приказал всей команде, жителям и духовенству быть готовыми к сдаче пригорода и крепости, а сам отправил парламентера к Пугачеву спросить, «не будет ли его, майора, и команду казнить, за чинимое до того договору сопротивление». Ему отвечено, что государь не только не казнит его, но оставит командовать своими, но только с условием, чтобы при сдаче команда оставила свои ружья, пушки и, выйдя из крепости в открытое поле, ожидала прибытия самозванца.
Вечером, 20 июня, все караулы в Осе были сняты, захваченные в плен в предыдущих сражениях мятежники выпущены на свободу, а убитые и валявшиеся до того в форштадте ночью похоронены.
Утром, 21 июня, в городе тихо прозвонили в колокола и отворили ворота. Жители и войска, имея во главе майора Скрипицына и поручика Пироговского, вышли с колокольным звоном из города с иконами, хлебом-солью и со знаменем. «Обезоруженные солдаты, — говорит очевидец39, — распустив волосы по плечам, уныло шли к нам». При приближении самозванца все встали на колени, а Скрипицын приказал преклонить знамя.
— Бог и государь тебя прощает, — сказал Пугачев, обращаясь к майору, и приказал не брать у него шпаги. — Если будешь служить верно, то получишь награду.
Команда была отведена в лагерь, приведена к присяге и названа «Казанским полком», командиром которого был назначен Скрипицын, произведенный самозванцем в полковники40. Солдатам остригли волосы, сняли с них мундиры и одели по-казацки.
Забрав все ружья, восемь пушек, Пугачев сжег Осу, причем сгорела и церковь. Простояв несколько часов в лагере, в трех верстах от пригорода, самозванец в тот же день двинулся к Рождественскому заводу и, не доходя до него верст 50, ночевал в поле.
По показанием различных выходцев, силы Пугачева в это время находились в пределах от 5 до 8 тысяч человек и состояли из уфимских башкиров, кунгурских и тулвенских татар, красноуфимских казаков, экономических и помещичьих крестьян, живших в окрестностях Осы41.
Наутро Пугачев собрал к себе яицких казаков и объявил им, что через нарочно присланного получил письмо от сына, который желает видеться с ним в Казани, и потому он идет к нему на свидание.
Отправив приказание башкирцам выходить в поход с каждого дома по одному человеку, а если в доме три человека, то двум, «дабы во время проезда самого государя была команда больше и тем бы показалась красива»42, Пугачев рано утром, 22 июня, двинулся к Рождественскому заводу и расположился лагерем на берегу Камы. Как только заводские крестьяне деревень Пристаничной, Зубачевки и экономические села Дубровы увидели толпу, они тотчас же стали готовить «коломенки» для переправы государя, но Пугачев в этот день не переправился и закончил свою деятельность тем, что повесил майора Скрипицына и капитана Смирнова.
Следуя вместе с мятежниками и видя всю нестройность пьяной толпы, Скрипицын и Смирнов сознали все безобразие своего поступка и поняли, что при малейшей энергии они могли бы с успехом отстоять Осу и не быть нарушителями долга и присяги. Мучимые совестью, они решились дать знать казанскому губернатору об угрожающей опасности и о нестройности толпы. Скрипицын полагал, что в то время, когда мятежники будут атакованы войсками, он уговорит своих солдат и примет их в два огня. Переговоривши с некоторыми офицерами, Скрипицын «написал в Казань рапорт с приложением во оном двух его злодейских о преклонении к нему народа указов»43.
Рапорт был написан рукой Смирнова, вложен в конверт и приготовлен к отправлению, но принимавший участие в совещаниях подпоручик Минеев донес о замысле майора и капитана. Оба они были немедленно повешены у Рождественской пристани, а Минеев произведен в полковники и стал близким человеком у Пугачева.
На следующий день самозванец со всей толпой стал переправляться через Каму.
Не имея возможности воспрепятствовать переправе и опасаясь за вверенные ему заводы, Воткинский и Ижевский, коллежский советник Венцель собрал мастеровых и крестьян, в числе 1300 человек, и поручил их начальству обер-гинтер-фервальтеров: Ижевского завода Ивана Алымова и Воткинского — Алексея Клепикова. Известие о том, будто бы Пугачев двигается к Сарапулу, заставило Венцеля стянуть оба отряда к Ижевскому заводу, но когда было получено достоверное известие, что он переправился у Рождественского завода, тогда Венцель приказал Алымову и Клепикову занять и защищать Воткинский завод. На пути Алымов и Клепиков увидели, что Воткинский завод горит, и потому не пошли на встречу мятежникам, тем более что большая часть их ополчения разбежалась, говоря, что злодеи разбили пригород Осу, так и им не устоять. Оставшись с небольшим числом вооруженных людей, Алымов и Клепиков стали отходить к Ижевскому заводу, и тогда Венцель выслал им на подкрепление отставного секунд-майора Николая Алымова и регистратора Гаврилу Брянцова с 9 солдатами, 200 мастеровыми и тремя орудиями. 27 июня в селе Новокрещенском отряд этот был разбит мятежниками, и в тот же день Пугачев занял Ижевский завод. Венцель, двое Алымовых были убиты, почти все начальствующие лица повешены, а завод сожжен44.
В Ижевском заводе было встречено Пугачевым последнее препятствие, и далее он мог следовать свободно до самой Казани.
Примечания
1. Показания Дубровского 27 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 512.
2. Показания калмыка Кашкина и сотника Илькибаева 14 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X; Показания Перфильева 12 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 425.
3. В заголовке этого документа было написано: «Указ нашего императорского величества самодержца всероссийского верноподданным рабам, сынам отечества, наблюдателям общего спокойствия и тишины».
4. Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
5. Гос. архив, VI, д. № 420.
6. Экстракт из дела о Пугачеве // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
7. Рапорт Тимашева князю Голицыну 5 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IX.
8. В письме Тимашеву без числа // Там же.
9. Рапорт Тимашева князю Голицыну от 11 июня 1774 г. // Там же.
10. Шифрованный рапорт Фреймана князю Щербатову от 20 июня 1774 г., № 41 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
11. В отряде Попова было 10 гарнизонных солдат, 400 вооруженных рекрут и 400 вооруженных мужиков.
12. Рапорт Пермской провинциальной канцелярии генералу фон Брандту 13 июня 1774 г. // Там же.
13. Рапорт полковника Шепелева князю Щербатову 7 июля 1774 г.
14. Рапорт канцеляриста С. Трубникова асессору Башмакову от 3 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IX.
15. Гос. архив, VI, д. № 504.
16. В письме от 2 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IX.
17. Рапорт асессора Башмакова генералу фон Брандту 13 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IX.
18. В письме от 11 июня 1774 г. // Там же.
19. В рапорте от 17 июня 1774 г. // Там же, кн. X.
20. Всеподданнейшие рапорты князя Щербатова от 25 июня и 4 июля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV; Военно-ученый архив, отд. I, д. № 104 (А), л. 244.
21. В рапорте от 17 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IX.
22. Князю Щербатову от 18 июня 1774 г. // Там же.
23. В письме от 18 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IX.
24. Крепости Татищева и Сорочинская наполовину выжжены, Ильинская и Уртазымская — разорены и до основания выжжены, Магнитная — разорена, Карагайская, Петропавловская и Степная — разорены и сожжены, Троицкая и Губерлинская — разорены, Чебаркульская крепость и пригород Бирск — выжжены. Заводы: Воскресенский, Покровский, Верхоторский, Архангельский, Преображенский, Белорецкий, Симский, Каноникольский, Авзяно-Петровские, Котурский, Кигинский, Златоустовский и Вознесенский казенный — разорены и сожжены, население частью переколото, а частью забрано в толпу мятежников (Рапорт Рейнсдорпа Сенату от 7 июля 1774 г. и Военной коллегии от того же числа // Гос. архив, VI, д. № 512; Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV; См. также Русская старина, 1875, т. XII, с. 540).
25. Рапорт Михельсона князю Щербатову, 22 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
26. Письмо Александра Ивановича Дебресана князю Вяземскому от 20 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 425.
27. Паспорт ему выдан 22 января 1774 г. Рапорт ржевского воеводы секунд-майора Шишкина князю Вяземскому от 3 ноября 1774 г. // Там же.
28. Показания жены Долгополова 2 октября. Показания самого Долгополова 2 и 11 октября 1774 г. // Там же.
29. На Долгополове, по словам Творогова, был надет «зипун купеческого покроя, коричневого цвета, а шапка черная бархатная саратовским манером, околыш черный мерлушечий».
30. Он был давно уже женат.
31. Пугачев не упустил отобрать себе обещанные каменья, которые после его поимки и были найдены в кошельке. «Первый из них белый восточного хрусталя, сердца имеет фигуру, а другой — четвероугольный желтоватый и весь исцарапан» (см.: П.С. Потемкин во время Пугачевщины // Русская старина, 1870, т. II, с. 412).
32. Показания Пугачева 4 ноября 1774 г.; Показания Ивана Творогова 27 октября 1774 г. Показания Долгополова 2 и 11 октября, 12 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 425, 505 и 512.
33. Показания Чумакова и Творогова // Там же, д. № 505.
34. Рапорт Башмакова Пермской провинциальной канцелярии от 19 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
35. Показания воеводы пригорода Осы поручика Пироговского // Гос. архив, VI, д. № 440.
36. Показания жителей Иргинского завода Тимофея Уткина и Афанасия Зорина 24 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
37. «Воеводу тамошнего [Пироговского], — доносил подполковник Попов князю Щербатову от 24 июня, — выбежавшие из Осы оправдывают, что он, не склоняясь сему вредному обществу предательству, удерживал Скрипицына, однако не мог».
38. Показания жителей Иргинского завода Тимофея Уткина и Афанасия Зорина 24 июня 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
39. Верхоланцев. Пермские ведомости, 1864, № 2.
40. Показания воеводы Пироговского; Показания подпоручика Федора Минеева; Показания Белобородова 30 июля 1774 г.; Показания Ивана Творогова 27 октября 1774 г.; Показания Пугачева 4 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 429, 440, 505 и 512; Показания Рождественского завода расходчика Ивана Кондюрина 29 июня 1774 г.; Рапорты подполковника Попова князю Щербатову от 24 и 25 июня 1774 г.; Рапорт Брандта Военной коллегии от 27 июня // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. V и X.
41. Рапорт подполковника Попова князю Щербатову от 21 июня // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
42. Гос. архив, VI, д. № 416.
43. Показания подпоручика Минеева // Там же, д. № 440.
44. Показания канцеляриста Мирона Комарова и копииста Михаила Лапотникова 1 июля // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. X.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |