Значительный по населению город Царицын был средоточием управления так называемой Царицынской линии, соединявшей Дон с Волгой и состоявшей из земляного вала, тянувшегося от Качалинской станицы и до Царицына. На этой линии, кроме Царицына, находилось три крепостцы и один редут, защищаемые всего 300 человек, при 12 медных и 61 чугунном орудии. Содержание разъездов и охранение вала по всему его 60-верстному протяжению возлагалось на донских казаков, которые и высылали на линию летом 1200, а зимой 800 человек казаков, при особом атамане. В 1774 году атаманом был Василий Перфилов, который и жил в Царицыне. Комендантом города и крепости был энергичный полковник Циплетев, знакомый нам еще по происшествиям во время содержания в Царицыне самозванца Богомолова.
Появление Пугачева под Оренбургом заставило Циплетева принять меры к наблюдению за луговой стороной Волги. Расставив казачьи посты против станиц Волжского войска, Циплетев протянул их вниз по Волге до Черного Яра, а у Ахтубинского шелкового завода поставил заставу из пехоты при одном орудии. Повсюду устроены были маяки, т. е. шесты с наверченными на них пуками соломы. Зажигание соломы должно было служить сигналом угрожающей опасности. На главнейших путях были устроены заставы и приказано останавливать всех подозрительных лиц. Сообщив атаману войска Донского об угрожающей Царицыну опасности, полковник Циплетев просил его выслать несколько полков в помощь Царицынской линии. В самом Царицыне находилась 1-я легкая полевая команда под начальством секунд-майора фон Дица, которая служила подвижным резервом для всей линии и, как мы видели, была выслана навстречу Пугачеву в отряде князя Дондукова.
С уходом полевой команды в Царицыне остались четыре гарнизонные роты1 и 300 человек вооруженных жителей, которым было указано, в каком месте и что они должны были делать в случае нападения неприятеля. Впоследствии этот гарнизон был усилен небольшой командой полковника Бошняка, прибывшего из Саратова, но, ввиду того что в городе находилось до 900 человек пленных турок, положение Циплетева нельзя назвать легким.
«Вашему превосходительству покорно представляю, — доносил Циплетев астраханскому губернатору2, — что линия крайне слаба и людей в крепостях с форпостом к охранению постов находится до 300 человек, врознь расставленными расстоянием на 60 верстах». Признавая, что такие силы не могут оказать никакого сопротивления, Циплетев просил разрешения свести все команды в Царицын, «где вернее надеяться можно спасти оных, а притом и крепость; конница для разъездов служить может». Все население вокруг Царицына находилось в полном восстании и царицынский комендант, собирая войска для защиты крепости и города, просил помощи у донцов и у астраханского губернатора. Донцы поспешно собирали полки и шли к Царицыну.
Независимо от этого, наказной атаман войска донского Сулин, получив известие, что Пугачев приближается к Царицыну и что его партии «волочатся уже в хуторах войска донского», сформировал еще несколько полков для подкрепления верховых станиц. Все служилые казаки, состоявшие на льготе до отставки и жившие на пространстве от Маноцкой до Терновской и из Донецких станиц, были вызваны на службу и сформировано два полка: Макара Грекова и Якима Карпова. Из возвратившихся с Кубани на льготу полков Павла Кирсанова, Матвея Платова и Якима Уварова выбраны тысяча человек доброконных и хорошо вооруженных; из них сформировано два полка: Кирсанова и Платова и приказано как можно поспешнее следовать к Царицыну3.
Вслед за тем было получено известие, что высланный из 2-й действующей армии отряд генерал-майора князя Ивана Вахустовича Багратиона находится уже близко и 16 августа надеется прийти в Царицын. Это известие ободрило Циплетева и жителей. «Если калмыцкие войска, — доносил комендант4, — злодею не доставят конца и не решат истреблением его, то не только Астрахань с низовыми городами, но и Царицын прикроется князем Багратионом, а Хоперская крепость и губерния Воронежская — Себряковым». По мнению Циплетева, если Пугачев будет продолжать движение вперед и «в средину взойдет», то кроме «пронырливого побегу» ему избавиться нечем. Мечтая о том, что калмыки отгонят у мятежников лошадей и заставят их сесть на суда, Циплетев, при содействии артиллерии майора Харитонова, воеводского товарища Хатьянова и смотрителя Ахтубинских шелковых заводов, коллежского асессора Рычкова, устроил четыре береговые батареи и две на судах. «Могу доложить о крепости, — доносил он5, — что, надеясь на помощь Божию, ее не отдать. По усердию всех штаб- и обер-офицеров единодушно приняли меры; оба батальона6 против куртин лагерем расположили, выдав имеющиеся здесь комиссариатские новые палатки, уже с неделю ночуем, как я, так и все у стен готовимся принять».
Надеясь победить самозванца как на суше, так и на воде, полковник Циплетев не считал нужным присылку подкреплений от Кречетникова. «На всякую нечаянность, — писал он7, — вашему превосходительству осмеливаюсь доложить, не рассудите ли назначенные из Астрахани сюда силы поудержать для ее самой, дабы злодей в малых людях не ворвался и тамо возрасти не мог: а как слышно, что уже ниже Царицына злодеи-разбойники есть и твердят его сторону, то б и сих не набралось больше и не осмелились бы на большие злодеяния».
Прошло несколько дней, и часть надежд Циплетева рушилась: в Царицыне узнали, что казаки разбиты Пугачевым на реке Пролейке, что калмыки передались на сторону самозванца, что майор Диц и почти все офицеры перебиты и большая часть легкой полевой команды захвачена в плен. «Сие бедственное приключение, — доносил Циплетев8, — привело вверенный мне город в [такой] страх, что едва мог колеблющийся народ собирая в дома, ходя по крепости, где расположены солдаты, увещевая их бодрствовать и мужаться». В самую горячую пору работ по укреплению города один из канониров говорил: «Напрасно трудятся, скоро все достанется батюшке Пугачеву»9. Своими энергическими мерами комендант успел, однако же, заставить всех работать, поднял упавший дух в населении и убедил его в необходимости самозащиты. «Молим Бога, — писал он, — во всех церквах с коленопреклонением, обнадеживаю их государевой милостью и жалованьем и вижу, как их, так и здешнее купечество кажется неустрашимым, которые, также приняв пост, ночуют при оном».
Рассчитывая на скорое прибытие отряда князя Багратиона и имея известие, что полковники Кутейников из Качалинской станицы, а Луковкин с Иловли идут к Царицыну, полковник Циплетев надеялся при их содействии окружить самозванца со всех сторон и «разбить его в прах».
На следующий день, 16 августа, обстоятельства переменились.
Отряд князя Багратиона в Царицын не прибыл, и приехавший курьером из Черкасска казак объявил, что он находится в Есауловской станице, верст 200 от Царицына. Это известие совершенно видоизменяло оборону, ставило Циплетева в крайне затруднительное положение, и он в тот же день отправил нарочного к Кречетникову с просьбой о помощи10.
В распоряжении астраханского губернатора была одна легкая полевая команда и всего 150 казаков, набранных с большим затруднением. Имея в виду, что полевая команда по значительности расстояния не могла поспеть на помощь Царицыну, а 150 казаков не могли существенно усилить гарнизон крепости, Кречетников оставил их в Астрахани, где в то время находилось много бурлаков с пришедших судов. Опасаясь, что в случае прорыва Пугачева и появления его в Астрахани самозванец может найти в бурлаках своих сообщников и готовые значительные силы, Кречетников укреплял Астрахань, строил батареи и готовился к обороне11.
17 августа царицынские воеводская и комендантская канцелярии собрались на общее совещание и положили: 1) состоящую близ амбаров с казенным вином пивоварню, которая препятствовала обороне, сломать; 2) для ободрения нижних чипов отпускать казенное вино сколько нужно, по требованию комендантской канцелярии; питейные же дома запереть и продажи в них не производить12.
Вместе с тем, согласно приказанию астраханского губернатора, полковник Циплетев поручил полковнику Бошняку все иррегулярные команды казаков и калмыков и отправил гонцов с приказанием, чтоб донские полки следовали к Царицыну как можно скорее.
После неудачного сражения на реке Пролейке полковник Федор Кутейников возвратился в Качалинскую станицу, устроил там своих казаков и выступил на реку Мечетную, где 19 августа соединился с полковниками Василием Манковым, Карпом Денисовым и прибывшим туда же в ночь Михайлой Денисовым. Отправляясь на следующее утро в Царицын, чтобы явиться к коменданту, полковники решили выслать к стороне Дубовки, для разведывания о неприятеле, Карпа Денисова с 200 человек походных старшин и казаков. Едва Денисов двинулся вперед, как встретился с значительной толпой мятежников и принужден был отступить.
На реке Мечетной оба противника встретились. Прискакавшие из города Кутейников, Манков и Денисов тотчас же атаковали неприятеля, три раза прогоняли его до орудий, но в конце концов принуждены были отступить. В происшедшей схватке полковник Кутейников был ранен, и это имело большое влияние на последующий ход боя13. Полк его поколебался и стал отступать. Между казаками был слышен ропот, что их не подкрепляют пехотой и регулярной кавалерией, и многие стали уходить к мятежникам. Служившие в полку Грекова за хорунжих, казаки Крапивин и Терентьев преклонили перед Пугачевым «хорунгу» и увлекли за собой человек до 400 казаков. Пугачев дал Крапивину 20 руб. денег, сам надел на него серебряную медаль на пестрой ленте, произвел в полковники и назначил командиром передавшихся казаков, назвав их донским полком.
Наступившая ночь прекратила сражения, и оставшиеся верными казаки отступили в крепость. Грустно было полковым командирам явиться в Царицын побежденными толпой мятежников, но они имели настолько мужества, чтобы сознаться в причинах неудачи.
«Сколь нашей усердности вашему высокоблагородию довольно известно, — доносили они полковнику Циплетеву14, — но, к несчастью общему и к погашению славы, нажитой всего войска донского кровию, из находящихся при нас подкомандных некоторые показали такую трусость, что и прочих смешав мысли нанесли страх такой, что мы об истреблении от казаков злодея надежды не предвидим, и хотя из оных, из находящихся при нас еще большая половина и осталась с нами, но что последует и от них уверить никак теперь не можно. А затем от истинного нашего сердца Господа Бога просим, чтоб Он по своему милосердию подкомандным нашим даровал прежнюю донским истинную по присяге храбрость, б чем на Его всемогущество мы и небезнадежны».
Получив такое донесение, Циплетев в сопровождении старшин объехал казаков, уговаривал их быть стойкими и не опасаться врагов. Казаки обещали служить верно и выставили свои заставы почти под самым лагерем самозванца15.
Приближаясь к Царицыну, Пугачев предоставил калмыкам полную волю, и они, наводнивши все окрестности, почти ничего не оставили вокруг города: отогнали скот, сожгли сады, мельницы и загородные дома, разорили все деревни и «привели их в последнюю нищету». Утром, 21 августа, по получении известия о приближении неприятеля, полковник Циплетев приказал зажечь форштадт, а в полдень на высотах, окружающих город, появились мятежники, в числе до 6 тысяч человек.
Высланный вперед разъезд приглашал донских казаков вступить в переговоры, а затем явился и сам Пугачев, переодетый в платье Овчинникова и сопровождаемый ста человеками яицких казаков. Результатом переговоров было то, что на сторону мятежников передались не более пяти казаков, а остальные отошли за укрепление. Тогда Пугачев выставил шесть батарей, из которых одна была 12-орудийная, и открыл огонь по городу. Из крепости отвечали ему тем же, и канонада, начавшаяся в половине второго, продолжалась до седьмого часа пополудни. Царицынский воеводский товарищ секунд-майор Хатьянов ходил по батареям и, ободряя защитников, обещал им именем императрицы полугодовое жалованье16. Артиллерии майор Харитонов успел подбить одну из неприятельских батарей и взорвал зарядный ящик. После этого бой прекратился, и мятежники скрылись за высотами. В царицынском гарнизоне убитых не было, но в крепости загорались дома, которые вскоре были потушены17.
Царицын был спасен и был первым городом на Волге, не допустившим себя до разграбления самозванцем. Все защитники его произведены в следующие чины, а солдаты и простолюдины получили по рублю. Один Циплетев оставался долгое время без всякой награды за то, что имел неосторожность донести об одержанной им победе прямо императрице, а не главнокомандующему графу П.И. Панину. Последний писал ему18, что как донесение его отправлено прямо в Петербург, «то воздаяние и одобрение так великой заслуги относится теперь вам на ожидание из С.-Петербурга». Впоследствии императрица произвела Циплетева в бригадиры и пожаловала ему землю в Борисоглебском уезде.
Одновременно с приближением Пугачева к Царицыну спускались по Волге и суда, наполненные мятежниками, число которых достигало до тысячи человек. Большая часть их состояла из ахтубинских рабочих, не имевших никакого вооружения и находившихся под защитой только двух судовых пушек. Встреченные огнем береговых батарей и плавучей батареи, устроенной Циплетевым, мятежники принуждены были сдаться, и лишь незначительная их часть успела спастись бегством вверх по реке. На захваченных судах были избавлены от плена 1-й легкой полевой команды прапорщик Лаптев, 12 солдат, 6 девиц, захваченных в Саратове, и дворянин Чебышев19.
С наступлением ночи жители Царицына ожидали вторичного нападения, но оно не состоялось, так как Пугачев получил известие о приближении правительственных войск и торопился пробраться к Черному Яру. «Из задних толпы разъездов узнал, — показывал Пугачев20, — что подходит воинская команда, и думал, что идет князь Голицын или Михельсон, коих он оробел, потому что надежных в его толпе людей осталось, т. е. яицких казаков, мало. А хотя другой сволочи число людей [было] и велико, то они, только услышав о Голицыне и Михельсоне, то сробеют и разбегутся и стоять против их не станут; то он, уклоняясь от драки, и пошел, оставив Царицын, мимо, ибо прямое его намерение было, чтоб, дойдя до Черного Яра, идти прямо в Яицкий городок и тут зимовать».
О таком намерении Пугачева знали только самые близкие его пособники: Овчинников и Давилин. Толпе же своей самозванец «разглашал, что будто бы зимовать идет в Астрахань, для того, что толпа его охотнее идти туда хотела. На Яик бы охотников идти было мало, кроме яицких казаков, а донские и волжские казаки да царицынские совсем бы от него отстали, равно заводские и боярские крестьяне, потому что он уже о склонности их идти в Астрахани через яицких казаков ведал. По прошествии же зимы куда бы он идти был намерен и какое еще зло делать, о том никакого размышления на сердце его не приходило, ибо он мерзкий свой живот в руки отдал, с самого начала злодеяний его, яицким казакам, почему никак он не смел противиться во всем их Богу ненавистной воле и что б они в Яике на совете положили, то бы он делать и стал».
В то время, когда Пугачев проходил мимо Царицына, хвост его был атакован казаками, захватившими много пленных и часть обоза. Справедливость требует сказать, что и при этой атаке многие казаки присоединились к мятежнической толпе, и к вечеру число таких доходило до весьма значительной цифры. При остановке на ночлег все они старались взглянуть на самозванца, «но злодей рожу свою от них отворачивал».
Однако же донцы скоро узнали его и, переговариваясь между собой, уверяли друг друга, что это Пугачев, их донской казак, бывший в прусскую войну хорунжим. Разговоры эти распространились по лагерю и убеждали сподвижников самозванца, «что, конечно, он не государь»21. Убеждение в этом еще более усилилось в толпе, когда донцы стали поодиночке уходить из лагеря и наутро не осталось ни одного в стане Пугачева.
«От сего самого, — показывал Иван Творогов22, — произошло в толпе нашей великое сомнение и переговор такой, что донские казаки недаром отстали, может, узнав злодея, что он их казак, поелику он таким в публикованных указах именован. Сие сомнение утверждалось и таким притом разглашением, будто бы один донской казак, во время помянутой переговорки [под Царицыном] кричал с валу к самозванцу громко: Емельян Иванович, здорово. А в прибавок к тому и то удостоверяло, что злодей в то время, когда донские казаки в толпу нашу передались, то он, проезжая мимо их, против своего обыкновения отворачивался от них лицом, а из сего и догадывались, что делал это для того, чтоб они его не узнали. Сии переговоры привели нас в такое замешательство, что руки у всех опустились и не знали, за что приняться».
Пугачев был также лишен всякой надежды на содействие донцов, и потому, сознавая слабость своих сил, он торопился уйти от преследующих войск, сходившихся к Царицыну с разных сторон. Соединившись, верстах в 80 за Саратовом, с отрядами Муфеля и графа Меллина, полковник Михельсон 21 августа пришел в Дубовку, где захватил до 40 человек мятежников, и 22-го числа вступил в Царицын23. Вслед за ним прибыл в город передовой отряд князя Багратиона, не поспевшего вовремя по причинам от него не зависевшим.
Находясь за Доном на реке Сале, для прикрытия верховых донских станиц от набегов татар, князь Багратион получил 1 августа известие, что Пугачев выжег Казань. Багратион тотчас же переправился через Дон и пошел вверх по берегу реки, «чтоб народ вредного чего не вздумал». 17 августа отряд остановился у Пяти курганов, куда приехал посланный царицынского коменданта майор Куткин с просьбой о помощи. Князь Багратион тотчас же отправил вперед два эскадрона карабинер Ростовского полка и 100 человек малороссийских казаков с двумя орудиями, под общим начальством ротмистра московского легиона Савельева. На другой день Багратион выступил сам с тремя эскадронами того же полка и 250 казаками. 19 августа он прибыл к переправе у Пятизбянской станицы. «Я еще через Дон не перебираюсь, — писал он24, — не знав верного о злодее, а только так готов, что в первом узнании пойду; да притом и здешний край оставить не могу, по причине, чтоб сии жители не разорены были и чтоб чего худого не воспоследовало».
В день отправления этого донесения, 20 августа, князь Багратион получил предписание своего ближайшего начальника графа Мусина-Пушкина идти в Воронежскую губернию25, а в полдень 21 августа получил рапорт полковника Циплетева, что Пугачев приближается к Царицыну.
«Вашему сиятельству, — писал Циплетев князю Багратиону26, — донесть не упускаю: как можно соизвольте известный вам отряд прислать и сами вслед поспешить, не упуская случая, что сей злодей зашел в такой угол, где ему не свободно можно авантаж иметь, а необходимо истребить следует, чтобы государство по столь великом разорении избавить от разлившейся беды и через то получить славу».
Считая более важным действия против самого самозванца, нежели против второстепенных шаек, князь Багратион в тот же день переправился через Дон и 22 августа прямо степью пошел к Царицыну. На пути, верстах в 30 от Царицына, он получил 24 августа рапорт полковника Михельсона, доносившего, что Пугачев уже ушел из Царицына и что он с отрядом вступил в город. После 45-верстного перехода, на изнуренных лошадях, Михельсон не мог следовать далее. Обратившись к Циплетеву и к гражданским властям, он просил отыскать ему 200 свежих лошадей, но, не получив их, решился присоединить к своему отряду малороссийских казаков, присланных князем Багратионом.
«Я прибыл к Царицыну, — писал Михельсон27, — не застав злодеев, которые, как скоро о моем приближении узнали, отошли и пошли вниз по р. Волге.
От полугодового беспрестанного марша, не имев другой конницы, кроме весьма изнуренной, вследствие данного мне отверстого повеления его сиятельства главнокомандующего графа П.И. Панина, должен был взять в подкрепление мое, корпуса вашего сиятельства найденного здесь ротмистра Савельева с имевшимися при нем 96-ю малороссийскими казаками.
Злодейские намерения, по-видимому, клонятся к Астрахани или Дону. Ежели ваше сиятельство заблагорассудить изволите брать свой марш неподалеку р. Дона, то злодей сей путь будет прегражден, а я не оставлю идти по пятам его и после полуночи выступлю».
Успокоенный относительно Царицына, предоставляя преследование Пугачева Михельсону и имея категорическое приказание своего начальства защищать Воронежскую губернию и Дон, князь Багратион пошел обратно, а Михельсон двинулся по следам самозванца. «Долг мой, — доносил он, — ударить на сих варваров, коих во всякое время, в каких бы силах впредь быть могли, полагаясь на помощь Божию, поразить надеясь». «Теперь, — писал он в другом рапорте, — у меня происходит драка на Волге, на которой находятся два судна с деньгами и 400 злодеев, с двумя пушками». Суда эти были захвачены, и полковник Михельсон, присоединив в себе 96 малороссийских казаков с ротмистром Савельевым и всех казаков, находившихся в Царицыне в числе 452 человек, после полуночи выступил из города.
После трех дней форсированного марша он настиг Пугачева верстах в ста от Царицына.
Обогнув Царицын и двигаясь по берегу Волги, Пугачев целые сутки отдыхал в Сарепте, которую и разорил. Колонисты давно уже слышали о приближении Пугачева и находились в большом страхе и отчаянии. С ужасом они узнали, что мятежники разграбили Саратов, Дмитриевск и приближаются к Царицыну. Бежавшее сухим путем и водой в Астрахань население еще более смущало колонистов. «Итак, — писали сарептинцы впоследствии28, — ничего другого братьям не оставалось, как, по примеру других, в Астрахань удалиться, только с тем различием, что нам недоставало времени наши пожитки с собой убрать». Сколько ни хлопотали жители колонии, однако ни в Царицыне, ни в окрестностях не могли они найти достаточного числа судов, чтобы погрузить на них хотя главнейшее имущество. Набрав с большими затруднениями десять рыбачьих лодок, колонисты 17 августа посадили на них своих жен и детей в числе 110 человек и отправили в Астрахань. «Печально было, — писали они, — позорище видеть толикое число людей, не могущих себя оборонить и столь поспешным образом бегущих». Многие семейства, не имея возможности достать лодок, отправились в Астрахань пешком, бросив свои дома и имущество и поручая их присмотру остававшимся односельцам.
Форштегер колонии Даниил-Генрих Фик остался в Сарепте с 65 братьями, с намерением спасти имущество какое только будет возможно. Оставшиеся колонисты день и ночь складывали в погреба: мебель, товары, ремесленные инструменты и заваливали вход каменьями так, «чтобы без измены найти их было невозможно. Но братья при сих трудах ни на один час не были в безопасности от разбойнических нападений. Распространившийся дух мятежа так оказываться стал, что великое множество и российских судовых людей, кои на четырех судах в нашей пристани находились, беспрестанно в худом намерении около нас шатались и, по-видимому, ожидали единственно отъезда братьев. Всего более странна нам показалась неприятельская мысль дербетевых калмыков, которых мы за несколько дней чрез наше местечко против возмутителя проезжающих видели».
Возвращаясь из-под Царицына небольшими партиями, калмыки нападали на колонию, отгоняли скот и лошадей. Оставшиеся жители колонии разделились на две партии: одна убирала и прятала пожитки, а другая, вооружившись, отбивала нападение калмыков. В таком положении находились колонисты, когда один из их односельчан прибежал из Царицына и заявил, что мятежники идут прямо на Сарепту. Братья-колонисты поспешно собрали оставшиеся повозки, запрягли их быками и в восьмом часу вечера, 21 августа, все до одного человека покинули колонию. «Сколь чувствителен сей выезд всем братьям ни был, — писал Фик, — однако все были в том одного мнения, что лучше все свое движимое и недвижимое имение оставить, нежели данную ее величеству присягу верности нарушить и повергнуться такому злодею». Наступившая вскоре за тем ночь скрыла колонистов, и они, двигаясь безостановочно, до света успели избежать преследования мятежников. «Наши жены и дети, — писал Фик, — по претерпении бесчисленных трудностей, много беспокойства и всяких нужд, вместе с теми фамилиями, кои сухим путем отправились, благополучно в Астрахань приехали. А те братья, кои вперед со скотом нашим отправлены [были] и с великим трудом и опасностью от калмыков оный сохранили, также благополучно в Енотаевскую крепость прибыли».
Таким образом, когда Пугачев пришел в Сарепту, то нашел ее покинутой жителями. Мятежники заняли опустелые дома и разграбили их до того, что чрез сутки Сарепта была неузнаваема. Фабрики обобраны, инструменты деревянные переломаны, а металлические унесены с собой; мебель в домах уничтожена, фонтаны испорчены, и куски товаров брошены в воду или затоптаны в грязь. Впоследствии, когда 13 сентября колонисты возвратились на свое пепелище, они были объяты ужасом и сожалением.
«Мы нашли, — писали они, — столь многим трудом закрытые и заваленные погреба и выходы разломанными, ящики и сундуки пустые, и что с собой увезти не можно было — злейшим образом разорвано в мелкие части, разбито и разбросано; высыпанные из перин перья покрывали все наше местечко, окна все выбиты, двери расколоты, печи разломаны и все домашние принадлежности, коих похитить не можно [было], совсем разорены. Одним словом, мы видели наше десятилетнее старание, в краткое время нашего отбытия, варварскими руками разоренное и наши пожитки расхищенными». Сарептинцы понесли убытку до 67 540 рублей.
Переночевав в Сарепте, Пугачев двинулся далее и, желая поощрить своих сообщников, наградил многих из них медалями и генеральскими чинами. Овчинников был пожалован званием генерал-фельдмаршала, Афанасий Перфильев — генерал-аншефом, Федор Чумаков — генерал-фельдцейхмейстером, Иван Творогов — генерал-поручиком, Алексей Дубровский — обер-секретарем Военной коллегии и дежурный при Пугачеве казак Еким Давилин — камергером.
— Бог и я, великий государь, жалую вас чинами, — говорил Пугачев, — послужите мне верой и правдой.
Пожалованные стали на колени и благодарили. «Но я, — говорил Творогов, — ни одного из тех чинов не знаю, хотя и сам в числе тех пожалованных находился, потому что прежде об оных не слыхивал».
Остановившись вечером 24 августа у Сальникова завода, Пугачев узнал о приближении отряда полковника Михельсона. Он тотчас же приготовился к обороне: выставил в одну линию все свои орудия, за которыми и расположил пехоту. При появлении Михельсона Пугачев приказал открыть огонь из всех орудий и двинул вперед пехоту. Михельсон построил свои войска в боевой порядок: в центре стала пехота, имея на правом фланге походного атамана Перфилова с Чугуевским полком, а на левом — всех донских казаков. Не желая предоставлять мятежникам почина в действиях, Михельсон приказал кавалерии произвести контратаку и поддержал ее пехотой. Атака чугуевцев и донцов была настолько стремительна, что пехоте почти не пришлось действовать. Мятежники, «будучи все в крайней робости, не старались удерживать храброе стремление войск и чрез короткое время, уступая свое место, показали тыл. Хотя злодей, будучи позади своей толпы, и старался словами своими остановить оную и поощрять к сопротивлению, но столь велик был во всех страх, что, нимало не слушая его слов, рассыпались во все стороны»29.
Все 24 орудия были захвачены, и бегущие преследованы по разным направлением более 40 верст30. Мятежники потеряли более 2 тысяч убитыми и до 6 тысяч пленными, в числе которых находились две дочери Пугачева и 14 несчастных сирот, дочерей дворян.
Самозванец бежал с поля сражения одним из первых. За ним ускакали верхами жена Софья и десятилетний сын, а две дочери малолетние «в дорожной коляске ехали, наполненной, как я думаю, — говорил Творогов, — дорогими товарами и деньгами, ибо в сей коляске поделаны были потаенные сумы. Злодей и сей [коляски] обще с дочерями лишился, потому что, спасая себя бегом, скакал во весь опор, приказывая и коляску везти за собой; но как сей дорогой случился в одном месте превеликий косогор, то сказывают, что на оном коляска опрокинулась и осталась на том месте»31.
В этом сражении Пугачев лишился самого близкого к нему человека, атамана Овчинникова, пропавшего без вести. На долю победителей досталась богатая добыча: донцы захватили 18 пудов серебряной посуды, много денег, платья, соболей, куниц и лисьих мехов, сукон и материй, 527 лошадей и 64 вола. Еще более осталось на долю солдат отряда Михельсона. Пугачева преследовали до самого берега Волги, через которую успел, однако же, переправиться с главнейшими сообщниками. Остальная часть его толпы рассыпалась в разные стороны и спасалась как могла; многие бросались в Волгу, надеясь переплыть на другой берег, но почти все потонули.
По получении известия об этой победе императрица издала похвальный указ Михельсону и его отряду и, сверх того, удостоила храброго и неутомимого предводителя особым письмом, при котором послала золотую шпагу с бриллиантами. Всех премьер-майоров и подполковников Екатерина приказала представить к награде, а остальных офицеров произвести в следующие чины; унтер-офицеров и рядовых наградить деньгами32.
Обильные награды вполне соответствовали важности победы. Пугачеву нанесен был здесь последний и самый тяжкий удар, после которого оставалось только принять меры к тому, чтобы он не мог усилиться.
Михельсон сформировал два отряда: графа Меллина с его отрядом и 200 донских казаков он отправил за Волгу, с приказанием идти по следам самозванца, а другой — подполковника. Муфеля с его легкой полевой командой и 200 человек донских казаков послал к Черному Яру; сам же с остальными войсками пошел обратно в Царицын, где уже находился отряд генерал-майора Мансурова.
Последний отправил также за Волгу летучие отряды под начальством полковника Иловайского с 300 донских и майора Бородина с 200 яицких казаков. В Дмитриевске (Камышине) Мансуров поставил гвардии поручика Мельгунова с 150 казанских уланов и мещеряков и ротой драгун 22-й легкой полевой команды; в станицах Балыклейской и Дубовской были расположены по эскадрону Архангелогородского карабинерного полка с 50 донскими казаками, в первой станице под начальством ротмистра Нолькена, а во второй — поручика Потулова33. Чтобы окончательно преградить Пугачеву вторичный переход на нагорный берег Волги, генерал Мансуров просил князя Голицына поставить из своего отряда заставу в селе Золотове, находившемся на берегу Волги, между Саратовом и Дмитриевском (Камышевкой).
В таком положении было дело, когда 2 сентября прибыл в Царицын генерал-поручик Суворов, принявший, по приказанию главнокомандующего, общее начальство над всеми отрядами, преследовавшими Пугачева.
Суворов ехал без всякого конвоя по дорогам, по которым бродили шайки мятежников, ловившие всех проезжающих. Чтобы избежать плена, говорит Суворов в своей автобиографии, «не стыдно мне сказать, что я на себя принимал иногда злодейское имя»34. Прибыв в Царицын, он приказал полковнику Михельсону переправиться через Волгу и настигать «по следам укрывательство злодея»; генерал-майору князю Голицыну сообщено, чтобы он также шел за Волгу с того места, где застанет его это сообщение; генерал-майор Мансуров отправлен с его отрядом в Дмитриевск с тем, чтобы протянул свои посты до Саратова; генерал-майору князю Багратиону приказано следовать к Царицыну, расположить семь эскадронов гусар около Голубинской станицы и иметь сообщение с постами, находящимися в Дмитриевске и Черном Яру, где остановлен подполковник Муфель с своей легкой полевой командой35.
Сделав все эти распоряжения, Суворов отправился в отряд графа Меллина и в Ахтубе переправился через Волгу. С ним же поехали прибывшие за несколько дней в Царицын капитан Галахов, Евстафий Трифонов (Долгополов) и П.С. Рунич. В слободе Никольской, находившейся на луговой стороне Волги, против Камышенки (Дмитриевска), Суворов призвал к себе Галахова и Рунича и спрашивал их, как они располагают: пуститься с ним в степь или нет? Галахов просил позволения посоветоваться с Трифоновым и тогда дать ответ.
— Зачем нам гоняться по степи за Пугачевым, — говорил Трифонов, — он Бог знает куда промчаться может, а мы между тем можем попасть в руки киргизам, кои то и дело в это время по степи мчатся. Незачем нам пускаться в степь; нам сегодня бы надобно переправиться в Камышенку и поспешно из оной отправиться в Саратов. Там уже расположим, куда вам и куда мне отправляться должно будет.
Имея на руках 43 тысячи руб. золотой монетой, Галахову было рискованно пуститься в степь, и потому он решился переправиться обратно через Волгу, а Суворов нагнал отряд графа Меллина и двинулся с ним к речкам Узеням. Прибыв 9 сентября на реку Еруслан, Суворов разделил отряд на четыре части: двум приказал следовать по обоим берегам Малого Узеня и двум — по Большому Узеню и не стесняясь жечь камыш, который мог скрывать мятежников36.
Одновременно с этим князь Голицын, переправившись с своим отрядом через Волгу, двинулся по Иргизу, торопясь к Яицкому городку, чтобы не дать возможности самозванцу вновь усилиться казаками37. Он отправил двух казаков на Узени «с таким наставлением, чтоб они, нашед там главного варвара и предъяви ему свою преданность, вступили в его сообщество единственно в том виде, дабы, пользуясь сим предлогом, могли возыметь удобный и безопасный случай преклонить первейшего его любимца, яицкого казака Перфильева, к поимке и умерщвлению его38.
На пути князь Голицын получил рапорт полковника Иловайского, что он, соединясь с майором Бородиным, прибыл в Покровскую слободу и, получив достоверное сведение, что самозванец намерен скрыться на Узенях, идет его отыскивать и преследовать39.
Подойдя к урочищу Чертоплинскому, находившемуся на реке Большом Узене, Иловайский и Бородин узнали от разных лиц, что казаки отправляются прямо в Яицкий городок и намерены связать и выдать самозванца. Это известие было немедленно сообщено всем отрядным начальникам и на этот раз вполне оправдалось.
Примечания
1. Собственно в Царицыне было положено по штату два гарнизонных батальона, каждый из шести рот; но большая часть этих рот была раскомандирована по линии и занимала гарнизоны в укреплениях.
2. Генералу Кречетникову от 5 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 454.
3. Рапорт Сулина Г.А. Потемкину от 22 августа 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 194, кн. 45.
4. В рапорте Кречетникову от 15 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 454.
5. Там же.
6. В которых, впрочем, было не более 500 человек.
7. В рапорте Кречетникову от 15 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 454.
8. В рапорте Кречетникову, число в котором не проставлено // Гос. архив, VI, д. № 454.
9. Рапорт Циплетева Военной коллегии 12 августа // Там же, д. № 496: Записки Академии наук, т. XXV, прилож. 4, с. 17.
10. Рапорт Циплетева от 16 августа // Гос. архив, VI, д. № 454.
11. Рапорт Кречетникова Сенату 20 августа 1774 г., № 99 // Гос. архив, VI, д. № 454.
12. Рапорт Камер-коллегии Сенату 15 сентября 1774 г. // Там же, д. № 504.
13. Бросившись в атаку, Кутейников столкнулся с одним яицким казаком, которого хотя и убил, но сам получил одну рану копьем, близ правой титьки, а другую в левый бок. Сброшенный с коня, Кутейников был захвачен в плен. «По ободрании с него платья и воинской сбруи», с связанными ремнем назад руками, он был отправлен в обоз самозванца. Там его били дубинами, таскали за волосы, и двое мятежников, «надев на шею ему петлю, один к другому арканом тянули и едва его не удавили». Привязанный к колесу, Кутейников оставался в таком положении до тех пор, пока не был потребован к самозванцу. Введенный в шатер, он увидел Пугачева, окруженного своими сообщниками, перед которыми стоял штоф водки. Спросивши фамилию, самозванец прибавил: «Так ты, брат, мне и роднею причелся». Показывая на жену Софью и своего сына, Пугачев спрашивал Кутейникова, знает ли их? А как он ему ответствовал, что не знает, «то он, злодей, приказал вывести его из шатра вон. Но вслед за тем ему от полковника [самозваного] объявлены были разные мучительные смерти, в чаянии таком, чтоб его обратить в их богомерзкую толпу: во-первых, что он будет повешен, во-вторых — расстрелян, в-третьих — четвертован, в-четвертых — пятки разрежут и жилы из них вытянут». Видя, что никакие угрозы не могут склонить Кутейникова перейти на сторону мятежников, Пугачев приказал казанскому татарину застрелить его. Татарин вывел Кутейникова из обоза «и, переведя через буерак, посадил на яру и приказал другому, бывшему с ним татарину, по нем, Кутейникове, стрелять, кой по многим осечкам ружья, в четвертый уже раз вдарил его в припор, в левый бок, однако внутренности захватить не мог». Скатившись в буерак, Кутейников пролежал там без чувств более двух часов. Пугачев ушел уже к Царицыну, когда израненный Кутейников очнулся. Кое-как приподнявшись, он поплелся вверх по Царицынской Пичуге до Грачевской крепости и, не дойдя до нее, был настигнут двумя казаками, бежавшими из толпы мятежников, которые и доставили его сначала в Сакарскую крепость, а потом в Качалинскую станицу (Рапорт Сулина Г.А. Потемкину 12 октября 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 149, кн. 45). Свое свидание с Кутейниковым Пугачев рассказывает иначе: «Он, Емелька, увидя Кутейникова, говорил: «Ты Пугачева дом разорял». Кутейников сказал: «Не разорял, а исполнял волю командирскую». Он, Емелька, сказал: «Узнаешь ли Пугачиху?» Кутейников сказал: «Не знаю». И он, Емелька, велел кликнуть жену свою. А как она пришла, то он сказал: «Вот Пугачиха». Кутейников сказал: «Я ее никогда не видывал». И потом, напоя его вином, выслал вон; а когда он вышел, то он Федульеву сказал: «Завтра Кутейникова повесьте». Мордовцев перемешал события, и сражения на реке Пролейке и реке Мечетной слил в одно целое (см.: Русские государственные деятели, Отечественные записки, 1868, № 9, с. 107).
14. Анучин Д. Граф Панин, усмиритель Пугачевщины // Русский вестник, 1869, т. 80, с. 645.
15. Всеподданнейший рапорт Циплетева от 26 августа 1774 г.
16. Записка Свербеева // Архив Кабинета его величества.
17. Рапорт Циплетева генерал-майору Потапову от 26 августа 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
18. В ордере от 4 сентября 1774 г. // Записки академии, т. XXV, приложение, с. 48.
19. Показания Чебышева от 8 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 453.
20. 4 ноября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 512.
21. Показания яицкого казака Ивана Федульева // Там же, д. № 505.
22. 27 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 505.
23. Рапорт Михельсона графу П. Панину от 22 августа 1774 г. // Там же, д. № 490.
24. Генерал-майору Потапову от 20 августа 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.
25. Ордер графа Мусина-Пушкина князю Багратиону 15 августа 1774 г. // Там же, оп. 95, св. 563, д. № 48.
26. В рапорте от 21 августа 1774 г. // Там же.
27. Князю Багратиону в рапорте от 22 августа 1774 г. // Там же.
28. Доношение о разграблении и разорении братской колонии Сарепты, учиненном от изменника Пугачева в августе месяце 1774 г. // Архив Кабинета его величества.
29. Показания Ивана Творогова 27 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 505.
30. Сообщение донской канцелярии генерал-майору Потапову 2 сентября 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV. При атаке и преследовании особенно отличились определенные из польской службы поручик Скупинский, прапорщик Зверинский и волонтер Пулавский. Рапорт Михельсона графу П.И. Панину 29 августа 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490. Записки Академии наук, т. XXV, приложение № 4, с. 30.
31. Показания Творогова // Гос. архив, VI, д. № 505.
32. Собственноручное письмо императрицы графу П.И. Панину от 16 сентября 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. VI, с. 136.
33. Рапорт Мансурова графу П.И. Панину от 1 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490; См. также Записки Академии наук, т. XXV, прилож. № 4, с. 40.
34. Северный архив, 1823 г., т. V, с. 219.
35. Рапорт Суворова графу Панину, от 3 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490. См. также Записки Академии, т. XXV, прилож. № 4, с. 43.
36. Рапорты Суворова от 7 и 10 сентября 1774 г. // Записки Академии наук, т. XXV, прилож. № 4, с. 43.
37. Рапорт князя Голицына от 7 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490.
38. Рапорт князя Голицына графу Панину от 15 сентября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 490.
39. Рапорт его же от 10 сентября 1774 г. // Там же. См. также: Записки Академии, т. XXV, прилож. № 4, с. 54.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |